Птица в клетке

      Суккуб всегда любила коллекционировать.       Собирать сияющие на солнце камушки, чтобы потом спрятать их от матери в коробке под кроватью, засушивать меж страниц любимых сказок и старых учебников красивые красно-оранжевые с жёлтым листья вместе с весенними цветами из поля, куда она втайне сбегала с (не)сестрой, пока не видели нянечки, дорогие куклы в кружевных нарядах с блестящими кудрями. Не хватало одной единственной, яро желаемой белокурой для удовлетворения детской жадности, но это ничего. Коллекционеры умеют выжидать.       Она нежно проводит рукой по тёплой щеке её нового приобретения и в мыслях признаёт, что это лучшее, что когда-либо попадало в её коллекцию. Золотое сечение был прекрасен — от блондинистой макушки в белом берете и до кончиков окутанных золотом пальцев, творящих настоящие чудеса. Ох, он был не рад своему заточению, хмуро глядел и отдергивал гордо поднятую голову, не желая признавать себя чьим-то трофеем, но такова печальная его участь: сгнить птицей в неволе для услады глаз и жадности демоницы.       Суккуб это забавляет.       Ей нравится с издёвкой в глазах растягивать губы в милой, сочувствующей улыбке, от которой разит фальшью и превосходством, намеренно подъезжая как можно ближе к клетке, чтобы чувствовать его гнев и отчаяние, сдерживаемые последними каплями достоинства. Смешон и величественен. Очарователен.       Чарующ.       — Надолго я тут? — голос звучит хрипло, после долгого молчания и не передать, какое удовольствие испытала Суккуб, чуя в нём слабость. Неспешно она подъезжает поближе к золотой клетке — он не сходит с места, цепляясь пальцами здоровой руки за прутья, — нарочито медленно проведя рукой по холодному металлу, размещает свою ладонь рядом с его. Демоница с упоением наблюдала, как смотрящие сверху вниз голубые глаза покрываются коркой льда приглушённой ненависти.       — Навсегда, — голос приторный, лживо дружелюбный, она тянет привычную улыбку и издевательски щурит чёрные глаза. — Тебе стоило бежать как можно дальше ещё после выставки, где ты имел глупость раскрыть себя. Бедный-бедный Эдгар... — в игровом жесте Суккуб отнимает руку от решетки и накрывает чужую, которую тут же с отвращением вырывают, и прикрывает второй ладонью улыбку. — Пойман и продан словно певчая птичка, чтобы просуществовать остаток дней в неволе... или... — повисшая на секунду тишина выбивает из него дух и надламывает кости, — быть выброшенным как надоевшая игрушка.       Ему хочется кричать.       Но всё, что он может ответить, это:       — Я не позволял называть себя по имени.       Она заливается звонким смехом, таким, словно ничего смешнее в жизни не слышала, и, успокоившись с лёгкой улыбкой и удовлетворением в глазах, уезжает прочь, оставив его возражение без ответа.       Он до побеления сжимает кулаки. - - -       — Надеюсь, тебе понравился мой подарок.       Золотое Сечение угрюмо хмыкает и продолжает водить карандашом по бумаге, галантно предоставленной ему вместе с другими художественными принадлежностями слугой Суккуба.       — Решила заодно и на моих картинах нажиться? — не то чтобы он тут особо разрисуется, помещение едва ли проветривается, так что вскрывать тюбики любимой масляной краски чревато последствиями — к счастью, слуга додумался принести и сангину, пусть Валден и не любил её столь же сильно, но хотя бы сможет рисовать что-то помимо набросков.       — Ни одна картина не перевесит твою ценность, — на попытку подколоть она лишь снисходительно улыбается и заправляет за ухо свисающую прядь светлых волос. — Ты обошёлся мне в весьма крупную сумму, если это тебе польстит, а какие были торги!... — Демоница многозначительно молчит и прикрывает лукавую улыбку, наблюдая как лицо Сечения всё больше мрачнеет. — Но, к твоему счастью, победила я.       — К моему «счастью»? — художник кривит лицо и смотрит прямо в глаза Суккуб. Конечно, быть лелеемой птицей в буквально золотой клетке не худшая участь из возможных, он сам это понимает. Он прекрасно знает свою незавидную участь, доберись до него Уроборос с Электролизом или кто-либо другой, жадный до денег и власти. Но, — В неволе нет счастья. Быть куклой в чужой коллекции – омерзительно.       — Разве? — она хмыкает и поигрывает серебряными ножницами в руках, странно туманно улыбаясь после последней фразы. — Разве быть самой красивой и обожаемой куклой в коллекции — не почётно?       — Это унизительно.       Между ними повисает тишина, нарушаемая лишь скребущим о бумагу карандашом. Первым её, спустя время, прерывает художник, отложив наброски и встав с кровати. Он мнётся, будто не зная, стоит ли вообще открывать рот, но всё же решается заговорить вновь.       — Можешь присылать ко мне Джека почаще, с ним хотя бы поговорить по-человечески можно.       Впервые за проведённое тут время он видит Суккуб искренне удивлённой.       — О? И о чём же ваши беседы? — она, быть честной, не ожидала подобных слов, но её радует, что он начинает привыкать и адаптироваться к своей клетке.       Возможно приручить его получится даже раньше чем она ожидала.       — В основном, он расспрашивает обо мне: кто был моим наставником, любимую школу искусств, любимые техники и в этом духе. Часто разглагольствует о себе, тот ещё нарцисс на самом деле, — то, что слуга так же любил поддразнивать его новостями о том, что творится снаружи в обществе алхимиков после его исчезновения, Эдгар решил опустить.       — Вот как? Мне даже немного ревниво, я ведь тоже весьма приятная собеседница, — он насмешливо окидывает её взглядом и подходит ближе к золотым прутьям, вставая прямо напротив Галатеи.       — Я бы так не сказал.       Девушка в коляске хихикает, прикрыв рот рукой, и подъезжает поближе, останавливаясь близко-близко к клетке, ловя глазами каждое движение Золотого сечения.       — Весьма зря, моя семья на протяжении всего своего долгого существования была связана с искусством, так что я весьма эрудированна во всех областях этой темы.       Он смотрит в её глаза и видит там лишь бездну и маниакальное блеск от желания обладать. Его мутит, и он хватается за прутья, чтоб не дать себе пошатнуться, жадный взгляд напротив не даёт сделать и шагу назад.       Тихая борьба, в которой он проиграл.       — Доброй ночи, мистер Валден.       Он глушит крики подушкой. - - -       — Ты чувствуешь что-либо своей рукой?       Он вздрагивает и оборачивается, натыкаясь на изучающий взгляд чёрных глаз, считывающих каждую мелькнувшую у него на лице эмоцию и неловкую позу. Сделав глубокий вздох, он крепче сжимает покрытой золотом ладонью кисть, повернувшись обратно к холсту.       — Да.       — Как это ощущается?       Он вздыхает и пытается собрать мысли воедино, подбирая правильные слова и не зная, стоит ли отвечать вообще.       — Слабо. Я... почти не чувствую касаний, в основном, тепло и холод, это как если бы... — он запинается и бессмысленно рисует рукой круги в воздухе, пытаясь выловить правильную аналогию, — ...на мне были эластичные латы или вроде того.       Она на время затихает, представляя каково это, продолжая прошивать узоры на тряпичной кукле золотой нитью, взгляд снова затуманивается, а тонкие руки действуют скорее на автомате, время от времени убирая за ухо лезущие в лицо белокурые пряди.       — Позволишь потрогать?       Валден замирает на месте, широко распахнув глаза и глядя на Суккуб со смесью изумления, кипящей внутри злости и отвращения. Он шипит и сквозь зубы цедит: Не в этой жизни.       — Я попросила вежливо, лишь потому что не хочется портить кожу самой ценной моей игрушки синяками.       У него в горле гнев и отвращение встают комом, сдерживаемые лишь благоразумием и гордостью. Скривив лицо, он отходит от мольберта и показательно плюхается на кровать, отвернувшись в другую сторону. Какое-либо желание рисовать пропало напрочь.       Её смешит его горделивость, ей Богу, не собачке на поводке задирать голову, особенно не до конца осознающей, что жизнь её теперь целиком и полностью в чужих руках.       — Не обижайся, это был комплимент.       Его тошнит.       Остаток дня он не встаёт с кровати. - - -       — У меня для тебя подарок.       — Что, серьёзно решила подарить ошейник?       Она тихо хихикает, почти даже искренне, без фальши, и держит на коленях белую коробку, перевязанную золотыми лентами, придерживая сверху одной рукой. Ей, на самом деле, действительно забавно, и это раздражает его, но с искренней улыбкой она выглядит… очаровывающе. Как и полагается настоящему суккубу.       Ужасно.       Валден протягивает покрытую золотом ладонь сквозь прутья и забирает украшенный подарок из чужих тонких, почти костлявых, рук. Ленты с шорохом развязываются, а белая упаковочная бумага с режущим уши треском рвётся. Сама коробка тоже белая, и художник, со странным волнением и слабо подрагивающими руками, снимает крышку, что бы увидеть внутри...       Маленькую Суккуб?       Он недоумённо вытаскивает игрушку и вертит её в руках, получше рассматривая со всех сторон и пытаясь понять, всерьёз ли всё это.       — Нравится? Сшила специально для нас, парные.       В её руках его плюшевая кукольная версия с голубыми глазами-пуговками, которую она ласково поглаживает по блондинистой пряже, заменяющей волосы.       В его руках такая же плюшевая версия Суккуба, с фатой из фатины и стеклянными чёрными глазками, с вышитыми на груди рёбрами и маленькими цветками из ткани.       Валден не знает что ответить на такой подарок, в нём борются недоумение, удивление, благодарность, гнев, и, что хуже всего, что это его забавляет. Действительно, очень иронично, когда тюремщик дарит вам в руки себя. У него вырывается смешок. В мыслях он отшвыривает эту чёртову игрушку прямо в лицо грёбаной швее. В мыслях он тепло улыбается и ласково гладит игрушку по искусственным волосам. В реальности он сдержанно благодарит и откладывает куклу к подушкам на кровать, возвращаясь к рисованию.       Не получив желаемой реакции, она вздыхает и укладывает свою игрушку на колени.       — Надеюсь тебе всё же понравилось, — девушка разворачивает коляску и прежде чем уехать прощается. — Доброй ночи, мистер Валден.       — Эдгар.       Она удивлённо оглядывается, но видит лишь спину Сечения, уткнувшегося в холст.       На лице Суккуб расцветает злорадная ухмылка.       — Доброй ночи, Эдгар. - - -       Он мажет по листу пальцем, растушевывая уголь и придавая мягкость чертам ненавистного лица. Её улыбка выходит до боли мягкой, слишком нежной в сравнении с оригиналом. Невинной. В порыве отвращения он проводит ладонью по рисунку, размазывая контуры и стирая буравящий взгляд чёрных глаз с бумаги, после комкая и отбрасывая за прутья клетки испорченный портрет. В опустошении Эдгар плюхается на кровать и хватается за гудящую голову, слишком запоздало понимая, что размазал по лицу грязь с рук.       Пожалуй, уголь действительно подходит ей — такой же грязный и порочащий всё, чего коснётся.