Время смерти.

      Тарталья никогда раньше особо не задумывался о смерти как таковой. Да, всегда было нормальное понимание, что все мы в конце концов умрём, но мысли эти казались парню такими далёкими, даже недосягаемыми. Он ведь ещё настолько молод и здоров, с чего бы этой старухе с косой тянуться своими загребущими ручищами к нему, Аяксу, полному энергии, сил и амбиций? Чёртова лотерея, которую парень отнюдь не выиграл. Что могло бы его убить? Автокатастрофа? Пуля в лоб от какого-нибудь придурка в подворотне? Случайная остановка сердца? Всё это было бы так мгновенно, неожиданно и… не больно? Нет, Тарталья вовсе не боится физической боли, — в лихой юности его тело и не такое переживало — но вот о моральной Аякс действительно переживает. Потому что она будет точно. Потому что она уже есть.       Из коридора вдруг доносится звук поворота ключей в замочной скважине, в миг разрывающий кромешную тишину квартиры заодно с размышлениями юноши. Тарталья точно знает, кто это, а оттого и сердце его заходится в новом ритме. Дверь издаёт глухой хлопок, в коридоре слышно торопливое копошение, и только Аякс встаёт с дивана, дабы охотно встретить пришедшего, как в дверном проёме уже появляется родная до опустошения фигура. Взгляд Тартальи непроизвольно замирает на ней, не смея отрываться ни на секунду. Тёмные волосы пришедшего небрежно собраны сзади, пряди лежат в несвойственном им беспорядке, а вместо обычного делового стиля из одежды на парне лишь явно домашняя, откровенно великоватая ему футболка и самые обычные джинсы. И это так… по-родному… На абсолютно лишённом каких-либо вмешательств косметики, лице брюнета играло ничем не прикрытое беспокойство вперемешку с вселенской любовью и заботой. Он весь такой домашний и естественно красивый, что Аякс, кажется, опять ненароком забывает, как дышать.       — Чжун‐а, — с лёгкой улыбкой, тихо произносит Тарталья успевшее прочно поселиться в самом сердце имя. Темноволосый тут же за пару шагов преодолевает расстояние между ними, тёплой даже после холодной улицы ладонью аккуратно беря добровольно льнущего ближе к руке Аяска за подбородок. Брови Чжуна сдвигаются к переносице.       — Опять шла кровь? — легонько проводя большим пальцем по еле заметным красным разводам под носом парня, спрашивает Ли, уже заранее зная ответ. Взгляд его трепетный, взвинченный, и один лишь Бог знает, насколько сильно Тарталье сейчас хочется просто укрыть парня от этого всего, успокоить, но Аякс упорно одёргивает себя. Боится сделать больнее.       Вместо ответа Тарталья будто виновато, осторожно тычется носом куда-то в бледную щёку напротив, всё же проигрывая самому себе и слегка прикусывая чужую столь манящую верхнюю губу. Видя, как тихонько прикрываются глаза напротив, Аякс в конце концов прикасается губами к чужим, окончательно сдаваясь, получая всё такой же чувственный ответ.       Тарталья не боится за себя, свою жизнь. Он боится больше никогда не почувствовать это родное тепло на своих губах.       — Прости, что так вломился… я… просто соскучился, — тушуется Чжун, отчётливо ощущая, как по лопаткам, скрытым тканью одной только футболки, пробегаются нежно чужие пальцы, сея за собой толпы приятных мурашек. Приходя к любимому, хотелось вдохнуть кислород, но сейчас в этих руках Ли искренне готов и задохнуться к чертям, только бы вместе, пожалуйста, им ведь нужно ещё, Чжун ведь не сможет иначе, уже нет…       Ли неосознанно жмётся ближе, рукой нервно теребя алую серёжку в ухе голубоглазого, а затем оглаживая пальцами и всю ушную раковину юноши, упорно пытаясь заставить собственные в край надоевшие мысли наконец утихнуть. Тарталья тем временем уже проходится языком по острой линии подбородка, заставляя немного задрать голову. Всё нутро Аякса сигнализирует парню о нужде остановиться. Они ведь не могут зайти дальше, Тарталья даже просто не имеет на это права. Но язык всё же проходится по смутно выдающемуся, дрогнувшему кадыку, послушно не оставляя за собой следов — Ли не нравятся отметины на шее. А Чжун не пытается хоть как-либо возразить, очень даже наоборот, тянется ближе, что подстёгивает Аякса ещё больше. Доходя до точёных, ярко выраженных ключиц, но не смея прикоснуться, парень поднимает вопросительный взгляд на Чжуна, готовый в любую секунду отпрянуть. Потому что Тарталья и сам просто не смог бы позволить. Потому что Тарталье и самому наверняка будет неимоверно больно. Но вопреки всему, Чжун Ли лишь слегка кивает партнёру в знак согласия. Ему так надо.       На лице Аякса не может не расплыться улыбка от взгляда на столь любимое лицо, как бы глубоко в сердце его не впивались корни боли противной. Длинные пальцы мягко ложатся на предплечье Тартальи, что, наклоняясь, носом уткнулся в ямку между ключицами, с упоением вдыхая естественный запах чужой кожи, наконец не укрытый каким-либо парфюмом. Разукрасить бледную, словно чистый холст, кожу любимого своими зубами хотелось невероятно сильно, после чего, в знак как таковых извинений, слегка солоноватая на вкус поверхность всегда легонько целовалась и зализывалась сверху. Не забывая подставляться под ласковые руки, приятно массирующие кожу головы, зубами Аякс слегка оттянул горловой край футболки, что скрывал собой всё, что ниже ключиц, уже немало напрягая. Оба хотят забыться, оба мечтают просто утонуть в любви друг-друга безвылазно. Как можно скорее. Диван так недалеко оказывается как раз кстати в отличие от вообще ненужных сейчас частей одежды, ситуацию с которыми Тарталья исправляет за считанные секунды, немного небрежно, торопливо освобождая от лишних тканей сначала Чжуна, уже призывно лежащего снизу, а потом и себя.       Ли далеко не впервые видит обнажённое тело партнёра, но всё равно до сих пор не может перестать бесконечно восхищаться, жадно осматривая рельефы заметно израненной кожи. Каждый шрам ужасно хочется нежно обводить пальцами, легко целовать каждую царапину. Чжун, если честно, вообще не замечал за собой до знакомства с Аяксом подобной тяги к мужским телам. Да и вообще, к любым телам, кроме, разве что, чисто эстетического интереса. Но увидев впервые, как Тарталья стягивает с себя футболку, парень просто обомлел. И дело-то, наверное, даже не в какой-то неземной красе подкачанных мышц, а скорее в невероятной моральной привязанности, так и гласящей в голове Чжуна «О, да, это тело моего парня! Моего!».       Чжун Ли утверждает, что ему не нужна подготовка — они делали это относительно недавно, но Аякс всё равно решает хотя бы слегка поорудовать пальцами, пускай самому уже невтерпёж, и возбуждённый орган настойчиво просит к себе внимания, но Тарталья не может допустить, чтобы любимому Чжуну было больно или некомфортно, так что, не забывая с наслаждением кусать взбухший, даже в чём-то схожий на женский, сосок, Аякс медленно толкается двумя пальцами в податливые, нежные стенки. И о, да, Тарталья может в полной мере представить, как вскоре ощутит это невероятное тепло отнюдь не пальцами, отчего внизу живота начинает тянуть ещё настойчивее. Хотя, конечно, не сильнее, чем от вида Ли перед глазами. Щёки его заметно порозовели, взгляд поплыл, а ресницы слегка дрожат в нетерпении, пока ладонь рефлекторно прикрывает рот, глуша стоны. Такой открытый, родной, Господи, Аякса просто ведёт. Тяжкие мысли сами собой отходят на задний план, оставаясь лишь мимолётной болью где-то в груди, тщательно подавляемой любовными гормонами. После такого ненароком понимаешь, почему люди становятся наркоманами, только вот наркотиком Чжуна является Тарталья. Насколько убийственной может быть ломка?        Третий палец входит тоже, и с очередным лёгким толчком Аякс наконец попадает по простате, что запросто можно понять по неудержимому стону Ли, такому низкому, бархатистому, что Тарталья аж невольно зависает на пару секунд, вновь толкаясь в эту же точку, получая в награду ещё один обрывистый стон. И это то, что Аякс готов буквально записать и поставить на рингтон, потому что жизнь без этого звука просто не имеет более смысла.       Спина Чжуна с тихим хрустом прогибается, ладонь сама собой отлипает от лица, охваченная рукой Тартальи, а губы, искусанные уже аж до крови, приоткрыты в немом стоне. Через какое-то время именно Аякс будет мазать Ли их специальным кремом, наверное, именно для того, чтоб самолично его и съесть. Когда Тарталья чувствует относительную готовность партнёра, пальцы вынимаются под тихий, разочарованный выдох Чжуна, которому чувство пустоты внутри казалось уже пуще кошмара. Ли, изнывая от желания, прижимается всем своим телом ближе к чужому, горячему, попутно хватаясь за рельефную спину. Аякс уже готов буквально взвыть. Устраиваясь поудобнее меж бледных ног по бокам, легко оглаживая и разводя их чуть больше, Тарталья положил свободную ладонь на чужой таз, утягивая Чжуна в поцелуй вновь. Сладко, страстно, приятно, так, как умели они лишь друг с другом. Головка члена Аякса легонько толкается внутрь, пока сам парень воркует у лица Ли не в силах оторваться, опирается Тарталья теперь лишь на одну согнутую в локте руку. От медленно охватывающих чертовски чувствительный орган, узости и тепла, с губ Аякса непроизвольно срывается тихий, сдавленный рык, вообще не соотносящийся с обычно высоким голосом юноши.       Первый спокойный толчок Тарталья делает словно завороженный, ни на секунду не отрывая взгляда от лица Чжуна, что ещё и рефлекторно сжался всем телом, сильнее прежнего стискивая Аякса в себе нежными стенками. Со вторым толчком Ли уже не видит ничего кроме голубых бездонных океанов, без которых он просто не может жить. По телу зарядами проходят потоки ещё большего возбуждения, губы его более не в силах закрыться вновь. Бледные ладони всё пытаются схватиться за родную спину ещё сильнее, наверное, завтра останутся следы. И не только на теле.       Тарталья входит до самого основания, размашисто, исправно попадая по простате, но не увеличивая темп, от чего Чжуна выгибало в пояснице ещё больше. Ладонь Тартальи на тазу слегка помогала удерживать Ли на месте для большей глубины толчков, периодически успевая неосознанно гладить бок и бедро Чжуна, пока фирменные, лёгкие поцелуи Аякса рядом с чувствительным ушком так и уговаривали побольше расслабиться. С каждым этим неспешным толчком Ли всё больше захлёстывает волнами наслаждения, стоны начинают приобретать громкость, а рука Чжуна зарывается наощупь в рыжей копне, слегка оттягивая непослушные пряди назад, всё же заставляя Тарталью заурчать от удовольствия подобно майскому коту. Максимально доходя до горячего нутра внутри каждый раз, не забывая так же пощекотать и комочек нервных окончаний, Аякс получает просто невероятное чувство эйфории, подталкивающее входить ещё, ещё, ещё, желать, чтоб это никогда не кончалось. На шеях и лицах начинает слегка поблескивать пот, но сейчас вообще наплевать, их просто ведёт от этой близости.       Пальцы на ногах Ли поджимаются, голова то и дело отклоняется назад насколько это возможно, спина прогибается, пока губы вновь ловит партнёр, одновременно с этим делая новый толчок, так, что стонать пришлось прямо в поцелуй. И это всё настолько приятно, нежно, чувственно, в общем, просто невероятно, что резко Чжун начал ощущать внутри что-то кроме сплошных любви и желания. Что-то противное, колючее. Оно пробивалось сквозь прочный щит эйфории, медленно обхватывая все органы внутри.       С головки зажатого между двух горячих тел члена уже слегка сочится предэякулят, стоны слышны куда отчётливее, сливаясь с ударами кожи о кожу, неразборчивый лепет о любви на покрасневшее ушко заводит похлеще, чем физические действия, а в груди всё же противно колит. В помутнённом сознании, вопреки желанию Ли полностью абстрагироваться от всего мира, как назло проносится одна единственная внятная фраза. «А если это последний раз?». Чувствуя, что оба они уже на пределе, Тарталья делает очередной глубокий толчок, оставаясь внутри до упора. Кончики волос насквозь влажны от пота, локоть возле головы Чжуна начинает заметно подрагивать. Как же невероятно хорошо. Но только ли хорошо? По телу Ли проходится дрожь, и чёрт его знает, от наслаждения или же страха. Боль и эйфория, горе и блаженство, как же несовместимо даже звучит, но это именно то, что чувствует сейчас Чжун. У Аякса влюблённый до одури взгляд, уголки тонких губ приподняты, сбитое напрочь дыхание и эти, как всегда, невероятные, родные черты. Форма его лица, широкие глаза, нескончаемая нежность в каждом движении, это всё так восхитительно и просто нереально. И Ли в любой момент потеряет это. Потеряет эту фирменную наглую усмешку, вечно бесящий местами сарказм, потеряет и самого себя в конце концов, потому что Чжун и сам не понимает, когда совершенно перестал видеть себя без Тартальи. Грудь будто разрезает изнутри это болезненное понимание неизбежности, а член начинает слегка пульсировать, вынуждая чуть ли не скулить от удовольствия, ломая голос. Как же ему до ужаса плохо и хорошо сейчас. Как же хочется умереть и заново возродиться в этих руках.       — Я люблю тебя, Чжун-а. На глазах выступают предательские, непрошенные слёзы, тело его выгибает, из горла вырывается протяжный стон, пока стенки судорожно сжимаются вокруг изливающегося органа. Аякс стонет следом, ни на секунду не отрывая взора от лица любимого, кончая одновременно с ним. Перед глазами у обоих чуть ли не разноцветные пятна, все растрёпанные, помятые, загнанно дышащие, но без этого они бы просто не смогли жить дальше. Ли чувствует, как внутри приятно разливается тёплая жидкость, просящаяся наружу толчками, чувствует, как Тарталья выходит из него, выцеловывая всё Чжуново лицо, по которому, наверно, всё же потекли эти ужасные слёзы, и Аякс действительно делает ещё больнее этим своим нежным и любящим беспокойством, за которое Чжун готов продать жизнь, но по-другому они просто не могут. Хочется обнять ещё, поцеловать ещё, ещё, ещё, ещё разок, он ведь не может быть последним, не может, нет, нет…       — Ещё разряд 360! Бегом! — прорывается сквозь противный вой сирены надрывистый крик фельдшера.       Странная всё же это штука — жизнь. Когда ты мечтаешь о смерти, как о банальном спасении и желаешь её больше всего на свете, совершенно не видя и малейшего света в конце туннеля, ты продолжаешь упорно проживать свою ничего ни для кого не значимую жизнь. А когда тёмная полоса кончается и ты начинаешь строить свои планы на жизнь, находишь любовь, налаживаешь распорядок сна в конце концов, однажды у тебя просто начинает болеть голова. Не так чтобы сильно, просто иногда довольно навязчиво. Вот, твой парень уговаривает тебя сходить в больницу, вот ты отнекиваешься от него, но в конце концов всё же сдаёшься и идёшь, а вот, на следующий день на тебе уже повис ярлык смертника, от которого могут избавиться лишь пару человек на тысячи. Врёшь любви всей жизни, что шанс есть, даёшь ложную надежду потому, что просто не можешь самолично выбить из лёгких самого дорогого человека весь кислород. Эгоистично и больно.       — Это бесполезно… пульса нет, — тихо произносит светловолосая девушка в такой же врачебной одежде, хватая первого фельдшера за плечо — пора заканчивать дефибрилляцию, Люк.       — Он такой молодой, Джинн, мы не можем… — мотает головой мужчина.       А ведь ещё полгода назад Аякс мечтал скорее доработать до лета, чтоб наконец взять отпуск на три месяца и съездить в них на море с Чжуном. Мечтал подарить Тевкру на день рождения огроменного одноглазика точь-в-точь как из того популярного детского мультика. Мечтал просто-напросто счастливо жить, так, как обычные люди. Не без небольших проблем, не без изъянов, но искренне радуясь волшебным мелочам. Как же жаль, что судьба решила столь жестоко пошутить. Больше Тарталья не будет мечтать. Больше вообще ничего не будет. Но если бы Аякс только мог, он бы обязательно улыбнулся напоследок, думая о том, хорошо ли сегодня прошёл рабочий день его Ли…       — Время смерти 17.30.       — Чжун-а…— Аякс совершенно не знал, что может сказать, руки так и тянулись к любимому, чтобы как можно скорее сгрести в объятия и никогда-никогда больше не выпускать, но от этого Ли ведь будет только хуже, правда? Неужели теперь так будет всегда? Плечи Чжуна мелко дрожат, а сам парень сидит зажато, будто оборонительно, тщетно пытаясь спрятать красное от слёз лицо за отросшей чёлкой. Горло сдавливает истерика, мысли путаются, шумят в голове роем. Ли должен быть сильным сейчас, именно он должен утешать и поддерживать, так почему же столь сложно теперь просто вдохнуть? Неужели теперь так будет всегда? Тарталья не может смотреть на слёзы партнёра. Никогда не мог. А знать, что источник этих самых безутешных слёз — ты сам — ещё больнее. Как и то, что сделать ничего нельзя. Совсем. И это убивает похлеще какого-либо заболевания. Ладони Аякса нежно хватают руки Чжуна, что неосознанно начали царапать собственные запястья, легонько приподнимая их, заставляя Ли наконец посмотреть точно в свои глаза.       — Я всегда буду с тобой, ладно? — заплаканные янтарные глаза смотрят как никогда доверчиво и поломано, пока громкие всхлипы их владельца слегка стихают. Просто не описать словами, сколько боли это приносит Тарталье, чья рука вдруг аккуратно, почти эфемерно коснулась чужой груди слева. Там, где бешено билось любящее сердце. — И если не в этом доме и не на этом диване, то тут точно. В квартире тут же раздался ещё более громкий плач.