То, что их волнует

Очередная годовщина окончания войны не могла ни пройти незаметно, ни, тем более, пройти мимо. Особенно, когда ты герой войны. Особенно, когда ты достопочтенный Шестой Хокаге. Шумные праздники никогда не были его коньком, а когда возраст стремительно перевалил за тридцать, более того — неумолимо бежал к сорока, то подобные мероприятия не вызывали практически ничего, кроме головной боли. Каждый год все было предельно однообразно: гражданские веселятся и празднуют, одному Ками-сама известно, что именно, а шиноби пьют. Причем чаще всего пьют так безбожно, что следующие пару дней Коноха остается без вменяемой охраны. Оно и понятно: война унесла столько жизней, что за них пить придется еще до глубокой старости тем, кто выжил. Какаши откровенно скучает, разглядывая примятое, порядком поднадоевшее одеяние Хокаге, клоунскую, по его скромному мнению, шляпу и мысленно отсчитывает время до передачи титула Наруто. Но тот, кажется, даже не старается делать вид, что спешит. Какое там управление деревней, когда у тебя новоиспеченная красавица-жена, да и тебе самому недавно перевалило за двадцать? Теперь Какаши не скучает, а с неприсущей ему тоской пытается совладать с лицом, скользит взглядом по толпе: кто-то смеется, кто-то танцует, а кто-то, как и он, забился в самый темный угол помещения и притворяется частью интерьера. Кое-кто, кому все же удается выцепить его непримечательную фигуру у стены, рискует подойти, поздороваться и вежливо поздравить с праздником, вызывая очередное фырканье. Праздником, а как же. В толпе слышится какой-то шум, и Какаши молится, чтобы это была обычная пьяная потасовка, но с большим сожалением наталкивается на иссиня-черную макушку в толпе. Саске здесь не желанный гость, но без него никак — он последний Учиха, последняя возможность восстановить древнейший род, поэтому ему перечить не любят. Кто-то из страха, кто-то из восхищения, а кто-то, как дрожащая рядом с ним Сакура, из-за привычки. Слово «любовь» давно не поворачивается на языке у Хатаке, наверное, с того момента, как он несколько лет назад перестал замечать в ее глазах былое восхищение, лишь беспросветное отвращение. Вот только к кому именно: к Учихе или себе самой, он понять не может. Какаши не любит в это вмешиваться, их отношения — уж точно не дело их старого сенсея, но Саске хватает его ученицу за тонкое запястье за очередную оплошность, и на мгновение съехавший рукав открывает ему череду хорошо замаскированных синяков. До такой степени хорошо, что он уверен, никто даже и не заметил. Сакура одергивает рукав, натянуто улыбается Саске и толпе и выскальзывает из его хватки, выискивая глазами место, где могла бы укрыться от чужих глаз, но не найдя такого, вздыхает и направляется к бару. Вот уж кто точно не желает находиться на подобных мероприятиях намного сильнее, чем он. У Какаши замирает сердце, стоит ему заметить, как она тыльной стороной ладони спешно проходится по влажным глазам, настраивает дежурную улыбку и заказывает у бармена… большой стакан виски? Хатаке обуревают смешанные эмоции: ему, конечно, хочется набить Саске морду, но вместо этого он тихо кашляет в кулак, заворожено глядя, как его некогда маленькая ученица осушает алкоголь в несколько глотков даже не морщась. Мужчине даже на мгновение становится интересно и одновременно слегка страшно: что же такого произошло, чтобы она научилась так пить? Что такого должно было случиться в ее жизни, если даже война не сделала из вечно краснеющей девчонки девушку, а эти годы превратили сразу в женщину? Резкую в движениях, уверенную в себе, четко знающую собственные границы. Но, видимо, не с Учихой. Когда после войны тот, не медля, сделал ей предложение, никто и ожидать не мог иного, кроме ее согласия. Это было логичным завершением их не очень приятной, не очень счастливой сказки, у которой, впрочем, все обещало быть впереди. Разве Сакура могла не согласиться, когда все вокруг только и твердили о том, какая они чудесная пара и какая Харуно молодец, что столько лет самоотверженно ждала своего возлюбленного? Конечно, она не могла поступить иначе. Не могла, потому что безропотное выполнение того, что от нее ожидают, шанс, чтобы показать себя, доказать что-то окружающим — этому она следовала с момента поступления в академию. И единственным, кто видел этот порыв, был Какаши. Но что он мог сказать ей? Не выходи за него, потому что придется жалеть до конца жизни; не следуй мечтам лишь по инерции, ведь ты их давным-давно позабыла? Может, ему и вправду стоило образумить ее, хотя бы попытаться дать совет, но это было не в его духе, потому он оставил все, как есть. И сейчас, передвигаясь к бару слегка нетвердыми шагами, потому что выпитая им же бутылка чего-то крепкого, которую он скрывал в подолах широкой одежды, давала о себе знать, он почему-то впервые об этом жалел. И жалел так, что скулы сводило от злости к себе, а под ложечкой сосало в нехорошем понимании: если он не изменит ничего сейчас, то потом уже будет поздно. — Сакура, — слышится хриплый голос позади, и девушка слегка вздрагивает, расплескивая содержимое на кимоно с досадным шипением и уже привычной виной в глазах, словно она знает, что за этим последует нечто неприятное от Саске. — Какаши-сенсей, — она нервно улыбается, наспех стирая вновь проступившие слезы, и поворачивается к нему с удивленным лицом, словно даже не знала, что он был в зале. — Рада Вас видеть, как Ваши дела? — Паршиво, — честно признается тот, усаживаясь рядом и задевая ее коленом. — А твои? Сакура молчит, пытаясь понять, каковы ее шансы тихо ретироваться до того, как всевидящий Шаринган Какаши, который уже, впрочем, щеголяет без знаменитого глаза, увидит ее насквозь. — Так же, — сдается она, вновь утыкаясь в свой стакан. Сил спорить и что-то доказывать ни себе, ни ему нет. Он, как и всегда, все знает и понимает, и оттого на удивление даже чуточку легче, потому что он тот, кто никогда не осуждает. Всегда смотрит с теплотой в прищуренных глазах и подставляет плечо, но никогда не пытается ее изменить. И она ему за это благодарна. Какаши наблюдает за ней из-под опущенных ресниц: как она кружит аккуратным пальчиком по граненному стакану, как сжимает второй рукой край кимоно, как по ее щекам текут слезы, и Хатаке становится тошно от шумящих и веселящихся позади людей. В толпе ведь есть ее друзья, так почему же только он, черт возьми, видит воронку, которая с каждым годом утягивает ее все больше? Он даже не знает, когда начал наблюдать за ней, хотя и очень надеется, что не с самой первой годовщины, когда Саске оповестил всех о помолвке. Уже тогда Сакура изменилась. В ее взгляде начал сгибаться тот самый стержень, который был опорой для всей седьмой команды, и вместо Сакуры, которая была счастлива в своей свободе: иногда озорная, иногда нелепая, иногда смущающаяся до кончиков ушей, появилась идеальная принцесса Учиха. С аристократично поднятой головой, ровной походкой, упорно держащимся за руку мужа станом. И только Какаши видит, как ее внутри выворачивает наизнанку от этого, но он упорно молчит, даже сам не знает почему. А, может, знает и от этого молчит пуще прежнего. На второй годовщине он внезапно замечает, что ее лебединая шея стала еще более тонкой, но кожа из грубой, сухой, закаленной в сражениях вдруг стала нежно-бархатной. Такой, которой хочется касаться, и он даже еле сдерживает себя, чтобы не сделать этого, когда она проходит мимо него. На третьей годовщине он упорно смотрит в свой стакан, стараясь не утыкаться взглядом в спину девушки, на которой гордо красуется герб Учиха, иначе он боится, что сорвет с нее это чертово кимоно прямо посреди толпы. Но когда она сама находит его в прескверном настроении, кладет руки на плечи, что-то ободряющее говоря и смеясь со своих же слов, он не сдерживается, едва мажет губами в маске по ее запястьям и шепчет одни единственные слова: — Беги от него, Сакура. На четвертую годовщину все намного сложнее. Какаши сжимает шляпу Хокаге, стоя у окна своего кабинета, и смотрит вниз, туда, где Саске, не жалея голоса, кричит на свою жену, заканчивая тираду оглушительной пощечиной. Какаши злится, ненавидит себя за свою бездейственность, но ничего не может поделать. Это — ее выбор, и он его уважает. По крайней мере мужчина старается мысленно твердить это, но на деле знает: если он позволит себе прикоснуться к Учихе, то просто-напросто убьет его, даже не задумываясь. Саске напоследок хмыкает, резко разворачивается на пятках и уходит в противоположную сторону. До праздника добрых часа два, и Хатаке стоит в растерянности у окна, пытаясь понять, что же будет делать его ученица. И она поступает весьма ожидаемо, заставляя его сердце биться, как никогда прежде. Девушка смахивает слезы в попытке натянуть улыбку, но у нее ничего не получается, и она прекращает бессмысленные попытки, позволяя слезам литься беспрестанным потоком. — Сакура! — зовет он ее тихо, чтобы не вспугнуть, но получается паршиво, ведь она тут же вздрагивает, поднимая взгляд, полный стыда, наверх. Он едва заметно машет рукой, мысленно думая о том, что он полный идиот. — Будешь чай? И она смеется. Смеется с его слов так искренне, что он облегченно выдыхает: видимо, не такой уж и идиот. Она заходит к нему в резиденцию Хокаге, вся раскрасневшаяся от слез, с нежной улыбкой на губах, и Какаши совершенно забывает про чай, когда захлопывает за ней дверь кабинета. Он хочет помочь ей хоть чем-то, утешить, обнять, напоить чаем и пообещать, что он не даст свою ученицу в обиду, но вместо этого наваливается на нее, спешно усаживая на собственный стол, доверху заваленный документами, и целует. Так, как не должен был целовать. Откровенно говоря, он вообще никак не должен был ее целовать, но она отвечает ему столь отчаянно, с таким страхом и мольбой, что он вновь чувствует себя слабаком, потому что не может остановить себя. Не может остановить и тогда, когда судорожно сминает ее праздничное кимоно, оголяя до неприличия прекрасные и длинные ноги. Не может остановить, когда голова идет кругом от ее влажных и горячих губ, а тем более не может остановить, когда она стонет под ним так, как не должна была стонать Сакура Учиха. Когда же он выскальзывает из нее и в его глазах отображается дикий ужас, Сакура всхлипывает и падает перед ним на колени, бесконечно шепча мольбы о прощении, и тогда Хатаке и самому хочется разрыдаться: что за черт творит с ней Саске, если она считает себя провинившейся. Какаши поднимает ее с колен, стирая недавний ужас на лице, и старается расцеловать каждую клеточку ее тела, прочертить поцелуями слезинки, лишь бы облегчить ее боль, и она благодарно прижимается к нему, на долгие секунды забывая, что она Сакура Учиха. На праздник он сопровождает ее самолично. Сейчас, на пятую годовщину, он обещает себе, что ничего не повторится, но почему-то синяки на ее запястьях не выходят из головы даже спустя дополнительные пару стаканов с алкоголем. Он все смотрит, смотрит и смотрит на сидящую рядом Сакуру, на ее потухший огонь в глазах, который зажигается, лишь когда они пересекаются с ним где-то в городе, и понимает, что в его пьяную голову закрадываются мысли, которые совершенно не должны посещать голову Хокаге. К моменту, когда эти мысли приобретают конкретные очертания, она всхлипывает в последний раз, уверенно поворачиваясь к нему с такой решимостью на лице, что он тут же трезвеет. — Где бы Вы сейчас хотели быть больше всего? — внезапно спрашивает она и смотрит так, словно от его ответа зависит ее жизнь. — В своем кабинете, — искренне, не успевая даже подумать, отвечает он и ловит ее взгляд. Взгляд его ученицы, задорной Сакуры Харуно, с присущей ей искорками в глазах, а никак не Сакуры Учихи. Кажется, она догадывается, почему именно его кабинет намного раньше, чем он сам. — Я, — едва запинается она, — решила сегодня, что больше не хочу так. — Как? — почти не дышит Какаши, впиваясь в нее взглядом, неосознанно сжимая ее руку под любопытный взор бармена. — Искусственно, вынужденно, — мотает головой она. — Так, что нутро сворачивается в мертвый узел изо дня в день. И Какаши этого хватает. Хватает намного больше, чем если бы она посмотрела ему в глаза и дала обещание. Он пытается оправдать свои действия тем, что он и так слишком долго бездействовал: как Хокаге, как сенсей, как обычный мужчина, который слишком поздно разглядел, какая очаровательная улыбка у его ученицы, не говоря уже о тихих, сладких стонах, которые последний год не выходят из головы. Хатаке не сдерживается и не медлит, вышвыривая Саске на улицу под громкий ропот остальных. Он совершенно не чувствует стыда за то, что губа парня, нос, да и почти все лицо разбито, когда он оставляет его там. Его не волнует даже то, что все ошарашено замирают, когда он возвращается в зал, подхватывает Сакуру на руки и исчезает с ней в неизвестном направлении. Его волнует только ее улыбка, свободный, яркий взгляд, которого он не видел со времен войны, и тихий смех куда-то ему в шею. Ее волнует только то, почему же она раньше не находила в себе сил сделать то, что хочется, а еще руки Какаши, скользящие по ее кимоно, и какой-то родной стол Хокаге, упирающийся в спину. Их волнует то, что они никому и ничего не должны, потому что сдерживаемые последние годы отчаяние, нежные, трепещущие чувства наконец льются через край, и никто из них больше не желает их останавливать.