Едва слышный, но столь любвеобильный танец

Афелий сидел за столом, наблюдая за переливами блестящего яда. Тарик не дома. Может, выпить? Нет. Он обещал больше не пить ноктум. Ради Тарика и... Ради себя. Да, ради себя. Афелий сидел в одних брюках, немного подрагивая от внезапно пробегающих, хотя и довольно ожидаемых к появлению мурашек. На Таргоне зима. Камин уже начал затухать. Потух, ударив тонкой струйкой дыма в воздух, как когда-то солари, салютуя, вздымали мечи у кострища с пеплом очередного невезучего лунари. Луну закрыли облака. А Афелий все наблюдал за мерцанием ноктума. Часы тикают со стены. Уже девять. Тарик скоро должен вернуться, а дома холод... Лунари медленно встал из-за стола, про себя отметив, что отсидел ногу, и, прихрамывая от уколов поступающей к тканям крови, подошёл к камину. Молча кинул дров на растопку, чиркнул спичкой. Занялся огонь. У камина Афелий простоял ещё минут пять, а может, десять. В камине лопнула бутылка с ноктумом, а огонь, перекинувшись на снадобье, стал синим - как сам яд. Лунари решил уничтожить её. Да, в погребе таких ещё пять. Да, это показуха. Но показуха-то для себя самого, не для кого-то другого. С таким же успехом он мог отстричь себе чёлку. Ключ заскрипел в двери, лязгнув пару раз об обшивку замка. Тарик пришёл. Афелий забыл, что он топлес, и подошёл к двери прямо так. Не сказать, что Тарик ожидал, однако он явно был рад тому, что вновь встретил Афелия в дверях, а не на полу трижды проклятого погреба. Отряхнув с куртки снег, мужчина зашёл. Снял куртку, повесил на вешалку-стойку. Поставил свой посох по другую сторону прохода, оперев о стену. Как только он проделал эти действия в полной тишине, изредка прерываемой свистом вьюги, лунари, подскачив к нему, прижался к широкой груди, обхватив возлюбленного руками. - Здравствуй, свет мой. - Я тоже соскучился, луна, - растаяв от голоса Афелия ответил Тарик, аккуратно прижавшись в ответ. Сейчас они уже прошли в гостиную, поближе к камину, не забыв накрыть запертую дверь одеялом, чтобы по полу не тянулся сквозняк. Хекстековая шкатулка-театр тихонько, словно шёпотом, пела, издавая не слова, но нежные звуки. Тарик одел Афелия в свой свитер, в котором лунари мог поместиться дважды, оставшись в тонкой рубашке. Было холодно. Камин молчал, но горел. Вьюга тихо свистела. Возлюбленные, обнявшись, качались в такт едва слышной музыке. Афелий положил голову на грудь партнёру, но через какое-то время поднял её и посмотрел в глаза Тарика. Он плакал. Лунари потянулся к губам своей любви, но остановился в сантиметре. Уже через секунду они замерли в тихом, аккуратном, нежном и столь хрупком поцелуе, каким он только может быть. Он не был долгим, он не был страстным, они не слились в нем воедино. Этот поцелуй был поцелуем любви. Афелий вернул голову на грудь Тарика. Они продолжили качаться в такт тихой музыке. И плакали. Плакали тихо и без надрыва. Плакали горячими слезами, что текли не от боли, не от печали. От тепла. От нежности. От любви.