Жажда Фавна

Цок-цок… цок-цок… Минуя каменистые дороги, в лес уходил усталый умиротворённый Фавн. Хотя положено ему было быть довольным и весёлым богом после шумного весеннего праздника*. В священном гроте Луперкаль у Палатинского холма священники принесли особую жертву: козла — для плодородия и собаку — для духовного очищения. А потом начался горячий ритуальный бег молодых жрецов в одних лишь набедренных повязках. Блестя глазами и улыбаясь, красивые юноши хлестали ремешками из шкур жертвенных животных, смоченных в священной крови, каждого, кто оказывался на их пути. Особенно доставалось женщинам, вступившим в пору деторождения. Они и сами смело подбегали к жрецам, протягивая нежные руки для благословенного удара, молясь, чтобы боги одарили их чрево плодородием и силой, как и поля — щедрым урожаем. Так бесконтрольно, как все проникались искренней неистовой верой, Луперкалий из чинного праздника спешно перерастал в чувственную вакханалию. Молодые мужчины добросовестно пороли всех встречных, безнаказанно хватали женщин, довольно страстно и грубовато обнимали, ласкали и целовали. Такие вольности жрецам прощались, ибо они желали прелестницам здоровый приплод. Смертные же, осмелившиеся повторять за избранными, выбирали себе любовников. На год или на всю жизнь — как будет угодно богам. Фавна не прельщали курящиеся жертвенные костры и чаши. Когда другие небожители благосклонно принимали дары у своих алтарей, Сильван бы ограничился мёдом и молоком. Он и без подношений оберегал пастбища от волков, а посевы — от гнили. Дела богов без людей не видны. Нет такого зеркала, в котором бы бог увидел истинного себя по делам своим, кроме как в человеческих глазах. Фавн однажды отыскал такие… …Волчица была голодная и свирепая, а козлёнок, удравший в лес — всего в нескольких шагах. Но его держал на руках упрямый маленький пастушок. Кусочки сладкой плоти — оба пахли козьим молоком, и зверь ронял в траву густую слюну с клыков. Волчица медленно подходила к своей добыче. Восьмилетний мальчишка, хрупкий, кудрявый и глазастый, сам напоминал барашка. Его обязанностью было пасти небольшое стадо отца. И вот вечером пастушок не досчитался самого резвого козлёнка. Отыскал беглеца мальчик довольно быстро, но в сгущающихся вечерних сумерках из чащи вышла волчица. Посох пастушок оставил на пастбище, на руках был тяжёлый и шумный козлёнок, а волчья пасть казалась такой огромной… Мальчик крикнул, подзывая старую собаку, но та сторожила остальных коз и в чащу не бросилась. Фавн появился бесшумно с подветренной стороны, словно отделился от большого дерева. Увидев рога, длинные уши и мосластые козлиные ноги, обросшие чёрной шерстью, ребёнок вздрогнул, как и положено человеку. Волчица, недовольно ворча, отступила в лес под взглядом козлоногого бога, покровителя крестьян. Фавн знал, что его внешность трудно было назвать привлекательной — легко испугаться. Но восьмилетка собрал страх в маленький крепкий кулак, сжал в горсти амулеты на шее — бронзовую буллу и крошечное зёрнышко электрона. Его отец не был богат, но семья никогда не голодала — у единственного сына крестьянина была сильная защита богини света. Козлёнок перестал рваться и блеять. Мальчик опустил его на землю. — Как твоё имя, пастушок? — спросил Фавн. — Алэйр. — Ты единственный сын славного Иренеуса? И ты славен тем, что имя тебе отец дал в первые же минуты после рождения? — Да, — мальчик смутился: стоять перед богом и невольно смотреть прямо в глаза было непривычно. Фавн мог спросить что угодно, он редко вот так выходил поговорить с людьми, но надо было успокоить ребёнка, совсем недавно отложившего игрушки. Младенцы часто умирали в первые дни жизни, их не спешили называть, лишь обвешивали амулетами. Алэйра же боги наградили удивительно крепким здоровьем. Иренеус был добрым человеком, любил светловолосую жену-вольноотпущенницу, красавиц дочек и был награждён на склоне лет рождением наследника. Судьба крестьянских мальчишек тяжела — много работы на пастбищах, на полях и в огородах, но ещё тяжелее — жить в грязном душном городе в крошечных хатках без свежего воздуха. Алэйр не жаловался не потому, что не знал лучшей жизни — знал, она кипела вокруг него. Всё зависело от того, каков человек внутри: имела ли над ним власть Зависть, открывал ли он своё сердце Мести, Жалости к себе или его вели Великодушие и Щедрость… Фавну понравилось отражаться в бесхитростных добрых глазах мальчика. И тогда он заглянул глубже, в самое сердце. Бог будет жить на Земле даже в единственном истинном храме размером с зёрнышко или… с кулак ребёнка. А что может быть надёжнее и теплее, чем храм — сердце, исполненное верой и любовью ко всему, что окружает. Алэйр протянул руку. — Можно… коснуться тебя? Фавн стригнул ушами: ему понравилась такая наивная просьба. Прикоснуться и убедиться, что эта встреча не сон, не игра воображения, не искусный морок — это было так по-человечески. Детская рука погладила тёплую гладкую плоть Фавна, как минуту назад гладила козлёнка. Другого бога оскорбила бы такая невинная простота, но не этого. Фавн сам бы убежал от себя. Его не отличал весёлый разгульный нрав и эпикурейство — он любил танцевать и разговаривать, но в меру. Фавн не замечал за собой особой любвеобильности, поэтому нимфы чувствовали себя рядом с ним спокойно. Не подумайте, среди богов не встречаются махровые ханжи, все грешны связями. С Фавном ложились из похотливого любопытства. Но в любви все боги хороши, ибо подыгрывают себе не только на флейтах и кифарах. — Я слышал, как кто-то чудесно играл на дудочке. Это же был ты? — Мальчик сжал края детской туники, глядя на флейту на поясе Сильвана. — Хочешь научиться? — Фавн чуть склонился к пастушку. — Да! — Алэйр просиял. — А я бы научил своих друзей. У богов есть друзья? — Среди богов или среди людей? — Фавн медленно пошёл из леса, приглашая и мальчика. Козлёнок беспечно скакал впереди как собачонка. Как бы в оправдание Алэйр сказал: — Тут на опушке густая и сладкая трава, молоко у коз вкуснее, да и волков я давно не видел. — Никогда нельзя забывать про волков, — Фавн улыбнулся скупо, но очевидно. — А… тяжело… носить такие рога? — Мальчик тут же прикусил язык. — Рога носить всегда тяжело! — Фавну стало ещё веселее. — И идут они далеко не всем! — Ну так сбрось их. — Алэйр оступился и чуть не порвал сандалию. Фавн крепко взял его за руку и до самого пастбища вёл так. Иренеус метался по полю, не зная, что и думать. Алэйр был не из тех детей, кто убегал от ответственности и бросал работу ради игр. Но увидеть сына в компании бога-покровителя мужчина не ожидал. Колени его подломились, и Иренеус горячо помолился во славу Фавна. Алэйр встал рядом с отцом, но Сильван сделал отрицательный жест, поднимая с колен обоих. — Чем тебя отблагодарить, о серпорогий? — Я сыт щедрыми подношениями в Луперкалии. Ты уже отблагодарил, родив такого сына. Пригласишь меня на ужин? Иренеус чуть дара речи не лишился от радости — нечасто боги-покровители нисходят до плебеев. Но мужчине не было стыдно за свой скромный дом. Женщин, содержать его в чистоте, хватало. Жена была отпущена из рабства за мастерство. Умелая ткачиха, она легко обучила дочерей, но шила за сущие гроши, ибо бедняки много заплатить не могли. Скромная, выросшая в послушании женщина продолжала обшивать и своего бывшего патриция, а тот был рад платить за искусство, как за простое полотно. Дочери помогали ухаживать за огородом и за скотиной. Иренеус держал коз, которые и кормили немалое семейство. Сабина встретила мужа и сына у порога и глаз не смогла поднять на гостя, дочери и вовсе попрятались, памятуя россказни о похотливых привычках Фавна. Но Иренеус строго прикрикнул на дурёх и представил всех. Девушки стыдливо сели на свои места, а Сабина накрыла скромную вечернюю трапезу: бобовая похлёбка с чесноком и луком, сыр, перетёртый с маслом и свежей зеленью, и свежий ароматный хлеб, коим дóлжно было брать сырную «толчёнку», несколько кусочков копчёного мяса предназначались для гостя. На стол были поставлены прошлогодний мёд и парное козье молоко. Еда была так приправлена радушием, теплотой и простосердечием, что Фавн позабыл о своём происхождении. Вскоре люди и бог говорили, будто до этого момента испытывали нестерпимую жажду общения. Фавн знал много забавных историй. От некоторых краснели женские ушки, а Иренеус понимающе хохотал. Что касается Алэйра, он многое понимал, но, как хорошо воспитанный отрок, делал вид, что наивен и глуп. Фавн благосклонно усмехался. Сестрицы пастушка подсели ближе: все выпили разбавленного с водой вина, раскраснелись. Развлечений у крестьян было мало, а такие опытные рассказчики встречались крайне редко. — Доводилось ли вам слышать историю, как однажды сатир вот так заглянул к крестьянам? — Фавн пил молоко с мёдом и ел домашний хлеб. — Они проявили должное уважение? — спросил Иренеус. — Конечно! — Фавн откинулся на спинку стула и резко сменил тему разговора. — Я вам сыграю. Глаза женщин заблестели. Только Сабина прижалась к мужу, глазами испрашивая, нет ли в этом предложении подвоха. Но флейта уже зазвучала, и хижина утонула в лёгкой порхающей мелодии, собравшей понемногу от пения разных птиц. Люди не слышали более бархатной и простой музыки, так бесхитростно и верно умягчающей сердца. А Алэйр смотрел на руки и губы Фавна, на прикрытые в удовлетворении глаза, и понимал, насколько бог непостижим и непохож на них. Ещё мальчику хотелось историю, ведь у Фавна был глубокий чуть хрипловатый голос, что завораживал, и он так много знал. А мелодия плыла, истончалась, выписывала кружевные узоры, словно порхали в воздухе причудливые мотыльки, уводила в неведомые сладчайшие дали. И веки крестьян, уставших в праведных трудах, сомкнулись. Не уснул лишь Алэйр, он выскочил следом за Фавном, захваченный услышанным, пронизанный звуком насквозь. — Я… могу пойти с тобой? — Нет, мальчик. Твоё место здесь, я стану приходить и учить тебя. Твоя жажда не погубит тебя, но сделает сосудом для знаний, которые ты потом передашь благодарным, а не расчётливым. Фавн протянул мальчику флейту, и пастушок порывисто прижал подарок к груди, не догадываясь, что теперь ни один волк не сунется к стаду, заслышав эту дудочку. Сберечь бы этого человечка от других… хищников, вот о чём подумал Фавн. — Расскажи, про сатира и крестьян! — Алэйр нетерпеливо подпрыгнул. — Верёвки из меня вьёшь, — проворчал усталый бог, он давно так много не говорил. — Потом я забуду! — Сатир спросил человека: «Почему вы дуете себе в ладони, когда наступает прохлада?» Крестьянин ответил: «Так мы согреваем руки дыханием!» Сатир сел за стол гостем, и угощали его горячей похлёбкой и сыром. Он увидел, как радушный хозяин дует на ложку с пищей, и снова спросил, для чего это. «Так мы остужаем еду, чтобы съесть её!» Услышав совершенно противоположную причину и не сумев разобраться в странных для него человеческих привычках, демон плодородия воскликнул: «Не быть нам с тобой друзьями, если у тебя из одних и тех же губ идёт и тепло, и холод!» — Ты не станешь мне другом? — прошептал расстроенный пастушок. — Тяжело быть другом бога, мальчик! — улыбнулся Фавн. — Это очень большое испытание для бога. Могу стать наставником или учителем, с этой ролью я, пожалуй, справлюсь. Алэйр кивнул. — Поторопись домой и запри двери! — велел Фавн. — Ты отдал мне флейту, на чём теперь будешь играть? — Я сделаю новую, особую, на которой раньше играть не мог. — Бог приподнял рогатую голову к небу, расписанному созвездиями, как узорами из серебра и бриллиантов. — Иди спать или завтра тяжело встанешь. — Я не верю, что сатир не стал дружить с людьми только потому, что не понял их! — уверенно сказал пастушок. — Поговорим об этом потом! Беги — не серди меня! Мальчик улыбнулся. Цок-цок… цок-цок… Минуя каменистые дороги, в лес уходил усталый умиротворённый Фавн. Он был доволен сегодняшним днём. Впервые ему не хотелось посылать на город тяжёлых душных сновидений, наказывать лжецов, льстецов и воров. Цок-цок… впервые Фавну не было неловко за свою внешность. Фавну вспомнилось: «Пер­вая чаша познаний утоляет жажду, вторая веселит, третья услаждает, чет­вертая безумит. С чашами Муз всё непросто: чем их больше, чем креп­че в них вино, тем лучше для души, для её крепости и здоровья. Первая чаша принимается из рук начального учителя: она закладывает основы; вторая — у грамматика: вливает знания; третья — у ритора: вооружает красноречием». Дети крестьян пили только первую чашу: учились в начальной школе, да и то не все. Их мировоззрение шло из рук простых деревенских учителей, подчас испивших тоже только раз. Но по крайней мере, сеялось зерно, а дальше вмешивалась судьба, боги и сильные люди. Алэйр выпьет до дна любого учителя. Но иначе есть ли смысл подносить чашу? Интересно будет смотреть, как пастушок сам вырастет в учителя. Сейчас его отец видит тревожное видение о ласковом патриции, что пригласит Алэйра в свой дом… Это прорицание Фавна и происки волка, но Иренеус теперь будет готов дать отпор любому. Луна улыбнулась с небес, поманила. Фавн быстро забрался на самое высокое дерево в лесу и протянул руку в многотысячный раз. Закончился особенный день, и светлоликая богиня должна была одарить благосклонностью. И вот он, первый лунный луч, лёг в ладонь Фавна, уплотнился. Такой совершенной серебряной свирели не творил ещё ни один мастер. Луна улеглась на подушки из облаков — слушать. А Фавн начал играть с долгого выдоха-поцелуя. Таких звуков не рождалось — словно в пригоршне мироздания звенели, как монеты, звёзды. Спали люди, спали боги, кроме Фавна и Луны, ведь у музыканта всегда должны быть вдохновение и слушатель. Жажда Фавна постепенно начала утоляться. После того, как сам становишься полной чашей, ты получаешь право напоить других.