Пëс

      Громкие, уверенные и напрягающие слух шаги раздались в старом доме, как гром среди тëмного неба, что был покрыт свинцовыми тучами. Также, за небольшими по размерам окнами можно было разглядеть, как разгуливали монстры, донельзя напуганные этой жестокой жизнью. Высокий скелет, что следовал в поисках брата, нередко делал свои шаги намеренно звучными, чтобы каждый неудачник сразу же понимал, перед кем сейчас они предстанут. Его походка заставляла дрожать каждого, что движениями, что звуком. Папирус смог вбить многим в голову, что с ним лучше не связываться, а кланяться в ноги, чтобы сохранить свою жалкую никчëмную жизнь. Большинство, не устояв на ногах и завидев прибывшего, падали на колени перед величием этого монстра, признавая его одним из сильнейших этого мира. За этим было очень забавно наблюдать, смотря сверху вниз на напуганные лица. Он был эгоистичен, высокомерен, поистине жесток и суров, его властная натура и твёрдый, но вспыльчивый характер, знал абсолютно каждый. Ему не чужды иные эмоции, кроме гордыни и ярости. Его руки нередко были покрыты пылью других монстров, различными шрамами и трещинами на костях. Он сторонник слов короля о том, что нужно убивать, иначе будешь убитым именно ты. Таков мир и их закон. Убить для него монстра почти идентично жалкому развлечению на пять минут, чтобы кости размять. Ему нравилось наблюдать, как ранее дерзкий и храбрый монстр, что столкнулся с ним в одной битве, по итогу бьëтся в агонии, захлëбываясь собственной кровью. Абсолютно все жители боятся его. Но даже в такой личности есть любовь, есть чувство милосердия и заботы, желание защищать и оберегать близких ему монстров. Если бы кто-то сказал кому-то об этом, то ему бы не поверили или сочли бы за шутку с целью провокации. Однако, никто и никогда не видел его истинных чувств, за закрытой дверью на тысячи замков. И это сделало своë дело. — САНС, БЛЯТЬ, ТЫ ГДЕ ШАСТАЕШЬ, КУСОК ДЕРЬМА?!       Уже злой рык вырвался у одного из жителей этого скромного дома. Его и так ранее пугающие шаги стали тчëтче, быстрее и будто злее. Они предупреждали об опасности. Сансу, по-хорошему, следовало бы встретить пришедшего Босса, в особенности, если его настроение вновь нестабильно и он требует мгновенного появления в его поле зрения. Но никто не спустился вниз, иной какой-либо реакции от прихода Папируса не последовало. Это было странно и довольно смело для Санса. Очень смело.       И тут скелету крышу снесло окончательно. Злость, негодование и недовольство смешались в очередной грязный ком, и, взлетая по лестнице вверх на второй этаж, яростный и ужасающий до чëртиков рык, вырывался из груди: — Я ВТОРОЙ РАЗ ПРЕДУПРЕЖДАТЬ ТЕБЯ НЕ БУДУ, ЁБАНЫЙ МУСОР! ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ, ЧТО ТЫ ТАК ПРОСТО ОТДЕЛАЕШЬСЯ, КОГДА Я ЗАЙДУ В ТВОЮ ГРЯЗНУЮ КОМНАТУ! СОВСЕМ СТРАХ ПОТЕРЯЛ?! ИЛИ ТЕБЕ МОЗГИ ОТШИБЛО?!       Выбивая деревянную дверь с петель одной ногой, ему хотелось увидеть как всегда спящего Санса на своём излюбленном матрасе, либо же уставшего и мирно лежащего, который бесстрастно пялился в серую, заляпанную непонятно чем стену. Так хотелось услышать до скрежета зубов родное и его испуганное: «Х-хей, Босс. Эм. Я… Снова не на посту. Прости.»       Но единственное, что предстало его великому взору, так эта тихая, пустая и холодная комната, на удивление не заваленная старой одеждой и новыми смятыми бутылками из-под горчицы, которые Санс с удовольствием выпивал с алкоголем, не стесняясь лишний раз навестить его любимый бар. В его комнате всегда царила прохлада от приоткрытой форточки, но сейчас, казалось, что комната была холоднее метели. Что-то было не то.       Растерянность и непонимание промелькнули на лице скелета, ему хотелось взреветь от новой волны гнева и сейчас же откопать нерадивого старшего брата, дать ему очередной подзатыльник. Ему было плевать, где тот мог находиться, он всегда его находит, рано или поздно, где бы этот придурок не прятался! Но…       Опуская медленно взгляд вниз на пол, который давно требовал вмешательства в виде ремонта, с ободранным ковром и какой-то грязью неизвестного происхождения, хаотично разбросанного по всей площади, Папирус увидел то, что никогда в жизни ему бы не хотелось бы увидеть.       Серый и одинокий прах лежал прямо посреди комнаты.       В теле высокорослого скакнуло напряжение и неприятная дрожь, вынуждая выйти из себя снова, но теперь из-за испуга. Рядом с прахом, помимо старого красного ошейника с золотыми шипами, лежала небольшая, помятая и заляпанная в алой крови записка, справа от неë лежал нож. Средних размеров кухонный нож, с идеально отточенным и острым лезвием.       Внезапный страх. Накал. Непринятие. Желание убиться об стену к чёртовой матери, обматерить всех и вся, в мнимой надежде на то, что это идиотская шутка или ебанутый сон, заполнили его разум от увиденного. Папирус стоял и смотрел на пепел, через оцепенение пытаясь осознать, что этим прахом является его несносный и в глубине души любимый Санс. — Это же… — неестественно дрогнул голос Папируса, а его дыхание спёрло от всего этого, — Ш-Шутка? Д-да?.....       Но нет. Как бы скелету не хотелось верить, это не было очередной идиотской шуткой. Теперь нет.       На ослабленных ногах, едва ли не ватных, он, без лишних слов, стал медленно подходить к записке, которую ему в жизни не хотелось бы видеть. Хотелось стереть к чëрту это воспоминание, не хотелось видеть эту записку и рядом прах брата. Хотелось, чтобы Санс был жив. Его ранее уверенные и грозные шаги стали чрезмерно тихими, осторожными, почти что бесшумными. Ему внутренне хотелось зарыдать. Но нет. Никогда. Нельзя. Это проявление слабости.       Его большая по размерам рука в ярко алой перчатке аккуратно подняла предсмертную записку. Глазницы нехотя взглянули самому большому страху в глаза, начиная медленно читать, с огромной надеждой на то, что это реально тупая шуточка. Он пытался вникнуть в каждое написанное слово, что явно старательно было выведено чёрной ручкой.       «Я всего лишь беспомощный и избитый жизнью пëс. Служащий именно тебе. Не имеющий абсолютно ничего, отдавший всë до последней капли именно тебе. Я настолько предан Великому и Ужасному Папирусу, что страшно представить, что же будет с миром, если так каждый будет от кого-то зависим. А я знаю, что произойдёт…       Этот мир будет абсолютно безумен и его никак нельзя будет спасти. Хотя мы уже в полном дерьме.       Я всего лишь игрушка, которой воспользуешься ты и бросишь, вытирая ноги об мою изношенную куртку, об меня самого, не стесняясь задеть каблуками мне рёбра. Я прекрасно знаю, что ты так же зависим от моего существования, но надолго ли? Я знаю, что совсем скоро твоему терпению настанет конец, и ты избавишься от меня, потому что я — всего лишь маленькая кукла, которой управляешь ты, даже не догадываясь об этом.       И снова пью этот чëртов дешёвый алкоголь, что обжигает моë горло, а тебя он выводит из себя до чёртиков. В моём черепе, в моём разуме лишь густой туман, а за ним — абсолютное ничего. Как всегда, после этой пьянки ничего не вспомню, даже не попытаюсь напрячь свою голову, только собственные слëзы будут скатываться по лицу, которые говорят о моём страдании, беспомощности и слабости. Каждый раз, после твоего сказанного слова, что вонзаются мне в память словно игла, и в истерзанную душу, я способен лишь рыдать, понимая, что всего лишь пёс, что не смеет предать своего любимого хозяина.       Белые, такие аккуратные, незаметные шрамы окутали мои ранее девственно белоснежные кости, а на глазах хрусталь, скатывающийся из глазниц сквозь лицемерную острую улыбку. Бросающийся в глаза золотой зуб лишь навеивает мне в мысли всё больше и больше болезненных воспоминаний, что рвут мою душу на части, помогая медленно вытягивать из меня последние капли желания жить, постоянно изнутри убивая. Я чёртов пёс, я просто пёс.       Зачем мне скормили лезвие из твоих родных, приятных, но таких жестоких рук?       Точно, потому что я же просто пёс…       Всего лишь жалкий пëс, моя задача — подчиняться и вилять своим воображаемым хвостиком перед тобой, исполняя все твои прихоти, а позже «зализывать» мерзкие раны от твоих сильных, властных и таких прекрасных рук…       «Это всё моя вина» — всë твержу я себе, с этим ничего не поделать. Я хуëвый старший брат, до сих пор смотрю на тебя и молю о прощении за всю приченëнную тебе мной боль, в это же время питая к тебе безумную любовью…       А ты дальше ори, матери, избивай, уничтожай, я буду любить тебя до последнего вздоха и не важно, что ты вскоре меня забудешь, вышвырнув на улицу в метель, я всë равно буду зависим тобой. Ничто не изменит этого, Босс.       Никого не виню, никого не ненавижу, никого не осуждаю и не смею судить. Я бросил тебя в середине твоего пути, тем самым показав неверный путь. У меня нет даже права просить прощения. Это будет лишь жалким и пустым звуком, ничего для нас обоих не значащим. Мои грехи не перекрыть ничем, кроме одного способа. И я лично знаю, как ты ненавидишь меня за все ошибки и проступки, совершëнные мной в этой никчёмной жизни. Знаю, как ты желаешь избавиться от меня, разбив моë лицо об пол, раздавив мой череп, как стекло, сломав все рёбра, словно сухие ветки, вдобавок злобно ухмыляясь, хищно упиваясь моей агонией, в глубине радуясь своей победе.       Но не волнуйся, Босс, я помогу тебе с этим желанием. Хоть что-то я сделаю немного проще, хоть и избавлю тебя от очередного развлечения.       Я люблю тебя.»       По мере прочтения письма, скелет всё сильнее и сильнее сжимал бумагу, его руки неконтролируемо тряслись, а из глазниц начинало вытекать всё больше и больше слёз. Удерживать эмоции было невозможно. Когда скелет прочёл письмо, он замер. В его черепе были огромные путы из мыслей и воспоминаний. Из слов, что он только что прочёл. Потрясённый разум не мог склеивать произошедшие события, в какой-то степени, Папирусу всё ещё казалось, что это сон. До боли реалистичный, но дурной сон. Ему хотелось верить, что это сон.       Всё обернулось против него. Душа его болезненно вибрировала, вынуждая Папируса стонать от жжения внутри себя и понимания того, что брат совершил самоубийство. Из-за него же.       Из-за его эгоизма, хладнокровия, жестокости, действий, что влияли на брата слишком пагубно, что были совершены в приступе гнева.       Папирус к такому готов не был.       Он медленно стал вбирать в свои рёбра побольше воздуха, наплевав на все установленные им же запреты. Не может терпеть. Не знает, что теперь с этим делать. Он всё проебал…       Отчаянный, душераздирающий, ужасающий крик, похожий на рык дикого замученного зверя, раздался по всей округе Сноудина. Он пугал жителей втройне сильнее. Город затих. Никто не мог издать и звука.       Теперь в подземелье на одного монстра меньше...