никогда.

я для тебя — замена. игрушка, иллюзия — звать можно как угодно. «акане», в конце концов. тот случай в библиотеке, помнишь? тогда, да-да, именно тогда я влюбился в тебя. всё бы хорошо: влюблённость, поцелуи, счастливые дни вместе напролёт, прогулки… — «акане». нет. всё решено, счастью здесь нет места. реальность слишком сурова для этого, а мир чересчур жесток для таких мягких и светлых чувств. здесь темно. темно и холодно. всё было обречено с самого начала. коко, я знаю. знаю, что ты жалеешь о том, что спас меня. меня, а не акане. и со мной ты сейчас вовсе не потому, что я тебе нравлюсь или что-то в этом роде. я до жути похож на неё. только это держит тебя рядом. ты сожалеешь, что я жив. и я. я тоже.

***

холодная осень полностью вступила в свои права в середине октября. дожди без конца лили с неба, укрытого плотными, тёмно-серыми, с морозно-синим оттенком, тучами. холод пронизывал тело, замораживал кожу, кости и душу. а было ли там что замораживать? инуи не знал, прячась в охладелой квартире от навязчивых мыслей совсем не позитивного характера и погоды, бушующей за окном. внутри тоже была стужа. ощутить тепло — простое, искреннее, долгожданное тепло внутри — именно это была (и есть) несбыточная мечта блондина. пора бы привыкнуть: коконой никогда его не полюбит. ему нужна акане, что уже долгое время мертва и лежит в гробу, разлагаясь на частицы, пожираемые жуками и червями в сырой земле. вернее, останки её обожжённого тела. инуи акане нет уже как несколько лет (или даже больше). сейшу говорил об этом коко. не раз. безрезультатно. он уходил, надолго оставляя беловолосого наедине с самим собой. и тогда всё начиналось, повторялось и заканчивалось. круг за кругом. снова. он срывался. ломался. или был сломан? вероятно, давно. тяжело жить с синдромом выжившего, очень тяжело. настолько, что душа, кажется, гниёт в ещё достаточно живом теле, убивая все остатки тепла, скопившиеся где-то глубоко-глубоко внутри, в самом центре. в сердце. инуи сейшу — игрушка сломанная, брак. ему место на грязной помойке, чтобы гнить так же, как и сестра его в земле. но почему-то он живёт. живёт, дышит и… задыхается от слёз. а на следующий день он улыбается, надевая маску «счастливый-оправившийся-сейшу-инуи», появляется на собрании и свободно общается со всеми членами банды, включая и самого коко. инуи не мазохист, правда. он лишь влюблён в того, кто просто-напросто видит в нём мёртвую любовь всей своей жизни. в того, кто практически каждую ночь грубо берёт сейшу, пока в его голубых глазах скапливаются слёзы. хаджиме этого и не видит вовсе, остервенело кусая шею, плечи, ключицы, тонкую линию губ. руки его — крепкие, достаточно сильные, чтобы задушить. они лапают всё тело, проходятся по талии, обхватывают бусины сосков и скручивают их длинными пальцами, выбивая из инуи стоны. а после сжимают грудь молодого человека так, словно под ним девушка. он, сейшу, для него — мужская копия его же сестры. акане. для коко сейшу равен акане. коко похуй. но даже зная это, инуи будет продолжать любить грёбаного хаджиме коконоя этой пиздецки безответной и отвратительной на первый взгляд любовью, теплящейся в укромном уголке сердца юноши. в сердце инуи сейшу, в который раз засыпающего в холодных объятиях такого тёплого, но в то же время абсолютно ледяного коко. в слезах и с ноющей болью на душе… что его держит? он не имеет понятия, но внутри покоится последний луч надежды на счастливый конец. на то, что как-нибудь утром он проснётся в других его объятиях — бережных, тёплых, обжигающе горячих. этого не будет. никогда. но, может, завтра станет лучше?