Связанный

      Это не фатальное невезение, а какой-то черезжопский фарт наоборот. Если выставлять — обязательно не того человека, придумывать отличный план и заранее знать, что он пойдет по пизде, таскаться с корешем в душ, чтобы потом выяснить, что тот говномес, съёбывать, захлебываясь горящими лёгкими, спасая жизнь и способность передвигаться, — только для того, чтобы потом оказаться с мешком на голове или привязанным к собственной кровати воронкой кверху. Или, как сейчас — примотанным к стулу на заброшенном складе в компании желающего вырезать ему сердце непонятно за что отморозка, который забыл представиться.       Раз-Два не помнит, что было после удара по голове, только что пришёл в себя и единственное, о чём успел подумать — он конченый неудачник. Даже испугаться не получается — за собственную жизнь или боли, которую ему обещает этот ублюдок, разодравший рубаху и уже замахнувшийся ножом — только замереть всем телом, признать закономерность и в очередной раз подумать, что ему кранты. Отморозок падает кулём от удара по голове, огревший его Красавчик улыбается сумасшедше и счастливо, потому что успел. На Раз-Два наконец накатывает:       — Бобби, как же я рад тебя видеть, — выдыхает сипло, а губы сами растягиваются в блаженной и неверящей ухмылке в очередной раз чудом спасшегося.       Его дружище, лучший кореш на свете, улыбается в ответ как пятилетка, ощупывает взволнованным, пьяным от адреналина взглядом, а убедившись, что успела пострадать только рубаха Раз-Два, выразительно округляет глаза и пошло приоткрывает рот. Да, блядь, он связан и не до конца одет, но неужели сейчас самое подходящее время для его гейских смехуёчков?!       — А я-то как рад тебя видеть, малыш, — судя по зазывным интонациям в томном, вязком голосе, Бобски именно так и думает.       Раз-Два стискивает зубы крепче, надеется, что незнакомца Красавчик приложил основательно и строит максимально пренебрежительную гримасу, потому что кореш чувствует страх лучше бродячего пса и только и ждёт, чтобы он клюнул. Хренушки, Педрила Боб сегодня обойдётся без шоу.       — Развязывай меня, сладенький, я не в настроении, — фыркает Раз-Два, держит лицо и высматривает момент, когда с друга сползёт ненужная маска шутовской похоти.       Бобс на правах спасителя немилосердно оттягивается на полную катушку: подходит, склабится предвкушающе и, осторожно взяв за подбородок, медленно проводит подушечкой большого пальца под нижней губой. Смотрит голодно, жадно, но он же прикалывается, правда?! Раз-Два сам зачем-то приоткрывает рот, умоляюще сводит брови и, спохватившись, шипит уже с раздражением, стараясь не замечать в собственном голосе ноток паники:       — Только, блядь, попробуй, только, на хуй, подумай ещё раз эту мысль, пидарас, я тебя с говном съем!!!              Красавчик вроде бы сдавленно хрюкает (ну точно — опять его ебанутые приколы, они же, да?!), а может просто показалось, потому что после Раз-Два давится словами из-за едва различимого выдоха:       — Тебя же сейчас все равно можно не спрашивать?       Он почти чувствует пухлые улыбающиеся губы Бобски у самого уха и потрясённо пялится ему куда-то за воротник, на секунду и правда допуская, что никакой это не гейский прикол.       — Мать твою, ты же не поступишь так со мной, дружище? — Он натурально лепечет как дама в беде, но ни хера не может совладать с голосовыми связками. — Ты добрый парень, ты, блядь, мой лучший кореш, и ты, мудло, меня любишь!                    От последнего аргумента Раз-Два сам бы охуел, но сейчас все списывает на экстренную ситуацию.       — А еще я слишком давно тебя хочу, — тихо и вкрадчиво припечатывает Бобски, снова обжигая ухо выдохом, и это уже пизда как страшно!       — Сука! — взвизгивает испуганным котом Раз-Два, обдирает щёку чужой щетиной, мотнув головой, дёргается на стуле, пытаясь вывернуть руки из верёвки, а потом вскидывает взгляд и пялится круглыми как плошки глазами на вытирающего слезы и трясущегося в истерике Красавчика Боба.       Да он ржёт как конь — соображают вскипевшие мозги с задержкой в пару секунд.       — Су-у-у-ка, — потрясённо цедит Раз-Два.       — Видел бы ты свою рожу, — почти срываясь в рыдания гогочет несостоявшийся насильник. — Это надо было снимать на видео!              Фыркающий, захлебывающийся, задорный смех кореша ещё никогда настолько не выбешивал. Все ещё напряжённый из-за невырезанного сердца и несостоявшегося траха Раз-Два спокойно ждёт, пока Бобс насладиться эффектом от своего розыгрыша, и с ледяным спокойствием прикидывает, какую часть лица ему после этого закономернее разбить.       Боб хитро смотрит на него — нашкодивший пацан, не знакомый с угрызениями совести, надувает губы в кривой улыбке — да, они оба понимают, что первый удар будет в челюсть, — присаживается перед ним на колени, хотя мог бы и сзади обойти, берётся за узел на верёвке, а потом удивлённо разглядывает бугор прямо перед собственным лицом.       — Э-э… нравится, когда тебя связывают?       А вот сейчас он точно не разыгрывает приступ внезапно накатившей похоти. У самого Раз-Два из-за его голоса язык прилипает к пересохшему небу. Блядство.       — Ни хера. Оно с перепугу, — выталкивает колкие, шершавые слова и добавляет, стараясь, чтобы не звучало просительно. — Развязывай давай, приколист.       Боб громко сглатывает, всё-таки обходит его, прежде чем развязать, и даже не получает в итоге в морду.       Мямля стреляет в спину двум ебучим ирландским гопникам, решившим обжиться на территории Дикой Шайки и прихлобучить для начала одного из её членов, а после обыскивает тела. Кинувшийся к Раз-Два Боб чуть не спотыкается на ровном месте, оглядывает его, подвешенного за связанные руки на крюк, растерянно усмехается и грызёт ноготь на большом пальце, не прекращая глумливо скалиться:       — Да ты шутишь.       Во взволнованном голосе звучит что-то похожее на восхищение, а успешно подавленные воспоминания о недавнем неловком эпизоде снова играют яркими красками, потому что опять стоит, в этот раз — у Бобски. Точнее не сразу стоит, а встаёт прямо на глазах. Лучше бы, конечно, он в процессе не пялился на натягивающуюся ширинку.       — Отвязывай этот кусок идиота, я пока гляну, что у этих дебилов в загашнике, — смывается в соседнюю комнату Мямля, оставляя их вместе с Бобовским стояком.              Раз-Два хватает сил отчаянно и безрадостно ухмыльнуться и всё-таки поднять взгляд.       — Ты их сам, что ли, на это уговариваешь? — непонимающе наклоняет голову вбок кореш, кусая нервную лыбу.       — На хуй иди. В следующий раз можешь сам вместо меня готовиться к горячей свиданке с паяльником.       Бобски примиряюще поднимает руку, подходит вместе со своим стояком слишком близко для друга-гея. Раз-Два осторожно надеется, что сегодня обойдётся без приколюх на грани фола, а накатывающее совершенно не в тему и по непонятным причинам ответное возбуждение можно победить силой мысли, но чужие лапы опускаются на его задницу. Это похоже на удар под дых — даже если ждёшь, воздух все равно вышибает из легких. Если бы не чёртовы верёвки — дальше была бы пара рефлекторных ударов, быстро и просто, но что он сейчас может сделать? Скорчить свирепую морду, зашипеть, что порвет его на британский флаг, угрожающе и тихо, чтобы Мямля вдруг не услышал и не подъёбывал потом весь вечер?       Раз-Два молча сжимает кулаки, стискивает челюсть, напрягается ещё сильнее всем своим обездвиженным телом, пытается спрятать неподдельный испуг за хмурым осуждающим взглядом. Он сейчас ни хрена не может изменить, а легко улыбающийся Бобски это прекрасно чувствует, считывает с его окаменевшего лица страх, непонимание, отрицание, возбуждение. Хуже просто не придумаешь.       — Сам я тебя связывать не буду, — неторопливо доставая из его заднего кармана складной нож вкрадчиво обещает стоящий к нему вплотную Красавчик Боб, и начинает пилить верёвки.       В его голосе ни тени улыбки, теперь он пугающе серьёзен, а Раз-Два слишком зафиксирован, обездвижен и лишён возможности выбора. Он чувствует, что ещё одно размеренное, управляющее движение у запястий, и в живот Бобу со стороны Раз-Два упрётся то, что никогда и ни за что не должно упираться.       — Не то чтобы очень хотелось, — получается выплюнуть сквозь сжатые зубы.       Пот давно стекает по вискам, ещё с тех пор, как ему пообещали паяльник, но только сейчас он вызывает зуд, нестерпимое желание вытереться рукавом изодранной рубахи. Раз-Два терпит и ждёт, потому что Боб не договорил.       — Ты не понял. Сам я ничего с тобой не сделаю, — он не видит его лица, но чувствует как рядом с его челюстью скупо приоткрываются мягкие губы, когда хриплый голос договаривает. — Но я не железный, ты же понимаешь? Без обид, но боюсь, если ещё раз увижу у тебя такой взгляд — скорее всего, выебу.       Что, блядь, не так с его взглядом, а тем более — с его лучшим другом, который никогда не стал бы нежно мурлыкать ему в ухо подобную хуйню?! Не сдрейфил бы, нет, Бобски самый бесстрашный и отмороженный пидарас на свете, но точно бы никогда не нёс эту пургу. Не стал бы, если бы не был уверен, что Раз-Два нравится этот парализующий недострах, что ему нужно острее почувствовать потерю контроля. Ебучий случай!              Вместо того чтобы свернуть шею Красавчику Бобу, наконец перерезавшему блядскую верёвку, он сжимает его плечи онемевшими руками, чувствует, как тот с готовностью принимает его вес, и понимает, что теперь уже точно спалился. Членом можно гвозди заколачивать, Боб, в бедро которого он случайно упёрся, просто чтобы этот день стал ещё ужаснее, молчит и, как и Раз-Два, не рискует сделать даже нормальный вдох. Хорошо, блядь, можно хоть в глаза друг другу сейчас не смотреть.       — Хорош обжиматься, клоуны, сматываемся, — подгоняет вынырнувший из соседней комнаты Мямля.       Это дикий тупняк, Раз-Два никогда сам не предлагал девочкам подобную туфту. Когда предлагали они — да, соглашался, не на все подряд конечно, он нормальный и гордится тем, что не понимает в чем прикол почувствовать, например, её пальцы, а то и что-то другое в своей жопе, но когда девочке пиздячило в голову, что в неё надо что-то дополнительно засунуть или завязать ей глаза — против не был. Энтузиазма особого это не вызывало, но некоторым подружкам в процессе добавляло огоньку, так что Раз-Два снисходительно не возражал против игрушек и не планировал менять к ним отношение. Так что — ебаный тупняк, и ему дико стрёмно предлагать подобное самому, но, в отличие от Бобски, в этот раз просто забить он уже не может, ему пиздец как надо срочно выяснить, какого ж хера служивший ему всю жизнь верой и правдой член теперь порой так стрёмно глючит. С Лол, пожалуй, можно, она проверенная боевая подруга по родео в кровати, и они чего только не творили. Давно уже не встречались, но вряд ли она слышала про Стеллу, да и отношения у них были совсем не обязательными.       Проглотив гордость и смущение, Раз-Два всё-таки смог скомкано объяснить, чего хочет, и, как и хотел, оказался в итоге прикован к кровати. Лучше бы она, конечно, ему перед этим, а не после, пояснила, что имеет свой взгляд на их нерегулярные встречи, что он — эгоистичный мудозвон, вспоминающий о ней в отсутствии чванливых бухгалтерш, а все остальное время вертящий её на хую, что, как оказалось, её не устраивает, что она — не секс-нянька по вызову, а совокупляться самовлюблённый еблан Раз-Два теперь может сам с собой, так как она оскорблённо удаляется. Короче, Лола съебалась, он растянут наручниками на кровати и уже покрывается холодным потом, помня о собственном везении, потому что дверь она милосердно не закрыла, но не так много людей будут по-хозяйски ломиться в его хату.       — Раз-Два, ты где, блин? — после непонятного грохота в прихожей зовёт до жути знакомый голос.       Находит его, конечно же, Бобски, и стоило бы истерично проржаться, если бы момент был подходящим. Судя по тому, как перекашивают лицо друга по очереди недоумение, секундный упрек (да, Раз-Два себя сам приковал и только его и поджидал, тварь такая!) и сразу после — невесёлая усмешка — момент совсем ни в пизду и для ржача не пригоден.       — Ты издеваешься, — заключает Красавчик Боб, и оправдываться как-то глупо.       Кореш трёт лицо, переводит дыхание и улыбается уже непринуждённо, смотрит внимательно, щурится с искренним весельем:       — Предыстория крутая, да?       Раз-Два, насколько это возможно, пожимает плечами, изображает виноватую морду и недовольно бурчит:       — Эксперимент не удался.       Бобски фыркает, подходит, качая головой, плюхается задом на кровать рядом с одетым в одни труханы Раз-Два — совсем не по-гейски и совсем не стрёмно, хотя мог бы глумиться долго и со вкусом.       — Где ключ, экспериментатор? — криво ухмыляется лучший на свете кореш, и от еле заметной в голосе нежности теплеет в груди.       Теплеет ровно на секунду.       — Она его с собой забрала, — потерянно стонет Раз-Два и слышит в ответ тихое ругательство. — Можешь что-то с этим сделать?       Бобски, деловито прикусив кончик языка, сосредоточенно орудует в замке чудом найденной скрепкой и давит смехуечки, явно угадывая часть истории по кислой морде Раз-Два. Все губы уже изгрыз, поганец педрильный, но так и не задал ни одного неловкого вопроса. И нет, Раз-Два точно не хочет ещё больше неловкости и совсем не раздосадован тем, что Боб в этот раз не нагоняет гомосячей жути, прежде чем его освободить.       — Я подумал, что стоит проверить на всякий случай.       Руки Бобски замирают на его запястье, воздух в комнате сразу становится гуще, а Раз-Два сам хуеет от того, что заговорил об этом.       — Что проверить? — после паузы тихо и беспомощно хрипит кореш чужим голосом.       Абзац. Из-за этого гейского театра одного связанного актера и Бобовской предсказуемой реакции на Раз-Два накатывает не только ебливое тошнотное дежавю, но и что-то неприятно похожее на чувство вины. Знает, что зря, но так и скребёт зачем-то ногтями расчёс, знает, что за разодранную кожу предъявлять претензии можно будет только себе. Ещё — что Бобски, возможно, только делал вид, что не загоняется из-за этого цирка с конями — связываниями и стояками его гетеросексуального друга, которым в последнее время не мешает отсутствие рядом милых дам. А вишенкой на этом ублюдском торте красуется осознание того, что этот зуд сам собой теперь не пройдет.       — Проверить, правда ли мне нравится, когда меня связывают, — с расстановкой поясняет Раз-Два, поворачивает голову и с решительностью смертника встречает ошалевший взгляд друга.       Такими глазами надо смотреть на завсегдатаев бара, предлагая купить только что честно спиздженную шубу из шкуры неустановленного зверя, а приоткрытым чувственным ртом — заманивать девочек и пидарасов, падких на мальчиков-красавчиков. Короче, Бобски предсказуемо не помогает остановить творящийся пиздец. Не то чтобы на него теперь в этом плане было много надежды.       Раз-Два даёт другу пару секунд на то, чтобы немного подобрать челюсть, непонимающе пошарить по его обречённой морде глазами и наконец осознать, насколько все запущено.       Красавчик Боб понимает его правильно.       — И как оно? Заводит? — явно не специально, но, мать его, почти мурлычет лениво-равнодушным тоном кореш (как только, блядь, всё-таки у него это так здорово получается?!) и демонстративно переводит взгляд на пах Раз-Два.       Ебаный насос, но результатами исследований вряд ли получится кого-то утешить: когда Лол ещё не переключилась в режим суки, а игриво пристёгивала — у него заинтересованно привстал, пока валялся и материл ни в чем не повинный потолок — огорчённо и предсказуемо упал и не поднимался, а сейчас эта падла под взглядом лучшего друга ритмично качает кровь, крепнет, пока ещё не устроила себе в трусах уютную палатку, но тягучее возбуждение неумолимо накатывает нарастающими по силе импульсами, подавить которые уже не получится. Боб сипло выдыхает, бросает на временно поехавшего крышей друга вороватый взгляд и осторожно накрывает бугор ладонью.       Прикосновение ошпаривает, Раз-Два невольно дёргается на кровати, кольца наручников ограничивают движение и вынуждают замереть, натянув цепочки — так, чтобы не переставать чувствовать полное отсутствие выбора. Член-предатель немедленно переходит в полную боевую готовность, встаёт под теплой рукой. Боб давится воздухом, просит взглядом согласия. Раз-Два мелко подрагивает, напряжённый и обездвиженный. Сейчас он точно вправе не принимать никаких решений.              Бобски облизывает пересохшие губы и, так и не получив ни зелёного света, ни отказа, медленно забирается ладонью под резинку трусов, продолжая удерживать его взгляд. Крепко сжимает член у основания, делает пару быстрых, почти грубых движений по всей длине — не заигрывает, предупреждает, обозначает серьезность намерений и, наверное, думает, что даёт последний шанс отступить, но, чёрт знает почему, Раз-Два сейчас важнее цепкое, ограничивающее свободу прикосновение. Красавчик Боб улавливает в его взгляде что-то важное, сглатывает загустевшую слюну и продолжает двигать рукой — уверенно, властно, толкая к самому краю. Раз-Два выгибается к нему, рвано дышит и по-прежнему может не брать на себя никакой ответственности за происходящее.       Трусы сбиваются, сползают, начинают мешать, Боб раздражённо стягивает их свободной рукой, не прекращая дрочить. Теперь абстрагироваться сложнее, не получается игнорировать собственную покрасневшую головку, на которую крупные, грубые, совсем не похожие на женские пальцы ритмично натягивают кожу, чтобы сразу после стащить её вниз. Ещё сложнее в процессе сдерживать жалобный скулеж.       — Где смазка? — обжигает требовательным тоном.       Бобски почему-то уверен, что гонять лысого насухую Раз-Два не любитель, а ещё откуда-то знает, как именно сейчас надо говорить с другом. Это пугает, парализует, вызывает желание подчиниться, а потом, наверное, с разбега убиться об стену.       — Шкаф. Слева. Нижний ящик, — послушно рубит слова на ответ совершенно деревянный голос.       Раз-Два чувствует себя механизмом, все решения принимает успешно маскирующий свое волнение Бобски, он поступит так, как сочтёт нужным.       Рука между ног оказывается неожиданностью, попытка уйти от прикосновения снова напоминает о наручниках и ограничении свободы, приходится с хрипящими стонами принимать и сухую дрочку, и скользкие пальцы в заднице. Трахает его Боб тоже без лишних соплей — не грубо, но явно стараясь скорее достичь цели. Как только он привыкает к двум пальцам — его тут же начинают растягивать тремя, все толчки внутрь приходятся на одно конкретное место. Раз-Два беззвучно стонет, распятый пальцами двух рук и прохладным металлом на запястьях, толкается вверх, в кулак Красавчика Боба, но тот сдерживает его следующее движение. Хочется вопить от досады, потому что вот уже почти, но по-прежнему всё решает только один человек.       Пальцы последний раз толкаются внутрь, выскальзывают из непривычно чувствительной задницы, горячая ладонь выпускает его гудящий от напряжения, налившийся кровью член, и сейчас испуг не будоражит, а обжигает холодной паникой. Кореш же теперь не забьёт, даст кончить?! Если нет — Раз-Два, скорее всего, просто свихнется!       Бобски не забивает, а быстро скидывает на пол шмотки, забирается на кровать, бросает рядом гандон и пытается шире раздвинуть его ноги. Вот уж хуй!!!       Раз-Два как будто резко протрезвел, успел осознать только самое главное. Он вскидывается как от хорошего удара по яйцам, рвётся и выворачивается уже на полном серьёзе, потому что, хер с ними, с пальцами, и правда неплохо, ебучие игры со связываниями ему всё-таки зашли, дрочка от лучшего друга-говномеса по ощущениям тоже намного приятней, чем на слух, но это ни хуя не значит, что он не против, чтобы кореш теперь запихивал в него свой агрегат!       Он пинается молча и ожесточённо, но блядский Боб не хочет получать локтем или лбом в морду, нагло пользуется заведомым преимуществом, вжимает плечи Раз-Два в подушки цепкими пальцами, а его самого — в матрас всем своим весом, улёгшись сверху, почти полностью лишая движения, и это уже абзац окончательный, потому что где-то в воспалённой башке щелкает ебучий переключатель, моментально возвращая его в состояние «хочу ебаться, похер как». Ещё блядский Бобски явно этот щелчок слышит, потому что держит все также крепко, но снова взволнованно вглядывается в его лицо, замерев и наклонившись достаточно близко, чтобы обжигать губы горячим, неровным дыханием. Снова ждёт, хотя у самого, наверное, скоро яйца лопнут, и была бы у Раз-Два хотя бы половина его выдержки, всё бы кончилось хорошо.       Он раздвигает ноги, Красавчик сдавленно охает, потрясённо распахивает глаза и вжимается теснее — удержать и почувствовать. Обмениваются рваными выдохами, и обоих перетряхивает, когда горячая головка начинает растягивать Раз-Два. Бобс нежной пиявкой присасывается к шее и толкается внутрь, Раз-Два чужим голосом выстанывает какое-то проклятье, впускает в себя тянущую боль, горячий член и, похоже, немного этого влюбленного Бобовского помешательства. По-другому не получается объяснить себе неправильный, нелогичный кайф от того, что он не только не может двинуться толком, но и никак не может помешать лучшему другу его сейчас всласть выебать.       Бобски хрипло стонет в самое ухо, въезжает до конца немного резко. Идеально, с ужасом понимает Раз-Два, и уже ждёт следующего рывка, потому что, как оказалось, это замечательно отключает мозги, и именно это ему сейчас нужнее всего. Движения бедер кореша становятся размашистыми, сам он продолжает прижиматься, держать, кусать с поцелуями шею, член Раз-Два скользит между их животами по общему поту. У Красавчика Боба бритый лобок и толстый хер, и ни то, ни другое он не должен был никогда узнавать о лучшем друге. Ещё было бы прекрасно обойтись без информации о том, что гейский секс не так плох, даже когда ты снизу. Кончая, Раз-Два чувствует внутри теплую пульсацию и мстительно сжимает зубами покрасневшее ухо Бобски, так и не натянувшего ебучий гандон.       — Ну вот и хули теперь делать?!       — Я могу в следующий раз тебя не развязывать, а оставить у себя в сексуальном рабстве. Твоя совесть будет чиста, — без особой надежды в голосе предлагает Красавчик Боб.        Раз-Два даже обдумывает эту хуйню пару секунд.        — Говно идея, — заключает он, а потом всё-таки решается. — Если! Только ЕСЛИ меня опять переклинит, я сам всучу тебе ебучую верёвку или наручники.       Взгляд Бобски вспыхивает искренней детской надеждой, мягкие губы растягивает счастливая, совершенно, блядь, влюблённая лыба, и становится погано от мысли, что вряд ли ему такому теперь получится отказать.