Падал тёплый снег, струился сладкий газ

Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе, и к другим. Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»

      — Лайт-кун, жди здесь.       L было несложно держать себя в руках и вести себя так, как привык, потому что только такое обращение Лайт со временем и стал понимать. Необходимость ставить на обычных просьбах дополнительный акцент в очередной раз подтверждала всю серьёзность его болезни и играла ему на руку.       Лайт отреагировал моментально и встал полубоком к холодным перилам набережной, почти спокойно, не раскачиваясь из стороны в сторону и не издавая никаких звуков. Не унималась только мелкая дрожь в пальцах, державших палочку от мороженого. L всегда принимал правильные решения, но сейчас сетовал на свою неосмотрительность. Следовало ожидать, что Лайт начнёт размахивать мороженым туда-сюда, и в итоге белёсое лакомство вперемешку с шоколадными крошками окажется на тротуаре.       — Лайт-кун, всё хорошо. Всё в порядке. Жди здесь, я скоро вернусь.       Лайт кивнул, с промелькнувшим подобием улыбки, ехидной, торжествующей, насмехающейся, и L против воли вздрогнул. Лишь в такие моменты он вспоминал, что болезнь Ягами — часть бьющего все рекорды по хитроумности и подлости плана. Поверь L ему хоть на минуту, и свои цепкие пальцы Лайт, не стесняясь, запустил бы ему в разум и в конце концов заставил бы поверить в своё слабоумие.       «Слабоумие» и «Лайт» рядом звучали странно, даже нелепо. L, закусив кончик большого пальца, быстро перебрал в голове другие варианты, в которых эти слова не стояли в одном предложении. Всё свелось только к более-менее нейтральному «Он болен», и L вздохнул. Болен, как же. Скорее, одержим жаждой карать преступников и начнёт делать это снова, как только представится возможность.       Всё, что сейчас делал Лайт — фокус, вполне успешная попытка притвориться ничего не понимающим и безнадёжно больным. Притворство настолько прочно въелось в его сознание, что на улице он стал ежесекундно вздрагивать и мог словить приступ паники от любого резкого движения.       Не было ни холодно, ни прохладно, ни тепло. Падающие с неба снежинки вились в воздухе, уже начинали укрывать мостовую мягким молочным покрывалом и с ног до головы облепливали фигуры людей. Они не чувствовались на куртке, брюках или ботинках, только на ладонях, спрятанных под толстыми кожаными перчатками. И запах… исходивший от снежинок одуряющий аромат бил в лицо, тёплый, удушливый, сладковатый, похожий на газ, от которого всё внутри скручивалось-раскручивалось в невыразимом волнении. Пожалуй, только оно помешало L попытаться вспомнить, на какой же газ похож этот запах.       Он неспешным широким шагом пересёк набережную, на мгновение скрылся в молчаливой, глухой ко всему толпе, и под лязг разъезжающихся автоматических дверей попал в супермаркет. Приторный запах исчез, стоило скинуть с головы капюшон и старательно обтряхнуть снежинки с лица, перчаток и обуви. Потопав ногами, L обвёл рассеянным взглядом полки с продуктами и направился к холодильнику. Прошлое мороженое он покупал в другом магазине, в этом никогда не был, но уже знал, где найти желаемое.       Очередь продвигалась медленно, со скрипом и в каком-то меланхоличном молчании. Как будто всех успокаивал мерный писк кассового аппарата. Как будто все эти люди тоже бежали от вывода, к которому сами приходили снова и снова. На косой взгляд впереди стоящей женщины с доверху набитой крупами корзиной L ответил тяжёлым и мрачным исподлобья. В нём вовсе не была заложена природой злость или потребность выпустить пар… до недавнего времени.       Пропикивая мороженое, продавец неодобрительно смотрела на него блестящими водянистыми глазами из-под нависших век, но ничего не говорила. L переступил с ноги на ногу, прикладывая карту и с трудом удерживаясь от свойственного себе согнутого положения. Вынужденно находясь в обществе и вынужденно контактируя с людьми, он не мог не хотеть слиться с окружением, пусть это и означало потерю работоспособности.       Тут-то и заключалась главная проблема — как бы L не изворачивался, он не был нормальным человеком в привычном понимании этого слова. Отнюдь не из-за интеллекта. Умница-Лайт, не отступавший в этом плане ни на шаг, имел заурядную внешность и изюминку лишь в харизме. L же был фриком — согнутым в три погибели, способным не спать трое суток подряд и с глубокими тёмными кругами под глазами. Обладал весьма специфичной внешностью, взять хотя бы анемичное сложение или густые, вечно грязные волосы.       Из-за Лайта L лишился одной из своих главных странностей — начал носить обувь. Сначала это было неприятно, непривычно, в какой-то степени больно, но вскоре вынужденная необходимость превратилась почти что в привычку. Дома L ходил всегда босиком, несмотря на отсутствие отопления в ранний зимний период.       Расплатившись, L загрёб к себе мороженое двумя пальцами и удалился из супермаркета под колючие, осуждающие взгляды очереди, бьющие в спину. Малодушные мысли о том, что лучше бы Кира продолжал убивать и всё было по-прежнему, назойливо вертелись в голове. L даже не попытался их отогнать. Знал, что это бесполезно.       Сейчас он не помнил, что испытал, когда обрушилась тщательно выстроенная им цепочка, единственный мост, соединяющий Ягами Лайта и Киру. L думал, Лайт передал свои способности новому Кире; смог выйти на Йоцубу, но в самый разгар расследования проклятый новый Кира исчез. Просто испарился, не оставив после себя ничего мало-мальски ценного как для врагов, так и для сторонников. L не был готов сдаться просто так, будучи уверенным, что Кира просто подстраховался, и, выпусти он Лайта из-под наблюдения, всё начнётся опять.       Серийные убийства преступников, которые каждое мгновение грозили превратиться в серийные убийства обычных людей. Кира показал, он не гнушается человеческой жизнью. L не нужно было повторять дважды.       Совместно с Ватари он принял, кажется, самое сложное в своей жизни решение — сбросил маску анонимности, снял квартиру в паре кварталов от дома семьи Ягами и поселился там с Лайтом. Они вместе ходили в университет; приходя домой, играли в шахматы, предлагали друг другу задачи на логику, дрались, теоретизировали на тему Киры — словом, делали всё, чтобы не зачахнуть от скуки. Эта перманентная тоска преследовала их всю жизнь, Кира здесь был даже не при чём, и всё же благодаря ему оба чувствовали себя неуютно и кляли судьбу.       Особенно тогда, когда ощущали опасный жар в области сердца и распирающее чувство чего-то — не то безысходности, не то счастья от нахождения друг с другом.       Их совместную жизнь можно было назвать идиллией (боже упаси, не супружеской пары), до тех самых пор, пока не произошло это. Тогда L понял, насколько опасно доверять Лайту, озлился на всех, в первую очередь, на себя, но сделать ничего не смог и с опущенными от бессилия руками наблюдал за тем, как план Киры, который он по несвойственной себе наивности не смог предугадать, теперь приходил в действие.       Вручив Лайту новую порцию мороженого, L чуть ли не до хруста сжал его трясущиеся пальцы, и, аккуратно обхватив за плечи, повёл к ближайшей скамье. Лайт, словно издеваясь над ним, со спотыкающегося шага перешёл на пружинящий и радостно замычал сквозь плотно сомкнутые губы какую-то песенку, незнакомую L и бессмысленную в отношении как ритма, так и смысла. Его глаза, светло-карие с красноватым отливом, бешено передвигались туда-сюда, с предмета на предмет, и не моргали, губы кривились в тонкую, недобрую ниточку. Даже обычно безучастные ко всему прохожие поворачивали голову вполоборота и непонимающе, с толикой брезгливости, окидывали взглядом прилично одетого, вполне красивого молодого парня с идиотским выражением лица, которое то и дело подёргивали нервные судороги.       L ни разу не испытывал стеснения или неудобства перед этой толпой. Может, потому, что ему всегда было плевать на мнение серой массы, может быть, потому, что он привык к такому восприятию своего чудаческого вида, а, может, просто злорадствовал, для подобных взглядов теперь имея компанию.       Со скамьи панорама реки открывалась во всём своём великолепии, состоявшем из недосказанности. Резные перила перекрывали обзор на бескрайнюю ширь колеблющейся голубоватой дымки с почти белым, матовым небом. Смотря на ёрзающего и неестественно выворачивающего суставы Лайта, L думал, что готов и дальше нести эту ношу. Он думал так и раньше, но иногда помышлял прибегнуть к совету Ватари и плюнуть на это дело, а сейчас понял — было безумно жаль потраченные впустую три года. Так что уж, пожалуй, резонансное дело Киры L доведёт до конца, пускай это будет стоить ему жизни или бездарно этой жизни потраченной.       L растерял сноровку и чуть ли не половину навыков, однако не сумел не заметить нависшую над ним тень. Серые, ничего не выражающие глаза, обрамлённые короткими чёрными ресницами, тщательно проморгались. От снежинок или от подступивших слёз, L предпочёл не думать.       — Рьюзаки, — Мисора присела рядом, хлопнула себя по коленям и, забравшись в карман вспузырившихся джинсов, достала оттуда маленькую синюю флэшку. — Лезу не в своё дело, прости, но…       — Ничего страшного, Мисора-сан, — с подчёркнутой любезностью ответил L, вопреки своим слабым надеждам уже зная, что будет дальше.       — Но это правда. Ты не хочешь верить, и всё же нужно это сделать, понимаешь? Я не хочу идти против тебя, Рьюзаки, L, но… но то, что ты делаешь, это полный абсурд. Я более чем уверена, что опоздала, если ты изменился настолько сильно. Не веришь фактам… очень странно. Рьюзаки, я хочу помочь.       — Ватари?..       — Рьюзаки, Ватари разбирается в медицине ничуть не хуже, чем ты в расследованиях. Понимаю, ты привык ставить людей ниже себя. Тем не менее, есть медицинское заключение, заключения от него, от других врачей, я всё тщательно изучила и скопировала сюда, — едва заметный кивок подбородком на флэшку. — Независимых экспертиз тьма-тьмущая. Рьюзаки, Кира убил Рея, моего Рея, я бы разорвала его голыми руками. А Лайт… Лайт не-ви-но-вен.       — Лайт-кун Кира, — заученное предложение слетело с губ почти автоматически.       — Даже если и так. У Киры острый ум, он превосходно блефует. Ты считаешь, что это именно блеф, и в чём-то я согласна, он тот ещё мистификатор. Но если ты не помнишь, взгляни ещё раз на снимки мозга Киры, Лайта, без разницы! Это невозможно симулировать.       — Абсурд, — L угрюмо мотнул головой. — Где, говоришь, ты взяла материалы?       — Ватари и другие врачи любезно предоставили мне нужную информацию. Если захочешь, пройдёмся, я покажу тебе оригиналы.       — Ничего не изменит, — механическим, безжизненным голосом заметил L. — Процент того, что Лайт-кун Кира, был слишком высок. Сейчас, когда Кира пропал, о процентах, разумеется, не может быть и речи, но они были. Были. Я более чем уверен, что это именно он убил Пенбера, руководил Аманэ и передал свои силы кому-то из группы Йоцуба. Единственное, чего не понимаю — почему тот, новый Кира, пропал так внезапно. Но это ещё одна причина не выпускать Лайт-куна из-под моего надзора. Он симулирует, симулирует, и я докажу это. Слишком удобно становиться умственно отсталым, становиться медленно, именно тогда, когда находишься под подозрением.       — Да как!.. — Мисора никогда не позволяла эмоциям брать над собой контроль, и всё же на этот раз бушующий внутри ураган оказался сильнее. Она вскочила со скамьи, растрёпанная, с полыхающими от гнева глазами. — L, снимки!       — Да ты посмотри, что он делает! — не выдержал вслед за ней L. Дал волю накопившейся за долгие три года злости и разочарованию, начав исступлённо тыкать пальцем в Лайта, на лице которого, как нарочно, воцарилось подобие гаденькой усмешки.       Повисла тишина. Мисора раздосадованно вздохнула, с ожесточением сунула руки в карманы кожанки и развернулась, не намеренная продолжать разговор. Спустя два шага всё-таки повернулась обратно и с щелчком подкинула флэшку в сторону скамьи. Было видно, она с трудом сдержалась, чтобы не вложить в этот бросок всю свою мощь.       L мог поймать флэшку, но вместо этого то ли затормозил, то ли выждал для чего-то секунду, и только потом потянулся за сверкнувшей в воздухе синевой. Флэшка ловко ушла от его исхудавших пальцев и с глухим стуком упала на плитку тротуара. Не поднимаясь со скамьи, L нагнулся вперёд и дотянулся до неё, держа голову под почти неестественным углом и в упор глядя на Мисору.       Пристально, прожигающе, озлобленно.       Больше не глядя на него, Мисора хмыкнула и растворилась в толпе.       Вернувшись домой, L переодел Лайта, накормил его и уложил спать, а сам уселся на краешке ванной с портативным ноутбуком и флэшкой в нём. Безусловно, он был гением, разбирался в медицине, однако, чтобы в полной мере понять прочитанное, пришлось около часа сидеть в интернете и игнорировать потрескивающую лампочку, давно грозившуюся перегореть. Яркий свет монитора резал глаза. L упорно тёр их кулаком, в конце-концов отдал должное именно заключению Ватари, отпихнул ноутбук ногой под ванну и отрубился прямо на кафельном полу, не успев дойти до кровати.       Проснулся L от мычащих радостных восклицаний из спальни. Нехотя поднявшись с пола, он проверил Лайта, отобрал у него светильник, который тот крутил в руке, и протопал на кухню, всё ещё не в состоянии продрать глаза. Чизкейки на завтрак немного взбодрили тело, заодно прояснив и рассудок.       L было необходимо повидаться с Ватари. Чёрная благодарность — так платить человеку, устроившему его детство, но ежедневно выслушивать упрёки по поводу Лайта L не мог, поэтому прекратил с Ватари личные контакты и созванивался только в чрезвычайных случаях. Сейчас же, твёрдо решив раз и навсегда поставить точки над и, L, недолго думая, позвонил Мисе и попросил её посидеть с Лайтом пару часов, пока его не будет.       Этот навык играючи создавать людям проблемы L приобрёл с самого начала детективной карьеры, и избавляться от него он не спешил. Что, в общем-то, было не нужно, потому что Миса появилась спустя полчаса после звонка, окинула его жалостливым взглядом и ушла вглубь квартиры.       За три года Ватари изменился не так сильно, как L себе представлял. То ли без своего воспитанника он нашёл время на себя самого, то ли что-то ещё, но морщин у него прибавилось самую каплю, чёрный пиджак сменился на твидовый костюм-тройку, а седина стала чуть более внушительной и солидной.       Ватари перелистывал сшитые между собой медицинские заключения, подслеповато щурясь. L вдруг стало интересно, до какой степени дойдёт его желание донести правду. Или он всё же поймёт, что L вырос, и решать, что ему делать, будет сам?       — Здравствуй, L, — Ватари тяжёло вздохнул и повернулся на звук входящих шагов. Стул под ним жалобно и отрывисто проскрипел. — Давно не виделись.       — И правда, — безучастно согласился L, останавливаясь в дверях. Он не хотел лишний раз задерживаться там, где его не понимают и не поддерживают.       — Вот заключения, — Ватари обвёл рукой хаотично разбросанные на столе бумаги и вжал в переносицу мостик очков. — Мне тяжело это признавать, и тем не менее, вот истина. Если не веришь и думаешь, что Ягами мог фальсифицировать результаты заключений, мы можем сделать снимки его мозга ещё раз. В твоём присутствии. Ты же не думаешь, что он…       — Что он может сломать больничную аппаратуру, несмотря на то, что это почти невозможно? — L нервно улыбнулся. — Маловероятно, согласен. Но он Кира, что-нибудь предпримет. Именно так поступил бы я сам.       L добрёл до квартиры, с трудом волоча ноги, как будто на шею повесили тяжёлый чугунный крест. Он действительно нёс крест, до сих пор не понимая, свой, чужой или разделённый с кем-то на пару. Если Ватари прав, и Лайт действительно теряет разум, то это слишком жестокая пытка для него. Как для невиновного, так и для Киры. Впрочем, будь Лайт Кирой, провернувшим подобное, одним эшафотом он бы не отделался. L ведь больше не работал детективом, он посвятил Лайту свою жизнь… и иногда ловил себя на мысли, что, может быть, не желает признавать его болезнь совсем по другой причине.       Причине привязанности.       Миса бережно ухаживала за Лайтом, кормила с ложечки и тщательно протирала его лицо влажными салфетками. L невозмутимо оглядел её кожаный корсет, короткую алую юбку в клетку и просторную чёрную рубашку с расстегнувшимися в некоторых местах пуговицами, дождался, пока она закончит свои процедуры, и холодно указал на дверь.       Как давно он стал так относиться к людям?..       Когда Миса ушла, L с грохотом опрокинул маленький столик, навис над Лайтом и тронул его раскрасневшиеся после горячей еды щёки. Лайт глумливо захихикал, растягивая улыбку до ушей. L буквально вцепился своими глазами в его, словно таким образом пытался вывернуть душу наизнанку и заставить её открыть самые потаённые свои уголки. Он был так вымотан, что, наверное, принял бы подлинность этой проклятой болезни, только бы она имела достаточно убедительные доказательства для его помутившегося рассудка.       Тело знобило, плечи тряслись. Голову насквозь прошивала боль, как от удара ледорубом. Но L произнёс Лайту в лицо пугающе безразличным голосом:       — Где же тут логика? Лайт-кун, скажи мне.       Логика была смыслом жизни для детектива-затворника, который кроме неё, в принципе, ничего не имел — для раскрытия преступлений нужна была она, для повседневной жизни и ментальных спаррингов тоже. L везде искал логику, упорно, в поте лица, даже в самых бредовых суждениях, — а где сейчас эта хвалёная логика, которая раньше помогала в любой ситуации? Почему он не может сделать логичный вывод? Почему…       Нет, сделать логичный вывод L ещё был способен. Его нужно было строить на фактах. Единственными более-менее доказанными являлись медицинские заключения и отчаянные попытки вразумить от Ватари, Мисоры и многих других. Все они сводились к одному и тому же.       Ягами Лайт, подозреваемый по делу Киры, единственный, подходящий на эту роль, четырнадцатого октября в сырой дождливый день поскользнулся на парапете набережной и упал. Затылком назад. «Бедный мальчик, вся жизнь под откос», — слёзно восклицали знакомые. «Чистая случайность», — разводили руками Мисора и остальные члены следственной группы. Но «Лайт» и «случайность» были пустыми словами для того, кто привык к связке «Кира» и «план».       L отошёл от Лайта, всё глубже и глубже увязая в каком-то тумане. Не рассчитав движение, вписался в стену и сполз по ней на неприкрытый ковром пол, в немом отчаянии закрывая руками лицо. Когда-то он думал, что его образ составляют лишь расчётливость, холодный ум и полное отсутствие эмоций. Теперь понял — это был именно образ. Образ детектива мирового масштаба, литера, бездушная машина, творящая правосудие с экранов. Настоящий L, как бы он не хотел казаться не-человеком, в глубине души был как раз им.       L отнял от лица руки и посмотрел на них. Кире преклонялись, Киру обожествляли, но всё-таки в официальных кругах он был закреплён как убийца и плохой человек. А будет ли когда-нибудь кто-то, уполномоченный назвать плохим его, L, который позволил погибнуть агентам ФБР, который всегда ставил на карту всё, невзирая на риск и последствия? L до сих пор помнил истошно рыдающую девочку, умоляющую не раскрывать правду об её отце, L до сих пор помнил имена тех, кого собственноручно отправил на эшафот — бесконечные имена-имена-имена, буквы, теперь угрожающе нависшие над ним, словно хищная птица с распростёртыми крыльями.       И тогда L признался себе, что Ягами Лайт ему дорог. Был, есть и будет. Это жгучее, разъедающее чувство нельзя было назвать любовью: скорее, слишком болезненная привязанность, раздирающая и сердце, и разум, и всё же…       L признался себе, что Лайт-кун дорог ему, пускай он — Кира. Только тогда он сжал руки в кулаки, почувствовав облегчение и растекающуюся по венам силу. Ответ на вопрос был найден. Если бы L осознал реальность болезни Лайта, он всё равно бы его не оставил и не вернулся к прежним делам.       Несмотря на открывшуюся истину, подъём с пола дался с трудом. Морщась от истеричной трели дверного звонка, L впотьмах добрёл до прихожей и, даже не удосужившись взглянуть в глазок, распахнул дверь.       — Рьюзаки, послушай, — Миса успела сменить юбку с корсетом на строгие чёрные брюки и укороченную драповую кофточку и накручивала на палец удлинённую платиновую прядь, — я терпеть не могу Наоми, но она права! Я люблю Лайта больше, чем можешь себе представить! Но это… Это уже не Лайт, Рьюзаки. И уж тем более не Кира.       — Аманэ-сан, чего ты хочешь? — L вымученно улыбнулся.       — Я хочу, чтобы ты вернулся к работе, мистер великий детектив! — Миса, не стесняясь разделяющего их порога, обвиняюще ткнула его пальцем в грудь и добавила чуть тише: — Ему нужно в лечебницу. Или, если хочешь, я могу с ним сидеть, но ты должен понять, он уже не человек. А ты… Ты L, ты гений, чёрт бы тебя побрал! И ты должен помогать тем людям, которым ещё можно помочь, слышишь?!       — Ошибочное утверждение. Я на восемьдесят процентов уверен, что полиция стабилизирует уровень преступности. Ну, а нераскрытые дела… Они были всегда, если ты не в курсе.       — Восемьдесят процентов? А оставшиеся двадцать ты куда дел?! — Миса яростно зажестикулировала руками. — Кроме тебя никто не справится с этим, Рьюзаки! Для тебя что, на Кире свет клином сошёлся? Да твои Ватари и Наоми с ног сбились, раз постоянно дёргают меня — меня! — с модных показов для помощи в расследованиях! Кадров не хватает! L, ты не можешь просто так похоронить свою чёртову гениальность здесь!       «Вот как ты любишь Лайт-куна», — L с многозначительной усмешкой покачал головой.       — Слушай, Аманэ-сан, — сохраняя нейтрально-вежливый тон, он наклонился вперёд и неожиданно дёрнул Мису за прядку. Та взвизгнула от боли и вскинула на него ошарашенный взгляд. — Я не уйду от Лайт-куна. Даже если он не Кира. Можешь так и передать Ватари с Мисорой.       — Но…       — На худой конец, даю разрешение задействовать MNM, — веско припечатал L. — Надеюсь, когда вы сработаетесь с ними, забудете нас с Лайт-куном как страшный сон. Всего хорошего.       Дверь захлопнулась с мерзким лязганьем, не дав Мисе вставить ни слова, и ещё долго напряжённо вибрировала, передавая своё беспокойство бугристым безмолвным стенам.