Кое-что о графине Валмон

      Идалия Валмон, урожденная маркиза Фарнэби, была вполне довольна тем, как сложилась ее жизнь. Окружающие видели в ней знатную даму, жившую затворницей в поместье, любящую супругу, чей муж всю жизнь восхищался другой, заботливую мать, которую презирали выросшие сыновья. Идалия же знала, что все это ложь, видимость и досужие сплетни: обиды, ей якобы нанесенные, ее не задевали, поскольку то, что для других было бы несчастьем, она почитала благом. Ценить себя, защищать свои интересы и радоваться мелочам — вот правила, которым графиня всегда старалась следовать.       В юности Идалия была хороша собой и прекрасно воспитана. Матушка на своем примере показала ей, как правильно управлять слугами, вести большой дом и выглядеть при этом томной светской дамой, ничего не смыслящей в приземленных и скучных делах. Батюшка объяснил, как полезно слушать и слышать людей, как выглядеть достаточно безобидно, чтоб представители враждующих партий не занесли тебя в список врагов, и прочие очень нужные светскому человеку вещи. Идалия любила читать чувствительные романы, отлично танцевала, неплохо играла на лютне, умела поддержать светскую беседу и легкий флирт. По ней вздыхали многие, а заезжий поэт из Ургота — ах, как же его звали? — даже посвящал ей стихи.       У милой Идалии       Тончайшая талия,       Лазурное небо       В глазах ее светится,       И сердца добрее       В Талиге не встретится…       Что-то в этом роде. Этот юноша с южными очами и смоляными кудрями был очень мил, веселил ее, но, несмотря на знатную фамилию, был — увы и ах! — гол как сокол. По этой причине батюшка — человек весьма расчетливый и высокомерный, хоть и нехорошо так говорить о покойном, — настоял на прекращении их невинной дружбы. А вскоре на горизонте появился Бертрам Валмон со своими внушительными брюхом, состоянием и связями, и участь прелестной маркизы была решена.       Валмону исполнилось тридцать семь, пора было задуматься о наследнике. Идалия вполне ему подходила по знатности рода и положению. Как и многие славные представители его семейства, Валмон слыл гибким и прозорливым политиком, однако, он так гордился своим знанием человеческой природы, что, единожды сделав вывод о сущности собеседника, впредь замечал лишь то, что подтверждало его мнение. Неопытность и наивность будущей супруги граф Валмон принял за природную глупость, ее чувствительность нашел чрезмерной — и впредь не относился к Идалии серьезно. Эти недостатки отнюдь не отвратили графа: ведь всем известно, что женщина лишь сосуд, коий призван наполнить мужчина! Сперва такое отношение было обидно, с годами же открылось, что именно это снисходительное презрение дает свободу действий.       Жених не понравился Идалии с первой встречи. Бертрам был старше на двадцать лет, за ним летела слава дамского угодника и кутилы. Насчет второго Идалия не сомневалась: следы обильных застолий печально, но откровенно отразились на внешности графа Валмона. Что касается первого… Возможно, лет десять назад, когда граф был стройнее и моложе, он мог производить впечатление. Говорили даже, что графиня Савиньяк до замужества была немного в него влюблена. Впрочем, и горячо обожаемый супруг указанной особы был гораздо старше нее. Наверное, графине Савиньяк просто нравились мужчины в возрасте, Идалия же имела склонность к ровесникам. Однако, воспитание знатных девиц велит беспрекословно повиноваться матримониальным планам родителей, а брак был выгоден обоим семьям.       …Позже, с годами и опытом, Идалии стал казаться все более нелепым распространенный в Талиге обычай аристократов жениться в возрасте более чем зрелом на молоденьких девочках. Ну, сорвешь ты ее невинность, и что? Супруга твоя растет и расцветает, превращается из полураскрытого бутона в прекраснейшую розу, из неспелого яблочка в манящий плод, а ты дряхлеешь и даже толком вкусить от того плода не можешь, разве что обмусолить. Впрочем, женщины создали этой традиции достойный ответ. Каждая знатная дама Талига знала: хочешь отомстить постылому мужу — рожай ему наследников не от него. Сколько смазливых секретарей и теньентов были осчастливлены, сколько титулов и состояний ушли таким образом на сторону…       День свадьбы для невесты был полон расстройств. Сначала Идалия неудачно наступила на оборку платья, и ее пришивали впопыхах, потом начали натирать новые туфли, а шпильки в волосах вызвали головную боль. И все же она силой воли удерживалась от плача всю церемонию и потом на свадебном приеме, пока не увидела себя в зеркале рядом с новоявленным супругом. Она была такая красивая, юная, стройная, похожая на цветущее вишневое деревце, а рядом с ней стоял Валмон — громоздкий, оплывший, какой-то несвежий, с поросячьими глазками и двойным подбородком. После этого слезы полились ручьем и лились, не прекращая, всю первую брачную ночь. Валмон деловито осуществил супружеский долг, сгибая и поворачивая ее, как куклу на шарнирах, и завалился спать, а Идалия все оплакивала свою молодую жизнь…       Женская судьба Идалии могла бы стать весьма печальной. Посудите сами, какое уж тут удовольствие можно получить от супружества, если оный супруг в постели сопит и потеет, как боров, а его мужское достоинство приходится разыскивать под складками жира? К счастью, в ее жизни очень скоро появился Парис Аргирос. После медового месяца молодожены отправились ко двору, и вот там…       Ах, как он был хорош, этот гайифский посланник! Летящая походка, гордый поворот головы, мягкая усмешка и выражение глаз, говорящее «все будет по-моему». И мужские флюиды такой силы, что у восемнадцатилетней Идалии подкашивались ноги. Она чувствовала себя робкой пастушкой, наблюдая за блестящим вельможей из тени, которую отбрасывал ее собственный муж. И все ж ее взоры были замечены. Парис пригласил графиню Валмон на танец. Когда он взял ее за руку и повел, а потом повернулся, и они оказались так близко — грудь у груди — у нее внутри что-то перевернулось, стало жутко и горячо, она подняла на него потяжелевший взгляд, и он все понял, конечно же. Их первый раз случился на том самом балу, в нише рядом с дурацкой статуей, и она ни капельки о том не пожалела. Потом были другие свидания: в укромных закоулках королевского дворца, в гостиных и будуарах знакомых, в тенистых аллеях Тарники… Идалия шла на зов любви с решительностью и отчаянием бойца, идущего на приступ. Юная графиня открыла тогда для себя суть отношений мужчины и женщины, глубину собственого безрассудства, и насколько слепы бывают мужья, недооценивающие жен. Через три месяца она рыдала навзрыд, покидая столицу. Бертрам полагал, она расстроилась из-за того, что не стала придворной дамой.       В поместье было скучно и одиноко. Супруг ужасно раздражал. Особенно во время трапез, когда Идалия сидела напротив мужа и смотрела на вереницу супов, дичи, паштетов, сыров, колбас, пирогов и десертов, которые подавали к столу. Бертрам же брал приборы своими похожими на бергерские сосиски отвратительно-подвижными пальцами, отрезал кусочки, вкладывал их в рот и жевал, жевал, жевал. И масляные губы двигались в такт. И его подбородки тоже двигались и подрагивали, как желе… О еде он рассуждал всегда, когда не рассуждал о политике. Его самым благодарным и внимательным собеседником был главный повар. Когда эти две туши начинали обсуждать все те блюда, которые они когда-либо ели, и которые собирались отведать впоследствии, Идалия с трудом сдерживала истерические вопли. Сначала рвотные позывы, которые случались с графиней во время обедов с мужем, объяснялись всеми ее беременностью, позже она научилась маскировать отвращение скорбной гримасой и подчеркнутой заботой о здоровье супруга. Ей доставляло удовольствие портить ему настроение нытьем. Аппетит, правда, не удалось испортить ни разу.       Марсель родился в срок — через восемь месяцев после возвращения супругов в поместье. Бертрам выразил одобрение по поводу рождения наследника, а позже, когда черты младенца начали приобретать индивидуальность, даже нашел, что сын похож на него в молодости. Что ж, очень может быть, что он был прав — за двумя подбородками особо не разглядишь! Материнство ничуть не тяготило: кормилицы и няньки полностью освободили ее от хлопот, талия вскоре обрела прежнюю стройность. Для того, чтоб прослыть у прислуги и соседей любящей матерью оказалось достаточно пару раз в день забегать в детскую, умиляться перевязочкам, вязать бесконечные чепчики и вставлять время от времени в любую беседу: «Ах, наш Марсель такая прелесть! И так быстро растет!»       Идалия тосковала по любви. Порой унылое однообразие будней и раздражение на мужа доводили ее до того, что она начинала мечтать о том, что Парис напишет, приедет, увезет ее с собой далеко-далеко, все равно куда, но лучше всего, конечно же, в Паону. Учитывая положение ее семьи, его дипломатический статус и успех у придворных дам, эти мечты казались ей самой вдвойне, а то и втройне глупее…       Через два года Идалия вновь посетила столицу, увидела Париса и убедилась, что, хотя в одну реку нельзя войти дважды, каждая река по-своему хороша. Нет, Парис был все так же прекрасен, просто Идалия повзрослела и уже не хотела — да и не могла — забывать о себе в порыве страсти. Парис познакомил ее с Леонтом Вардасом — милейшим молодым человеком, который тоже служил в посольстве, и, будучи ему дальним родственником, был также очень близким другом. Признаться, графиня Валмон была ошарашена, когда поняла всю многогранность гайифского понятия дружбы, но вскоре Леонт стал очень близким другом и для Идалии. А потом они начали дружить втроем…       В ту поездку графиня Валмон приобрела репутацию особы болезненной и религиозной. Недомогания и молебны были отличными предлогами улизнуть от супруга. Идалия предпочитала проводить время в постели с любовниками, а не за светскими разговорами в салоне записной остроумицы графини Савиньяк. Сначала ласки, которыми одаривали друг друга мужчины казались ей отталкивающими, потом забавными, чуть позже начали возбуждать. Она осознавала, что была лишь посредницей в их страсти, но получала острейшее удовольствие, ощущая себя девкой в их руках. Сладкие и горячие воспоминания об этих отношениях скрашивали супружеские будни, когда Бертрам снова увез ее в поместье, и потом — после рождения Сержа.       В поместье все пошло своим чередом: необременительные заботы о теперь уже двух сыновьях, длинные обеды с бесконечным обсуждением еды и политики. К Валмонам приезжали гости. Покинув столицу, Бертрам расцветал, приобретал важность и горделивую осанку вельможи. Мелкие дворянчики зачарованно глядели ему в рот, когда Валмон с видом знатока изрекал прописные истины. Им, проведшим всю жизнь вдалеке от Олларии, он казался мудрецом и стратегом, что тешило самолюбие неудачника, который так и не смог занять хоть сколько-нибудь значимое место при дворе. Постепенно сочинение приукрашенных историй о собственной прозорливости и политическом влиянии семьи Валмонов стало его любимым занятием. Идалия же умирала от скуки.       От нечего делать она взялась за перо. Отчасти ее подвигли к этому бесконечные восторги, расточавшиеся супругом по поводу литературных талантов Арлетты Савиньяк. Но басни никогда не привлекали Идалию. Она решила написать любовный роман в гайифском стиле. Главным героем был некий граф, которого обуяла безумная страсть к собственному повару. Идалия испытывала мстительное удовольствие, описывая изысканные пиршества, перетекающие в изощренные оргии, дряблые животы в жировых складках и отвисшие сиськи любовников. К сожалению, когда она была на пятой главе, случилось несчастье: их главный повар скончался от апоплексического удара. Идалия усовестилась писать далее, и роман остался незаконченным…       Спустя некоторое время Идалия добилась новой поездки ко двору. В Олларии она с разочарованием обнаружила, что состав гайифского посольства полностью поменялся. Правда, ей не пришлось печалиться слишком долго: сэр Джон Саттон — он был из Надора, кстати, и родственник Рокслеям — взял на себя труд ее развеять. Он был весьма хорош этакой северной мужской красотой, молчалив, серьезен и внимателен. Впервые за долгие годы графиня Валмон вспомнила, что помимо всего прочего может быть еще и интересной собеседницей. Как будто вернулось время ее девичества! Сэр Джон относился к ней бережно и уважительно, всегда учитывал ее мнение и искренне старался угодить, а потому, хотя их совместные развлечения были не столь экзотичны, как у гайифцев, сэр Джон оставил о себе очень, очень приятную память. И, возможно, Готье…       В двадцать четыре года у Идалии было трое сыновей, и она решила, что выполнила свой долг перед родом Валмон. Жизнь потекла размеренно и спокойно. Дети росли, нянек сменяли учителя, игрушечных лошадок — смирные надорские пони, деревянные сабельки — учебные шпаги. Валмон нашел новое хобби — разведение астр, и весь дом и парк пропах этими жуткими цветами. От их запаха у Идалии слезились глаза и начинался насморк, а любая фраза звучала будто навзрыд. Она испытывала облегчение, покидая поместье. Поездки в гости к родственникам и для лечения на воды придавали ее жизни разнообразие и позволяли заводить приятные необременительные знакомства, не вредя репутации.       Супруг Идалии такой деликатностью не обладал. Вся провинция знала, что графиня Савиньяк является его музой и вечной любовью. Люди не уставали обсуждать эту пикантную тему. Когда графине Валмон намекали на нежные чувства ее мужа к блистательной соседке, Идалия молча закатывала глаза. Как она и рассчитывала, кумушки воспринимали это проявлением затаенных страданий, а не совершенного равнодушия, как было на самом деле. К счастью, Бертрам предпочитал ездить в гости к Арлетте в одиночестве. Единожды поприсутствовав на званом вечере, где графиня Савиньяк с ее мужем соревновались в остроумии, обсуждая знакомых, Идалия не стремилась больше оказаться в их обществе. Бертрам напоминал ей толстую старую жабу, а Арлетта своим змеиным прищуром — гадюку. Так пусть земноводные заседают в своем болоте, отравляя своим злопыхательством все вокруг! Идалия предпочитала людей и житейские радости.       Стремление к простым удовольствиям однажды привело графиню Валмон на дворовые службы. Она всего лишь хотела выбрать лошадь для прогулок, когда ее взгляд остановился на статном конюхе. Пьер Кашпай вырос в поместье герцогов Эпине, ухаживая за их знаменитыми табунами, но вскоре его обуяло желание посмотреть на мир, и с тех пор он нанимался то к одному хозяину, то к другому, иногда торговал на ярмарках, порой занимался конокрадством. Этот красавец парень был далеко не прост, а природного авантюризма хватило на то, чтобы от души повалять в сене хозяйку. Хозяйка по достоинству оценила его мужество, уверенные ухватки и изобретательность. Все лето и осень она увлекалась верховой ездой, пока на сеновалах не стало холодать. Пьер, не будучи дураком, сообразил, что пора увольняться. Графиня рассчитала его с облегчением, присовокупив на прощание кругленькую сумму, и больше они не встречались.       Правда, чуть позже Идалия обнаружила, что ветропляска, которой она пользовалась, была испорчена. Пришлось изображать вновь вспыхнувшую страсть к супругу: внимать восхищенно его словам, отпускать комплименты, окружать заботой, собственноручно подносить лакомые кусочки, замирать от удовольствия, прикасаясь к его необъятным телесам. К счастью для Идалии, самомнение Бертрама было так велико, он не допускал даже мысли о возможной неискренности жены. Старания графини увенчались несколькими совместными ночами, и вот уже Идалия смущенно рассказывала детям, что у них будет маленький брат или сестричка, а Валмон со снисходительным удовлетворением отмечал, что он еще ого-го. Последыша Бертрам, проявив неожиданную фантазию, назвал Водемоном. История с нежданной беременностью научила Идалию осторожности. Она отдавала себе отчет, что муж не молодеет, и в следущий раз может не повезти.       Валмон и правда сдал как-то резко, начал жаловаться на сердцебиение, одышку, суставы и опухшие ноги. Врачи только беспомощно разводили руками: объяснить высокородному господину, что он сам вгоняет себя в могилу неумеренным обжорством, ни у кого из них не поворачивался язык. Идалия пробовала, но все ее слова Бертрам принимал в штыки, гневался и кричал, что его хотят лишить единственной радости в жизни. Он начал опираться на трость, но прогулки становились все короче, а потом трость заменило кресло на колесиках. На всех лестницах в поместье настелили сходни, и лакеи каждый день выкатывали Валмона на прогулку по парку. Бертрам толстел с каждым днем и напоминал гору. Здоровенные парни в ливреях обливались потом, влача хозяина по аллеям в коляске с родовым гербом и девизом «Мы быстрее!» Идалия находила такое противоречие забавным.       Потеряв подвижность, а с нею и большой круг общения, Валмон компенсировал все это ведением обширной переписки. Его адресатом был каждый, кто хоть однажды пересекся с ним в прошлом. Он писал урготскому вельможе в столицу с таким же увлечением, как и опальному священнику на задворках мира. Многостраничные послания дарили Бертраму ощущение наполненности жизни и собственной важности. К нему стекались сплетни и слухи, он был в курсе хитросплетения интриг и сам разрабатывал новые, строил планы, давал советы. Он воображал себя пауком, что, дергая за паутинки, управляет делами всей провинции, а то и Талига в целом. К удивлению Идалии, вскоре это убеждение начали разделять родственники, домочадцы и соседи Валмонов. Быть может из-за того, что Бертрам очень часто и очень уверенно об этом говорил?       С тех пор, как Бертрам засел в своем кабинете в окружении астр, она стала относиться к нему гораздо лучше. Она всегда относилась к нему добрее на расстоянии, ведь, по зрелому размышлению, Валмон был удобным мужем: не задавал лишних вопросов — потому что супруга его абсолютно не интересовала, был щедр — так как был богат, занимался воспитанием детей — ибо считал их всех своими сыновьями. Сама Идалия проявляла к их жизни лишь поверхностный интерес: мальчики здоровы, одеты по последней моде, образованы не хуже прочих — что же еще? Некоторые могли бы назвать Идалию матерью-кукушкой, спихнувшей заботу о потомстве на других, графиня же считала, что многие знакомые с удовольствием бы стали такими кукушками, если б имели возможность так поступить. К тому же, раз уж Идалия не могла быть уверенной, что в ком-то из ее сыновей текла кровь Валмонов, было справедливо, чтоб они стали Валмонами хотя бы по духу.       Убийство маршала Савиньяка нарушило размеренный ход ее будней. Кто мог поручиться, что Бертраму не придет в голову избавиться от жены? Она, конечно, очень сомневалась, что вдова маршала по истечению положенного срока траура захочет выйти за немощного Валмона, но эти подарки, забота… Вдруг ее муж примет благодарность за нечто большее? Идалия внезапно поняла, что у нее нет возможности предотвратить собственное убийство: она занимала в жизни Валмона слишком незначительное место. Она даже не могла надеяться, что Бертрам пожалеет ее ради детей, — с ними она тоже не была близка. Это было ужасно несправедливо! Немного поразмыслив, Идалия посетила нескольких поверенных в Эпине и Олларии. Всем им было поручено разослать пакеты с бумагами родственникам Валмона и брату Идалии в случае, если графиня умрет раньше своего супруга. В этих письмах она обвиняла Бертрама в убийстве и перечисляла поименно своих любовников с указанием времени, когда случались романы. Она надеялась, что при плохом исходе эти самые родственники, претендующие на титул и майорат, доставят немало неприятностей ее вдовцу. Детей было немного жаль, особенно младшенького, но умереть неотмщенной было бы еще глупее. Кроме будущей мести Идалия озаботилась безопасностью: завела мелкую собачонку, которой скармливала кусочки всего, что собиралась съесть. Годы шли, графиня Савиньяк носила траур, Идалия почти успокоилась, но все же письма у поверенных не забирала — на всякий случай…       А в остальном можно было сказать, что жизнь графини Валмон, урожденной маркизы Фарнэби, удалась. Она сознавала, что молодость прошла, но не грустила: занималась домом, принимала гостей, завела пару душевных друзей, которые с радостью помогали несчастной, заброшенной мужем женщине отвлечься от невзгод. Каждый из них считал себя единственным, каждый хранил их связь в тайне. Взрослые дети, хорошее здоровье, больной и равнодушный муж, участливые соседи — что еще нужно благородной даме, чтобы встретить Закат?