Cave, cave, Deus videt

- Cave, cave, Deus videt… Я вздрагиваю. Впрочем, я всегда вздрагиваю, стоит мне услышать североирландское мурлыканье за стенкой исповедальни. Казалось бы – что делать ирландцу в Норфолке? Стареешь, полковник. Нервы ни к черту. Запоздало вспоминаю, что я уже не столько отставной полковник армии, сколько представитель церкви… не самое логичное завершение карьеры. - Бойся, бойся, Бог все видит, - отвечаю-перевожу я. – Что тебя гложет, сын мой? Мне совершенно отчетливо слышится ехидный смешок. - Я грешен, отец мой. Мне кажется, что я воплощение всех смертных грехов. Может ли такое быть? Навряд ли. Качаю головой, кривя губы. Человек с североирландским акцентом, ставший воплощением всех смертных грехов, пустил себе пулю в череп на крыше Бартса, в Лондоне, больше трех лет назад. Вряд ли в греховности ты преуспел больше, чем он. - Все возможно. - Вот это вы точно подметили… Голос-издевка, напоминание, ножом и солью поверх затянувшихся ран. Сквозящая в интонациях улыбка. - Не напомните мне смертные грехи, отец? - Гнев, гордыня, похоть, чревоугодие, алчность, уныние, зависть, - повторяю на автомате, почти не задумываясь. Становится скучно. Слушать людей – скучно. - Гнев… - я удивленно смотрю в стену исповедальни, качая головой, пытаясь отогнать наваждение. – Да, гнев – определенно. Яростный блеск темно-шоколадных глаз, с легкостью конфетти рассыпающиеся приказы о немедленных и жестоких убийствах. Расправа за любую мелочь. Жестокая расправа. С выдумкой и фантазией. Гневный изгиб губ, и… уворачивайся, Себастьян, в тебя летит увесистый том Уайлда. Себастьян никогда не бывает виноват достаточно. Тебе нет охоты убивать меня. Даже когда ты взбешен. - Гордыня… - задумчивый голос прерывает мои воспоминания. – Мой любовник говорил, что гордости мне не занимать… Я пропускаю мимо ушей слова про любовника, просто вспоминая невероятно красивый изгиб шеи, надменный взгляд, гордый наклон головы. Шею эту всегда хотелось целовать, ласкать, сжимать, оставлять темные пятна засосов и следы от пальцев. Прижиматься губами, задыхаясь в оргазме, чувствовать бешено колотящуюся жилку, проводя языком… - Вы слушаете меня? – я еле сдерживаю стон, отвлекаясь от полузабытых воспоминаний. Забытых только усилием воли и только потому, что невозможно не сойти с ума, день изо дня желая мертвого. - Продолжайте. Похоть. - Похоть – самый интересный из грехов, - я провожу ладонью по стене исповедальни, сдерживая себя, чтоб не выйти, не вытащить этого сукиного сына, говорящего голосом Джима Мориарти, и не объяснить ему, что я подрежу ему голосовые связки, если он еще раз промурлычет что-то подобное Его голосом. Но я сдерживаюсь. - Вы так считаете? - Похоть и Алчность Они похожи. Неуемное желание, мм? Я алчен в большей степени, чем похотлив, но одно только дополняет другое, Себастьян. Кто страшнее в гневе – бывший киллер или вот-вот уже бывший священник? Я поднимаюсь на ноги. Тонкая невысокая фигура быстро движется к выходу из церкви, резко сворачивая в сторону ризницы. Полковник, или ты свихнулся… или сейчас свихнешься. Я распахиваю дверь, готовый почти ко всему, кроме скучающего вида Джеймса. - Ты становишься тугодумом, Бастиан. Он уже снял пальто, аккуратно повесив на плечики, предварительно скинув с них какую-то не интересующую его тряпку. - Эта работенка тебя доконает, полковник. Я мог бы полчаса разглагольствовать про похоть, - он многозначительно смотрит на меня, выстегивая платиновые запонки из манжет и начиная расстегивать рубашку. – Но ты бы все равно не понял, что к чему… Тяжелый, страдальческий вздох срывает с меня пелену оцепенения. Я подхожу ближе, касаясь рукой той самой шеи, о которой мечтал несколько минут назад, заворожено шепча: - Джим… Джеймс на удивление терпеливо кивает, закончив расстегивать свою рубашку. - На колени, полковник. Я улыбаюсь, сдавливая тонкую шею ладонью. Я знаю, какая она хрупкая, знаю, какая тонкая и нежная кожа сейчас оказалась под моими пальцами. - Я сказал – на колени. Холодная властность всегда ему шла. Дурной, сумасшедший мальчишка с ядовитой улыбкой. Но я не слушаю, наклоняясь и прижимаясь губами к мягкой коже между ключиц, надавливаю языком, пробуя на вкус. - Или ты сейчас встанешь на колени и отсосешь, или… Без разницы, какое там у тебя «или», можешь достать пистолет и всадить мне пулю в череп. Я касаюсь языком и губами шеи, поднимаясь выше, к розовой, холодной мочке уха. Ты никогда не мог в меня выстрелить. Тонкие пальцы путаются в моих волосах, причиняя дискомфорт, Джим улыбается, запрокидывая голову, шепча: - Да будет отлучен от общения церковного… Я легко заставляю его перевернуться, растянуться на парчовых церковных одеяниях, приготовленных к очередному празднику, спускаю с него брюки, не особо заботясь о сохранности модной шмотки. - Да будет отлучен от всех и будет чужим для всех… - Ты… заставил меня… - у меня не находится слов, чтобы объяснить ему все. Я бы и хотел с ним поговорить, но вот он передо мной, разложенный на низеньком столе, поверх цветных тряпок, а мои руки уже стягивают его запястья кожаным ремнем. А он все шепчет, как одержимый, изгибаясь, когда я прижимаюсь губами к крестцу. - Себастьян Моран, полковник армии Её Величества… Ждет ласки? Чертенок явно думает, что три года ожидания сделали из меня шелкового зверька. Перед тем как я закрываю ему рот ладонью, он успевает выдохнуть: - Да будет анафема… Мелкие острые зубы впиваются в ладонь, сфинктер медленно поддается напору, раскрываясь, принимая влажно поблескивающую от естественной смазки головку моего члена. Смазки мало и ее совершенно точно не хватит для комфортного проникновения, но кому есть до этого дело? Джеймс подо мной сдавленно стонет, дергая связанными руками, разъезжаясь на коленях и сильнее прогибая спину. Наклоняюсь, надавливая ладонью между лопаток, медленно вхожу глубже, с удовольствием отмечая, с какой неохотой поддаются тугие мышцы. Это не значит, конечно, что мелкая ирландская шалава не подставляла свою задницу никому в течение более чем трех лет. Но в последние несколько месяцев – точно нет. - Ты довел меня до полного отупения, Джеймс, и это не смешно… Резким толчком загоняю член полностью, с удовлетворением чувствуя, как яйца прижимаются к тощей ирландской заднице. Я чувствую, что он вот-вот кончит подо мной. Мне нужно сделать только одно, максимум два движения и Джеймс, изголодавшийся по сексу, забрызгает теплой, горьковатой спермой ворох церковных одеяний, о которые бесстыдно трется членом. Я не двигаюсь - я дрочу ему, прекрасно зная, что это не то, чего он хочет. Жестко, до боли сжимаю член ладонью, резко проводя по напряженному стволу, оттягиваю крайнюю плоть, обнажая головку, массирую ее большим пальцем, заставляя мужчину подо мной стонать и чуть ли не плакать от прикосновений грубой кожи. Он кусает мою ладонь до тех пор, пока не получает чувствительный шлепок по губам, после чего замолкает и замирает, ошарашено и непонимающе. Сейчас кончит – не хочет, но кончит, заливая мою ладонь теплой белесой жидкостью, зло шипя, пытаясь насадиться на мой член. Я целую его в загривок, когда он обмякает подо мной. Слизываю часть спермы с ладони, остаток размазываю по его губам, проталкивая пальцы в приоткрытый рот. Мой гений недовольно урчит, кусая пальцы, за что получает еще один шлепок по губам. Вот теперь моя очередь наслаждаться издевкой в той мере, в коей я могу ему ее обеспечить. Кладу ладони на узкие бедра, сжимая медленно, но сильно, оставляя кровоподтеки под кончиками пальцев. Плавное движение бедер – член медленно выскальзывает из растянутого отверстия, которое, медленно сокращаясь, постепенно сжимается. - Ты и вправду воплощение всех смертных грехов. - Я знаю, дорогой… - Мориарти благодушно мурлычет, качая задницей, получает по ней шлепок и изумленно смотрит на меня, когда я отстраняюсь, предварительно развязав его руки. – И что это за бунт? Я, морщась, выдергиваю из воротника осточертевшую белую полоску, приводя в порядок свою одежду. - Скоро сюда придут. Нужно идти. - Не теряешь хватку, полковник? – стервец зазывно улыбается, небрежно накидывая на плечи рубашку и пальто, застегивает брюки, даже не думая пригладить взъерошенные волосы. Я кривлю губы в холодной ухмылке. И через пару минут я трахаю его охренительно узкую задницу в салоне черного бентли. Он изгибается в моих руках и кричит не стесняясь, не задумываясь о том, что машина стоит на стоянке напротив церкви. Мне тоже до этого дела нет. Мой гений. Мой. Живой. Настоящий. Горячий. Стонущий. Ритмично вскрикивающий, сжимающий в себе мой член. Я вжимаю его в спинку заднего сиденья, мысленно благодаря инженеров за широкий, чертовски удобный салон. Развожу ладонями ягодицы, толкаясь глубже, сжимаю с глухим рыком, задыхаясь его запахом, его и своим возбуждением. Джим кончает снова, а я все долблюсь в его зад каменно-твердым членом, кусаю его загривок, зализывая, скольжу руками по худой груди, находя пальцами небольшие затвердевшие бусины сосков. Мориарти снова насаживается задницей, заводя руки за спину, прижимая мои бедра к своим, откидывает голову мне на грудь, блаженно улыбаясь. В третий раз он кончает совсем быстро, почти насухую, вжимается в меня, дрожа всем телом, судорожно вышептывая дурацкую собачью кличку. - Себби, Себби, Себби… И я кончаю в него, тихо, довольно рыча. Джим не сразу соображает, что спокойно сидеть для него теперь непозволительная роскошь – ерзает на заднем сиденье, недовольно морщась, не обращая внимания на подсевшего после короткой смс водителя. - Режим работы прежний, полковник. Нам еще есть где разгуляться. - Cave, cave, Deus videt… - ухмыляюсь я. - Aut Caesar, aut nihil, - фыркает Джеймс в ответ. – Я рад, полковник, что ты не нашел себе нового хозяина… - он делает короткую паузу, поспешно и слишком наигранно исправляясь, - извини, нанимателя. Я, в отличии от него, могу позволить себе удобно усесться и это маленькое превосходство доставляет мне несравненное удовольствие. На несколько мгновений наклоняюсь к Джиму, выуживая из его кармана портсигар, и закуриваю. Впервые за три с лишним года.