bloom

Первый лепесток появился после их первой встречи. Это произошло, когда Майкл вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, оставив Галланта в полнейшей темноте, и тогда он почувствовал зуд в задней части горла, как будто что-то царапало его изнутри. Он закашлялся, и все было нормально, то есть, все было нормально до тех пор, пока он не заметил цветастый, яркий объект, скользящий вниз, прямо на его колени. Цветочный лепесток. Розовый и шелковистый цветочный лепесток. — Может быть, я просто проглотил розу. — Галлант, — голос Коко зазвенел в пустой комнате. — Какую розу ты проглотил? Апокалипсис начался чертов год назад, и если ты, конечно, не знаешь места, где сейчас цветет секретный сад, то я думаю, что у тебя просто рак. Галлант сморщил нос, делая глоток какой-то фальшивой дряни, которую они наливают в свои бокалы, чтобы это выглядело как шампанское. Ответ на секунду поразил его, но после он пришел к выводу, что пока он был в аванпосте год, все было хорошо. — У меня нет рака, — и он произнес это так уверенно, как будто ему было что терять. Рак не заставляет тебя кашлять цветами. Это не напугало его, по крайней мере, не напугало так сильно, как должно было. Не осталось ничего, насчет чего он действительно бы волновался. Он даже не хотел умирать, несмотря на его расхаживания и демонстрации о том, что он ненавидит ту жизнь, которую он вел в душном Аванпосте, — смерть была не тем, что он хотел бы почувствовать. Но Лэнгдон заставит его делать умереть. Мужчина был подлым и мерзким, и он улыбался с такой злобой, что температура крови Галланта падала до отрицательных значений. Было больно смотреть на то, как мрачный мужчина бросил равнодушный и невыразительный взгляд на стилиста, пока он шел по коридору, спрятав руки за спину и пялившись куда-то вперёд, в пустоту. Было больно смотреть на него, пока он передвигался по коридору не только метаморфически. Было буквально больно смотреть, потому что это было вторым разом, когда цветочный лепесток вылез из его горла с резким непонятным кашлем. В этот раз лепесток был белым и в этот раз он не рассказал об этом Коко. В этот раз он почти что заплакал. В те дни, когда он начинает чувствовать давление стен на него и его внутренняя клаустрофобия даёт о себе знать, Галлант любит сидеть в одиночестве в ванной, брызгая воду себе на лицо, пытаясь почувствовать, что он все ещё живой. В Аванпосте был ограниченный лимит воды и тут было так мало всего, что было допущено использовать. Одно принятие душа раз в два дня, мыть руки можно было только два рада в день, в течение десяти секунд, а количество воды, которые можно было пить было очень маленьким и позволяло просто поддерживать здоровье и не дать человеку умереть. Но это не имело никакого значения для него в тот день, когда он, запинаясь, зашёл в ванную, выкашливая свои лёгкие, и врезаясь о раковину, наблюдая, как кровь забрызгивает роскошную фарфоровую вазу. Он включил воду, плеснул себе в лицо и в рот водой, практически давясь желчью. Привычная влага заполнила его глаза и он увидел это, взглянув в зеркало секундой позже. Кровь и слюна потекли по его подбородка, образовывая огромное мокрое пятно в раковине. Второй лепесток, вылезший из его горла напугал его до смерти. Галлант сохранял все лепестки в прикроватной тумбочке, дополнительно спрятав их в маленьком контейнере, который он как-то стащил с обеденного стола. Этим контейнером была масленка, которую он опустошил, пока Венейбл не видела. Она лежала под другими предметами, которые не должны были там находиться. Риск быть обысканным и пойманным с лепестками живого растения был слишком велик. Он не хотел снова проходить очистку, оставшуюся тем воспоминанием, которое он предпочёл бы больше никогда не испытывать. Заражение здесь было угрозой, ценой которой может стать жизнь. Он надеялся, что в скором времени это перестанет иметь значение. Как только он доберётся до Святилища, спрятать свои лепестки не будет такой проблемой, если они, конечно, перестанут появляться. В Аванпосте нет ни докторов, ни медиков, ни медсестёр, никого, кто мог бы диагностировать болезнь, которая прогрессирует в нем. Поэтому он держал это в секрете. В секрете ото всех, кто жаждал его крови. «Я понимаю, почему твоя бабушка испытывает к тебе отвращение» Майклу не нравился Галлант. Это было настолько очевидно, насколько можно было заметить, и это все равно заставляет сердце блондина сжиматься в агонии. Причина? Неизвестна, но длинноволосый сукин сын заставлял его краснеть, всякий раз, когда он открывал свой рот, чтобы что-то сказать. Кончики его пальцев-сосулек с тоской скользили по коже спины, задевая глубокие рубцы, которые там оставались. Это было так же болезненно, как и никогда не получить объятие от любимого человека, и Галланту нравилось давать отпор. Зуд в его горле всегда сопровождал его, когда Майкл находился рядом; странный человек, щеголяющий, как павлин, но при этом клянущийся своим собственным, насмешливым молчанием. Когда он выглядел так, что вот-вот набросится, он стоял на своём месте так, словно дразнил кого-то. Майкл наживил каждую рыбу в море, а Галланту воткнули крючок в губу. На этот раз, когда он закашлялся, лепесток начал подниматься вверх по горлу, и он защекотал небо, когда Галлант попытался не дать лепестку выпасть изо рта. Но это не помогло, когда он продолжил кашлять во время речи Майкла, заметив, как мужчина посмотрел на него с дразнящим взглядом, как бы говоря, что он мешает. И вот так же он исчез, как и цепи, сковывавшие Галланта в его личной тюрьме, и ему захотелось блевать. Укладывание волос Коко было единственным лечебным занятием, которое Галлант делал за долгое время. Впервые за несколько недель он подумал о лепестках, о Майкле, о внешнем мире. Они смеялись и часами болтали о воспоминаниях и историях, о плохих и хороших временах. Сплетничали о Венейбл и Мид, и о их ужасных правилах и даже делали ставки на то, кто первым сдастся и умрет. Как бы ужасно это ни было, это заставило блондина почувствовать свою принадлежность и мотивацию. Он собирался выбраться отсюда, независимо от того, кому придется участвовать в этом процессе. Шагая с важным видом по коридорам, он думал об этом. Судя по его скудным знаниям о людях, населяющих бункер, Мэллори пойдет первой. Серые были маленькими, хрупкими и они не сопротивлялись приказам и командам. Если бы ее нашли повешенной за шею на простынях, Галлант не был бы удивлен. — Вы инъецировали все яблоки, верно? — раздался знакомый голос. Он доносился из комнаты Майкла. Что там делала Венейбл? Дверь была приоткрыта ровно настолько, чтобы сквозь щель мог просочиться крошечный огонек свечи, и ровно настолько, чтобы раздался голос Лэнгдона. — Все до последнего кусочка, мисс Венейбл, — сказал он таким тоном, который звучал певуче, но в то же время маниакально. Брови Галланта нахмурились, и он позволил себе заглянуть в комнату. Спина Венейбл была видна ему, но и перед Лэнгдона тоже. Он стоял как обычно: руки за спиной, на лице победная ухмылка. — Если ты солжешь мне об этом, то у нас будут проблемы, — выплюнула женщина, понизив голос почти до шепота. Он наблюдал, как Майкл покачивает головой. — Я сдерживаю свои обещания, Вильгельмина. Каждый из них покинут нас к концу ночи, и если яблоки их не убьют… — начал Майкл, и Галлант не мог не заметить, что он смотрит прямо в его глаз, выглядывающий через щель в двери. Не сводя с него пристального взгляда, дьявольский человек деликатно взял розу со своего стола. Ярко-красную розу. — …природа, несомненно, убьет. Галлант ахнул и отшатнулся, не отрывая взгляда от света, льющегося из комнаты. По мере того как его дыхание становилось все тяжелее, то же самое происходило и с царапиной в его горле. Его легкие сдавило, словно его стали душить, обвязав веревкой и затянув раз десять. Наконец, как будто это была какая-то запретная роскошь, он закашлялся, и три-четыре лепестка вылетели у него изо рта. Красные лепестки. Розы. Он вцепился в перила балкона, схватившись за грудь, продолжая пытаться дышать, выкашливая смесь листьев и цветов, пока он мог это делать. Пока у него не подкосились ноги, и он не рухнул на пол, пока кровь капала из его глаз и капала с губ, окрашивая зубы и кожу в ярко-бордовый цвет. И в конце концов его легкие больше не болели. Все казалось ничем, и ничто поглотило его до тех пор, пока он больше не перестал пытаться. Шипы поползли вверх по его горлу, заполняя рот, где вырос цветок, охватывая нижнюю половину его лица. Аванпост не знал такой вещи, как природа. Это был Ад внутри Ада, куда не мог проникнуть свет и где не могли расти растения. Это был пустынный остров и сухая, огромная, вызывающая клаустрофобию пещера, где даже самая слабая надежда научилась умирать. Он был устроен так, чтобы в нем не было ничего, кроме заключенных, ничего, кроме страха. Никто и никогда не собирался покидать это мест. В конце концов они все умрут, и некому будет сажать цветы на их могилы.