Одинаковые

Он не мог не видеть взгляды, которыми одаривал Лань Сычжуй Цзин Лина. Нежные, ласковые, полные боли и отчаяния. Любящие. Он просто не мог не заметить, как кто-то любит так же как он — ослепляющей болью. От этого хотелось улыбаться — не как обычно, радостно и счастливо насквозь фальшиво, а немного грустно, опустив голову и не видяще глядя в землю. Он видел, как отчаянно смотрел Лань Сычжуй, видел, как его прошивает дрожью от любого прикосновения, видел, как он старается превратить это в шутку, видел, как он задыхается от боли. Видел это, понимал происходящее и страшился вмешиваться. Страшился, но слова сами легли на язык, когда они остались наедине. — Ты ведь любишь его, да? — До этого они в тишине шли по лесу, отдалившись от остальных. — О чем вы, учитель Вэй? — Недоуменно спросил Лань Сычжуй. И, возможно, Вэй Ин поверил бы, но чужой взгляд забегал по земле, а улыбка стала нервной. — Ты правда хочешь, чтобы я назвал имя? — Нет! Прошу вас, не надо. Они немного помолчали, думая, каждый о своем. — А почему вы не признаетесь, учитель Вэй? ХаньГуань Цзюнь же любит вас и это заметно. — На самом деле, этот вопрос довольно долго мучил Сычжуя. — Я… Не уверен. Лань Чжань никогда не соглашался с моими словами, что мы близки. А в пятнадцать лет он меня ненавидел, презирал, поэтому… Мне страшно. Страшно, что однажды его заставят начать совместную практику с заклинательницей из хорошего Ордена… А он согласится и… — тут голос сорвался и Вэй Ин судорожно вздохнул, — и бросит меня. А я не смогу заново собрать себя, я больше не смогу стать таким же цельным после этого. — Но… Учитель Вэй, ХаньГуань Цзюнь ждал вас тринадцать лет и никогда не соглашался на совместную культивацию с какой-нибудь заклинательницей. Он ждал вас и смотрит только на вас. Это очевидно. — То, что он ждал меня, спорно. Он мог просто не хотеть культивировать с кем бы то ни было, ждать какую-нибудь, бесспорно, великую заклинательницу из знаменитого Клана с безупречными манерами и репутацией. Не врага всего мира заклинателей, выбравшего неверный путь, не безумного темного заклинателя, не парня, в конце концов! — Вэй Ин опустил повлажневший взгляд и прерывисто вздохнул. Это он еще не упомянул, что у него нет Золотого Ядра и что он однолюб. И без этого звучит безнадежно. — Хотя, тебе повезло не больше моего. Я могу касаться, не вызывая подозрений и в любой момент завязать разговор. Но это не в твоем характере, да? Поэтому и довольствуешься взглядами? Наверное, ты тоже не высыпаешься, да? И давишь истерику, прикрываясь улыбками? Задыхаешься от боли, смеясь над чьей-то шуткой, которую даже не слышал? Впитываешь запах, привычки, едва заметные взгляду. Неприрывно наблюдаешь краем глаза. Бережно хранишь в памяти каждую встречу и мимолётное прикосновение. Вслушиваешься в любимый голос, желая слушать его вечно. Впиваешься ногтями в ладони и прячешь окровавленные руки в рукавах. Невыносимо сильно желаешь обнять, поцеловать, трепетно прикоснуться и заласкать, занежить до невразумительных вздохов. Хочешь чувствовать ответные прикосновения и принимать их, не сдерживаясь. Не обрезать крылья надежде, а дать ей окрепнуть. Не бояться того, что тебя оттолкнут и уйдут, не давая даже заговорить с собой, не то что прикоснуться. Поэтому и держишься на остатках силы воли, не даешь себе и капли свободы. Потому что дальше будет «еще чуть-чуть, еще каплю, немного, ничего же не случится»? Поэтому и держишься, давишься, захлебываешься в истерике. — Если сначала его слова имели вопросительную интонацию, то вскоре он говорил негромко, грустно и утвердительно. Он не спрашивал, он говорил то, что чувствовал сам. Тихо выплескивал свое отчаяние и боль, молча кричал о помощи. Ему было больно, безумно больно, но он терпел. Очень долго терпел и молчал, а сейчас слова полились, как вода из прорванной плотины. Так они и стояли, сгорбив всегда гордо выпрямленную спину, опустив непокорный взгляд в землю, молча переживая свою любовь, принимая ее неизбежность. Они оба замерли, стоило услышать тихий и спокойный голос. — Все это время я ждал тебя и только тебя, Вэй Ин. Отклонял бесконечные просьбы и приказы о браке, грезил лишь тобой. Любил лишь тебя. Как последние пятнадцать лет в моем сердце лишь ты, так навсегда и останется. — Пока говорил, Лань Чжань медленно подходил к Вэй Ину, мгновенно обернувшемуся и сейчас неверяще, немного испуганно смотрящего ему в глаза. На всегда хитро прищуренные навернулись слезы, которые он ни разу не проронил даже от боли клейма. Он открыл рот, желая что-то ответить, но Ванцзи, стремительно преодолев разделяющее их расстояние, поцеловал приоткрытые губы. Сладко, безумно нежно и любяще. Лань Сычжуй только устало улыбался, игнорируя зависть, кошкой скребущую обратную сторону сердца. Он был рад, счастлив, что его родители обрели свое счастье. Но мысль, что он такое никогда не испытает, занозой засела в сердце и противно ныла, напоминала о себе, не желая замолкнуть. А то, что он ощущал присутствие еще одного человека, вгоняло почти в отчаяние. Безумное желание вскочить на меч и сбежать, пережить эту бурю и с леденящим, выжигающим душу спокойствием принять отвращение и ненависть любимого. Но он не мог, банально не смел уйти от своего маленького мира. Его практически парализовало от осознания, кто там стоит. Больно было так, что он задыхался, слезы выступали на глазах, а руки отвратительно дрожали. Сычжуй самому себе был ненавистен. Наверное, это из-за того, что его ненавидел любимый. А может, потому что он почти кожей чувствовал его разочарование. Его план оставаться рядом и молчать, любить его до тихих стонов боли, до истерик и ласковых прикосновений по ночам полностью провалился. Он больше не сможет быть незаметной тенью и защищать, наблюдать за его счастьем, захлебываясь своей болью. Больше не сможет касаться и едва уловимо улыбаться. Больше не будет разговоров и тренировок, не будет тайных прикосновений, не будет мягких интонаций, не будет заботы и внимания. Ничего не будет. Их не будет Отчаяние хлестнуло по душе порванной струной. — Сычжуй… Не думаешь, что нам следует поговорить? И поговорить явно не здесь. — Он боялся, отчаянно боялся поднять взгляд, поэтому лишь покорно кивнул и поплелся следом. Вышел следом за ним на очередную поляну, мельком осмотрелся, не видя ничего, но не желая встречать чужой взгляд. Послышался обреченный вздох, и перед глазами встала картина, как Цзин Лин растерянно чешет затылок, наводя беспорядок в идеальной причёске, как неуверенно хмурится, не зная, что сказать, как жмурится, словно котенок. Мельком взглянув на него, увидел полную копию нарисованному в уме. От того, насколько хорошо он знает любимого было больно. — Сычжуй, почему? Почему ты не говорил? Почему молчал? Я… Я же боялся, что ты меня не любишь! Что буду всю жизнь смотреть на ненавистную мне женщину и тихо наблюдать за твоим счастьем! Что… Черт, я же хотел уйти, чтобы не видеть этой картины! Я бы не вынес твоего счастья не со мной! — Цзин Лин хотел сказать еще что-то, но Сычжуй последовал примеру приемного отца и поцеловал. Сладко, до боли нежно и любяще. Вкладывая в один поцелуй свою любовь. С восторгом встречая такой же ответ и неосознанно углубляя поцелуй, делая его более страстным, горячим. В этом поцелуе больше не было нежности, была страсть, но любовь и сладость остались неизменными. Они всегда будут в их поцелуях.