***
За тихий нрав и природную молчаливость Овечку вскоре перестали допускать в свои игры другие котята. Поспособствовала этому первой Милоушка — рыжая разбойница и заводила всей детской. Вертихвостка, каких поискать еще надо. Это несколько уязвляло, если честно, но, будучи по характеру своему неконфликтной, Овечка просто приняла это как данность — вещь, с которой надо просто смириться и жить дальше. Она не нравилась соплеменникам — это стоило признать сразу. А потому, Овечка очень удивилась, когда впервые встретила того, кто завладел ее вниманием безраздельно. Это был оруженосец семи лун по имени Переливчатый.***
— Пусть все коты, способные охотиться самостоятельно, соберутся под скалой на собрание племени Ветра! — зовом предводителя, облетевшим мгновенно всю поляну, начался для Овечки новый день. По-своему волнующий и радостный. Она собиралась наконец покинуть детскую и вступить на воинский путь, оставив игры с моховым мячиком и листочками в прошлом. В конце концов, учиться сражаться и охотиться казалось гораздо более интересной перспективой! А учитывая разрешение на выход из лагеря, все вообще было прекрасно. — А ну не дергайся, — строго произнесла мать, недовольно нахмурившись. Ее бурая шерсть распушилась, а взгляд сверкнул тусклой зеленью, в которой плавала невообразимая усталость. — Успокойся и дай себя вылизать. Не хочу, чтобы, сидя на посвящении перед соплеменниками, ты позорила меня, — буркнула она, дернув кончиком хвоста. В каждом движении читались резкость и граненая острота. Овечка почувствовала, как от слов матери вся радость схлынула, словно отливом. Но она не могла ее ни в чем винить — потеря друга и пяти котят стали бы для любой королевы ужасным ударом. После случившегося мать превратилась в грубую и будто бы чужую кошку. — Хорошо, мама, — послушно ответила Овечка. Вдруг из-за спины матери выскользнул черный кот, бесшумный, как сова, и гибкий, как тень. Он остановился рядом горделиво и заявил с насмешкой, которая расколола губы наподобие лезвия: — Отлично выглядишь сегодня, Маккия, — усмехнулся Полуночник, — а это удивительно, если учитывать твою обычную форму. Кажется, ты сегодня вместо трех мышей съела всего лишь две? О, и, — вдруг он перевел взгляд на Овечку. Она едва не вздрогнула под его колючим, как проволока, синим взглядом, в котором не нашлось место и частичке тепла. — Поздравляю с будущим посвящением. Не повторяй ошибок своей мамаши. После этих слов Полуночник направился в сторону выхода из лагеря. И, о Звездное племя, как он вообще посмел такое произнести?! Как ему хватило наглости выплюнуть эти гадкие, едкие слова, задевающие за живое, прямо в морду Маккии! Овечка не понимала жестокость этого кота. Не понимала и не принимала, потому что не знала, как это вообще можно — ненавидеть свою соплеменницу, ту, с которой ты рос и постигал воинское ремесло. Ту, которая была младшей сестрой. Подумаешь, в воина из Речного племени влюбилась. Это был акт единичного нарушения Воинского Закона, который, однако, все в племени Ветра помнили четче, тем то, что ели на завтрак. Это казалось Овечке несправедливым и ужасно глупым. И уж бесцеремонно указывать на то, что после случившегося Маккия набрала в весе, было попросту унизительно слышать! Когда-то изящная и грациозная кошка, теперь она, с короткой крупной шеей, широкой мордой и непомерно большими лапами, едва ли походила на прежнюю себя. Под глазами залегли тени, движения стали жестче, а голос — грубее и резче. — Знаешь, — вдруг заметила Маккия, с отсутствующим видом глядя будто бы сквозь собственную дочь, — а ты очень на него похожа. С такой же белоснежной шерстью и голубыми глазами. Возможно, если бы ты не родилась, Снегопад бы остался жив. Маккия посмотрела на нее зло — так, словно именно она была виновата во всех ее бедах. В том, что Снегопад после вступления в племя Ветра погиб в битве с собакой, что остальные котята не выжили, а соплеменники обходили десятой дорогой. — Я пойду, мам, — пробормотала Овечка и под хмурым взглядом Маккии направилась на церемонию посвящения. Спину жгло от чужого неодобрения. Овечка попыталась отвлечься от мрачных мыслей — ведь, в конце концов, этот день хотелось запомнить исключительно хорошими вещами! Правда, она не учла того, что по неосторожности врежется в колкую и язвительную Милоушку. Овечка толкнула нечаянно ее в бок и тут же отступила назад. Милоушка заверещала и свалилась на землю. Песок поднялся клубом, осев невесомой пылью на рыжей шерсти. Какая же она мышеголовая. — Прости, я не хотела! Как ты себя...? Милоушка, придя в себя, резко вскочила с места и зашипела: — Ты хоть под лапы себе смотреть умеешь?! Или иметь ос в мозгах это наследственное?! Ты всю меня перепачкала! Овечка отошла назад, подняв шерсть дыбом. Ранее уложенная, теперь она вихрилась на кончиках и имела буровато-серый вид, а не белый. Все труды Маккии пошли насмарку. — Прости, я не хотела, — Овечке стало очень стыдно. Все в племени Ветра знали, как Милоушка старалась выглядеть идеально и всегда хотела быть в лучшем виде. А теперь, когда у нее было посвящение... — Что мне твои извинения?! — рявкнула Милоушка, — возьми их себе знаешь куда?!... Вдруг тень нависла над рыжей прохвосткой. Овечка мгновенно увидела, как та переменилась — с агрессии молниеносно перешла на дружелюбие. — О, привет, Переливчатый, — мягко поприветствовала соплеменника Милоушка, — как дела? Овечка повернулась — и отскочила от оруженосца, который ростом был в два раза больше нее. Переливчатый выглядел недовольным — но почему? — Прекрати задирать Овечку, — приказал он. Милоушка сникла. — Я ее не задирала, это она... — пробормотала она. Переливчатый возвел глаза к небу, а потом наклонился вперед, уставившись безумно дружелюбно взглядом. Однако голос — ледяная сталь, обжигал холодом: — Оставь ее в покое, хорошо? — попросил он мягко, однако в мягкости этой было что-то опасное. Милоушка в ответ сощурилась недовольно и, взмахнув хвостом, с вернувшейся гордостью ушла прочь. Овечка посмотрела на Переливчатого. Тот ответил ей улыбкой, теплой, как солнце, и что-то вспыхнуло в груди. Дыхание на секунду перехватило, а через мгновение Овечка оглядывалась, гадая, куда делся Переливчатый. Одним своим появлением он вызвал доселе не испытываемые чувства.***
Переливчатый запал в душу без шанса на спасение — с первого мгновения и навсегда. Своей мягкой черной шерстью, кудрявой, как рассветные облака. Своим теплым голосом, который плавил сердца даже самых холодных и отчужденных кошек. Своими трогательными поступками, которые говорили все яснее слов. Своими янтарными глазами, схожими по цвету с солнечной зарей, такими понимающими и добрыми, и туманно-мягким образом, под которым пряталась железная твердость, гранитная уверенность в готовности защищать родное до самого конца. Каждая эта частичка прекрасно сочеталась с другой, в итоге создавая нечто поистине прекрасное. Переливчатый был поистине прекрасным. Овечке нравилось в нем все — убеждения, которые не сломать, очаровательная непосредственность в общении с противоположным полом, уязвляющая до живого искренность в словах и поступках. Переливчатый был открытым и светлым — и этим, наверное, приковывал внимание. Овечка никогда раньше не испытывала такого странного чувства, всего лишь глядя на него — может быть, это была любовь? Невероятный Переливчатый полностью занимал все ее мысли.***
Они стали неплохо общаться, и как-то раз между ними состоялся разговор. Овечка набралась храбрости заговорить о своих чувствах — и ей было все равно, что она получит в ответ. Овечка не боялась правды, хотя соплеменники говорили обратное, делая оценку лишь исходя из внешних данных. Непримечательная, тихая, робкая — этого им было достаточно. — Переливчатый, я люблю тебя. Овечка с замиранием сердца ждала ответа, пока разум шептал ей о невзаимности. Переливчатый же, услышав ее, повернулся к ней, перехватил взгляд (в котором на мгновение промелькнуло что-то вязкое, темное, непонятное, но Овечка не придала этому значения) и ответил: — И я тебя. Очень. К слову, это был очень хороший день, в который они стали парой.***
— Овечка, — промурлыкал Переливчатый, поравнявшись с ней. Овечка ощутила на себе неодобрительные взгляды соплеменников — большинство, конечно, принадлежали Милолапой и ее подружкам, а остальные — тем, кто надеялся занять ее место, а теперь завидовал втихомолвку. В самом деле, какой парой в глазах окружающих могли быть красивый кот и мелкая замухрышка? В любом случае, Овечка старалась не думать о том, как сильно не подходит Переливчатому. Тот ведь, такой идеальный, отлично смотрелся бы со стройной и изящной Милолапой, у которой рыжая шерсть напоминала цветом буйную роспись осени, а во взгляде отражались краски пожара. — Привет, — отозвалась она и осторожно подняла взгляд. В глазах Переливчатого искрилось лукавство — признак того, что он что-то задумал. Может, этому удастся отвлечь Овечку от мрачных мыслей? — Пойдем на пустошь, я хочу кое-что тебе показать, — заявил Переливчатый и весело подмигнул, ободряя, — и да, можешь считать это свиданием. Дрожь непроизвольно пробежалась по телу, ветерок взлохматил игриво и нежно белоснежную шерстку на боках. Овечка робко улыбнулась — и Переливчатый улыбнулся в ответ. В его глазах сияло солнце, яркое и ослепляющее. Порой казалось, оно могло сжечь Овечку дотла. Но почему-то согревало мягко, неизменно. — Тогда веди, — ответила она. Переливчатый обхватил ее хвостом с другого бока — и повел в сторону выхода из лагеря. Было раннее утро, и над горизонтом поднималось солнце. Своими красными, как огонь, боками оно тяжело опиралось на видневшиеся вдали макушки деревьев, словно покрытые золотистой пылью. Это выглядело до безумия красиво. Посветлевшее небо, тронутое переливами и полутонами акварельных красок, расцветало с каждым мгновением, насыщалось той концентрированной, пронзительной голубизной, которая так манила взгляд. Вся пустошь купалась в теплом медовом сиянии, разбитым хрусталем на траве блестела роса. Они отходили все дальше и дальше от лагеря, вглубь территории племени Ветра, и Овечка вдруг заволновалась. А вдруг Переливчатый решил предложить перевести их отношения на новый уровень? Без сомнения, она понимала, что Переливчатому было очень важно ее согласие, ее уверенность в нем. Однако желала ли она на самом деле изменения динамики их отношений? Овечка не знала. А что, если нет? Что, если она будет не готова дать Переливчатому то, чего он хочет? Вряд-ли он не уйдет. Любой другой ушел бы, но не Переливчатый, слишком открытый по природе, слишком добрый по натуре. В итоге, Овечка отвлеклась от мыслей, только когда чуть не врезалась в Переливчатого. — Мы пришли? — звонко спросила она. Переливчатый обернулся. — Знаешь, я так тебя люблю, Овечка, — произнес он так искренне, что голова пошла кругом. — Очень сильно люблю. Переливчатый подошел так близко, что Овечка могла дышать его запахом — запахом песчаной пустоши, запахом душистого вереска, запахом жгучего костра. Он наклонил голову к ней, коснувшись носом тоненькой шеи. — Что ты имеешь ввиду?... Вдруг что-то просвистело в воздухе. Лишь благодаря тренировкам и отточенной реакции Овечка увернулась, отскочила назад — и поняла, что то была лапа Переливчатого. С выпущенными когтями. И, погодите-ка, что?... — Зачем ты это... — не успела Овечка и договорить, как Переливчатый прыгнул на нее. Одним молниеносным прыжком он ловко сократил расстояние, и в глазах его было столько теплоты, сколько не бывает даже у солнца. Эта двойственность — с одной стороны, выпущенные когти и оскаленные клыки, с другой стороны, обволакивающая текучесть в движениях и завораживающая мягкость во взгляде — дезориентировала Овечку. Это стоило ей глубокой раны на челюсти. Еще чуть-чуть, и пришлась бы эта рана на шею. Она зашипела и рванула в сторону. И до сих пор не верила в происходящее. Зачем Переливчатый делал это? Он ведь казался таким... Особенным среди всех соплеменников, таким цепляющим взгляд, таким... Необыкновенным. — Что ты творишь?! Переливчатый рывком сократил расстояние и прижал Овечку к земле. Она попыталась лягнуться, но безрезультатно. Переливчатый был в несколько раз ее сильнее, куда опытнее и более умелым — не зря в свои десять лун собирался сдавать воинское испытание раньше положенного срока. — Знаешь, — вдруг сказал он, наклонившись и перехватив взгляд. В янтаре глаз его отражалось абсолютное безумие, которое Овечка раньше упорно не замечала. — я любил вас всех. Всех до единой. «Так я не первая?»... — пришла затравленно мгновенная мысль. — Но ты не волнуйся, — шепотом продолжил Переливчатый, когтем медленно проводя по горлу. Еще чуть-чуть, и выйдет надрез, и получится кровь. — Я убью тебя, а потом вырою специально для тебя яму. Я уложу тебя туда, уже мертвую, и сам лягу вместе с тобой. Я буду дышать запахом твоего остывшего тела, мокрой глины, песка и травы. И это будет прекрасно, ты даже не представляешь, насколько. На самом деле, никто не представляет, — фыркнул Переливчатый. В горле Овечки встал ком, и дышать внезапно стало тяжело. Она раскрыла пасть — и осознала, что не может глотнуть воздуха. Грудь ходила ходуном, и в глазах стояли злые слезы. Овечка, в самом деле, не хотела умирать. Она хотела жить — и вся ее сущность, будто в ответ на ее мысли, сопротивлялась тому, что должно было произойти. Переливчатый наклонился и провел языком по шее — но прикосновение это, когда-то успокаивавшее и дарившее чувство безопасности, теплое и мягкое, сейчас вызывало лишь иглы страха и... Отвращения. Овечка попыталась свести контакт к минимуму, но Переливчатый лишь крепче прижал ее к земле. Вернее сказать, пригвоздил, словно птицу, распятую на собственных крыльях. Он провел когтем по впадинке между шеей и подбородком, пустив немного крови, а потом слизал ее, улыбаясь. И в улыбке этой было так много восторга. — Отпусти меня, пожалуйста, — жалобно попросила Овечка. Переливчатый нахмурился. — Нет, нет, это неправильно, — ответил он. — Ты не должна бояться. Все хорошо, ну же, — Овечка закрыла глаза, едва ли не дрожа от ужаса. — Ты же мне доверяешь, да? — мягким голосом произнес он. — Ты не можешь мне не доверять. Овечка чувствовала, как ледяные когти страха стискивали в железной хватке сердце. Если бы только она могла вырваться... — Открой глаза, Овечка. Обещаю, я не причиню тебе вреда. — Правда? — переспросила она, и Переливчатый выдохнул: — Правда. Переливчатый сказал это — и без сожаления вонзил клыки ей в горло. В глазах все стало красным, Овечка задергалась в судороге и вскоре окончательно ослабела. На белоснежной шерсти, словно на чистом листе бумаги, распускалась алым пятном кровь. Переливчатый слез с тела, все еще пребывая в эйфории. Поэтому он не сразу заметил, что на другом холме стоит посторонний. Крупный жилистый кот с шерстью цвета пламени. В багряном зареве рассвета он будто сиял изнутри ярким рубиновым светом. Переливчатый засмотрелся на это — и вдруг понял по характерному шраму на плече, что это был его сосед по палатке. Миловидный.