Few years ago

Нервное ожидание тянулось словно вечность, Терпеть и ждать было уже не в мочь. «Позволь же мне тебе помочь», - вспоминал алоглазый, Прокручивая в голове снова и снова тот момент, Когда померк для него весь белый свет. «Не волнуйся за меня, вернусь, От тебя, родной, не отрекусь», - со словами этими она, как делала до этого день ото дня, Поцеловала милого не сгоряча, Своим поцелуем словно душу его бренную леча. Прошло, однако, с того дня, Слишком много времени, И день ото дня, Сидел влюблённый в кабинете своём, Цветок Сесилии в руках вертя. В дверь кабинета неробко постучали. «Войдите», - сказал владелец винодельни. К нему зашёл слуга его верный, Коий служил ещё при его отце. «Разрешите доложить, господин Дилюк, Вернулся из путешествия ваш сердечный милый друг», - и стоило Коннору сие сказать, Как магнат решился резко встать. Не верил он ушам своим, Она к нему вернулась. Так долго не было от неё вестей, Никаких не слышал новостей, И сколько б не изучил он информаторских сетей, Не смог сыскать к ней никаких нитей. Хотел было спросить он как она, но вот, Пока стоял слуга, разинув рот, Прошмыгнула дева в кабинет, Кинулась к нему – и связи нет: Весь мир в один миг их потерял; Ей своё сердце он давно отдал, Душу дьяволу б продал, Если б путешественницу её Архонт проклятый не отдал. Горячих слёз были полны её глаза, Убирал он их ласково с лица, И думал покорнейший его слуга: «Как же он похож на своего отца». Ушёл экскурсовод, оставив их наедине, Предоставив их самим себе. Горячих поцелуй поток неумолимый, Так скучал он по её лицу, Боялся уж, что та отправилась к его отцу, А дева неземная его чувства понимала, Каждый день всё вспоминала, Как его грудь горячую и пылающую она обнимала. Верный себе и сейчас носил он свой сюртук, Но не удержался он на теле господина Из-за женских ловких и настырных рук. Мужчина вдруг оторопел, Хотя пламень души о страсти его лютой пел. Углубив поцелуй, жадно впилась в губы его Люмин, Откинула прочь ненужную одежду что было сил, Желая, чтоб тоску свою в действиях любимый излил. Стыд её почти не съедал, Дотронуться кожей до кожи его её свет желал, Но Дилюк её действия всё же прервал: Взял нежно за плечи, с силой отодвинул от себя, Посмотрел в дорогие сердцу глаза, Что были во много раз прекрасней, Чем виноградная лоза; Расплакалась от стеснения внезапно его ягоза, От стыда покосила глаза. Спросил влюблённый у богини: «Всегда встречала ты храбро любое ненастье, Но сейчас что за напастье? Ты сама не своя, Ни романтики, ни даже твоего любимого вина. Любимая, что же приключилась за беда?» Задрожала его прекрасная мадам, Коей всей душой он был отдан. Как оказалось, на глазах её умер брат; Дабы защитить сестру свою, её брат, Который появлению её совсем был не рад, Закрыл её собой, пожертвовал собой, Дабы тот, кто тело Кэйи отобрал, Отпор ей не дал. Заточённое в Кэйе божество его, казалось, убило, Но злодей и не подозревал, какова его душевная сила. Из последних сил своих, склонившись над скорбевшей Люмин, Кэйа ударил себя мечом в живот и грудь что было сил. В камень обратившись, стал он быстро пеплом, Рассеялся по ветру и исчез, А брат-близнец стал яркой звездой, Что излечила Каэнри’Ах своей душой. Появилось новое солнце над брошенной землёй, Внезапно настал мир, Освободились земли от божественных оков, Но не видела более дева из другого мира снов. Хотелось ей забыться, не могла себя она простить, Такой потери никто не смог бы позабыть. «Прошу, если я умру, Скажи ему, что просто ненадолго отойду, Пару земель пешком пройду, А может где-нибудь осяду и стариком умру», - Таково было последнее желание друга её, Но не могла правды долго скрывать дева, Любила ведь она его. К груди прижав свою любовь, Дилюк сел на пол с ней, Не ожидая столь плохих вестей. Стыд накрыл деву с головой, Не ожидала она, Что так решит справляться с непростой судьбой. Любимый сей грех ей отпустил, Укутал в плед и, сев в кресло, К себе на колени усадил. Прежних обид «проклятые» не забыли, Чужаков на своих землях не любили. Распри чуть до бойни не дошли, Пока Архонты не пришли. В жертву самих себя отдав, Они вернули людям всё, Чтоб усмирить их дикий нрав. Все были отомщены сполна, Но теперь опасность поджидала отовсюду всех день ото дня. Дабы самих себя не потерять, Стали глав земель своих и городов люди избирать. Так встали Джин и Дилюк во главе Мондштата, Свободы людей не лишая И не только своим лишь семьям помогая. Со временем всё стало практически как прежде, Вот только наследие Архонтов и приключения никуда не делись. Хилли с Моко уж устали, От проделок наследницы страдали. Старшая дочь господина, Еванджелин, Была прекрасней сотни лир, Но каков же был капризен характер той, Чей алый взор и волос рождён был под луной. Отец души не чаял в ней, Но видеть её мог раз в несколько ночей. И вот стоял он днём, наблюдал за ней со стороны, Пока играли с волосами её солнца лучи. «Снова бабочка упорхала?» - Спросил он у неё ласково. «Ловить устала, папа, нет больше сил», - Ответила она, сложив ручки на заборе из камней, Не наблюдая на макушке своей бабочки «очей». – «Ускользают постоянно, не успеваю их поймать. Когда вернётся мама? Она обещала сочок мне отыскать!» Только обратил свой взор на горизонт, Как вдалеке замелькал он – Смысл его жизни, его прекрасный света луч, Что был ярче любых туч. «А вот она, идёт уже домой. И, похоже, взяла гостинец твой с собой», - Стоило ему сие сказать, Как та стала мать взглядом пристальным искать. Та как раз спустилась с гор, Оставив у подножия немного странных «нор». Прямоугольных дыр значение Ева забыть спросила, Тут же сочок свой возлюбила. Люмин было тяжко правду от неё скрывать, Слёзы прятать и страдать, Тем более нельзя было ей переживать. Не смел муж её за это ругать, Никто не мог заранее о сием узнать. Отдых ей был наконец-то дан, Пока Гастон не родился на свет без всяких ран. Оба ребёнка в отца своего пошли, Выдавали их лишь яркие зрачки. И годы шли неумолимо, и вот родился сын второй, Имя которому дали Лерой. В мать он внешностью пошёл, Лишь один глаз его был алым, как огонь. Усмирив пыл детей своих, Малюток по кроватям уложив, Сидели супруги на балконе, пили сок, Потирая порой от боли висок. Вспоминая годы прошлые свои, Думали они, куда же все пропали, Куда же все ушли?