Союзники

Предзакатное солнце едва пробивалось сквозь серую толщу мрачных облаков, отчего небо, тяжёлым грузом нависавшее над безжизненной землёй, приобретало какой-то грязновато-зелёный оттенок. Прихрамывая на одну ногу, Осман, словно одинокий странник, медленно шёл по бескрайнему полю, усеянному бесчисленными трупами солдат, превратившихся в кровавое месиво. Он постоянно вздрагивал от холода и звуков разрывавшихся поблизости снарядов, и каждый шаг давался ему всё труднее. От постоянного вида изувеченных, вывернутых наизнанку останков: разбросанных то там, то здесь в совершенно произвольном порядке отсечённых голов, конечностей, раздавленных внутренностей, в которых копошились насекомые и пировали птицы-падальщики, многочисленные раны Османа невольно начинали болеть сильнее. И даже когда он отводил взор в мертвенное небо, перед его глазами не переставали сменяться страшные картины бессмысленной и беспощадной войны. Когда-то Осман и сам вступил в неё с уверенностью и предвкушением скорой победы. Учиняя расправы, он не останавливался даже перед геноцидом целых народов, излив на них всю свою природную жестокость и жажду величия, которые граничили с подлинным, чистым безумием. И где же тот расчетливый и непоколебимый немец, который своей твёрдой кайзерской рукой втянул Османа во всю эту бойню, ловко играя на его страстях и желаниях? Он помнил его последние часы. Грозная и всевластная, Германская Империя в одночасье рухнула, исчезла, словно бы никогда и не существовала на политической карте мира. С горькой усмешкой он вспомнил и о России, которую всю свою жизнь из-за прирождённого честолюбия ненавидел с истинным рвением, и ненависть эта была взаимна. О, он мечтал навеки стереть с её лица эту надменную, презрительную улыбку так же сильно, как стереть её границы с Закавказья и берегов Чёрного моря. И где же самый заклятый и непримиримый враг Османа был сейчас? «Заживо похоронена под обломками своего же самодержавия и самодурства», - подумал он, опустив глаза. Сейчас и у него самого не осталось ничего, кроме апатии и совершенного бессилия. Некогда бывший великой державой, постепенно Осман превратился в марионетку в чужих руках и ныне представлял собой лишь жалкую тень былого могущества, которая с каждой минутой становилась все бледнее. Вскоре его внимание привлёк какой-то необычный шум, похожий на сдавленные крики и чью-то возню. Поправив повязку на своём правом глазе, невдалеке Осман различил среди груды мёртвых тел живое существо, и, заинтересованный, немедленно поспешил к нему. Подойдя ближе, он увидел перед собой женщину, лежавшую лицом к земле в пропитанной кровью, изорванной осколками снарядов шинели. Её тёмные спутанные волосы приобрели буроватый оттенок от струй запёкшейся крови. Она кричала от боли и билась в конвульсиях, отчего по коже Османа, привыкшего видеть такие вещи, пробежал лёгкий холод. Когда её приступ стих, она повернулась к нему бледновато-серым лицом, изуродованным многочисленными вишнёво-фиолетовыми гематомами и гниющими рваными ранами. Он тот час же узнал её, взглянув в полуоткрытые, остекленевшие глаза, которые придавали ей ещё большее сходство с живым мертвецом. - Австро-Венгрия, - печально-ровным тоном констатировал Осман, и, как будто в подтверждение своим словам, заметил запачканную грязью красно-зелёную кокарду, которая валялась у её ног. Раньше он без тени сомнения прикончил бы её, и, не забыв надругаться над телом, напоследок сбросил бы её отрубленную голову вниз по течению Ефрата. Но эта война многое изменила между ними. Прошлые разногласия давно отошли на задний план. Теперь они были на одной стороне. Осман, придав своему лицу максимально сочувствующее выражение, присел на колени перед своей союзницей: - Что с тобой сделали? В ответ она едва слышно усмехнулась, заставив почувствовать всю бессмысленность заданного им вопроса. - Я слишком слаба… Прошу, покажи мне, что мы сотворили с этим миром, bitte. Осман выполнил её просьбу, осторожно приподняв с земли тело Австро-Венгрии, так, чтобы ей было удобно наблюдать то, что окружало их. Перед её взором тот час же открылась картина упадка, так не похожего на то, что она видела ещё какие-нибудь пять лет назад. Сейчас это казалось ей далёким, безвозвратно ушедшим прошлым, в котором не было места искалеченным телам и изломанным судьбам. - Так нормально? – осведомился Осман, заметив про себя, что её тело показалось ему гораздо легче, чем он предполагал. - Ja, – с тяжёлым вздохом отозвалась Австро-Венгрия, после чего они оба на пару минут погрузились в задумчивое молчание. Если бы только Осман мог повернуть вспять последние несколько лет! Сейчас, вероятно, они могли бы вместе гулять где-нибудь в Версальских садах, или любоваться закатом с высоких берегов Эльбы. Возможно, сложись все иначе, когда-нибудь они могли бы создать свой собственный политический союз, или, быть может, даже заключить унию. Ах, это были всего лишь его глупые, бредовые фантазии, из которых его вывел шум снарядов, который раздавался всё ближе и дрожащий голос Австро-Венгрии. - Как я бы хотела умереть вместе с тобой, - она задержала свой взгляд на его израненном лице, после чего, едва шевеля посиневшими от холода губами, добавила: - Mein Gott… Как же больно. Голос Австро-Венгрии внезапно смолк. Приступ невыносимой боли снова возобновился, и на этот раз он был дольше и сильнее предыдущих. Безумная лихорадка словно раздирала её на отдельные куски, и Осман, снова присев на землю, продолжил держать её у себя на коленях, произнося какие-то совершенно нелепые и бессмысленные слова поддержки. В самом деле, он прекрасно понимал, что уже ничем не сможет ей помочь. Через несколько минут её душераздирающие крики прекратились. Наконец предсмертная агония империи стихла. Осман осторожно дотронулся до неё – она была совершенно ледяная, каким бывает оцепеневшее тело покойника. - Австро-Венгрия? – он негромко окликнул её, с удивлением наблюдая за расползавшимся по её серовато-зелёной шинели бурым пятном. Небо словно вдавливало его всей своей неподъёмной тяжестью в землю. Каждая секунда её молчания со стуком раздавалась в его висках. Он ожидал её конца с содроганием. - Acta… Acta est fabŭla. Tempora mutantur et nos mutamur in illis, – едва слышно прошептала она сквозь туман подступавшего к ней забытья. «Каждой стране уготован свой конец», - подумал Осман. – «И все-таки, мы окончим свою жизнь по одной и той же причине. Мы изменили мир, так и не поняв, как в нём следует жить. Мы положили сотни тысяч жизней своих народов и теперь, точно в искупление грехов, отдадим свои». -Respice post te! – неожиданно вскрикнула Австро-Венгрия. Странное потрясение заставило её выйти на пару секунд из мертвенного оцепенения. Осман плохо помнил латынь, и потому не сразу понял, что она просит его обернуться, чтобы увидеть снаряд, который летел в них с немыслимой скоростью. «Каждой стране уготован свой конец», – вновь пронеслось в его мыслях, когда он развернулся лицом прямо к приближавшейся к ним неминуемой гибели. - И всё-таки, мы умрём вместе, – заметил он вслух, крепче прижимая к себе Австро-Венгрию. Её губы дрогнули в попытке что-то сказать, но вместо слов из уголка её рта вытекла тёмная струя крови. Безжизненная рука Австро-Венгрии соскользнула с его плеча. Её тяжёлое дыхание прекратилось. Осман почувствовал мокрые капли, стекавшие по его лицу. Неужели он плакал? Взрывная волна, накрывшая их в следующую секунду, положила конец его рассуждениям.

***

Осман очнулся в кромешной темноте. Это место было совсем не похоже на то, в котором он помнил себя ещё пару минут назад, но сейчас это уже не имело никакого значения. Осторожно поднявшись, он увидел перед собой тонкий лучик света, и решил двигаться в его направлении через напоминавшее коридор пространство. Со временем он заметил, что до того слабый луч становился все ярче и мощнее. Вскоре Осман смог различить в отдалении многочисленные толпы людей, устремившихся прямо в его сторону. В его голове пронеслась тень отчаяния, волны страха и непонимания сковали его. В последовавшем за этим порыве захватившего его гнева, Осман попытался нащупать саблю у себя на поясе. Безуспешно. Кажется, он лишился её ещё до взрыва на поле… Но вскоре страх отступил, сменившись новым острым ощущением, которое стремительно нахлынуло на него, разливаясь и наполняя собой всё его тело. Осман наконец понял, что за сила неотвратимо приближалась к нему. Его измученное бесчисленными испытаниями лицо, впервые за много лет, наконец, озарилось улыбкой. Перед ним вновь замаячил образ Австро-Венгрии. Жаль, что он так и не успел с ней проститься. Осман уже слышал их крики. Толпы были совсем близко. Это была революция. Его революция.