Бог знает лучше

«…НЕТ МИРА КРОМЕ ТЕХ К КОМУ Я ПРИВЫК И С КЕМ НЕ НАДО НАГРУЖАТЬ ЯЗЫК, А ПРОСТО ЖИТЬ РЯДОМ И ЧУВСТВОВАТЬ ЧТО ЖИВ.» ДИАНА АРБЕНИНА. «РУБЕЖ». … — Ну и где она? — Костя, сидевший на лавочке около подъезда, нервно выбил пальцами дробь — Вот постоянно, ведь. Сколько раз ей говорил. Состриги свои хвосты, а то пока расчешет… — Да успеете. — успокоил его Седой. — Знаю. Дай сигарету. Седой, не обращая внимания на недовольных старух, достал из кармана куртки пачку, щелкнул зиппо. Потом прикурил сам. — Слушай, Апач, я давно спросить хотел. Про Лиску. Ты в теме, что с ней было до того как она тебя встретила? Костя, пожав плечами, выдохнул дым. — Ну, вроде да. Там расклад примерно такой был. Ее ведь в одиннадцать лет приемная семья из детдома взяла. Скажешь заи… — он покосился на бабушек. — Хорошо. Усмехнулся. — Они ведь ее к себе взяли, чтобы квартиру получить. Типа за помощь детям-сиротам. Ну и получили. И зачем им эта девчонка тогда нужна стала,… понимаешь фигня какая… Лиска когда в это врубилась, послала их прямым текстом и ушла. Потом Ульянку встретила. Что там с Улей было, не знаю. Алиса до сих пор не рассказывает. Говорит только, что страшно. Что-то с ульянкиным папашей связано. А он… — Костя понизил голос. — Еще тот подонок. Если столкнешься, поосторожней. Ублюдок он. И власть притом. В обкоме сидит. А ну и… Алиса с Ульянкой хлебнули конечно. У Коня вписывались, потом у Ольги. — Эта, которая вожатая у вас? — Она. — А что за кольца у нее на шее? — Да это типа ее родителей. Обручальные. Говорит, что они всегда у нее были, с младенчества, вроде как. Странная конечно у меня сестренка. Рассказывала как-то, что она цыганка. Прикинь, да,… правда, это по пьяни было. Верить, не верить… Костя махнул рукой и повернулся. — Улька, ты куда со двора собралась? Места мало? Данька, Пашка… Я вам сейчас такую стройку покажу… К ним подошла Мику с гитарой в чехле. — Чего разорался? — Наконец-то. Сколько можно ждать? — Да ладно. Пойдем. Седой, мы в музыкалку. Да… Лиска там что-то про сончас говорила. Короче, мы ушли. Костя только выдохнул. Хотел было выкинуть окурок, но взглянув на бабушек, аккуратно опустил его в урну. Когда они ушли, мужчина посидел еще немного, докурил. — Уля, иди ко мне. — Чего? — Значит,… ты покушала, уроки сделала… — Ты же сам проверил. — Погуляла. Поспать. Ульянка ненадолго задумалась. — Наверно. А то уже зеваю. — Тогда пошли домой… Девочка, взяв мужчину за руку, обернулась. — Данька, до завтра! … Алиса закрыла дверь холодильника, вздохнула. — Пусто ведь. Одна картошка осталась. Все подъели. Азад, слышишь? Из соседней комнаты послышался мужской голос. — Слышу. Я в курсе, уже одеваюсь. Лиска задумчиво огляделась. — Вот интересно. Кто же у нас много кушает? Ульянка, сидящая за столом и грызущая морковку, пожала плечиками. — Это не я. А кто у нас толстый и в халат не влезает? Алиса снова вздохнула. — Не будем о грустном. Азад… — Да здесь я. — Тогда подожди, сейчас. Уля, а ты куда намыливаешься? — Я тоже хочу в магазин. — Там же дождь. Ульянка засопела. — И что? Теперь в магазин не идти. — Хорошо, уговорила. Одевайся. Седой, а это тебе. Держи. Тот повертел в руках листки бумаги. — Это чего? — Список, блин. Самое необходимое. — На два листа? — ДА! И подожди, деньги дам. Улька, ты, где там? Ульянка заглянула на кухню. Желтый прорезиненный плащ с капюшоном, такие же сапожки. В руке зонтик. — Да я уже давно уже одетая. Жду. — Ладно, на месте разберемся. — Проворчал Седой, натягивая берцы. — сумку давай. И авоську тоже… Вышли из подъезда. Под козырьком Ульянка развернула зонтик и взяла Азада за руку. — Я иду в магазин, вместе с папой в магазин… — проговорила она, внезапно запнулась и вопросительно посмотрела на мужчину. Тот подмигнул ей. — И дождик идет в магазин, вместе с нами… Дождик, дождик, дождик! Все идем по улице в магазин. Ура! — распевала Ульянка, весело шлепая по лужам. В гастрономе народу было немного. Заглянули в подсобку мясного отдела. — Николай. Мужчина в грязно-белом фартуке отложил топор и обернулся. — Азад, здорово. Уля… — он вытер руки об фартук. — Давно не заходил. Тебе же, как обычно? Сейчас сделаю. Выйдя, подошли к прилавку. Скучающая продавщица оживилась. — Смотри-ка, кто пришел. Ульянка, привет. Мужчина протянул ей листы бумаги, мол, все по списку. — Что там? Подожди. Нинка, блин… Да проснись ты. В соседнем рыбном отделе женщина, дремавшая за прилавком, встрепенулась. — Ой, Азад. Сколько лет… А у нас завоз с утра был. Все свежее. … Разложив все покупки, вышли на улицу. Ульянка вцепилась в ручку сумки. — Помогаю, вот. — Молодец. — Седой закинул набитую авоську на плечо. … — Эй, хватит фигней страдать. — Крикнула Алиса, открыв входную дверь. — Жрать принесли. Заносите. Азад, снимай куртку, сушить повешу. Вышедший из комнаты Костя, подхватил сумку. — Тяжелая. Там что? — Кушать. — Пояснила Ульянка, снимая сапожки, и гордо продолжила. — Мы с папой в магазин ходили и все купили. А я помогала. — Самурайка, чего застыла? — Да вот думаю. И куда это все складывать? Холодильник не резиновый. Алиса посмотрела на заваленный свертками стол. — Это оставь. И это тоже. Ну, короче… Я думаю, что на ужин у нас будет жареная рыба с рисом. Как оно? — Пойдет. — Тогда, Микуся, за тобой рис. Покажи, на что ты способна. Только, мать, не как в прошлый раз. Сама есть будешь. — Не начинай… Я может тогда просто рецепт немножко забыла. … — Ну как там наша больная? Алиса, вышедшая из комнаты, только махнула рукой и пошла обуваться. Из комнаты послышался кашель и громкое апчихи. — Температура тридцать восемь… Уля ты чего грустная? — Того. Микуся заболела же. — Ну да. Кто ее заставлял мороженое на улице… есть. Ладно, я в поликлинику. Азад, слушай, поставь ей горчичники. Уля, ты поменьше к ней бегай. Не хватало, еще тебе заразится. Все я ушла. Седой вошел в комнату. Мику лежала, укрывшись одеялом, шмыгая носом, и покашливала. — Как ты? — спросил он, щупая ей лоб. — Горячий. Мику вздохнула. — Плохо. Голова болит и горло. А Костя где? — В музыкальной школе. Ладно, будем тебя лечить. — Седой обернулся к двери. — Уля, принеси, пожалуйста, миску с теплой водой и полотенце. — Это зачем? — Надо. В комнату заглянула Ульянка, придерживая полотенцем миску с водой. — Можно войти, да? — Слышала, что Алиса сказала? — Седой забрал у нее воду, полотенце, поставил миску на стул рядом с кроватью и показал на дверь. Девочка обиженно посмотрела на него. — Да ну тебя. — Договорились. Мику, с интересом наблюдающая за происходящим, спросила. — Ты что собрался со мной делать? — Горчичники ставить. А ты что подумала? — Может не надо? — Не вредничай. Ложись на пузо и майку подверни. — Ты что… Я же раздетая. Совсем уже? — она вздохнула. — Я стесняюсь. Пусть Алиса поставит, когда придет. — Самурайка, не заставляй меня матом говорить. Будь послушной девочкой. Мику снова вздохнула и перевернулась на живот. — Ну, хорошо. Только ты внимание не обращай на… Мужчина аккуратно подвернул ей майку, отодвинув волосы. — Опа… Это дракон у тебя? Где делали? — Еще в Японии, давно уже. Давай ставь уж… Седой пододвинул поближе миску с водой и занялся художественной наклейкой горчичников. — Теперь ложись на спину. Майку… — Ой! Я без лифчика. Совсем охренел? — Микуся… — Только не заглядывайся мне. — Не буду. Налепив горчичник, Седой с интересом посмотрел на Мику. — Чего застыл? — Карпы на животе… — И что? Вобще-то символ богатства. Лепи, давай. Засмотрелся тут. Закончив, Азад укрыл Мику одеялом и почесал лоб. — Слушай, а я подобное ведь где-то видел. — И где ты это мог видеть? Ты же в Японии не был. Мику поерзала — Жжется. — Потерпи. А видел я это в журнале «Вокруг света». Там статья была интересная про японскую братву. Как они… сейчас вспомню. Як… Мику тяжело вздохнула. — Якудза, блин. — А ты тоже из них? Девушка попыталась отмахнуться. — Ну, тебя. Пристал. Это все дед. Да неважно, ты лучше горчичники снимай. … Тем временем хлопнула входная дверь. Послышался алисин голос. — Костя, ты хоть разуйся. Я полы недавно мыла. Потом женский голос. — И где она? — В той комнате. Проходите тетя Мицуи. Мику попыталась спрятаться под одеялом. — МАМА… Ой, бля. В комнату вошла японка лет сорока в белом халате с медицинским саквояжем. Она сердито посмотрела на Мику. — Лежишь, болеешь? — Ага. — Пискнула та. Женщина нахмурилась. — Тебе не стыдно? Знаешь ведь, что у тебя горло слабое. Нет, мороженое надо жрать на улице. Ты специально людям проблемы создаешь из вредности или думаешь, что все тебя все всегда жалеть будут? Бедную Микусеньку… — Мама, не начинай. — Я и не начинаю. Японка вздохнула. — Ладно. Что у тебя? — Горчичники. — Я не про это. Кстати, надо бы снять, мешать осмотру будут. … — Горло конечно красное, кашель, насморк. Мику, платок возьми, свинюшка. Короче, обычная простуда. Ну, освобождение на неделю я тебе выпишу. Лекарства оставлю. И чтобы это в последний раз было. Поняла. Японка повернулась к Алисе. — Свари ей бульон, пожалуйста. Пусть хоть поест. Можно кашу, манную. — Не хочу манную! — А ты помолчи. Тебя не спрашивают. Потом женщина неожиданно поклонилась Седому. — Аригато гозаимас, сумимасэн. Спасибо вам за то, что заботитесь о моей дочери. Тот поклонился в ответ. — Тетя Мицуи, может быть, чаю попьете? — Нет, Алиса, спасибо. Времени нет. Когда мама Мику ушла, Седой заглянул в комнату. Больная и несчастная полусидела, оперевшись на подушку и что-то рассказывала Косте. — Самурайка, ну у тебя матушка… Суровая конечно. Мику удивленно вскинула брови. — Дурак что ли? Она меня любит. — Пошли обедать. — позвала Костю Алиса. — А то Ульянка все съест. — А я? — А больные отдельно. И вообще, мать, ты бы хоть свою простуду изобразила. А то, как от школы освободили сразу радостная, и довольная стала… … Маленькая рыжеволосая девочка, пятившаяся к кустам, споткнувшись, села на мерзлую землю. — Не надо! Нет! Черная «Волга» с мигалкой, четверо гогочущих мужчин. — Что маленькая тварь, забыла уже? Иди ко мне, иди к папочке. — Спасите меня! — Давай еще громче визжи. Все равно никто не услышит, не поможет. Проходящие мимо люди делали вид, что ничего не происходит. Себе дороже… — Тащите ее сюда. — СТОЯТЬ, СУКИ. — Послышался спокойный мужской голос. Высокий, широкоплечий мужчина с длинными седыми волосами и изуродованным лицом. Военная куртка, такой же свитер, потертые джинсы. — Уля, сюда. Девочка, дрожа, спряталась за его спину. — Кто это? Ты их знаешь? — Это папашка… Он… Седой, улыбнувшись, рыкнул. — Свиделись, значит, падла. Уж не надеялся. Один из четверки в дорогом плаще удивленно посмотрел на седого. — Ты тут куда лезешь? Хоть знаешь кто я? — Знаю. Мразь. Его собеседник, нахмурившись, небрежно мотнул головой. — Вы, поучите его, чтобы знал на кого голос повышать, кому хамить. Только аккуратно, сильно не калечьте. Парень помоложе, ухмыльнувшись, достал из машины монтировку, передал другому, а сам взял тяжелый гаечный ключ. — Ой… Только не убивай их. Хорошо? Седой кивнул головой. — Как скажешь. — ОООООУУУУУУУУРРРРРГХ! — над опустевшей внезапно улицей пронесся вой. Седой оскалился по волчьи, обнажая клыки. Пальцы стали похожи на когти. Он шагнул вперед. — АРРРРГХХХ! Первым не выдержал парень. Побледнев, он бросил гаечный ключ и примиряюще поднял руки. — Мужик… мы ничего, мы… Остальные отступили к машине. — Какого… Что это? Он кто? Седовласый, подойдя, взял ульянкиного отца за горло, слегка сжал. — Ты… — проговорил хрипло, перемешивая слова с рычанием. — За нее я бы вырвал тебе сердце. Но она добрая, пожалела тебя. Поэтому поживи еще, я тебя потом найду и убью. А пока исчезни. Седой отшвырнул мужчину в сторону как грязную тряпку, повернулся к девочке. — Пойдем домой. Та лишь кивнула, беря его за руку. Папаша ползал в грязи, пытаясь подняться. По штанинам текли струйки. — Помогите встать. Двое, подбежав, с трудом поставили его на ноги. — Ты… — крикнул он, визгливо. — Ты кто такой вообще? Седой обернулся. — Запомни. Сунешься еще к моей семье, порву… … — Ты не сердишься? — Нет. Ты только не убегай от меня больше. Хорошо. Азад, присев перед Ульянкой, обнял ее… … — Виктор Палыч, вы как? Отошли? Мужчина, сидевший в кресле за столом под портретом на стене, только выдохнул. Брезгливо потрогал штанины. Посмотрел на помощника. — Ты узнал, что я просил? Кто этот седой, откуда вылез? Кто он? Помощник лишь покачал головой. — Никак нет, Виктор Палыч… — Да ты… — мужчина стукнул кулаком по столу. — Я тебе за что доплачиваю? Или ты обратно в говно захотел? — Виноват, но… — Что но? — Я уже и контору подключил, все бесполезно. — Шутишь? Лучше не надо. Собеседник тяжело вздохнул. — Какие шутки. Вся информация о нем засекречена. Вообще вся. Даже имя. Известно лишь, что он из «Лесного». Понимаете? — «Лесной» говоришь? Хочешь сказать, что этот хиппарь волосатый из… Да нет, не может быть. Это все? — Никак нет. Там… — помощник показал на потолок. — Мне посоветовали забыть про это и не лезть. Ни к нему, ни к детям. И спросили… — Что? — Спросили, хотите ли вы, Виктор Палыч, жить. А еще намекнули, что знают. И про вас, и про нее. Понимаешь, как оно выходит? Тот откинулся в кресле. — Коньяку налей. Помощник, кивнув, открыл дверцу настенного бара, достал бутылку, рюмку и блюдечко с нарезанным лимоном. Поставил на стол, налил коньяк. — Крепко ведь он вас за кадык взял, Виктор Палыч… — Заткнись. Ты ведь у меня дома был когда… Забыл? Чистеньким хочешь остаться, не выйдет… — мужчина выпил и потянулся за лимоном. — Ладно, я подожду… Подожду… … — Азад, ты чего? — Алиса удивленно посмотрела на мужчину. — Дрожишь весь. Не заболел? Прекрати, сейчас нас позовут. — Да что-то, как первый раз перед выходом… — Ой, можно подумать, что ты паспорт никогда не получал. Нам волноваться надо. Но мы спокойны,… не волнуемся, блин. — Следующие. Русов, Двачевская, Токугава, Михайлов. … — Дай хоть взглянуть. — Уля… Ты паспорта не видела, что ли? — Твоего нет. Ух, ты… Ты что теперь у нас совсем жить будешь? — Ну, выходит буду. Апач, что твои родители скажут, когда вернутся? Костя, хмыкнув, хлопнул Седого по плечу. — Все нормально. Им самим спокойней за нас будет. Типа мы под присмотром. Да и не чужой ты. Понимаешь? … — Здравствуйте. Можно? Не помешал? Молодая женщина, сидящая за столом в пионерской комнате, подняла голову. — А, это ты. Проходи. Ищешь кого-то? Мужчина, заглянувший в дверь, виновато улыбнулся. — Да своих смотрю. Не видели? Женщина улыбнулась в ответ. — Алиску и остальных? Видела. Ушли, вроде домой. Уроки ведь давно кончились. — Ну… тогда извините, что помешал. — Подожди. Зайди, сядь. Поговорить надо. Кстати, тебя как зовут? А то вместе работаем, а незнакомы толком. — Азад. — А меня Ольга… — Дмитриевна. Она шутливо погрозила ему пальцем. — Прекрати. Не на собрании. — Хорошо. А о чем поговорить-то? Ольга со вздохом показала на бумаги. — Да вот. Составляю план по внеклассной работе на полугодие. А там… Военно-патриотическое воспитание. Может, поможешь? Ты же военный. Ну, там урок или классный час провести. Мужчина только покачал головой. — Нет. Не надо того детям знать. Даже не проси. — Понимаю. Ладно, тогда. Придумаю что-нибудь. — Она встала из-за стола, потянулась. — Ты домой? Пошли. Ох, тут еще ведь завтра заседание комиссии. Ну по делам несовершеннолетних. Пристегнули ведь… … — Тебя проводить? Ольга неожиданно махнула рукой. — А давай. Меня уже давно никто до дому не провожал. Она взяла Азада под руку. — Хорошо с тобой… … — Останешься? Ольга взглянула на мужчину. Он кивнул. — Останусь. Только позвоню. Чтобы не волновались. А то… — Лиска, это я. Слушай, я сегодня не приду. У знакомой. Понятливая она… Спокойной ночи, завтра я на смену… … — Слушай, подай мне пепельницу. — Ольга потянулась к столику у кровати. Седой протянул руку. — Возьми. Потушив сигарету она вздохнула, устраиваясь поудобней на его груди. — Спасибо тебе. Я хоть вспомнила, что я женщина, а не нечто в платье. Тебе во сколько вставать? В шесть… … — Нина Яковлевна, что вы несете тут всякую… Какой еще разврат вам? — Сергей Борисович… — пожилая женщина обиженно посмотрела на директора. — Школа же, а тут такое. Слухи знаете ли. Тот нахмурился. — Уважаемая… Ольга Дмитриевна уже не девочка, а взрослая, самостоятельная, одинокая женщина. Азад Русинович тоже не мальчик. Что же вы в постель к ним лезете? Не стыдно? Или предлагаете партсобрание провести? И кстати я что-то не замечал, чтобы они в стенах школы… Короче, идите, займитесь выполнением своих прямых обязанностей и чтобы я больше подобного не слышал. Вы меня поняли?.. … — Лиска, ты куда? — Поговорить надо кое с кем, о кое-ком. — С Ольгой что ли? Охренеть… Ревнуешь? — Микуся, ты лучше заткнись и отвали нахер. Поняла? Алиса заглянула в пионерскую комнату. — Ты здесь? Кончай хуйней заниматься, пошли, поговорим. О… делах любовных. — Двачевская… — Ольга, подперев кулаком щеку, покачала головой. — А ты не охуела немного? Ладно, куда пойдем? — В курилку. В закутке рядом с открытой форточкой сидели уже двое старшеклассников. — Брысь отсюда. — Рявкнула на них Алиса, присаживаясь на трубу. Ольга села рядом, вытянув ноги. — Сигарету дай, я свои наверху оставила. Алиса достала из кармана пачку «Родопи», пододвинула ближе консервную банку, служившую пепельницей. Прикурили. — И что ты сказать мне хотела? — спросила Ольга, выдыхая дым. Алиса пожала плечами. — Честно? Не знаю. А что обычно в таких случаях говорят? — Понятно. Ты его любишь? Лиска покраснела. — Я… я… Просто первый раз такое. Как в тумане, сука, все. И что теперь делать? И ты еще для полноты картины влезла. Как в индийском кино, блин. Ольга вздохнула. — Прости меня… Алиса в ответ ухмыльнулась. — Да я ведь все понимаю. Не со мной же ему ебаться. Пусть… Я ему ни слова не скажу. Только запомни. Все равно он мой. И не вздумай ребенка от него заводить. Ольга лишь горько улыбнулась. — Не волнуйся, этого не будет. Покурила? — В смысле? — Звонок сейчас будет. И да… Жвачку возьми, зажуешь. Вышли на лестницу. — Ты к нам зайдешь? — Да, наверное, послезавтра забегу. — Хорошо, а то Ульянка уже про тебя спрашивала… «Еще никто и никогда не возвращался живым с войны, чтобы рассказать о ней все… Никто и никогда.» … Ночную тишину разорвал истошный крик. — Девки, сюда, быстрее! — Что случилось? Апач, что у вас происходит? В комнату вбежали полураздетые девочки. Седовласого мужчину на раскладушке било в судорогах. Открытый в беззвучном крике рот, раскинутые руки, тело выгнулось дугой. — Костя, ноги ему держи. Что с ним такое? Самурайка, сука, помогай… — Он умирает. Господи… — Скорую вызывай! — Бесполезно… Он холодной уже. Не дышит. … А ты думал убежать от прошлого? От того, что ты сделал тогда? Или это был не ты? НЕЕЕТ! А кто? … — Командир, посмотри. — боец протянул тому бинокль. — Что там, Кава? По полю на позицию от полуразрушенной деревне, занятой боевиками, шли двое мальчишек лет тринадцати. Молча, не смотря по сторонам. Командир вгляделся и закричал, схватившись, за автомат. — Убейте их! Это смертники. — Что… — седой мужчина перехватил бинокль. У одного из мальчишек кунбаз (традиционная арабская длинная рубаха) на животе оттопыривался. Он улыбался. До траншеи оставалось метров пятьдесят. Все ближе, ближе. — Да снимите же их… — Teqe nekin… Ez bixwe. (Не стрелять… Я сам. (Курманджи). Дай винтовку. — Седой выхватил у одного из бойцов СВД. Пристроил ее на бруствер. Приподнял голову. — СТОЙТЕ! НЕ НАДО! НЕ НАДО… Мальчики продолжали идти, словно не слыша. — Азад, да стреляй же. Седовласый поймал в прицел голову одного из пацанов. Прошептал. — Прости меня Господи… Два выстрела слились в один. … Мужчина на раскладушке словно пытался что-то сказать кому-то, объяснить… … — Товарищ Ари, это Бархудан. — командир поднес рацию ближе. — Ты слышишь? Противник пытался контратаковать, да смертники. Передай, что нужен авиаудар. Координаты… Потом мы войдем в деревню. До связи. — Они же… Они… СУКА! ЧТО Я СДЕЛАЛ, ЧТО… — Они, скорее всего из «Львят Халифата». (Дети, прошедшие идеологическую обработку в ДАЕШ. Двенадцать-пятнадцать лет. Используются как палачи, бойцы, смертники.) — командир помолчал. — Успокойся, товарищ. Ты не виноват. Это война, это такая война… Я вызову саперов, они их разминируют… … Ты надеялся это забыть? Не надо, я не хочу… Прекратите! — Улька, ты чего? Что она делает? — Вы что не понимаете, ему же больно. Очень больно. Я сейчас. — девочка неожиданно оттолкнула Алису в сторону и подойдя к раскладушке, легла рядом с мужчиной. — Подожди, не уходи… Она обняла его, пытаясь согреть, подышала ему в лицо. — Улька… — Мику стой. — Алиса перехватила ее за руку. — Не уходи, не надо… Вернись. Чистый ты, нет на тебе греха и кровь смыта. Останься, пожалуйста… Все хорошо, слышишь. Все хорошо. Потому что я здесь, с тобой, и я люблю тебя. Слышишь, люблю… Тело мужчины обмякло. Вдох-выдох, из груди вырвался слабый стон. Мику только помотала головой, приходя в себя. — Это что было? Улечка… Та повернулась и шмыгнула носом. — Ничего. А теперь мы спать будем, вот. И вы тоже спите, а то столпились тут… Кино вам, да? Алиса, молча, укрыла их одеялом, тронула за плечо Костю. — Присмотри за ними. Хорошо? Ульянка поворочалась на раскладушке. — Вы только ему не рассказывайте про… Не надо. … Подходя к подъезду Седой поздоровался с бабушками, сидящими на лавочке. Те закивали в ответ. — Азад Русинович, посидите с нами, отдохните. А то устали, поди. Все бегом, то в магазин, то с Ульянкой… — Ну а что не посидеть. Можно. Одна из старух, продолжая разговор, повернулась к соседке. — … Вот погода. Сырость эта. Каждую осень радикулит обостряется. Что делать? — А ты, Марья, компрессы из овечьей шерсти попробуй. Вон, Мотя, из первого подъезда тоже мучилась, а потом, вроде как в «Здоровье» про это прочитала. И помогло ведь. А ты, Азад, как? Тот пожал плечами. — Вроде не жалуюсь. — Ну, ты молодой еще. Посидели, обсудили снова погоду, молодежь… Азад уже собрался было идти домой, тут к ним подошел участковый. — День добрый. — А, Васильич, садись, покурим. Как дела, мои не хулиганят? Участковый сел, прикурил и только отмахнулся, выдохнув сигаретный дым. — Да ну… В соседнем дворе пацаны окно разбили из рогатки. Вот куда родители их смотрят? А твои? Вроде не шумят. С тобой-то не забалуешь. Хотя конечно… Тяжело тебе с ними. Они же… Хлебнули по полной горя. — Он помолчал. — Да и странные. — В смысле? — А ты что, не видел? Присмотрись внимательней. Вот японка та же. Мику эта. Нет ну… Девчонка как девчонка, ну выкинет чего… Не в этом дело. Участковый покачал головой. — Сколько раз замечал. Веселая, смеется, а в глаза глянешь, и оторопь берет. До озноба. Что у нее, что у остальных. Тоска у них, у всех, в глазах смертная, как перед расстрелом. Понимаешь? Даже у Ульянки такое. Вот с чего это? Наверно, я думаю, знают они что-то. Страшное, такое, что людям знать и нельзя. Не положено нам этого. А они знают. Может поэтому, и живут как будто каждый день для них последний. Видишь как оно… … — А вы что без света? В темноте? — спросил Седой, заходя из кухни в зал. — Сейчас. — Алиса встала и зажгла торшер. Отошла к балкону. За стеклом сгущались вечерние сумерки, расплывчатые отражения окон дома напротив. По дороге промелькнули огни от фар, проезжающей машины, прочерки дождя на оконных стеклах. Она помолчала. — Я что-то сказать тебе хочу. Только… ты… Не смейся. Это важно. Уля? Та только вздохнула. — Лиска, да скажи ты ему, наконец. Не изводи не себя, не нас. Подойдя к Азаду, Алиса внезапно обняла его и поцеловала. — Я люблю тебя. Слышишь? — Слышу. Я… Она приложила палец к его губам. — Молчи. Я ведь всегда любила только тебя. Тебя. Искала,… как же долго я тебя искала. И нашла. И не отпущу. Вот. Смешно? Седой только крепче прижал ее к себе. — Лиска… Я ведь тоже люблю тебя. Просто боялся сказать. — Дурак ты. — Знаю, милая. Ульянка, подойдя к ним, уткнулась мужчине в бок. — Папа… И я тебя люблю. Можно? — Доченька… Алиса подняла голову. — Вот теперь ты все знаешь. Только… — в глазах слезы. Она повернулась к балкону. Далекий жалобный вой, словно очертания черных крыльев мелькнули на стенах комнаты. — То волки плачут, вороны слетаются. И не быть, не быть нам вместе в жизни… Судьба такая. Ты сам ведаешь про то. «Я несла свою Беду По весеннему по льду. Надломился лед — душа оборвалася, Камнем под воду пошла, А Беда, хоть тяжела, — А за острые края задержалася. И Беда с того вот дня Ищет по свету меня. Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками. А что я не умерла, Знала голая ветла Да еще перепела с перепелками. Кто ж из них сказал ему, Господину моему, — Только выдали меня, проболталися. И от страсти сам не свой, Он отправился за мной, А за ним — Беда с Молвой увязалися. Он настиг меня, догнал, Обнял, на руки поднял, Рядом с ним в седле Беда ухмылялася… Но остаться он не мог — Был всего один денек, А Беда на вечный срок задержалася.» — А ты подожди нас Там, у Врат. Хорошо? — Подожду. — Сказала? — неожиданно послышалось сзади знакомый голос. Алиса улыбнулась. — Ага. Больше стремалась. А теперь все на своих местах и не страшно… Костя с Мику подошли ближе. — Смотрите. — Мику показала в сторону балкона. Отражения в стекле. Неясные крылатые тени, осененные светом. Шестеро. Кто еще? Узнаешь, когда придет время. Поздняя осень, вечерние сумерки… … — Чего читаешь опять? Покажи. Ульянка подлезла к Азаду. Тот заложил страницу. — Книгу. Ульянка обиженно засопела. — Я вижу. Совсем уже… А какую? А интересная? Она схватила с журнального столика книгу. — Ой, а тут не по-русски. Тогда неинтересно. А она как хоть называется? — «Социология свободы». Вмешалась Алиса. — Ну что ты к отцу пристала? А о чем хоть книга? — О воле. О том, что каждый человек несет ответственность только перед Богом и обществом. Без государства. Как-то так. Костя с Мику, сидевшие на диване, отложили гитары и переглянулись. — О, как. Это уже какая-то анархия получается. Где ты ее взял? — В рюкзаке была. Видать с собой привез. — А в блокнот чего пишешь? — Всякое. Это еще с гор привычка осталась. — Интересно. А расскажи еще про… «Песни нелюбимых. Песни выброшенных прочь. Похороненных без имени. Замурованных в ночь. Песни вычеркнутых из списков. Песни сброшенных на лед. Песня больше не нужных Звучит, не перестает.» Б. Гребенщиков. «Песни нелюбимых.» … В дверь позвонили. — Кто там? Костя подошел к двери, щелкнул замок. — Ну и где вы ходите? В комнату вошли Саша с Женей. В руках у Саши сумка с чем-то тяжелым. Ульянка сердито глянула на них. — Мы вас уже заждались. А вы… Ладно, проходите. Седой удивленно посмотрел на гостей. Потом на Костю, Алису… — А что вообще происходит? Алиса помялась. — Мы тут авантюру одну затеяли… — Не понял. Поподробней. — Ну, короче мы записаться хотим. Точнее попробовать. Сначала думали у «Странников», но решили, что это стремно. — А в сумке что? — Сашка, давай. Тот достал из сумки усилитель, посмотрел на Женю. Та, пожав плечами, вытащила из своей сумки бутылку вина. — Куда подключать? — Пошли в мою комнату… — Значит, есть три гитары, Апач вот из музыкалки даже бонги скоммуниздил. — Мику, прекрати. Ничего я не… Просто взял на время. В понедельник вернуть надо будет. Вы лучше матрасы несите. Для звукоизоляции, а то еще соседи услышат. — А петь, кто будет? Понял, мог бы и не спрашивать. Дисседенты, блядь… Наконец все было готово. Костя вставил кассету в магнитофон, придвинул микрофон к Седому. Ульянка, забравшая бонги себе, простучала по ним пальчиками. — Все готовы? Сашка, ты? Поехали. Что будет, то и будет. Остальное потом… А видно на то, ты и пришел. Чтобы сказать. «Как у города на окраине. На окраине у самих ворот. Собрался народ, не за говором. Не за руганью, не за торгами. Собрался народ, да все слушали. Пел юродивый скоморошину. Песню давнюю позабытую. Позабытую песню сказывал. Шел дорогою долей долгою. Проклятой скоморох струны горькие. Возвращался он до родной земли. Не здоров душой, да не болен совестью. Да к любимой с песней ласковой.» Мику с Костей подхватили мелодию… «Ты прости, прости любимая. Пред тобой упаду на колени я. Ты усталость сними поцелуями. Отдохни от разлук на моей груди. Ты прости, прости любимая. Что поделил любовь твою нежную Пополам с дорогою пыльною. По бокам с полынею горькою.» В гитарный перезвон вплелся перестук барабанов… Как стук сердца. «Снова ворон могучими крыльями Небо скрыл погонами синими. Огражденная Русь мундирами. Ты разомкни через боль веки вспухшие. Да похмелись с рассвета свежей кровушкой. А сколько песен уносит ветрами. Сколько слов написано кровию Что же это земля родимая. Разве некому о тебе пропеть. Эй, вы братия, что глаза ножи. Да что слово плеть, а то ли наш черед. Вы поднимайтеся из глухой распутицы. Вы ударите по струнам да по совести. Нам бы идти от церкви загаженной. До великих стен, до великих стен белокаменных. Ты прости, прости любимая. Пред тобой упаду на колени я. Снова влажный платок прижимай к груди. Снова ветер поет нам прощальную. Дай мне силушки в путь поцелуями. Ты прости, прости любимая. Что поделил любовь твою нежную Пополам с болью великою. За больную землю родимую.» Саша молча показал большой палец, мол все нормально, дальше. Работаем… Дальше… «Если б не терпели — по сей день бы пели. А сидели тихо — разбудили Лихо. Вьюга продувает белые палаты. Головой кивает хвост из-под заплаты. Клевер да березы. Полевое племя. Север да морозы. Золотое стремя. Серебро и слезы в азиатской вазе. Потом — юродивые князи нашей всепогодной грязи. Босиком гуляли по алмазной жиле. Многих постреляли. Прочих сторожили. Траурные ленты. Бархатные шторы. Брань, аплодисменты да сталинные шпоры. Корчились от боли без огня и хлеба. Вытоптали поле, засевая небо. Хоровод приказов. Петли на осинах. А поверх алмазов — зыбкая трясина. Позабыв откуда, скачем кто куда. Ставили на чудо — выпала беда. По оврагу рыщет бедовая шайка — Батька-топорище да мать моя нагайка. Ставили артелью — замело метелью. Водки на неделю, да на год похмелья. Штопали на теле. К ребрам пришивали. Ровно год потели да ровно час жевали. Пососали лапу — поскрипим лаптями. К свету — по этапу. К счастью — под плетями. Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны. Кто услышит стоны краденой иконы? Вдоль стены бетонной — ветерки степные. Мы тоске зеленой — племяши родные. Нищие гурманы. Лживые сироты. Да горе-атаманы из сопливой роты. А мертвякам припарки — как живым медали. Только и подарков — то, что не отняли. Нашим или вашим липкие стаканы? Вслед крестами машут сонные курганы.» Пауза. Алиса плеснула в стакан вина, протянула Седому. — Горло промочи. Женька, ты чего? Та дрожала как от озноба. — Страшно ведь это… Господи, на что я подписалась… Алиса только усмехнулась. — А как ты хотела? … «Приляг ко мне, к сырой стене. А что спою, все на краю. А что пришлось, под головой, А что протерлось, под иглой. Да не заштопать битый лоб, Что в лихорадке не сберег. А что ни песня, то озноб. А что ни в лоб, все поперек Да вдоль повальной Колымы, Да на Руси обычай крепок: Что ни в законе, то воры, А что ни лес, все больше щепок. Поменьше знать, да знать признать. Поменьше дать, побольше взять. Башку оттяпать, да отнять. А что ни снова, то опять. Как век сбивали на гвоздях, Да шпалы клали на костях. Да жен любили впопыхах, А как ни ухни, да все не «ах». Что Русь от аза и до ятя, Что от хрущевки до Кремля. Что от поденщика до знати, Всё вера в доброго царя. Была бы азбука проста, Да золотыми запятыми. Хранят под шпалами уста, Истоки, истиной густые. Приляг ко мне, к сырой стене. А что спою, все на краю. А что пришлось, под головой, А что протёрлось, под иглой. Да нитью рельса в узелок, Обратным швом по шпалам штопай. Да через край пришитый срок, Да на краю болотной топи. Как правду ни копай во лжи, А что ни яма, то могила. Как всех царей не пережить, Что от Петра до Михаила. А коль для рая не спасен, Отведай вдоволь вольной воли. А что ни шаг, то на поклон, А что ни хлеб, все больше соли. А коль судьба горька, как водка, То у порога выдыхай. Да перемать твоя селедка, Да от версты граненый край.» …«Под Кремлёвской звездой Да под Спасскою башнею Под Кремлёвской стеной Да под Красной площадью. Есть что-то нечто, чего не понять Есть что-то нечто, чего не потрогать Есть что-то страшное, чего не унять Было что-то славное, чего не припомнить. Под красным солнышком Под старой сосной Под местным кладбищем Под мёрзлой землёй. Есть что-то нечто, чего не увидишь Есть что-то страшное, чего не понять Есть что-то странное, чего не услышишь Есть что-то горькое, чего не захочешь. Над жёлтой простынею Над красной рекой Лёгкой поступью Над грешной землёй. Ходит Некто, кого не увидишь Бродит эхо крикливых вождей. Говорит кто-то тихо, кого не услышишь Смотрит кто-то, кто света светлей. За безразличными лицами Под разноцветными флагами Под маской добра За непонятными знаками. Таится что-то мудрое, чего не узнаешь Будет что-то страшное, чего опять не унять. Есть что-то глупое, чего не осудишь Будет снова что-то, чего не остановишь.» … — Все. Первая сторона есть. Перерыв. — Да уж… Когда кассета уже была вставлена, Алиса потянулась за гитарой. — Можно я спою? Все переглянулись. — Попробуй. Саша, готов? Лиска… «А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам, Посидим на трубах у начала кольцевой дороги. Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода, Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора. Если нам удастся, мы до ночи не вернемся в клетку. Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю, Чтоб остаться, там лежать, когда по нам поедут серые машины, Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам, Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах. Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернемся, Если нас не встретят на пороге синие фуражки. Если встретят, ты молчи, что мы гуляли по трамвайным рельсам Это первый признак преступленья или шизофрении. А с портрета будет улыбаться нам «Железный Феликс» Это будет очень точным, это будет очень справедливым. Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам, Справедливым наказанием за прогулки по трамвайным рельсам. Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсами, Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам.» — Костя только выдохнул вполголоса, покосившись на микрофон. — Сука… Сестренка, ты… «Не догонишь — не поймаешь, не догнал — не воровали, Без труда не выбьешь зубы, не продашь, не наебёшь… Этy песню не задушишь, не убьёшь, Этy песню не задушишь, не убьёшь. Дом горит — козел не видит, Дом горит — козел не знает, Что козлом на свет родился За козла и отвечать. Гори-гори ясно, чтобы не погасло, Гори-гори ясно, чтобы не погасло! На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла: Разорвали новy юбкy да заткнули ею рот. Славься великий рабочий народ, Непобедимый, могучий народ! Дом горит — козёл не видит, Он напился и подрался, Он не помнит, кто кого Козлом впервые обозвал. Гори-гори ясно, чтобы не погасло, Гори-гори ясно, чтобы не погасло! Лейся, песня, на просторе, залетай в печные трубы, Рожки-ножки чёрным дымом по красавице-земле. Солнышко смеется громким красным смехом, Гори-гори ясно, чтобы не погасло!»… Немного разбавим. Извини, Лиска, что влез. «У меня был друг, его звали Фома Он забыл все слова, кроме слова «чума». Вчера было лето, а теперь зима Наверное, мой ревер сошел с ума. Я устал пить чай, устал пить вино, Зажег весь свет, но стало темно. Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. Панки любят грязь, а хиппи цветы И тех, и других берут менты. Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя, Но если ты не мент — возьмут и тебя. Я устал пить чай, устал пить вино, Зажег весь свет, но стало темно. Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. И я видел чудеса обеих столиц Святых без рук и женщин без лиц. Все ангелы в запое, я не помню кто где. У рокеров рак мозга, а джазмены в пизде.» Алиса сделала усилие, чтобы не засмеяться. «Я устал пить чай, устал пить вино, Зажег весь свет, но стало темно. Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. Я устал пить чай, устал пить вино, Забыл все слова, кроме слова «говно» Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино.». … «От большого ума лишь сума да тюрьма. От лихой головы лишь канавы и рвы. От красивой души только струпья и вши. От вселенской любви только морды в крови. В простыне на ветру, по росе поутру. От бесплодных идей до бесплотных гостей, От накрытых столов до пробитых голов, От закрытых дверей до зарытых зверей. Ульянка, прикрыв глаза, сосредоточено отбивала ритм. Параллельно пути черный спутник летит. Он утешит, спасет, он нам покой принесёт. Под шершавым крылом ночь за круглым столом. Красно-белый плакат — «Эх, заводи самокат!» Собирайся, народ, на бессмысленный сход, На всемирный совет — как обставить нам наш бред? Вклинить волю свою в идиотском краю, Посидеть, помолчать да по столу постучать. Ведь от большого ума лишь сума да тюрьма, От лихой головы лишь канавы и рвы…» Неожиданно Азад сделал знак, мол, стоп. — Ты чего? — Лиска… Ты откуда эти песни знаешь? Она, улыбнувшись, пожала плечами. — Во сне видела и пела. Только их другая я пела, но тоже рыжая. Что? «Я неуклонно стервенею, с каждым смехом, С каждой ночью, с каждым выпитым стаканом. Я заколачиваю двери. Отпускаю злых, голодных псов с цепей на волю. Некуда деваться — нам остались только сбитые коленки. Я неуклонно стервенею с каждым разом! Я обучаюсь быть железным продолжением Ствола, началом у плеча приклада. Сядь, если хочешь — посиди со мною Рядышком на лавочке — покурим, глядя в землю. Некуда деваться — нам достались только грязные дороги. Я неуклонно стервенею с каждым часом! Я неуклонно стервенею, с каждой шапкой милицейской, С каждой норковою шапкой. Здесь: не кончается война, Не начинается весна, не продолжается детство. Некуда деваться — нам остались только сны и разговоры. Я неуклонно стервенею с каждым часом. Я неуклонно стервенею с каждым шагом. Я неуклонно стервенею с каждым разом.» …Щелчок. Кассета кончилась… «Из порожнего не пьют, не едят Плесневеет тиной дно. Ищет выводок гадких утят Золотое толокно. А вокруг притворно воет меч Мох болотный да лишай. Путь целебный прописала смерть: Поскорей решай И наградой неба щедрого сказ: Лечь на сильное крыло Где то прошлое в пыльных костях Ядовито режет хлор. Солнце юное детей зовет Перья правдой заблестят. И дарует тайну древний свод Чистотой листа. Тем, кто пестует сердечный костер Холод поиска путей. Всем покров непременно простерт Стаей белых лебедей. Пусть опять в соленый плен слезы Дней разодрано сукно. Ищут чада не жалея сил Золотое толокно.» … Мику отложила гитару, стиснула дрожащие пальцы. — Вы… Хоть понимаете, что мы сделали? Это же даже не «десятка», нас же всех… — она выдохнула. — Да пошло оно. Надоело бояться да шепотом. Хватит. Алиса прижала к себе Ульянку. — Не вздумай кому-нибудь… Та отстранилась и обиженно засопела. — Я что дура. — она на мгновение задумалась. — Нет, ну дура конечно, но не настолько же. Что я не понимаю. Да ну их вообще. Пофиг-нафиг. Вот. — Уля, а где ты на барабанах научилась? Она пожала плечиками. — Не знаю. Я может, это, юное дарование тут у вас. — Только не загордись. — Стоп. Подождите. — Костя потянулся за стаканом. — Вино где? Короче. Есть кассета с акустикой. И что с ней делать? Вмешалась Женя. — Давайте мне. Я ее кому надо скину. Ну да, ему, что уставились? Да не ссыте вы, все нормально будет. Только… Как вас назвать? — Azadi. Свободные. Алиса хмыкнула. — А что, пойдет. Ох, бля, что будет… … «Дети непутевые, пьяные родители Да не по закону хочется Прошлое оскоминой на зубах налипло А что впереди то сзади колется Приучались жмурится с сапогами спорили Потом разбросало да вдаль унесло По головкам гладили приучали заново А после подчистую под конвой свело» … — Кто там? — мужчина в сером костюме, сидящий за столом, поднял голову. — А, ты. Заходи, покурим. Ты что такой смурной? Вошедший только махнул рукой. — Да ну, устал. Все с этими, как их там… «Azadi». Начальство требует пресечь, а как? Тут хоть землю рой, если по всему союзу. От Бреста до Владика… Всех ведь не арестуешь. И откуда, только они взялись. А ты как? — Честно? В жопе. Я же такую кассету… У сына на полке обнаружил. Представляешь. Сопляку пятнадцать, а он уже это слушает. И ведь я его по хорошему. Мол, скажи, где взял. А он… Только в лицо ухмыляется. На улице говорит, папуля, нашел… « Дети непокорные, выблядки да нехристи За отцов расплата, за общий мор Наши тризны страшны как праздники Страстные пятницы забытый спор А за грехи тяжкие кому там каятся Одним судьба другим молитва Третьим вдоль да поперек Канавы торные да мхи болотные Ищи за пазухой, что не сберег Колки гитарные да пальцы все в крови Холодный ветер пылью по глазам Все годы мутные как не зови Но не молчи, узнай цену слезам Дети непослушные, чада окаянные Ушедшие за песнями мертвецов будить Дальше будет весело Замешано тесто Кому прятаться кому хоронить Кому ночью умирать Кому рано вставать А кому расти До новой зари…» И покатился камушек с горы. Лавина потом пойдет. А пока… — Мы у вас впишемся? — Конечно. Давайте, матрасы на место, раскладушку в зал. Седой, вам с Сашкой на полу придется. … Утро, выходной… — Вставай! — Что случилось? Рядом на кровати заворочался Костя. — Уля, может не надо? — За окном же. Костя, потягиваясь, поднялся и зевая подошел к окну. — Во блин. Седой, вставай. — Что там? — Зима. — Серьезно? — Посмотри сам. Мужчина встал с раскладушки. За окном действительно была зима. Еще вчера сырость, подмерзшая грязь и голые ветки деревьев. А сейчас белая пелена и скрежет лопаты дворничихи. — Ну, снег еще вечером пролетал. Из соседней комнаты донесся алисин голос. — Улька, имей совесть, дай поспать. Подушкой получишь. — Вставайте, там… — Ну что еще? Ох,… Микуся, у нас проблема. — Идите нахрен. И одеяло отдайте. А это что на балконе, снег? Круто. Через несколько минут девчонки уже собрались в комнате Кости. «Мама, мама, что мы будем делать, когда наступят зимние холода?..» — И что же делать будем? — спросила Алиса, запахивая халат. И сама же ответила. — Костя неси стремянку. Тот задумчиво посмотрел вокруг и только вздохнул. — А может, мы сначала оденемся, умоемся и позавтракаем. В конце концов. В дверях ойкнула закутанная в одеяло Мику… После завтрака квартира наполнилась шумом. — МИКУ, УЛЯ… ШКАФЫ! СТРЕМЯНКУ! СЕДОЙ, ПРИНИМАЙ С АНТРЕСОЛЕЙ! — Алиса, а ты чего раскомандовалась? — На всякий случай. Из шкафов появились теплые куртки, пальто и женские шубки. С антресолей ботинки, сапожки, валенки и даже унты. — А моли нет? — Улька, сплюнь три раза через левое плечо. — Ты что… Я же в Микусю попаду. — Зря что ли нафталин тратили? Нету там никого и ничего… Даже денег в карманах. Жаль… Наконец все, успокоившись, сели на диван. — А чего сидим? Пошли на улицу. — Минутку. Седой, у тебя зимнего-то нет. Сейчас, разберемся. Лиска… Алиса ткнула в Азада пальцем. — Точно. Сидеть. Она вылезла из кладовки с зимней мужской курткой, ботинками и шапкой. — Держи, меряй. Костя достал из шкафа свитер. — Это что? — Отцовское. Вы по комплекции примерно одинаковы. — Неудобно же… Костя только махнул рукой. — Да он все равно это почти не носит. Давай. … Двор уже был полон играющей ребятней. — Ну и чего тут… — начала, было, Алиса, когда мимо ее плеча пролетел снежок. — Давайте короткими перебежками. — ДАНЬКА! ВЫ ЧТО ТУТ ДЕЛАЕТЕ! — Кончай орать. — Снеговика лепим. Не видишь. Лиска задумчиво огляделась. — Хм… Если они могут. То мы… Апач, Седой давайте сделаем,… НАЧАЛИ! — Командный голос вырабатываешь? — Не отвлекайтесь. Когда снеговик был готов, Мику внимательно посмотрела на него, обошла вокруг… — Насколько я помню, у всех нормальных снеговиков есть нос. Морковка. А у нас этот… получилась какая-то жертва сифилиса, блин. Может домой сбегать? За носом. Алиса сдвинула шапку на затылок. — А ты думаешь, осталась? Ну, теоретически… Если Ульянка ее не загрызла. — А что сразу я? — Ты же у нас зайчик. Тем временем к ним подошел Данька и протянул… морковку. — Уля, вот, возьми. — Ой, а откуда она у тебя? — А я у мамы две взял. Еще подумал, что пригодится. — Спасибо. Данька, ты у нас хозяйственный… мужик. — Да ну вас. Мику еще раз внимательно посмотрела на готовое снежное произведение искусства. — Лиска… А вот за каким фигом ты ему грудь прилепила? Что за извращение? Алиса пожала плечами, выбивая снег из варежек. — Мать, все же просто. Это баба. В смысле снежная. Что непонятного? — Ну да, баба. А размер не большой? — Что ты все недовольная? То нос, то… Нормальный у нее размер. Она обернулась на стоящих поодаль Костю с Седым. — Микуся, а вот чего они тут без дела стоят? — Не знаю, а что? Алиса слепила снежок и неожиданно кинула его в Седого. — Лови. Тот было увернулся, но тут в него прилетел еще один. От Мику. — Самурайка, ты чего?.. — УРА! — закричала Ульянка. — ДАНЬКА, ПОМОГАЙ! Под градом «снарядов» Костя с Азадом начали медленно отступать. — Блин, нечестно же… Наконец Костя изобразил злость. — Ну, все, погодите. Он повалил Алису в сугроб. Рядом Седой аккуратно положил Мику. — Помогите! И через пару минут в снегу барахталась куча мала. — Ай! Откапывайте меня! — крикнула Ульянка. Азад, смеясь, вытащил ее из снега и попытался отряхнуть. — Ну что? Довольны? — А то. — Гордо заявила Алиса. — Костя, Мику вы как? — Живы. — Ой, а Даньку куда дели? Тот, стоя в стороне, только покачал головой. — Ну, вы даете. Как маленькие. Алиса, закончив отряхиваться, вздохнула. — Есть немного. Ладно. Снеговика слепили, даже с носом. В снегу извалялись как… А теперь пойдемте домой. — Зачем? — удивилась Ульянка. — Давайте еще… — Хватит. Надо обсушиться, пообедать, попить чаю с сухариками… — ХОЧУ! Мику вздохнула. — Уроки делать… — НЕ ХОЧУ! — Уля, надо. Есть такое слово. — А что у нас на обед? — Придем и узнаем. … — Сергей Борисович, вызывали? — спросил Седой, заходя в кабинет. Директор, оторвавшись от бумаг, недовольно взглянул на него. — Вызывал, Азад Русинович. Вам не стыдно. — Простите, не понял? За что? Директор показал на стул, мол, садись и нахмурился. — Вы когда в бухгалтерию зайдете? — Зачем? Директор покосился на секретаршу. Та лишь вздохнула и, встав, направилась к двери. Мол, я ушла, можете разбираться. Проводив ее взглядом, Сергей Борисович повернулся к Седому. — Азад Русинович… Как вы думаете зачем нужны талоны на обеды? Я подскажу. Чтобы получать по ним полноценное горячее питание в нашей столовой. Это понятно? Азад только почесал затылок. — Понятно. — А раз поняли… Тогда зайдите в бухгалтерию. Это на втором этаже. Номер кабинета двадцать пять, к Светлане Владимировне и получите их, наконец. На себя и на своих детей. — Своих? — А чьих? — директор укоризненно покачал головой. — Слушай, ты ведь нам всю отчетность портишь. Нехорошо ведь. Поэтому, сделай уж, пожалуйста. — Все сделаю. Директор облегченно вздохнул. — Вот и хорошо. Азад встал со стула. — А можно спросить? — О чем? — Как мои? Все нормально? Сергей Борисович только пожал плечами. — Да вроде ничего особенного. Учатся хорошо, ведут себя,… жалоб особых нет. Единственное… Он снова показал на стул. — Хорошо, что одни. Присядь. Раз уж разговор такой пошел… — помолчал. — Ты в курсе, что Алиса… — Что еще? — Тебе никто не говорил? Она же на условном. Что смотришь? Срок у нее. Седой только вполголоса выматерился. — Да нет, не то, что ты подумал. Язык у нее длинный. Лишнее сболтнула, понимаешь? То о чем обычно молчат. Ну и… — директор только махнул рукой. — А в результате… Жизнь девчонке поломали. Она же вполне на золотую медаль вытягивала, в педагогический хотела. А теперь… И учти. Разговора этого не было. Забудь. Все, давай в бухгалтерию иди. … — Лиска, отвлекись пожалуйста. — Чего? — Алиса отложила книгу. — Уля, подожди. Что случилось? — Случилось. Пока вопрос есть. Почему я про твое условное не знаю? Что за дела? Что еще за… — Азад покосился на Ульяну. Алиса хмыкнула. — Ольга в постели нашептала? Законница, бля… — Не угадала. Директор ваш намекнул. Что хоть было? — Да ничего особенного. Ну, правда. Сидели… Год назад. Костя, ты помнишь у кого? Тот вышел из своей комнаты с Мику. — Нет. Самурайка, а ты? Та лишь помотала головой. — Ну да. — Алиса вздохнула. — Как обычно. Веселые все были. Сидели, базлали о том, о сем… Ну и, короче, сказала наверное что-то не то. Нашелся один, самый умный. Просигнализировал типа, сука. — Кстати… Все хотела узнать. — Она задумчиво посмотрела в потолок. — Кто же тогда этого умничка в больничку-то отправил? Просто интересно. Я в КПЗ парилась… У кого не спрашивала, никто не знает. Костя с Мику изобразили недоумение. — Сам, наверное. — Ага… Три раза нечаянно на нож напоролся. Как еще живой остался, повезло. Ульянка ойкнула и неожиданно прыснула от смеха, закрыв ладошкой рот. — Вот дурак… Ну правда же. Лиска развела руками. — Вот такая фигня вышла, короче… Ну и тут у нас Ольга подсуетилась слегка. Она же такими как мы занимается на общественных типа началах. На поруки меня взяла. Ну и… В общем кончилось условным. Делов-то. — Алиса… — Чего? — Того, блин… — Седой снова покосился на Ульянку. — Ладно, займусь этим. Попозже. Все четверо удивленно переглянулись. Лиска почесала затылок. — Не поняла. В каком смысле займешься? — В прямом. Снимут с тебя эту судимость. Алиса только хмыкнула. — И как интересно ты это сделаешь? Совсем уже? Кто ты и кто… Азад пожал плечами. — А это мои проблемы. А ваши… Чтобы никаких залетов больше. Поняли? Тогда я спать пошел, завтра на работу. … Седой, стоящий перед полкой со стопкой магнитофонных кассет, повернулся к Ольге. — Слушай, откуда взяла? Группа «Azadi», акустический концерт… — Какая разница. — подойдя, Ольга забрала кассету. — Лучше скажи. Нахрена ты… вы… Только не смотри на меня как… Что я твой или алискин голос не узнала. Это же антисоветчина, вас же… Седой только тяжело вздохнул. — Да нету там никакой антисоветчины, блядь. И вообще… Я же за советскую власть. Воевал за нее. Женщина недоверчиво хмыкнула. — Ну, ты… Прямо вот даже и… Седой закурил, сел к столу, придвинул пепельницу. — А вот представь. — он помолчал. — Только скажи, честно, где здесь она у вас. Нету. — В смысле? Ты к чему это… — Может ульянкин папаша, эта мразь, советская власть? Или те, кто пятнадцатилетнюю девчонку за анекдот судил? Или может советская власть те, кто тебя сломали? Ольга, охнув, опустилась на стул, пытаясь унять дрожь в руках. — ТЫ… СУКА, ТЫ ОТКУДА ЗНАЕШЬ? — Я твое дело читал. Дженис, да? Так тебя звали? — НЕ НАДО! ЗАМОЛЧИ! Мужчина завернул ей рукав халата. — Восемь лет прошло, а следы от уколов остались. Я знаю, даже то, что тебе приказали забыть. Что ты пела, помнишь, что говорила? Центр реабилитации как они это называют? А Линду? — Прекрати… — Ольга смотрела на него с ужасом. — Ты из конторы? Зачем? Зачем мучаешь? Я не хочу. — Успокойся. Я не из конторы. Просто… Ты вспомни, Вспомни, какой ты была. И… прости. Это очень больно, знаю, а по-другому никак. … Седой положил женщину на кровать, укрыл одеялом. — Давай. Тебе надо отдохнуть. — Не уходи, мне страшно. — Не бойся. Она ведь сказала, что все будет хорошо. Значит… Ольга приподнялась на локте. — Кто она? — Ты же знаешь. Ольга улыбнулась. — Ну да… А… ты? — Я здесь буду. Можно? Азад лег поверх одеяла, закинул руки за голову. — Спрашивает еще… — Тогда спи… … — Кто там? — Седой обернулся к входной двери. — Заходи. — Свои. — В котельную вошли трое. Конь, Смуглый и еще один мужик. — Вечер в хату, не помешали? Азад подбросил угля в топку, вытер грязным полотенцем пот с лица, поставил лопату в угол. — По делу или чисто в гости? Конь огляделся. Обшарпанный стол, кровать с откинутым солдатским одеялом и гитарой, капающий кран в мойке, закуток в углу, огороженный занавеской… — Да вот поговорить хотели. О тебе, за жизнь нашу, за Лиску… — он достал из кармана пальто бутылку водки, поставил ее на стол. — Будешь? — Извини, я на работе. Давай-ка тогда уж лучше чифирнем. Ночь длинная, похоже будет. Блатные переглянулись. — А что с хорошим человеком не посидеть. Не в падлу будет. Конь взглянул на третьего. Тот, пожав плечами, протянул руку. — Медведь я. Это… Ну короче… — Мишаня у нас неразговорчивый. … Заварив чифирь, Седой разлил его в кружку, в стакан, достал из настенного шкафчика открытую пачку соли, поставил ее на стол. Потом подкинул еще угля. Хватит. — Садитесь. Сели. Сделали по глотку. Закурили. — Хорошо пошел. Выдохнув дым, Конь, прищурившись, посмотрел на Азада. — Знаешь, вот без обид, да… Что ты по понятиям видно, а вот какой ты масти, вопрос. Ты не жиган, не красный, не бродяга, и не из мужиков. Но есть в тебе что-то такое… Звериное, что ли. Пугаешь ты. Слышали, как ты с ульянкиным папашкой схлестнулся. Как его заставил бояться. Честно скажу. Ты словно огромный волк, что забежал случайно к нам в город. Смотришь на нас, на людей и думаешь. То ли на приплод оставить, то ли на добычу пустить. Ну да ладно, время покажет. Он вздохнул, показал на гитару. — Слушай. Спой. А то муторно чего-то на душе. — Что спеть? — А что хочешь. Здесь все свои. Чужим не уйдет. « Что-то солнышко не светит, Над головушкой туман, Ай уж пуля в сердце метит, Ай уж близок трибунал. Где-то черный ворон вьется, Где-то совушки кричат. Не хотелось, а придется Землю кровью орошать!.. Эх, доля-неволя, Глухая тюрьма! Долина, осина, Могила темна. Конь опустил голову, закрыв лицо рукой. Поведут нас всех под стражей, Коммунист, взводи курок, На тропинке, на овражьей Укокошат под шумок. Поведут нас всех огулом, Отдадут команду «Пли!» Чур, не плакать перед дулом, Не лизать у ног земли!.. Эх, доля-неволя, Глухая тюрьма! Долина, осина, Могила темна. Мы не пивом и не водкой В наш последний вечерок Самогоном зальем глотку И подохнем под шумок! Не к лицу нам покаянье, Не пугает нас огонь!.. Мы бессмертны! До свиданья, Трупом пахнет самогон!.. Эх, доля-неволя, Глухая тюрьма! Долина, осина, Могила темна.» Медведь потянулся за кружкой с чифирем. — Вот как оно. Как мойкой по венам. Да, Смуглый? Тот криво улыбнулся. — Теперь понятно, почему конторские злятся. Что смотришь? Я ведь сначала, когда Женька кассету сбросила, думал просто песенки под гитару, по приколу, типа самодеятельность. А оказалось… Вы же, сука, всю страну на дыбы подняли. Вить, а ты что скажешь? Конь поднял голову. — А что тут скажешь? Седой… Заварили вы… Твои ведь песни слушают, поют… На зону за них идут, а все равно поют. Ну а вам ходить теперь, как по первому льду, аккуратно надо. — Он отхлебнул из кружки, махнул рукой. — Что ж, время такое, все по краешку гуляем. Только, Апач, пацан правильный. Лиска с Самурайкой да Женькой девки тертые, на понт да на арапа их не возьмешь. Бог не выдаст, свинья не съест, как говорят. Посмотрим. Ты, кстати, скажи лучше. Как у тебя с Алисой? Седой искренне удивился. — А что с ней? Конь в ответ засмеялся. — Ну, ты дурачка то не изображай, слепых нет. Все знают какая она счастливая стала. — Ну может… А тебе какой интерес с этого? Смуглый, встав с табуретки, потянул Медведя за рукав. — Мишаня, отойдем. Не будем мешать людям. — Ну да, правильно. Конь, перестав смеяться, серьезно посмотрел на Седого. — Да есть… Люблю я ее. Ну что уставился. Я же Лиску еще с детдома знаю, когда она с голодухи на базаре воровать пыталась. Видишь как оно… Седой отпил из стакана. — Она говорила, что с Ульянкой у тебя жила. — Было такое. Я ведь их практически из спецприемника вытащил. Только ушла она потом. Не вышло из меня… — Конь вздохнул. — Обидно даже было. Ты не думай, ничего такого… Я ей и денег дал и вещи собрал. Просто потом уже понял. Ей ведь дом был нужен, семья… И Уле тоже. По-настоящему чтобы. А я кто… Вор. Мне… не положено, сам знаешь. Они вот к Ольге прибились, потом к Апачу… … Однокомнатная стандартная холостяцкая квартира. На кухне за столом сидят две рыжеволосые девочки. Одна, помладше, с цветными карандашами склонилась над альбомом. Другая, лет двенадцати, читает журнал… — Лиска! — из комнаты послышался мужской голос. — Иди сюда побазарить надо. — Конь, что хотел? — рыжая постарше зашла в комнату. Мужчина в майке, весь в татуировках показал ей на диван. — Садись. Скажу кое-что. — Ульянку позвать? — Нет, не надо. Ты же старшая, с тебя и спрос будет. А теперь слушай сюда. Мужчина закурил, выдохнул дым. — Вы в моем доме живете, с моей руки едите. Поэтому… Уля маленькая еще, а ты запомни. Главное. Ты не блатная и ей не будешь. Поняла? Никакой фени, никакого криминала. Не строй из себя воровайку, под ногами не мельтеши и ментов зря не нервируй. — Он вздохнул. — Не лезь туда. Не надо. Пойми, там кроме кровавого гавна ничего нет. Запомнила? Девочка только молча, кивнула. — Еще запомни. Пепельницу подай. Короче… Скромнее будь, без дешевых понтов. За базаром следи, за слова свои отвечай, веди себя соответственно… — Витя… Я поняла, а тут… Можно сказать? — Алиса пошмыгала носом. — А у нас хавчик кончается, прикинь. Купить бы… Тот погасил сигарету, поставил пепельницу на стол. — Буфет открой. Видишь коробку? Что там? Алиса, подойдя к буфету, посмотрела и ойкнула. — Бабки… И много ведь. — Если нужны… Продукты купить или вам в кино сходить, мороженое там… Возьмешь сколько надо, я спрашивать не буду. Но, сука, чтобы никакого бухла, никаких карт, никакой наркоты. Узнаю, на помойке прикопаю. Живьем. Поняла? — Ага. А книжки можно? — Какие книжки еще? Алиса помялась. — Ну,… художественные типа. Мужчина недоуменно пожал плечами. — Конечно можно. Что спрашивать. — Он почесал затылок. — Да, чуть не забыл. Если что из вещей понадобится, скажи мне или кому-нибудь из моих, купим. В обносках ходить не будете. Все вроде сказал. Подойдя к нему, девочка неожиданно выдала. — Конь, это… А научи воровать. ХРЯСЬ! Она отлетела к дивану. — Блядь… Ты же мне чуть зуб ведь не выбил. Совсем уже… — Скажи спасибо, что не кулаком. Еще раз ляпнешь подобное, все углы в хате пересчитаешь своей дурной башкой. И не вздумай реветь. Алиса вытерла кровь, текущую из носа, потрогала пальцем челюсть. — Все поняла. Спасибо за науку. Витя… — Ну что еще? — мужчина покосился на вышедшую из кухни Ульянку которая с опаской смотрела на него. — А драться научишь? — А ты не умеешь. — Ну, по настоящему, по-взрослому. Мужчина только пожал плечами. — Это можно. Хмурому скажу, он вас в спортзал пристроит. Только помни… Не все кулаками решается. Но… — он помолчал. — За свою честь, за Ульянку, за дом, семью любого можешь убить. Это правильно будет. По понятиям. Он снова вздохнул. — Вот по хорошему вас в школу бы надо… Да у вас и документов никаких. Только справка… Ладно, разберемся. … Ранним утром хлопнула входная дверь. — Конь, ты что ли… — в коридор вышла полуодетая Алиса. — А кто еще может быть? — мужчина стянул и бросил на пол плащ, пиджак, выдохнув, расстегнул рубашку, отбросил ее к ногам девочки. — Застирай. Та подхватила рубашку с пола. — Кровь? Завалили кого, что ли? — Не твое дело. Не отстирается, сожги. Неаккуратно было. Ах да… Будут спрашивать, я дома ночевал. Поняла? Алиса закивала. — Да не дура. А ты… Мужчина прошел в комнату, мельком взглянул на сидевшую на кровати Ульянку. — Спать буду. Устал что-то. Кто позвонит, скажи, что все вечером. Он как был, лег на тахту и повернувшись на бок захрапел. — Улька иди сюда. — Чего? — Того. Что он одетый спать будет. Помоги… И одеяло давай. Алиса укрыла мужчину, аккуратно повесила одежду, принесла и поставила около тахты тапочки. Потом накинула халат. — Пошли в ванную. Стирать будем. Где у нас порошок был… … — Конь, можно тебя спросить? — Лиска, я вообще-то футбол смотрю. Лучше пивка бы принесла из холодильника. — Я серьезно. Вот… Ты мне кто? Не отец, не хахаль… — Алиска, ты за базаром-то следи… По губам ведь бить буду. А кто я… Смотрящий наверно. Ну да, на, то и выходит. Вот только знать бы еще кто мне это велел… … Однокомнатная квартира наполненная звоном стаканов, шумом и табачным дымом. Гуляем… — За успех, братва, чтоб всегда такой фарт был. Конь… — Да потише, соседи же… Двое, обнявшись, пытаются запеть. — По тундре, по железной дороге… — Лиска, сука, жрать неси! Замерзла что ли… В уголке тахты на все это испуганно смотрит маленькая рыжеволосая девочка. Один из блатных, громила с куполами на груди, пьяно икнув, посмотрел на нее мутными глазами. Протянул руку. — Кто тут у нас? Иди сюда. — НЕТ! — девочка, внезапно закричав, бросилась под стол. — ЛИСКА, СПАСИ МЕНЯ! НЕ НАДО, НЕ ХОЧУ! Собравшиеся удивлено переглянулись. Один, отогнув край клеенки, посмотрел под стол. — Ты чего? Вылазь. — Медведь… Ты совсем уже. Ульку напугал. Перепил? Громила недоуменно помотал головой. — А я ничего же… Я… — Ты, блин. Э… Да она лужу пустила что-ли… — Слышь, что за дела вообще? — Конь… — Алиса придвинулась к нему ближе. — Скажу что-то, только не сердись. Она зашептала ему на ухо, косясь на стол. Мужчина внезапно отшатнулся от нее. — Дура, ты, что тут гонишь. Совсем уже? Алиса только мотнула головой. — Не гоню я. И за базар отвечаю. Советова она, понимаешь, и все, правда. Хочешь, кровью своей поклянусь. — Сука… Значит вот как оно. Такой расклад. Ладно, вот что… Для начала вытаскивай ее из-под стола… Подожди. Раздвинулись, давайте. Он присел. — Уля, это я… Не бойся, вылезай. Все хорошо, никто не обидит. Девочка вылезла и, подбежав к Алисе, дрожа, спряталась за нее. — А теперь давайте на кухню и дверь закройте. Нам поговорить надо. Вернувшись в комнату, он подошел к столу, плеснул в стакан водки, выпил… — Конь, объясни, давай, что случилось? Чего тебе Лиска сказала, что ты побледнел? Тот опустился на стул. — Сигарету дай. Короче… Ульянка дочь Советова, ну того самого. Один из блатных удивлено хмыкнул. — Тот, что из обкома типа? Я вроде в газете помнится о нем читал… А что за байда, бля… — Год назад он Улю на улицу выгнал, дочку свою… Типа мешала она ему. И это еще не все. Налей. Говорить? — Говори. — Изнасиловал он ее. И выкинул как… Понимаете? Поэтому и ссытся она, и взрослых шугается… И сейчас испугалась. Медведь, стоп, не надо. Слышишь… Громила, зарычав, грохнул кулаками по столу. — Убью тварь. — Тихо Мишаня, успокойся. Держите вы его. — Она же ребенок еще, братва… Да что же… Один из блатных поднял руку. — Вопросы есть. — Говори, Крест. — Что с этой мразью сейчас? Присел он, где, как, что? Если еще живой, то почему? Может, люди просто не знают, не в курсе? Все бывает. Конь только скривился. — Присел. В своем кабинете, в теплом кресле. Не поняли? Власть он… Власть. Из тех, кому все можно. ВСЕ МОЖНО. Ничего ему не было, да и кто узнал бы. А узнали бы… Кто девчонке-малолетке что на улице живет, поверит. Такой вот расклад. — Подожди, а что делать-то? Ульянка нам ведь не чужая, знаешь. — Да не в этом суть. Такой беспредел… Конь, что думаешь? Тот посидел, прикрыв глаза, выдохнул. — А вот что я думаю. Если это государство не хочет или не может эту сволочь за жопу взять и наказать по своему закону… — он помолчал. — Значит, тогда мы его судить будем. И за Ульянку, и за все. По нашим законам, по понятиям. А теперь, братва, скажите, что полагается за подобное? Хмурый? — Сам знаешь ведь, смерть. Что спрашивать? Конь обвел взглядом, сидевших за столом. — Адвокаты будут? Значит решили. — Подожди. Это понятно. Правильно конечно. Только как ты его кончать будешь. У него же охрана, поди, бля… Он же кум. — Ну, давайте вот что. Зарубочку сделаем себе. А как случай представится, кому масть пойдет, тот его и пришьет. А конвой дело десятое. Тихий, ты сказать хотел? — Я думаю, что братве надо маляву послать. Чтобы люди знали и чтобы непоняток потом не было. Дело ведь серьезное. — Конечно. Хмурый, займись. Объясни что, как и за что. Ну, раз решили… Встав, Конь подошел к кухне, открыл дверь. — Выходите, давайте. И за стол. Есть, поди, хотите. Пустите девчонок. Ульянка испуганно выглянула из-за спины Алисы. — Ой… Один из блатных хлопнул Медведя по плечу. — Слышь, извинись перед Улей раз накосячил. Нехорошо, да… — Давай… Громила только кивнул. Потом подошел к девочкам, сел. — Уля… Прости меня. Не хотел я тебя пугать и ничего плохого не хотел. Прости. Он улыбнулся. Ульянка пошмыгала, вытерла слезы и, подойдя к Медведю, неожиданно обняла его. — Мишаня… Я ведь знаю, ты хороший, добрый. Я тебя люблю, вот. … Медведь? Мокрушник он, убийца. Для него человека пришить, что плюнуть. По крови ходит. … Племянница у него была. Одних лет с Ульянкой. Валечка, Валюшка… Любил он ее. Хоть что-то светлое, чистое у него было, понимаешь? Почему была? Погибла она в автоаварии вместе с родителями. С дачи возвращались, дождь. Дорога скользкая и козел какой-то пьяный на встречку. Ну и… Машина в кювет, перевернулась… Выгорела вся… Вот такая история. — Алиска… Пожрать давай. Конь укоризненно покачал головой. — Хан… А ты ведь не в кабаке. Официанток тут нет. Сходи сам да принеси. Проблема что ли? Забыл где у меня кухня? — Слышь и мне тоже. И хлеба еще. Алиса, вздохнув, встала из-за стола. — Пошли, помогу… … Алиса подошла к входной двери, прислушалась. Снова звонок. — Кто там, чего надо? За дверью послышался мужской голос. — Коня надо. — Нет его. А ты кто? — От Каина. Весточку передать надо. Открой. Не бойся, не со злом пришли. Алиса ненадолго задумалась. — Сколько вас? — Трое. — Ладно. От двери отошли. Щелкнул замок. На площадке стояли трое мужчин. Девочка отступила назад. — Проходите, пока соседи не увидели. Хату не палите. Гости вошли, огляделись. Из комнаты выглянула испуганная Ульянка. — Ой, кто это? Один из вошедших примиряюще поднял руки, мол, не пугайтесь. — А хозяин где? Алиса только пожала плечами. — По делам ушел. Когда будет, не сказал. А что… — Весточку мы ему принесли. Но раз… — Подожди. — Алиса протянула руку. — Дай мне, пожалуйста. Мужчина вытащил и подал ей конверт. — Смотри, я на буфет кладу. Трогать не буду. Конь придет, прочитает. На словах что передать? Ответ нужен? Блатные одобрительно переглянулись. — Молодец, все правильно сделала. А ответ, если только он сам захочет. Мы теперь пойдем. Они уже были около двери, когда один повернулся с виноватой улыбкой. — Извини, забыли совсем, вот держи. — Он достал из кармана пиджака кулек. — Конфетки тут. Показал на Ульянку. — Пусть с чаем сладенького покушает. И ты тоже. Давай, закрывайся. До свидания. … — Конь, тут к тебе приходили. — Кто? — Сказали от Каина. Маляву принесли, вон на буфете лежит. Тот, не разуваясь, подошел к буфету, взял конверт, вытащил лист, прочитал. — Сама смотрела? — Нет. Не мне же. Мужчина повернулся. — Это Ульянки касается. — ЧТО? — Да не ори ты. Одобрила братва наше решение, поддержала,… мол, правильно все. А за Улю… «… И учти, что за нее сразу на нож поставят. Любого…» … — Конь, слышь, ты чего? Что с тобой? Стонешь… Алиса, ежась от ночной прохлады, подошла к тахте, потрепала того по плечу. Мужчина сел, взъерошил волосы. — Не знаю. Давит что-то. — потер грудь. — уснуть не могу. Тяжело ведь, а почему… Извини, разбудил. Девочка понимающе кивнула, отступила. Улыбнулась. — Слушай, а давай я тебе колыбельную спою, хочешь? Я умею… Легче будет. — Она опустилась на пол. — Ты чего? Ты… — Спою… Сердце успокоится. Подойди… Подойдя к ней, мужчина сел рядом. — Лиска… Ты, что еще придумала? Она неожиданно прижала его голову к себе. «На улице дождь, дождь С ведра поливает, С ведра поливает, Землю прибивает. Землю прибивает, Брат сестру качает, Ой, люшеньки, люли, Брат сестру качает. Брат сестру качает, Ещё величает, Сестрица родная, Расти поскорее, Расти поскорее, Да будь поумнее, Ой, люшеньки, люли, Да будь поумнее.» Ее голос задрожал. «Вырастешь большая, Отдадут тя замуж. Ой, люшеньки, люли, Отдадут тя замуж. Отдадут тя замуж Во чужу деревню, Во чужу деревню, В семью несогласну. Ой, люшеньки, люли, В семью несогласну.» Ульянка слезла с кровати, подошла, молча, встала рядом. «А мужики там все злые, Топорами секутся. И по будням там дождь, дождь. И по праздникам дождь, дождь. На улице дождь, дождь С ведра поливает, С ведра поливает, Землю прибивает. Землю прибивает, Брат сестру качает…» — Витя… Он поднял заплаканное лицо. — Лиска… Зачем? — Все хорошо ведь. — Повернулась. — Уля… Ты что тут? Та уселась на палас. Вздохнула по-взрослому. — Вы не плакайтесь только. А то мне плохо. Не надо. Витя… Мужчина взял ее на руки, уложил в кровать. — Спи. Сел на пол рядом с кроватью. Алиса примостилась около него. — Ты чего плачешь то? — Вспомнил я… Эту песню ведь мама покойная пела, понимаешь. Я уже боялся, что совсем забуду. Да ты напомнила. Сама-то чего ревела? — Не знаю. Наверно потому что дура. Мне еще в детдоме говорили, мол, Двачевская дурочка блаженная. Ругались да? Мужчина погладил ее по голове. Алиса прижалась к его плечу. — Забудь про них. Что эти понимают. Не в теме они. Блаженные… Они ведь те, кто к бугру, ну к Богу ближе. Типа как святые. Девочка только хмыкнула. — Конь, ну ты совсем… Скажешь тоже. Из меня ведь святая как… Из твоего молот. Я же в Бога не верю. И матом говорю еще. — А ты не говори. — А как? Я по-другому и не умею. Слушай, а откуда ты вообще про это знаешь? Ну, святые там, Бог… Конь пожал плечами. — Да как-то на одной пересылке… Дед какой-то рассказывал. Красиво говорил, все слушали. Все… Хотел я с ним еще побазарить, получше расспросить. Да видать не судьба была. — Почему? — Охрана его на следующий день насмерть забила. Не понравился видно чем-то. А я… Уже в карцере очнулся. Потом в больничку… Может, ты спать будешь? Алиса вздохнула. — Вить… Я знаешь, что тебе сказать хотела… Раз разговор у нас. Мы от тебя уйдем, наверное. Только ты не думай. Мы от тебя ничего плохого не видели, не слышали. И за Улю спасибо. Что принял ее такую. Просто… Всем наверно легче будет. Кстати… Тебе еще за нас не предъявляли? — Да ну… — Конь махнул рукой. — Я что тебе перволеток залетный? Кто мне, что предъявить может… Ладно. Переубеждать тебя ведь бесполезно наверно будет. Ты твердо решила? И когда? — Послезавтра. — И куда пойдете? Думала или наобум? Алиса почесала голову. — А какие варианты? — Ну, а давай-ка я вас к человеку отведу. Ее Ольга зовут. Плохого не думай. Законница она типа, но правильная. Стольких пацанов с зоны вытащила. Пересекались мы с ней пару раз. Должна меня помнить. — Ты адрес только дай. Я уж сама. А пока давай спать. — Ложись. Я здесь посижу. … Мужчина, сидящий у кровати, поднял голову. Мерное детское дыхание. Он откинулся назад, простонал сквозь стиснутые зубы. — Что же вы делаете со мной, девки? Что? Я же… я же вор, я… Почему же? Может и правду тот дед говорил. Как там про душу-то? Мол или спит она, или болит… И что делать теперь? У кого спросить-то? Никто ведь не скажет, не ответит… Он закрыл лицо ладонями… » А я б… запел. Да, только хрип. Да, только стон! А я б… запил. Да, поминальным вышел стол. А я б… кружил. Да, в том кругу одни углы. А я б … плясал. Да, душу тянут кандалы. А я б… дарил. Да, продаётся все вокруг. А я б… взлетел. Да, вместо крыльев пара рук. А я бы… обнял. Да, схоронена вся родня. А я бы… крикнул. Да, не услышите меня. А я б… забыл. Да, выплывает все со дна. А я б… любил. Да, вот любовь… была одна. А я б… завыл. Да, тучи застили луну. А я б… уехал. Только знаю, что вернусь. А мне б… коня. Да, без седла, да, без вожжи… А мне б… простить. Да, наизнанку сшита жизнь. А мне б… ума. Да, свыкся с долей дурака. А мне б… молится. Но не поднимется рука. А ты гляди. Да, дым не совесть, ест глаза. А ты посмейся. Да, больно солона слеза. А, ты, надейся. Да, видать… не суждено. А, ты, отдай. Да, всё уж отнято давно. А я б… солгал. Да, мне уж ложь не по летам. А я бы…помнил. Да, все осталось где-то там. А б бежал… Да, все одно — вся жизнь тюрьма. Ой, мама, мама. Мама. Ой, ма…!» Знакомый голос. » А ты ляг да поспи-отдохни, сынок. Все и хорошо будет…» … — Вот такие дела у нас. — Конь прикурил, потянулся за кружкой. — Теперь ты в курсе. — И что с этим, Вить, делать будем? Тот пожал плечами. — Ну, мы же с тобой не шпана дворовая, что малолетку поделить не могут. Люди взрослые, серьезные. Пусть уж идет, как шло. Только запомни. Хорошо запомни. — Он ткнул пальцем в собеседника. — Обманешь ее или обидишь… Убью. Понял? Седой кивнул. — Договорились. Погасив сигарету, Конь встал из-за стола, выдохнул. — Вот и ладно. Пойдем мы тогда. Мишаня… Не будем человеку мешать, он делом занят. Да, за чай спасибо, уважил. Подогреем потом. Одевшись, блатные пошли к выходу. У самой двери Смуглый неожиданно оглянулся. — Седой, извини, забыл совсем. Тебе просили передать, чтобы ты на «Коммунарку» подъехал. — А что там… — Да там эти… как их… «Странники» репетируют типа. Должен их помнить. У них дело какое-то к вам есть. Ну, бывай. … Хлопнула входная дверь. — Я дома. В живот Седому с разбега уткнулась Ульянка. — Папа пришел! — Ага. Ты вот почему опять босиком? Шлепну. — НЕ НАДО! — Чего орем? — вежливо поинтересовалась, вышедшая из кухни, Алиса. — Привет. Не замерз? Как отработалось? — Да нет. Нормально. — Ну тогда… Раздевайся, умывайся. Костя! — позвала она. — Разбуди ты, наконец, Микусю. Она что в спячку залегла? Завтракать пора. — А это чего тут? — Ульянка ткнула пальчиком в бумажную кипу, лежащую на стиральной машине. — Почта. Вам же в лом спуститься, ящик проверить. Неси в зал. «Пионерская правда», «Вокруг света», «Мурзилка», «Пионер»… Зачитаемся. Кстати, Уля, пляши. Девочка удивлено посмотрела на мужчину. — ЗАЧЕМ? — Ну, тут тебе письмо. Вроде как с Камчатки. — АААААААА! ЭТО ЖЕ ОТ АЛЕШКИ! — она быстренько изобразила несколько танцевальных па. — ДАВАЙ! — Держи. Схватив конверт, Ульянка побежала в зал. — КОСТЯ! МИКУСЯ! МНЕ ПИСЬМО! Бедные соседи, хотя они наверно уже привыкли. — Это от ее брата. — Алиса тяжело вздохнула. — Папаша его на Камчатку отправил. Типа в армию, а возвращаться, сука, запретил. Прикинь. Такая вот… — Папа, смотри. Вот, это Леша. — прибежавшая из комнаты Ульянка, показала фотографию. Статный парень в форме пограничника. Рядом молодая женщина. — Это тетя Таня. У них свадьба будет. — Пояснила Ульянка. — Папа, а можно твое фото им послать? — Конечно. Давай завтра я тебя после школы заберу и мы пойдем, сфотографируемся. А пока завтракать… … Коридор поликлиники был заполнен детьми и взрослыми. Как это называется? Вакцинация что ли… — Данька, а очень больно было. — Уля, я же тебе уже говорил. Не больно. Не бойся. Ульянка тяжело вздохнула. — Тебе хорошо. Ты же мальчик. А я… — она всхлипнула и подергала за рукав, сидящего рядом Седого. — Ты будешь со мной? — Следующий. Ульянка осторожно заглянула в кабинет. — Ой, а можно, да? А, здравствуйте, тетя Виола. Женщина в белом халате покачала головой. — Уля, да входи уж, не бойся. — Она посмотрела на вошедшего следом мужчину. — Вас ведь Азад зовут. Вот ведь она у вас какая трусишка. Каждый раз ведь такое. В прошлом году всей поликлиникой ловили. Ульянка насупилась. — Неправда. Наговаривайте вы, тетя Виола. Я только немножко убежала. — Уля, садись, готовь руку. Седой сел рядом на кушетку. — Я рядом. Хочешь меня тоже уколят? Сестра протерла место укола ваткой… — АЙ! Все что ли уже? — Все. А ты боялась. — Значит, в течении нескольких дней понаблюдайте. Может быть небольшое повышение температуры, покраснение на месте укола, но это нормальная реакция. Зато никакого гриппа. Ульяна радостная выбежала из кабинета. — ДАНЬКА! И, правда, не больно было. Мужчина, встав с кушетки, удивлено взглянул на врача. — Простите, а откуда вы… — Оля рассказывала. Мы же с ней подруги. И да… Меня Виолетта зовут. Но можно Виола… … Комната, забитая музыкальными инструментами, примочками вперемешку с разбросанными нотами и пустыми сигаретными пачками. В углу тихонько посвистывает электрочайник. — Ну что, писаться будем или как? Алиса, оторвавшись от настройки «Фендера», пожала плечами. — Будем. Уля? Та выдала дробь, чуть не уронив барабан. — Давайте. Сколько можно сидеть, курить тут. — Ладно. — Седой надел гитару. — Джордж, Сашка, вы как? — Сейчас… Готово, можно работать. Пишем пару песен, посмотрим, что выйдет. Мику, Костя давайте. Запись. » Ой, над полями да над лесами русскими Несется песня вольных пацанов, Ее проводят девки — очи грустные, Ой, нависает тень от батогов. За что ж кровинушки не жалели силушки, За что же прадеды билися с врагом, А мы опять не разгибаем спинушки, Да толстозады ездят все верхом. Эй, браток, пособи! Да плечом, да затянем песню грустную, Эй, браток, пособи! Еще разок за землю нашу русскую. Эй! А ну, давай! Мы перебитые да ко всему привыкшие, Да похлебавшие горюшка сполна, Да наши матери культ не позабывшие Не закрывают на ночь погреба. Но наша вера — вера не напрасная, Уж как крепились пасмурные дни, Ой, не к добру, уж слишком много красного, А то что золотом, то давно в крови. Эй, браток, пособи! Да плечом, да затянем песню грустную, Эй, браток, пособи! Еще разок за землю нашу русскую. Эй! Когда ходили по деревням сироты, Когда склоняли мы к убитым головы, В высоких, тихих кабинетах Ироды Тебя продали босую и голую. Эх, мать честная, больше нету волюшки! Эй, в колокола ударь, да посильней! Чтоб не рыдали на парадах наши женушки, Да чтоб детишкам жилось повольней. Эй, браток, пособи! Да плечом, да затянем песню грустную, Эй, браток, пособи! Еще разок за землю нашу русскую. Эй, браток, пособи! Да плечом, да затянем песню грустную, Эй, браток, пособи! Еще разок за землю нашу русскую. Эй, браток, пособи! Да плечом, да затянем песню грустную, Эй, браток, пособи! Еще разок за землю нашу русскую.» Светловолосый парень, сидевший за пультом, только закрыл рот и сглотнул. — Маза фака, чувак… Охуеть. Давай дальше. » Мне страна ворковала о сыновней любви, Вытирая платочком сухие глаза, Сморкаясь в кровавое вымя зари, Поминая героические имена, Прикрепляя медаль на дырявую грудь, Намечая ударный трудовой путь, В райкомовском рае подливая чаёк: «Всё хорошо! Всё нормалек!» А я всё ползу, ползу, ползу, Ползу по песку, по невскому, Ползу по степи Красной площади, Между черных парадных визжащих колес, Ползу по глазам обесточенных дам, Я не человек, я — бешеный пес, Ползу по столбам безразличных вождей, Ползу, разгребая говно их идей, Ползу по тоске ночного метро, Ползу по пивным, ползу по кино. Похороните Федьку в кремлевской стене, Дайте ему то, что не дали мне, Замуруйте правду вместе с ним, Он умел стрелять в государственный гимн. Он долг свой исполнил, он был на войне, Он за Родину бился в чужой стороне. Не пыль — народ, не народ — слова, Слова — не мир, мир — не звездочки, Не гладь кругом — водоворот, Я — не бревно, я — рыба здесь. Мне не нравиться жизнь, я её хочу, Ненавижу ваше я, как свое, Не трагичен мир — печален я, А сердце моё, а сердце мое!»… — Стоп, пока. Черт… Катя… — Сейчас. Подойдя к Седому, та подала ему стакан. — Возьми, чаю выпей горячего. А то ведь горло посадишь, вон уже хрипишь. Алиса с интересом посмотрела на парня за пультом. — Майк, как оно? Тот откинулся на спинку стула. — Да нормально. Если это нормальным конечно можно назвать. Отдохнем и начисто? Алиса только вздохнула. — Куда уж лучше. А отдыхать, Мишенька, ты теперь только в ментовке будешь. Если повезет. — Типун тебе на язык. Ну что, дальше? — Уля, ты как? Ульянка, отложив палочки, с хрустом размяла пальчики и посмотрела в потолок. — Не устала еще, вот. Поехали. «Я сижу в клоаке, Я сижу в клоаке, Меня туда загнали красные собаки, Как я их боюсь! Жалят клочья шерсти, Жалят клочья шерсти, И зрачки шальные отливают жестью, Как я их боюсь! В пору удавиться, Или застрелиться, Но не простят измены траурные лица, Как я не прощал, И вот так на сраке, Все торчим в клоаке, Нас туда загнали красные собаки, Бросить бы им кость, но как, ведь я сижу в клоаке! Я сижу в клоаке… Все торчим в клоаке…» «Нас сомненья грызут. Я сомнениям этим не рад. Эта мерзкая тяжесть в груди разбивает любовь. А пока мы сидим и страдаем, скулим у захлопнутых врат, Нас колотит уже чем попало, да в глаз или в бровь. Вот хитрейшие просто давно положили на все. Налепив быстро мягкий мирок на привычных их телу костях, Лишь смеются над нами, погрязшими в глупых страстях. Им давно наплевать на любое, твое и мое. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Вопрошаем отцов, но не легче от стройных речей. Не собрать и частичный ответ из подержанных фраз. Их тяжелая юность прошла вдалеке от вещей, Тех, которые так переполнили доверху нас. И когда нам так хочется громко и долго кричать, Вся огромная наша родня умоляет молчать. И частенько, не веря уже в одряхлевших богов, Сыновья пропивают награды примерных отцов. В суете наступает совсем одинокая ночь. Лезут мысли о третьем конце, и уже не до сна. Но на следующий вечер приводим мы ту, что не прочь. И тихонько сползая с постели, отступает война. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Эфемерное счастье, заполнило медом эфир. Славим радость большого труда, непонятного смыслом своим. Славим радость побед, по малейшему поводу — пир. И уж лучше не думать, что завтра настанет за ним. Безразличные грезы, прощаясь одна за другой, Улетают, навечно покинув еще одного. Он лежит и гниет, что-то желтое льет изо рта. Это просто неизрасходованная слюна. Сладость тело питала, но скоро закончился срок. Он подъехал незримо к черте, где все рвется за миг. И в застывших глазах, обращенных к началу дорог, Затвердел и остался навек не родившийся крик. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет…»… — Перерыв небольшой. Самурайка? — Чего, бля… Мы играем или как? — Подожди. — Михаил почесал в затылке. — Идея есть. Надо бы разбавить чем-то. Ну,… акустикой, типа. А то по мозгам реально бьет. Как? Костя взглянул на Алису. — Сестренка, это к тебе. А мы покурим. Алиса сделала вид, что задумалась. — А давайте. Колян, неси табуретку, хоть посижу. И где у вас тут акустика была? Она тронула струны. — Седой, поможешь? — А что петь хочешь? — «Деклассированным элементам» и… «На черный день» наверно. Знаешь такие. — Знаю. Во сне видела? Все, кроме Кости, Мику и Ульянки, недоуменно переглянулись. Сашка с Женей пожали плечами. — В каком еще сне? Охренели… — Джордж, блин, ты работать будешь или вопросы задавать? Следак, бля. Поехали. » Деклассированных элементов в первый ряд Им по первому по классу надо выдать все Первым классом школы жизни будет им тюрьма А к восьмому их посмертно примут в комсомол В десяти шагах отсюда светофор мигал Желтым светом две минуты на конец дождям А в подземном переходе влево поворот А в подземном коридоре гаснут фонари Коридором меж заборов через трупы веков Через годы и бурьяны, через труд отцов Через выстрелы и взрывы, через пустоту В две минуты изловчиться — проскочить версту По колючему пунктиру, по глазам вождей Там, снаружи, мертвой стужей по слезам дождей По приказу бить заразу из подземных дыр По великому навету строить старый мир Деклассированных элементов в первый ряд Им по первому по классу надо выдать все Первым классом школы жизни будет им тюрьма А к восьмому их посмертно примут в комсомол»…»… » На черный день усталый танец пьяных глаз, дырявых рук Второй упал, четвертый сел, восьмого вывели на круг. На провода из-под колес да на три буквы из-под асфальта В тихий омут буйной головой Холодный пот расходятся круги Железный конь. Защитный цвет. Резные гусеницы в ряд Аттракцион для новичков — по кругy лошади летят, А заводной калейдоскоп гремит кривыми зеркалами. Колесо вращается быстрей, Под звуки марша головы долой. Поела моль цветную шаль. На картах тройка и семерка Бык, хвостом сгоняя мух, с тяжелым сердцем лезет в горкy Лбов бильярдные шары от столкновенья раскатились пополам По обе стороны, Да по углам просторов и широт. А за осколками витрин — обрывки праздничных нарядов, Под полозьями саней — живая плоть чужих раскладов. За прилавком попугай из шапки достает билеты на трамвай До ближнего моста, На вертолет без окон и дверей, В тихий омут буйной головой, Колесо вращается быстрей.»… — Хватит вам. Где чай? Майк, ты, что на меня смотришь как на… Тот проморгал. — Лиска, ты кто? Ты что… Алиса только покрутила пальцем у виска. — Ты головой об пульт стукнулся? — Я же,… сколько тебя знаю. Ты же такого раньше не пела… Ты… — А теперь пою. И? — А что за сны еще у тебя? — Неважно. Лучше не знать. Азад… Спой свое. Седой кивнул, мол, не проблема. — Готовы? Работаем. » Уберите медные трубы! Натяните струны стальные! А не то сломаете зубы Об широты наши смурные. Искры наших искренних песен Полетят как пепел на плесень. Вы все между ложкой и ложью, А мы все между волком и вошью. Время на другой параллели, Сквозняками рвется сквозь щели. Ледяные черные дыры — Окна параллельного мира. Вы нам то-да се, трали-вали. Мы даем ответ тили-тили. Вы через пень колоду сдавали Да окно решеткой крестили. Вы для нас подковы ковали, Мы большую цену платили. Вы снимали с дерева стружку. Мы пускали корни по новой. Вы швыряли медну полушку Мимо нашей шапки терновой. А наши беды вам и не снились. Наши думы вам не икнулись. Вы б наверняка подавились. Мы же — ничего, облизнулись. Лишь печаль-тоска облаками Над седой лесною страною. Города цветут синяками Да деревни — сыпью чумною. Кругом — бездорожья траншеи. Что, к реке торопимся, братцы? Стопудовый камень на шее. Рановато, парни, купаться! Хороша, студена водица, Да глубокий омут таится — Не напиться нам, не умыться, Не продрать колтун на ресницах. Вот тебе обратно тропинка И петляй в родную землянку. А крестины там иль поминки — Все одно там пьянка-гулянка. Если забредет кто нездешний — Поразится живности бедной, Нашей редкой силе сердешной Да дури нашей злой-заповедной. Выкатим кадушку капусты. Выпечем ватрушку без теста. Что, снаружи — все еще пусто? А внутри по-прежнему тесно… Вот тебе медовая брага — Ягодка-злодейка-отрава. Вот тебе, приятель, и Прага. Вот тебе, дружок, и Варшава. Вот и посмеемся простуженно, А об чем смеяться — не важно. Если по утрам очень скучно, То по вечерам очень страшно. Всемером ютимся на стуле. Всем миром — на нары-полати. Спи, дитя мое, люли-люли! Некому березу заломати.»… «Очи в землю — Значит, смерть для тебя близка. А ремень рук Не дает небо расплескать. И короткий Крик расколет шлем головы. Яме-глотке Загорелось умы словить. Кони ржали, Холодел от обид кулак. Где пожары Освещали пути гуляк. И свободу По станицам несли гонцы. Кровью-потом Лобызали судьбы концы. Под копыта Пали в грязь у седой реки. И забыто Имя, чьим горе нарекли. Испугаться — Да, нет сил больше ворожить. Дикой кастой Опереться о красный щит. Добры молодцы Тихо молятся: — К стенке! Правда — голытьбе, Чубами петь Стеньке. Заблудиться, Растерять по камням грехи. Серой птицей Улететь в облака с руки. И надежду Унести под рубахой в бой. Братцы, тешьтесь! Кто схоронит ее с собой. Заручиться Светом солнца, душой мытар. И ключицы Удивить, кто петли не ждал. И ни стона: Всем в ответ — умирать с крестом. Пеплом тонет И немеет печалью стол. Перво-наперво Смолы заперли В горле. Бравой вотчиной Заточены Колья… Уходить молвой, порыжелым рассветом. Возвращаться вновь родниками и ветром…». Щелчок тумблера на пульте… — Уля, отдохнула? — АГА! — Чего кричишь? Ну что, закончим? Костя, Мику… Что там? … » Когда ты стоишь у голодной стены, Когда вместо солнца сверкает петля, Когда ты увидишь в глазах своих ночь, Когда твои руки готовы к беде, Когда режутся птицы ранней весной, Когда над душой вскипает гроза, Когда о предательстве каркает ложь, Когда о любви визжат тормоза. А те, в кого верил, ушли далеко, И движения их не видны. И в промозглую рань подзаборная дрянь Вырезает тебе на груди Предчувствие Гражданской войны. Когда облака ниже колен, Когда на зубах куски языка, Когда национальность голосует за кровь, Когда одиночество выжжет до тла, Когда слово Вера похоже на нож, Когда плавятся книги на колокола, Когда самоубийство честнее всего, Когда вместо ритма нервная дрожь. А в сияющем храме лики святых Тебе говорят, что церковь — не ты. Что ты поешь, когда у тебя Вместо смерти похабные сны? Предчувствие Гражданской войны! Когда черный ветер рвет паруса, Свет в прожекторах плюётся болью в лицо. Революция без жертв — ничтожная ложь. Слышишь, блеют сердца у тех, кто вошь. Когда лопнет природа и кипящая сталь Зажжет небеса, летящие вниз. Антиутопия на красном коне Вскроет могилы уставших ждать. Когда слово музыка это…»… … Мику поставила гитару. — Все что ли? Но вот… Только разыгрались. — Хорошего помаленьку. Уля, ты где? Та вылезла из-под ударной установки. — Здесь я. Уф, немножко уставшая. А чай будет? И кушать хотю. — Ничего не меняется. Лиска, где пакет? … Несколько минут было слышно только звяканье стаканов и чье-то чавканье. Первой не выдержала Алиса. — Улька, кончай. Майк… Ты чего смурной весь такой? Парень помотал головой, почесал затылок. — Не пойму, бля. Смотри, вы же пришли, почти без репетиций, без… И сыграли как, ну короче… идеально практически. Первый раз такое вижу. — И что теперь? — Лиска… Ты не врубаешься. Люди… Между вами ведь какая-то духовная связь есть… на уровне космоса что ли. — Чувак… Ты гонишь. — Я гоню? А сама как объяснишь? А Ульянка? Вот где она могла на барабанах научится? А твои песни? — Слушай, кончай… Седой потянулся за сигаретами. — Скажи, а вы зачем в это влезли? Интересно просто. Михаил серьезно посмотрел на него. — Честно? Вот вы… вы же и за нас сказали, за всех. Смогли, слова нашли. А мы? Только залитованные тексты петь, да за счастливое детство благодарить, чтобы на сцену выпустили… — Подождите. — вмешалась Женя. — А как альбом назовете-то? — «Предчувствие.» Кассету снова Смуглому? Женя только хмыкнула. — Да он же охренеет от такого. С другой стороны ему такое нравится. — Правда, что-ли? Никогда бы не подумал…- — Ага. Он у меня парень рисковый, любит чтоб по лезвию… Да и власть не очень. Для него, что менты, что контора одна… — она покосилась на Ульянку. — фигня. «Топоры врассыпную вороны Новый час прошел да на четыре стороны Что ж вы суки невмоготу Страшно стало за подаренный миг да за немоту? Смотри как на шеях камни трещат Вас потом полюбят нас потом простят Нам аккордом по струнам влет Отец не купит майор не возьмет Перышком по буковкам скрип да скрип Кровью запекается родной язык Что ж вы это сволочи сделали Черны волосы стали белыми Отпущение вам дадут да после праздника Но не бывает пусто место лобное Упокой детей своих заживо Верещит-скулит толпа новая А если правда она свободная То и ложь сойдет за народную Успокойтесь где вы там мы еще идем За спиною волчий вой как еще живем Горящий частокол на прибитых на зубах Да шальные пули в дурных головах Птицы вольные над злым городом В затяжной полет с колоколенки Да вниз, да головой…» … Мику подошла к окну. Постояла, опустив голову, повернулась. — Темно и метет. И холодно наверно. Интересно, а сколько времени сейчас? — Да поздно уже. Женя, Саша вас дома не потеряют? — Нет. Мы же предупредили. — А мы спать вообще будем сегодня? — поинтересовалась, зевая, Ульянка. — Здесь? — Седой с сомнением посмотрел на творческий беспорядок вокруг. Хозяева переглянулись. — Спокойно. Все предусмотрено. Ну… Мы сами тут иногда остаемся. Поэтому, у нас даже плед есть. — МНЕ! Потому что лучшее детям, вот. — Уля, кто бы спорил. Давайте место освобождайте. На пол были постелены старые пальто, два мата… Наконец все разобрались с местами и улеглись, укрывшись куртками. — Черт, от окна дует… — Да ладно, а свет кто-нибудь выключит? … Ульянка прижалась к Седому. — Ты теплый, давай грей меня. Пристроившаяся с другого боку Алиса, положила голову ему на грудь. — И меня тоже. Только руки не распускай. А то укушу. — Не буду. А поцеловать можно? Алиса подняла голову, подумала. — Можно, но осторожно. Сбоку послышался детский голос. — Я не сплю. Тяжелый вздох. — Улька, а ты спи. — Как? — возмущенным шопотом ответила Ульянка. — Тут такое. Катька с Женькой в ухо сопят. Кто-то на всю комнату носом шмыгает, храпят. И вы еще целоваться. До дома потерпеть не можете? Ну ладно. Попро… бую. Сплю. …На меня внезапно пахнуло морозным воздухом. В лицо ударили хлопья снега… Потрескавшийся бетон, мешки какие-то, ящики… Крыша заброшенной многоэтажки. Бывает. Сквозь густо летящий снег еле проглядывают звезды. Четверо… Ты помнишь кто это? Знаешь. Сзади них темные бесформенные тени. Даже не разберешь чьи. Может и человеческие. Попробуй, пойми в снежном мареве… … — Пошли. Полетаете, сучки… «Дай нам силы подняться с колен Дай нам силы увидеть в себе людей Дай нам силы переждать этот день Чтоб ночью сбросить шкуры свиней Дай нам силы открыть глаза Дай нам силы губы разжать Мы были на грани, а теперь будем за И это за то, что мы хотели дышать Господи, дай нам силы подняться на эшафот Господи, дай нам силы. Ты, что не слышишь Господи, еще один шаг Еще один вдох Еще чуть-чуть и мы Станем выше Выше Выше Выше Дай нам силы поднять выше головы Когда они соизволят начать Разодрав на куски наши души голые Дай нам силы не закричать Дай нам силы не опуститься Дай нам силы это стерпеть Потом нам даже не прикроют ресницы И это то, что посмели петь Господи, дай нам силы подняться на эшафот Господи, дай нам силы. Ты, что не слышишь Господи, еще один шаг Еще один вдох Еще чуть-чуть и мы Станем выше Выше Выше Выше…». … Седой вышел из котельной и поеживаясь от холода, достал сигареты. Посмотрел в ночное небо. Хорошо. Тихо, снежок, в домах напротив гаснут окна… — Эй, ты, закурить есть? — послышался грубый голос. Кого там еще принесло? Человек пять… Незнакомые. Седой не торопясь прикурил, выдохнул дым. — Нет. Вы кто такие? Что у школы делаете? — Сюда иди, поговорим. — Вам надо, вы и подойдете. Подошли. Четверо молодых, один постарше. — Что сказать хотели? Старший ухмыльнулся. — Один человек просил тебе передать, чтобы ты из города убирался. Пока по хорошему. Все понял? Седой зевнул, поправил накинутую на плечи куртку. — Нет, не понял. А теперь пошли нахуй. Территорию школы покинули. Один из парней сунул руку в карман пальто. — Ты что, борзеешь, сука? Старший остановил его. — Подожди, рано. Мужик, ты пойми. Тебя пока ведь вежливо просят. Вали отсюда. Ты лишний, большому человеку мешаешь. — он помедлил. — Прикинь. Тебе даже проезд оплатят, куда захочешь. Деньги будут хорошие, работа нормальная. Все будет… Ну как? Азад, поведя плечами, сбросил на снег куртку, выдохнул. — А по-плохому что?.. …К котельной подъехал милицейский газик, остановился. Из машины вылезли трое. Седой бросил в снег окурок, вгляделся. — Здорово, Петро. Что-то вы долго ехали. Рядом с ним виднелось пять стонущих тел. На снегу пятна крови. Милиционер в форменном полушубке с капитанскими погонами подошел, протянул руку. — Здорово. Что у тебя тут? Он наклонился, перевернул лежащее, в красной луже, ничком тело. Отшатнулся. — Блядь… У лежащего половина лица была буквально сорвана как от удара когтями. Покосился на нож в снегу. Встал, обернулся. — «Скорую» вызывайте. А кто хоть такие были? Седой пожал плечами. — А хер его знает. Под блатных косили. Петр вздохнул. — Чтобы на тебя кто наехал… Да еще серьезно. Все знают, что с местной братвой у тебя нормально. Лейтенант, подойди, глянь, никого не узнаешь? Тот подошел, покачал головой. — Да нет, точно не наши. Может залетные какие? Подожди, я не понял? А что они вообще ночью, возле школы делали? Забрели не туда? Хрень какая-то. Документы глянуть надо. Минутку. Что-то здесь не то, неправильное… — он присел, завернул рукав куртки у одного из лежащих, потом расстегнул пальто у другого, задрал ему свитер. Усмехнулся. — Какие, на хрен, они блатные? Не одной наколки. Он приподнял третьего за волосы. — Слышь, ты еще кто такой? Тот лишь простонал, закатив глаза. — Да оставь их, пусть отдыхают. Тем временем подъехала «Скорая помощь». — Что тут? Грязи-то… Потом салон отмывать. Ладно, грузите красавцев. Женщина в белом халате поверх пальто, подойдя к машине, взяла рацию. — Диспетчер. Не спи. У нас пятеро тяжелых. Готовьте бригаду. Седой тем временем отозвал Петра. — Слушай, давай отойдем. Скажу что-то. И учти, только тебе. Отошли за угол. — Что еще? — Я у них в карманах пошарил. Интересно получается. Смотри. Азад достал из внутреннего кармана куртки, завернутый в носовой платок, пистолет. «ТТ»… Аккуратно, держа пальцами за дуло, протянул милиционеру. — Держи. Тот принял оружие. — Крутые были, однако. Ничего, пробъем по отпечаткам. Седой покачал головой. — Не надо. Шум будет. — Не понял? Ты что? Азад достал удостоверение с красными корочками. Раскрыл. — Узнаешь? … Управление МВД города Зареченска. Фото парня в форме. — ОТКУДА! — Да тихо ты. Сказал же, в карманах нашел. Наверно вытащить забыл. Петр, выдохнув, взял горсть снега, протер лицо. — Наши значит. Слышал я о таком. Слухи у нас давно ходят. О тех кто любые приказы выполнят, только плати. Люди пропадали, да всякое было. Валят на уголовников. Понимаешь? Подожди. Они что-то тебе говорили, прежде чем ты их поломал? — Ну типа… Мешаю кому-то. Кто-то важный, наверху. — Я понял. Ты вот что… Молчи об этом. Те уже не проговорятся, а мы придумаем, как их списать. Не волнуйся об этом. Вот и зачем ты мне только это рассказал? — А ты свой, хоть и мент. Твои дети с моими в одном классе учатся. Живем рядом. Мои от тебя зла не видели. Только не обижайся. Его собеседник только махнул рукой. — А что обижаться. Ты правильно сказал. Я и есть мент. Только… «Шестеркой» я не у кого не был и не буду. Это все знают. Поэтому я и до сих пор капитан. Ладно. — он обернулся. — Что там, закончили? Лейтенант, поехали. Давай, Ульянки привет. … Мужчина, сидящий в кабинете за полированным столом, запустил в стоявшего перед ним кипу бумаг. — Ты что, сука? Хочешь сказать, что пятеро не могли с каким-то волосатым справится? Совсем уже? Ты же говорил, что, мол, они профессионалы, а облажались как шпана. Слышал, один даже свое удостоверение в кармане забыл. — Виктор Павлович… Я же предупреждал вас кто он и откуда. А ксива да… Косяк. Мужчина за столом, потер лоб. — Что с ними? Живы? — В больнице. Жестко он их конечно. Что интересно… Врач сказал, что первый раз такие ранения видел. Как от когтей. Сидевший скривился. — Какие еще там когти? Помощник подошел ближе. — Палыч… Что теперь? Если всплывет, ведь… — А это уже твои проблемы. Не знаешь что делать? Этих… Наградим потом… посмертно. Ладно, пусть пока тихо будет. Пусть уляжется все, а там посмотрим. И прибери тут. Что-то еще? — Извините, вам пора на телевидение. Машину я вызвал. … Прохожие, идущие по своим делам по заснеженной улице, с улыбками оглядывались на бегущую маленькую рыжеволосую девочку, тянувшую за собой мужчину. Сзади за ними торопились еще две девушки и парень. — С ДОРОГИ! ПАПА! Давайте быстрее, а то опоздаем же… Из-под пальто у девочки выглядывал кружевной подол платья. — Да стой ты. — Уля, подожди ты. Не беги. Успеем. Девочка, прокатившись по ледяной дорожке, неожиданно остановилась. — Точно? — Конечно. Вон школа. А до начала еще минут сорок. … Отдышавшись, вошли в двери, и кое-как протиснувшись сквозь толпу в рекреации, прошли в переполненный класс. — Давай раздевайся, где твоя парта? — Ух, ты! — раздался сзади восхищенный голос. — ДАНЬКА! Алиса вздохнула. — А орать обязательно? — Не знаю. А чего? Данька осторожно потрогал Ульянку за рукав. — Уля… Ты такая красивая. Она только горделиво вскинула голову. — А ТО. Я всегда такая, вот. Ой, Данечка, а ты сейчас кто? Мальчик поправил шляпу с пером и похлопал по деревянной шпаге на поясе. — Мушкетер. — Здорово. А можно я с тобой буду? — Здравствуйте Валерий Павлович, Маргарита Ивановна… — Азад тем временем поздоровался с родителями Даньки. — Здравствуйте. — Женщина улыбнулась. — Вы что такие… запыхавшиеся? — Да бежали, опоздать боялись. Ай. Подойдя к Седому, Ульянка ткнула его кулачком в бок. — ПАПА! ГДЕ МОЯ КОРОНА? — она нахмурилась. — Как я без нее? Я же принцесса или как? — Мику, доставай корону из сумки. Зеркальце… Красота ты наша, неописуемая. Туфельки не забудь. … Обычный детский утренник. Физрук в роли Деда Мороза, елка с картонными игрушками. Снегурочка конечно Ольга… » Елочка, зажгись!», небольшой импровизированный концерт. А сейчас Уля Советова из пятого Б расскажет нам стихотворение. Ульянка вышла к елке, ненадолго задумалась. — Ой… А можно песенку спеть? — она что-то зашептала учителю пения, сидевшему на стуле с аккордеоном. Тот кивнул. — Азад Русинович, а вы что напряглись-то? — Не знаю. На всякий случай. Петь она будет. Лиска… Стоящий рядом Костя хлопнул Седого по плечу. — Это типа импровизация. Пошла музыка. Ульянка уперла руки в бока и, пританцовывая, запела. « Белые, белые в декабре, в декабре, Елочки, елочки во дворе, во дворе. Кружится, кружится и поет, и поет Праздничный, праздничный хоровод, хоровод! Скользкие, скользкие в декабре, в декабре, Горочки, горочки во дворе, во дворе Кружится, кружится и поет, и поет Праздничный, праздничный хоровод, хоровод! Звонкие, звонкие в декабре, в декабре, Песенки, песенки во дворе, во дворе. Кружится, кружится и поет, и поет Праздничный, праздничный хоровод, хоровод!» В зале раздались аплодисменты. Алиса, довольно хмыкнув, пихнула Седого в спину. — Как сюрприз? Три дня репетировали. — Я с вами второй раз поседею. Ульянка подбежала к мужчине. — Тебе понравилось? — Конечно. … Утренник заканчивался. — Папа, смотри, что у меня. Подарок, вот. А можно мне конфету? — Уля, оставь до дома, к чаю. Ульянка сунула бумажный пакет мужчине. — Ладно. Тогда держи, под твою ответственность, вот. Никому не давай и сам до дома не ешь. Она повернулась, поправила сбившуюся корону, крикнув уже на бегу. — ДАНЬКА, ПАШКА! ВЫ ГДЕ! … Седой поставил лопату, присел к столу. Тридцать первое декабря, однако. Новый Год называется. Интересно, что дома? Его мысли прервал телефонный звонок. Он снял телефонную трубку… — Костя. Здорово. Как вы там? ЧТО? Как ушла, куда? С Ульянкой? Подожди, какой еще дебош? Совсем там охерели? Ладно. Коню звонил? Дома нет, понятно. И Ольги тоже. Короче, звони быстро в милицию… Подожди, трубку не бросай. У входной двери внезапно послышался знакомый детский голос. — АЙ! ПОМОГИТЕ, Я ЖЕ ЕЕ УРОНЮ! Седой бросился к двери. Там, прислонившись к дверному косяку, стояла Ульянка, с трудом удерживая на себе Алису. — Взял, держу. Ввалившись вовнутрь, Ульянка плюхнулась на пол, засыпав его снегом. — Тяжелая. Толстая и пьяная еще в… — Подожди. — Азад довел Алису до кровати. — Сидеть. Уля… Та встала, сняла куртку, вздохнула. — Уставшая я. — махнула рукой. — Хотя… Первый раз что-ли ее таскать. А чай есть? Азад взял трубку. — Костя, слушаешь? Никуда звонить не надо, они у меня. Да, Ульянка дотащила. Хорошо рядом. Короче, ложитесь спать. Завтра дома разберемся. И это… С Новым Годом. — Уля садись за стол. Там чай и печенье еще. А я сейчас ее уложу. — Седой снял с Алисы куртку, сапоги, стянул с нее джинсы. Положил, укрыл одеялом. Она приоткрыла глаза. — Мы где, ты кто еще? Седой принюхался и, скривившись, шлепнул ее по голове. — Спи, давай. И чтоб я тебя не слышал. Вернувшись к столу, сел, закурил. — Что у вас там случилось? Ульянка прожевала печенюшку и тяжело вздохнула. — УЖАС. Она чуть елку не уронила и вообще. И меня зачем-то утащила, а на улице вырубилась. Нафиг это. Хорошо хоть милиции не было. Вот. — Бывает. Знаешь, что… Ты согрелась? Не голодная? Тогда раздевайся и ложись спать. Завтра рано вставать придется. — Ладно. А ты? — А я работать буду. Ульянка бочком, осторожно залезла под одеяло, толкнула Алису. — Спать будем. — И захрапела. Азад только вздохнул, встал из-за стола, подошел к топкам и взял лопату. Ну что, типа, с Новым Годом тебя…