liebespaar

«Если ты не можешь твоими делами и твоим искусством понравиться всем, понравься немногим. Нравиться многим – зло.»

Фридрих Шиллер

             Ким Тэхён стоит снаружи дома Юнги. У Юнги это не укладывается в голове.       Прошло некоторое время с тех пор, как они виделись. Около четырёх лет. Они выросли вместе, но после того, как Юнги переехал в Сеул, часто встречаться у них не было возможности. Возможность увидеться была однажды, когда Юнги вернулся домой примерно через год после переезда, но потом и Тэхён тоже переехал – в ещё большую глубинку, на ферму бабушки и дедушки; поэтому, когда Юнги приезжал домой, Тэхёна там не было. А потом, когда ему было почти девятнадцать лет, Тэхён позвонил Юнги и сказал:       «Я уезжаю в Японию».       И затем Тэхён жил в Токио, и в Нагано, и потом на острове Шикоку, и в каком-то маленьком городке на Хоккайдо, название которого Юнги никогда не удавалось произнести правильно, сколько бы он ни пытался. Тэхён жил за границей достаточно долго, чтобы начало казаться, что Тэхён всегда жил за границей и всегда будет жить за границей. Так казалось, пока не наступил тот день, когда телефон Юнги зазвонил; это был звонок с незнакомого номера, и он поднял трубку – ему приходится брать трубку, в половине случаев это звонки по работе, но в этот раз…       В этот раз нет.       В этот раз это был Тэхён.       «Я возвращаюсь обратно в Корею, эм, в Сеул, чтобы, думаю, быть ближе к галереям, и… Я знаю, это странно, потому что мы не виделись в реальности уже, наверное, тысячу лет… Но есть ли такая возможность… Ты можешь отказаться… Чтобы я мог, например, остановиться у тебя на пару дней, пока не найду квартиру?»       — Да, конечно, Тэ. Правда, я живу за пределами Сеула, тебе будет нормально?       «Да, да, это… Это хорошо. Ты уверен?»       — Тэ, я бы сказал «нет», если бы мой ответ был «нет».       «Окей, ага. Спасибо».       — Когда ты возвращаешься?       «Эм…»       — Ким Тэхён.       «Возможно, я в аэропорту «Инчхон»… прямо сейчас. Возможно. То есть, я знаю, что сегодня – это слишком рано, поэтому, когда тебе удобно, на следующей неделе или типа того…»       — Всё в порядке. Я пришлю тебе адрес, да, на случай если ты его потерял?       Юнги даже не рассматривал отказ Тэхёну, когда тот попросил. Он и Тэхён были близки, когда они были младше, пытались оставаться близкими людьми даже тогда, когда Юнги был далеко, и потом, когда Тэхён был ещё дальше. Они сохраняли контакт как могли, у них были интернет и Instagram, и Тэхён иногда присылал письма, написанные от руки, а Юнги отвечал на них своими.       Они могут быть не так близки, как тогда, когда были детьми, но они не так уж и далеко – Юнги так не думает. Если углубиться в самую суть, в кости, костный мозг и то, что заставляет сердца биться, Юнги всегда думал, что они с Тэхёном скорее похожи, чем нет; только оболочки у них разные.       Поэтому Юнги сказал «да», и Тэхён стоит здесь сейчас, когда ночь уже укрыла, как одеяло, маленький обветшалый домик Юнги, расположенный как раз достаточно далеко от Сеула, чтобы у Юнги было достаточно места свободно дышать.              От него отъезжает такси. Его вещевой мешок такой большой, что выглядит, как кофр. Рядом с ним чемодан. У его ног картонная коробка, полная книг и холстов. В его руках маленький пушистый свёрток, который может быть или малюсенькой собакой, или необычной митенкой из искусственного меха.       Юнги не может разглядеть лицо Тэхёна. Темно, и Тэхён в тени; черты его лица мягко сливаются. Юнги видит, как дыхание покидает его губы; оно зависает в холодном воздухе, как заклинание. Юнги чувствует на себе глаза Тэхёна. Они быстро пробегаются по Юнги, а потом ещё раз медленнее, и затем ещё раз, долго тянутся, как закушенная губа тянется из-под зубов.       Юнги чувствует щекотку внутри.       — Юнги-хён? — шепчет Тэхён, делая шаг вперёд в тёплый свет, разливающийся из входной двери Юнги. Он звучит так, будто не уверен, будто думает, что, может быть, его не должно быть здесь; будто думает, что Юнги забыл о нём или не понял, что Тэхён имел в виду, когда сказал, что приедет прямо сейчас.       Голос Тэхёна потрясающий.       Тэхён потрясающий.       Возможно, Тэхён всегда был для Юнги потрясающим, всегда по разным причинам: в семь лет, потому что он был самым добрым человеком, которого Юнги когда-либо встречал; в одиннадцать – самым забавным; в пятнадцать его взгляд на мир вернул Юнги почву под ногами; в восемнадцать он находил красоту в вещах, на которые Юнги даже не думал посмотреть; в двадцать два…       Тэхён – какое-то новое слово, которого Юнги не знает. Как будто вся нежная любовь, которую Тэхён хранит в своём сердце, решила попытаться показать себя, просочиться сквозь его кожу.       Холли осторожно выглядывает из-за ноги Юнги, и глаза Тэхёна быстро падают вниз и поднимаются обратно к лицу Юнги.       — Хён? — зовёт он и неуверенно переминается с ноги на ногу, словно ему некомфортно в собственном теле. Но Тэхён – это не такой человек, который может чувствовать себя некомфортно, никогда таким не был, поэтому это мягкое покачивание заставляет Юнги чувствовать себя странно, почти что так, точно у него морская болезнь. Юнги нужно собраться, сказать что-нибудь, но уже поздно, и он не спал слишком много часов, и воздух такой холодный, что причиняет боль, и всё кажется немного подвешенным, будто целый мир застыл в ожидании, как застывшая дождевая капля.       — Когда ты успел стать таким высоким, Ким Тэхён? — спрашивает Юнги за неведением, что ещё сказать.       Доля секунды, и – улыбка, которую Юнги знает, которая убеждает Юнги, что это правда Тэхён во плоти, а не какой-нибудь лихорадочный сон, какой-то голод, путающий сердце Юнги, его мозг и глаза, заставляющий его бредить телефонными звонками и привидениями, врывающимися в его жизнь. Улыбка – веселье, свет и радость; такая, какую никогда не удаётся достоверно запечатлеть на фотографии. Прямоугольная, смелая, необузданная…       Улыбка Тэхёна.       — Когда ты успел покрасить волосы, Мин Юнги? — отзывается Тэхён.       — Кто бы говорил, посмотри на свои волосы, — он делает шаг вперёд, тянется, чтобы дотронуться до длинных светло-розовых, гиацинтовых волос Тэхёна, но роняет руку, чтобы почесать за ушами собачку, которая шумно вздыхает, проснувшись, и моргает, смотря на Юнги. — Это кто?       — А кто там? — спрашивает Тэхён, кивая в сторону Холли, который с подозрением свернулся в клубок за стопами Юнги, прижавшись носом к его лодыжке.       — Холли, — говорит Юнги. — Ты знаешь Холли.       — Мы никогда не были представлены друг другу официально, — Тэхён шмыгает носом, немного наклоняя голову так, как будто Холли может поклониться в ответ. Холли нюхает воздух.       — Ёнтан, — говорит Тэхён, показывая свою собаку Юнги и затем снова прижимая её к груди. — Ой, — говорит он и морщит лоб, закусывая губу. — Я же сказал, что у меня есть собака, да?       — Не сказал, — говорит Юнги.       — Ой, — снова шепчет Тэхён. — Эм, Юнги-хён?       — У тебя есть собака, можно ли тебе остановиться здесь с ней? — угадывает Юнги.       Тэхён кивает.       — Да, всё в порядке. Холли робкий, но милый пёс.       — Как его хозяин, — бормочет Тэхён.       — Я забираю обратно моё предложение, — Юнги говорит Тэхёну. — Тебя тут больше не ждут.       — Нет-нет, — хихикает Тэхён. — Нет, ты очень угрожающий, вот, давай подержимся за руки, — он перемещает Ёнтана в одну руку, протягивает освободившуюся ладонь, растопырив пальцы. — Ты в детстве всегда требовал, чтобы мы держались за руки, когда ссоримся, помнишь?       Юнги пытается выразить лицом подозрительность и неприязнь. Он не думает, что у него получается, потому что Тэхён смеётся, таким тихим звуком, который звучит почти как всхлип.       — Мы не ссоримся, — чопорно говорит Юнги и переплетает их пальцы. Рука Тэхёна холодная. Мягкая. На ней краска – полоса тёмно-зелёного, будто Тэхён рисовал на пути сюда. Может, так и есть. — Что ты сделал, чтобы собака так быстро прошла карантин? Ты провёз её контрабандой в Корею? Я сейчас даю убежище двум беглецам от правосудия? — Юнги кажется, что он не может перестать говорить – теперь, когда начал это делать. Он захлопывает рот.       — Я был в «Инчхоне» сутки, спал в одном из этих капсульных отелей. У Танни уже стоит чип, и ветеринар осмотрел его перед тем, как мы уехали, так что ему нужно было пробыть в карантине, вроде, сорок восемь часов. Я собирался остановиться в хостеле, пока ищу квартиру, или просто… Вернуться в Тэгу, но я не мог… Я не… — Тэхён со странным содроганием втягивает воздух.       И это часть вопроса, что Юнги хочет задать.       — Что-то случилось? — спрашивает Юнги. — В Японии, я имею в виду; что-то случилось?       Тэхён делает шаркающий шаг вперёд и укладывает голову Юнги на плечо, не отпуская его руку. Ёнтан ёрзает между ними и затем устраивается удобнее, прижавшись к сердцу Юнги.       — Нет, — отвечает Тэхён.       Юнги не давит. Он видит, что это было бы нежеланно. Может быть, ничего не случилось, но ощущается так, будто случилось. Юнги знает, каково это. Он знает, как сложно бывает выразить такое чувство словами, имеющими какой-либо смысл. Если Тэхён хочет попытаться сделать это позже, то он попытается, но не сейчас, будучи усталым, вымотанным, снаружи на холоде и вынужденно, потому что Юнги спрашивает.       Юнги проводит свободной рукой вверх-вниз по позвоночнику Тэхёна.       — Хорошо, — он говорит Тэхёну. — Всё хорошо, Тэхён-а.       — Мне нравятся твои волосы, — шепчет Тэхён в свитер Юнги, и его слова такие тёплые, а нос такой холодный там, где он утыкается в шею Юнги. — Мне нравился блонд, — говорит Тэхён. — Но… Чёрные волосы тебе всегда идут.       Тэхён пахнет лавандой и мылом. Юнги делает глубокий вдох.       — Мне нравятся твои волосы, — Юнги говорит Тэхёну. — Они цвета розовых гиацинтов.       — Это хорошие цветы?       — Зависит от того, кого спросишь.       — Спрашиваю тебя.       — Я думаю, они грустные, — Юнги мягко кладёт руку на поясницу Тэхёна, с некоторым нажимом только для того, чтобы Тэхён мог почувствовать его прикосновение через куртку. — Гиацинт был возлюбленным Аполлона, и он погиб – убийство или несчастный случай, зависит от того, кто рассказчик. Цветы выросли из его пролитой крови.       — Я не хочу быть грустным, — тихо говорит Тэхён. Юнги чувствует, как Ёнтан дёргается, меняя положение в руках Тэхёна.       — Ты не грустный.       Тэхён дрожит рядом.       — Пойдём внутрь? — предлагает Юнги. — Холодно. Должен пойти снег. Нам не стоит стоять снаружи.       — Надеюсь, будет снег, — бормочет Тэхён, пока выпрямляется, опускает Ёнтана рядом с Холли. Юнги и Тэхён ждут, когда собаки понюхают и осмотрят один другого, прежде чем принять присутствие друг друга. Потом они идут за вещами Тэхёна, затаскивают их внутрь.       Тэхён потягивается во весь рост в коридоре, очертания его тела растягиваются, пальцы с лёгкостью касаются верха дверного проёма.       — Хвастун, — говорит Юнги.       Тэхён лыбится ему.       — Давай, — Юнги поднимает вещевую сумку, насколько у него хватает сил, несмотря на протесты Тэхёна. — Тэ, я справлюсь, прекрати, неси вот ту. Что ж, завтра я покажу тебе первый этаж, но… — они направляются вверх по лестнице, и собаки путаются у них в ногах. — Вот тут ванная, если нужно. Я положил тебе там полотенца, мои – цветом темнее. Это моя спальня, а это… — они входят в комнатку с большим окном. — Это гостевая. Я попытался обустроить её немного для тебя, потому что никто в ней раньше никогда не жил, но… — Он оставляет сумку на полу у кровати, трёт ладонями по своим штанам, внезапно осознавая, какое старое и ветхое место он называет своим домом. — Я застелил постель и всё такое, в нижнем ящике лежат одеяла. Скажи, если всё равно замёрзнешь, ладно?       Это странное ощущение на одно мгновение.       Юнги поворачивается как раз тогда, когда Тэхён переступает порог, его глаза блестят, пока он обводит ими комнату, вверх – на потолок с открытыми деревянными балками, которые являются одной из причин, почему Юнги любит этот дом, вниз – на фиалки, которые Юнги поставил в небольшой вазе на прикроватной тумбочке; к гирлянде, которую Юнги повесил (он даже под страхом смерти не признается, что поехал и купил её сегодня днём только для Тэхёна).       Это странное ощущение на одно мгновение.       Комната перестаёт быть гостевой спальней, как будто какое-то заклятие вдруг разрушается, и просто…       — Мне очень нравится.       (Мягкий, нежный взгляд; Ёнтан запрыгивает на кровать и спрыгивает с неё обратно, радостно нарезает круги вокруг ног Юнги.)       …становится…       — Спасибо, Юнги-хён.       …комнатой Тэхёна.       

***

      Тэхён стучится в дверь Юнги на следующий вечер и, едва дождавшись нечто похожее на ответ, прыгает на него сверху.       Это выбивает дыхание из них обоих.       — Я могу тебе чем-то помочь? — глотает слова Юнги, пытаясь отдышаться, в ужасном состоянии между полусном и приходом в сознание от адреналина.       Тэхён заползает под одеяло и прижимается к его боку.       — Ты такой тёплый, — тело Тэхёна как зажжённая петарда рядом с Юнги. — Мне стало холодно, и я решил, что твоя кровать теплее, — его губы задевают раковину уха Юнги.       Юнги не может не вздрогнуть.              На следующий день Юнги и Тэхён едут в центр. Юнги всё ещё чувствует отпечаток Тэхёна на своём боку, фантомный жар тела Тэхёна, согретого сном; золотой мёд его загорелой кожи отпечатался в памяти Юнги. Они покупают самое толстое одеяло, которое только есть в магазине. Тэхён покупает ещё простыни, такие же, какие есть у Юнги – гладкие, как вода. Он даёт Юнги выбрать цвет.       Тэхён приносит одеяло в комнату Юнги этой ночью и говорит: «хён, тебе нужно опробовать его» и сворачивается рядышком с Юнги.       Юнги просыпается с рукой и ногой Тэхёна, заброшенными на него, тёплыми и тяжёлыми от сна. Тэхён наполовину на подушке Юнги, наполовину – на своей, так близко, что Юнги может разглядеть его потрескавшиеся губы и трепещущие веки. Он красив своими несовершенствами, своей мягкостью, и ещё красивее тем, что сейчас, смотря на него, можно увидеть его самое сердце; то, какой он добрый.       Тэхён красивый, а ещё его сложно разбудить. Он цепляется за Юнги, упирается пятками и ноет, когда Юнги пытается выпутаться из его хватки. Когда Юнги это наконец удаётся, он выползает из-под одеяла, опускает стопы на пол и чувствует, что ему холодно. Он достаёт свою самую тёплую толстовку, заваривает кофе, выпускает собак.       Тэхён уезжает в Тэгу, чтобы увидеть семью, на долгие-долгие выходные и возвращается, выглядя так, будто обдумывает что-то.       После того, как он возвращается, проходит день, потом – другой, затем – неделя.       Юнги не то, чтобы замечает, как проходит время – он не считает, сколько Тэхён живёт у него, и не следит за прогрессом того, как тот ищет квартиру. Тэхён посмотрел несколько мест, это Юнги точно знает, потому что Тэхён рассказывал о них, но он также и привыкал к жизни в городе: встречался с людьми, которых давно не видел, пытаясь адаптироваться. К тому же, сейчас зима, и это ужасное время, чтобы переезжать: короткие дни и колючий воздух подавляют и не щадят. Юнги не волнуется из-за ненавязчивого присутствия Тэхёна в его доме. Его не беспокоит, что пара дней превратилась в несколько недель.       Однако Тэхён, кажется, замечает течение времени, потому что одним утром, где-то в конце третьей недели, он вдруг смотрит на Юнги очень серьёзным взглядом.       Юнги вытащил себя из кровати, чувствуя себя несколько перегревшимся и грустным, и теперь пялится в потолок, лёжа на диване; измеряет расстояние между двумя солнечными лучами и вспышками пыли, смотрит, как мягкий снег идёт за окном, и размышляет, не оденет ли этот снег всё в блаженное тяжёлое беззвучное белое, когда вдруг…       — Хён.       В руки Юнги пихают резинку для волос, Тэхён подталкивает его под плечи, пока он не садится прямо, смотря вперёд. Юнги скрещивает ноги на краю дивана. Тэхён опускается на пол перед ним, облокачивается на лодыжки Юнги и тоже скрещивает перед собой ноги, садясь практически идентично тому, как сидит Юнги.       — Можешь помочь мне собрать волосы, пожалуйста? — просит Тэхён. — Я собираюсь порисовать, можно я порисую здесь?       Тэхён мог бы и сам собрать себе волосы, но Юнги не говорит этого.       — Да, — отвечает Юнги и зачёсывает чёлку Тэхёна со лба назад. Есть что-то успокаивающее в ощущении волос Тэхёна под его пальцами, в том, как он немного вздыхает; в тишине момента. Юнги пробегается пальцами по волосам Тэхёна ещё раз и начинает собирать пряди как следует – так, чтобы они не падали ему на глаза.       — Хён, — зовёт Тэхён, наклоняя голову назад, чтобы видеть Юнги, и его волосы ускользают из рук Юнги. — Я знаю, что тебе нравится жить одному, да? Тебе нужно личное пространство. Прости, что я здесь уже так долго, я…       — Нет, — Юнги обнаруживает, что говорит это, ещё до того, как даже осознаёт, что собирается возразить. Он решительно наклоняет голову Тэхёна обратно вниз, и его пальцы касаются скул, затем ушей и потом – висков Тэхёна. — Нет, Тэ, я не против, — и он понимает, что это правда.       Юнги нужно личное пространство. Он переехал сюда, чтобы не застревать в толпах под постоянным давлением всех этих людей. Ему было тяжело дышать полной грудью в городе. Он нехорошо влиял на Юнги.       Юнги нужно личное пространство, но Тэхён даёт его ему.       Он не давит на него своим присутствием всё время. Не мешает ему, когда он работает. Удовлетворяется тем, что сидит и рисует, или бродит и фотографирует, или просматривает толстые книжки об искусстве, которые привёз с собой, или пишет в небольшом ежедневнике, который у него всегда под рукой.       И да, Юнги нужно личное пространство, но и другие люди – тоже.              Когда Юнги уходит работать в маленькую теплицу, которая уже была частью участка при покупке (одна из причин, по которой он выбрал этот дом), Тэхён падает на крошечное крыльцо на заднем дворе с собаками, даёт им побегать вокруг него, попрыгать в снег и к нему на живот. Он тихонько поёт, как радио в соседней комнате, только достаточно громко, чтобы Юнги мог слышать.       Тэхён иногда приходит в теплицу и сидит с Юнги, пока Юнги пытается понять, что сделать, чтобы семена росли. Он следит за тем, чтобы собаки не съели цветы, и поёт немного громче; его голос низкий, как звук от полена, лежащего в основании костра, что вот-вот разломится пополам.       — Ты волшебник, — говорит он Юнги, дотрагиваясь до распустившегося цветка. — Только посмотри на эти цветы посреди зимы.       — Это теплица, Тэхён-а, — спорит Юнги. — Я ничего не делал, всё так, как и должно быть.       — Нет, — говорит Тэхён с небольшим неодобрением в уголках губ, выпячивая нижнюю губу. — Нет, хён. Растения не растут так только потому, что они в теплице.       — Не растут как? — Юнги трёт лист в пальцах, проверяет, нет ли пятен.       — Так, как будто их любят, — говорит Тэхён.       Юнги поворачивается посмотреть на него, но не видит его глаз. Тэхён лежит, опираясь на локти, и смотрит на небо, будто пытаясь найти созвездия – несмотря на то, что сейчас полдень.       — Хён, — зовёт Тэхён несколько мечтательно. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю?       Юнги не представляет, чего может не знать Тэхён.       — Этот цветок называется петунией.       Тэхён поднимает голову и одаряет Юнги отсутствующим взглядом.       — Я в курсе, — говорит он.       — Петунии могут значить много вещей, — сообщает Юнги Тэхёну. — Нужно быть осторожным, когда даришь их людям, потому что на языке цветов они значат злость. И обиду.       Тэхён замирает.       — Мне не нравится.       — Мне жаль их, — говорит Юнги, срывает цветок и протягивает его Тэхёну. — Мне жаль их, потому что они могут также значить «твоё присутствие успокаивает меня», но никто об этом не вспоминает.       Тэхён берёт цветок, крутит стебель в пальцах. Он смотрит на него долгое время. Юнги тоже: он смотрит на то, какие изящные у цветка лепестки, спутавшиеся краски лилового и ледяного – его цвета как переплетение вен.       Тэхён поднимает взгляд и улыбается Юнги.       — Я не знал этого, — говорит он. — Спасибо.       Пока они идут к дому, Тэхён прижимает цветок к груди.       — Ты умеешь играть «Лунную сонату»? — спрашивает Тэхён.       — Да, — говорит ему Юнги.       — Сыграешь её мне?       — Да.       Этим вечером Тэхён рисует, пока Юнги играет.       Он часто делает это – рисует, пока Юнги играет. Фотографирует, пока Юнги играет. Тэхён много рисует. Много фотографирует. Спрашивает Юнги, можно ли ему превратить одну из ванных комнат во временную проявочную иногда поздно ночью, а иногда – прямо посреди дня. Он ездит на автобусе в центр и возвращается с фруктами, несмотря на то что сейчас глубокая зима. Он собирает сложноустроенную приставку для компьютерных игр, и Юнги смеётся. Время от времени он заваливается на кровать Юнги, чтобы посмотреть аниме поздно ночью. Он интересуется несколько раз, почему вай-фай такой быстрый, и говорит Юнги, что дом выглядит, будто ему тысяча лет; нет никаких оснований даже для наличия вай-фая в нём, а тем более – хорошо работающего.       — Как бы я жил без вай-фая? — спрашивает Юнги.       — Медленно, — говорит Тэхён. Его футболка спадает с плеча, пока он принимает какую-то позу из йоги, которую Юнги не знает. Он замирает в ней на минуту, захлопнув глаза, зависнув так, как будто он на краю невидимой пропасти. — Один, — добавляет он, распахнув веки, немного склонив голову. То, как он произносит это, звучит так, словно он имеет в виду «в одиночестве». То, как он произносит это, звучит так, словно он спрашивает, одиноко ли Юнги.       — Я и живу один, — отвечает ему Юнги. — Ты гость, помнишь?       Тэхён показывает ему язык.       Но больше Юнги не кажется, что он живёт один.       Тэхён с лёгкостью вписывается в жизнь Юнги. Может быть, с небольшой невыгодой, но Юнги не против, потому что это приятная невыгода. Такой вид сожаления, когда слёзы после расставания высохли, и тебе больно, но ты в порядке. Когда тебя отвергли, и через несколько недель ты снова веришь в себя, но рана саднит, если задеть её. То же происходит, когда улыбка и смех Тэхёна начинают освещать углы дома Юнги. Не то чтобы Юнги было одиноко или уныло, и он был в отчаянии без Тэхёна, но это… Это приятно. Он замечает разницу – между тем, каково иметь Тэхёна рядом и каково не иметь – и обнаруживает, что ему нравится, когда Тэхён рядом. Они перетекают друг в друга, не пересекая границ.              Три недели становятся месяцем, месяц – двумя, два месяца – почти тремя, и они не говорят об этом, но Юнги больше не живёт один. Тэхён платит Юнги за аренду, похоже, выбирая размер платы случайным образом; он отдаёт ему сложенные банкноты в маленьком конверте, подсовывая его под дверь Юнги. В прошлом месяце конверт был с Кумамоном. В этом – с Гудетамой.       — Следующий месяц приведёт тебя в шок, — обещает Тэхён.       — Арендодатели по всему миру ненавидят тебя, — отвечает Юнги и пытается вернуть ему деньги.       — Смотри, какой ловкий трюк, — Тэхён запихивает деньги в карман Юнги и убегает.       В прошлом месяце было так же. Те деньги до сих пор лежат сложенными на кухонном столе. Они пихают их в сторону друг друга каждое утро, теперь уже больше из привычки, чем всерьёз.       Юнги вздыхает. Добавляет к стопке купюр новые.       — Хочешь въехать сюда? — несколько дней спустя спрашивает Юнги Тэхёна. Это поздний вечер, они слишком долго не спали, слишком уставшие, и все слова выливаются из них легко-легко, как будто они пьяны. Тэхён замирает рядом с ним. — То есть, я имею в виду, въехать как положено. Раз уж ты продолжаешь упорно давать мне, предположительно, кровавые деньги в японских конвертах. — Тэхён смотрит на него. — Но это не обязательно, — шепчет Юнги, внезапно смешавшись, прячется в себя; вдруг тонет под треснувшим зимним льдом, не в состоянии вздохнуть.       — Ты оформишь со мной настоящий договор об аренде? — спрашивает Тэхён. — Мне придётся платить дополнительно за домашнее животное? Ты будешь добрым арендодателем, или я пожалею об этом?       — Пожалуйста, забудь, что я предложил, — говорит Юнги.       Тэхён дотрагивается до запястья Юнги осторожно одним пальцем, затем двумя, и устраивается ближе к Юнги, сжавшемуся в комок, зовёт:       — Юнги-хён.       Он произносит это так, как говорил раньше, когда они были младше, до того, как Юнги уехал, и до того, как уехал Тэхён. Как будто это значит что-то другое.       — Я хочу жить здесь, — говорит Тэхён шёпотом. Его глаза наполняются блеском до краёв, словно он сейчас заплачет. Из-за этого кажется, что к его длинным ресницам прилип лёд. Юнги сопротивляется порыву поднять руку и дотронуться, посмотреть, такие ли холодные слёзы Тэхёна, как выглядят. — С тобой, — добавляет он. Юнги впивается пальцами в швы своих джинсов. — Я хочу жить здесь с тобой, — говорит Тэхён. — Пожалуйста.       Слёзы Тэхёна горячие, когда Юнги касается его.              Тэхён покупает три репродукции и вешает их в рамках в своей комнате. Он сообщает, что это «Осеннее солнце и деревья» Шиле, «Звёздная ночь» Ван Гога и «Поцелуй» Климта. Последняя – самая большая. Он вешает её туда, где ему будет её видно, когда он будет ложиться спать. Он оставляет гирлянду. Оформляет привоз своих оставшихся вещей. Он украшает их кухню травами. Он продолжает упрашивать Юнги, чтобы тот готовил им еду, и потом моет всю посуду. Он неожиданно кормит Юнги карамболой, ягодами и клубникой. Это, на самом деле, очень вкусно. Юнги даже не особенно любит сладкое, но Тэхён режет клубнику, мешает её со взбитыми сливками и сахаром и даёт Юнги как раз тогда, когда у Юнги начинается мигрень и ему нужно поесть.       Это приятно – то, как Тэхён улыбается Юнги, когда он говорит «спасибо».       Тэхён часто улыбается. Тэхён улыбается так, как улыбался раньше, когда они были детьми. В некоторых вещах он совсем не отличается от себя из детства. В других же он изменился.       Когда они были маленькими, Тэхён всегда был в грязи, всегда бежал-бежал-бежал: клубничный сок и летние ягоды, листья в волосах, озорной блеск в глазах, забота о младших, следующих за ним; он останавливался в ожидании тех, кто был медленнее, вплетая это в игру так умело, что остальные не замечали. Юнги, будучи на несколько лет старше, замечал – он сидел на тротуаре, наблюдал, оказывался втянут в игры нетерпеливыми руками Тэхёна, его жадными глазами и смехом. Одуванчики, засунутые Юнги за ухо, клубника и сливки на его губах, смех Тэхёна, звенящий-звенящий-звенящий в воздухе, как колокольчик:       «Хён, ты водишь, тебе нужно поймать меня, поймай меня, хён»,       — «поймай меня, поймай меня, поймай меня».       Тэхён теперь взрослый, и Юнги – тоже. Они не играют в салки и не бегают по Тэгу, впитывая солнце. Они не ищут ведьмины круги в лесу. Они не сидят у ног родителей напротив костра, не прижимаются друг к другу, перешёптываясь. Или они делают это, полагает Юнги, но по-другому. Тэхён вытаскивает его в лес фотографировать. Они прижимаются друг к другу в теплице и разговаривают.       Тэхён теперь взрослый, и Юнги – тоже. Они больше не гуляют босиком. Им приходится волноваться о том, как прилично выглядеть и соответствовать ожиданиям. Или они должны волноваться об этих вещах, но они забывают. Тэхён закалывает волосы Юнги заколкой с Гудетамой, пока он работает за компьютером. Тэхён надевает шёлковую пижаму и джинсовую куртку для похода в продуктовый магазин. Тэхён носит огромную одежду и выглядит так, будто плавает в ней. Юнги носит огромную одежду, но ему кажется, он выглядит так, будто в ней тонет.       Тэхён теперь взрослый, и Юнги – тоже. Они беспокоятся о том, продадутся ли фотографии Тэхёна и продадутся ли треки Юнги, будет ли у них достаточно денег, чтобы поддерживать в теплице нужную температуру, если вдруг в конце зимы случится снежная буря, а ещё о том, что, может быть, им нужно было слушать всех, кто говорил получать нормальное высшее образование. Перестать пытаться творить. Перестать пытаться искать красоту.       На самом деле, они оба зарабатывают приличные суммы. Юнги довольно часто продаёт треки, ему платят за обзоры альбомов и написание им замечаний и похвал. Тэхён пишет картины и делает фотографии, за которые всегда получает больше ожидаемого. Но что-то есть в том факте, что они продают вещи, создаваемые своими руками. Юнги думает, что поэтому они чувствуют себя так беспокойно.       — Иногда бывает такое ощущение, что я даю напрокат свою душу, — случайно говорит Юнги Тэхёну, когда они пьют соджу и Юнги свисает с дивана; из-за открытого выражения лица Тэхёна легко быть честным и говорить вещи, которые обычно Юнги старается хранить глубоко внутри. — Иногда мне кажется, что я сдаю в аренду свою душу, когда продаю свою музыку тому, кто даст больше.       — Не думай так, — говорит ему Тэхён и смотрит на холст, над которым работал весь день. — Я хочу изрезать его ножом, — сообщает он Юнги.       Они сворачивают нотные листы Юнги и вырезают из них бумажные снежинки. Они выливают краску на картину Тэхёна.       — Думаю, теперь даже лучше выглядит, — бормочет Тэхён.       — Чёрт, — говорит Юнги.       — Не ругайся, — упрекает Тэхён. — У нас есть скотч? Нам нужно повесить снежинки.       Тэхён взрослый, и Юнги – тоже.       Они ответственные.       Они зрелые.       Тэхён взрослый, и Юнги – тоже, и они…       (не…       не хотят.       Не могут?       Юнги не знает.)       …пытаются дышать.       Иногда их как будто душит что-то.       Их взгляды встречаются над их маленьким шатким кухонным столом, и Тэхён говорит, почти что с диалоговой интонацией:       «Кажется, я не могу дышать, хён».       Юнги смотрит на воду, поднимающуюся от земли, бегущую вверх-вверх-вверх, прямо к их шеям, и говорит (у него холодное озеро во рту, он прижимает Холли к груди):       «Знаешь что? Я тоже».       На самом деле, это помогает. Произносить вещи вслух. Слышать, как их отмечает кто-то другой. Пытаться дышать вместе.       

***

      Юнги умеет некоторые вещи и не очень хорош в других. У него хорошо получается заботиться о других людях, но о себе – не особенно. Однако он становится в этом лучше. Становился в последнее время. Научился заботиться о себе лучше. Всё ещё учится.       Он едет в старый книжный магазин на окраине города, и они с Намджуном сидят там, погрузившись в книги, как драконы над золотом. Намджун в ажиотаже хватает книги с полок: «Вот эта и эта, и эт… нет, не она… вот эта, вот она. Хён, она изменила мою жизнь», — и некоторые из них меняют жизнь Юнги, некоторые – нет, и потом они с Намджуном спорят об этом.       Тэхён хихикает и присоединяется.       Тэхён и Намджун понимают друг друга, читают одинаковые и разные книги, и находят похожие вещи в них с разных сторон. Юнги нравится наблюдать за ними, потому что иногда они не кажутся людьми, которые могут так хорошо ладить, и всё же они блестяще уживаются, даже когда не соглашаются друг с другом.       Тэхён считает, что люди хорошие, потому что верит в это.       Намджун считает, что люди по своей сути хорошие, потому что хочет верить в это.       Юнги не говорит этого, но он считает, что люди по сути своей хорошие, потому что ему приходится в это верить.       Они идут до дома от автобусной остановки, Тэхён, торопясь, убегает вперёд, и затем ждёт, пока Юнги нагонит его, чтобы сделать это ещё раз и ещё раз. Он замедляется, плетётся за Юнги, пока думает, и потом прыжками догоняет его.       — Это наивно?       — Что? — спрашивает Юнги, бросая взгляд на Тэхёна, на то, какой он тёплый, несмотря на эти странные апрельские заморозки – как будто мир ещё недостаточно силён, чтобы окончательно стряхнуть с себя зиму.       — Хотеть верить, что люди, в сущности, хорошие. Верить в это. Считать так.       — Нет, — говорит Юнги.       — Нет? — сомневается Тэхён. — Ты уверен?       Юнги думает о каждом плохом человеке, которого встречал, и обо всех плохих вещах, о которых читал, и об уверенности, которая иногда отяжеляет его кости:       «в самом корне, в корне всех нас, в глубине души, мы не хорошие»,       а потом он смотрит на Тэхёна и думает:       «нет»,       — потому что Тэхён может быть лучшим из них, но лучшая версия себя – это то, чем все они должны быть. Чем они могут быть. К чему у них есть потенциал. Тэхён – хороший человек, доброе создание этого мира. Юнги обнаруживает чаще и чаще в последнее время, что думает о таких вещах. Он не уверен, стоит ли ему думать об этом – о вещах, сладких, как сахар, как спелые персики и сок, стекающий по запястьям, о словах «останься в моей постели и не покидай меня» – но он думает о них.       Тэхён смотрит на него.       — Нет, — говорит Юнги твёрже. — Я тоже думаю, что люди могут быть хорошими. По своей сути.       — Правда? — спрашивает Тэхён.       — Мне приходится, — отвечает Юнги и думает о каждом, как ему кажется, плохом поступке, который он когда-либо совершал.       — Даже если это наивно, — спустя некоторое время говорит Тэхён. — Думаю, мне всё равно. Может быть, иногда это нормально – смотреть на вещи, как ребёнок. В детстве самое важное – просто быть.       — Может быть, — говорит Юнги. — Наверное.              Тэхён пытается научить его рисовать тем вечером; Юнги неуклюже держит в руке кисть, ожидая, что краска будет вытекать, как чернила. Он поставлен в тупик тем, что можно переделывать картинки из головы в рисунки. Он видит окружающее в звуковых волнах, возможно, в пианинных клавишах, в воспоминаниях, и не так, как видит Тэхён. Юнги не кажется, что он особенно хорош в рисовании, и именно это он и сообщает Тэхёну.       — Пока нет, — говорит ему Тэхён. — Всему нужна тренировка.       — У жизни, — замечает Юнги, так стоически, как только может, — нет тренировочного раунда.       — Красивая фраза, хён, — Тэхён передразнивает его серьёзный тон. — Вау, ты сам её придумал?       — То, в чём нам больше всего нужна тренировка, — говорит Юнги, уставившись вдаль и звуча как можно более пафосно. — и единственное, в чём у нас нет возможности тренироваться – это в том, как быть человеком.       — Как быть человеком, — повторяет за ним Тэхён, проводя пальцем по своей акварели. — Как быть хорошим человеком.       Это не кажется смешным, когда он произносит это.       Юнги переминается с ноги на ногу.       — Хён, смотри, вот так, — говорит Тэхён, почти что спохватившись. Его пальцы на запястье Юнги тёплые. Он поправляет хватку Юнги и отпускает его руку. «Мало, — думает Юнги. — Слишком мало». Пальцы Тэхёна слишком быстро покидают его кожу. Быстро, как весна. Весна нежна и аккуратно тянет его за руку вперёд, но она всегда исчезает стремительнее, чем Юнги хочется. Он думает так каждый год, боится, что весна закончится, ещё до того, как она подойдёт к концу. Ему нравится межсезонье больше всего, вот и всё. Когда всё вот-вот произойдёт. Когда всё начинается.       Когда ему кажется, что он тоже может начать.

***

             Тэхён кружится по газетам в пятнах от масляных красок и лепит кусочки золотой фольги к щекам и кончику носа Юнги, становится друзьями практически со всеми и иногда плачет, но только когда думает, что Юнги нет рядом, или поздно ночью, словно не хочет, чтобы Юнги слышал. Юнги уважает это и не давит. Ему хочется иногда надавить, обратиться к Тэхёну и спросить почему, но он знает, каково хотеть поплакать в тишине, поплакать в одиночестве, поэтому он не давит.       Тэхён фотографирует вещи, всякие разные вещи, и обводит линии на ладонях Юнги:       «Эта значит то, как ты растёшь, эта – то, как ты учишься твёрдо стоять на ногах, эта, эта, эта…»,       — даже не осознавая, что делает это. Тэхён просто такой интересный. Такой ловкий. Такой умный. Такой добрый. Тэхён так любит. Он любит всё вокруг. Любит Юнги так. Просто за само существование.       — Порисуешь со мной? — просит Тэхён.       Юнги всё ещё не особенно хорош в рисовании, но ему нравится. Или, может быть, ему нравится то, как Тэхён смеётся, когда они сидят вместе. Ему нравится ненавязчивый запах сладкого чая со вкусом лакрицы. Нравятся окна, раскрытые, чтобы впускать внутрь тёплый весенний ветерок, и цветы, которые растут, растут, растут: стебли и почки рвутся в их дом, как резвые дети. Ему нравится музыка, которую включает Тэхён; музыка, льющаяся из колонок, словно сама танцует.       Песня, которую они слушают, нарастает и нарастает, и затем певец останавливается, и музыка замолкает, и всё переходит в хоровой вокал, как вздымающаяся волна. Тэхён, сидящий рядом с Юнги на полу, тихо шептал, подпевая, но тут он тоже останавливается, раскидывает руки и запрокидывает голову назад, как будто музыка держит его в воздухе. На повторе строк певец присоединяется к хору глубоким голосом, и Тэхён присоединяется вместе с ним. Поёт по-настоящему. Громко. Словно звук выходит из глубины его живота.       Это причиняет Юнги боль и помогает ему – что-то между. Он наблюдает за тем, как двигается рот Тэхёна, его распростёртые пальцы дрожат. Юнги хочет дотянуться и потрогать их, дотронуться до Тэхёна, дать ему что-то, за что можно держаться.       Когда Тэхён возвращает голову в прежнее положение и открывает глаза, Юнги говорит первое, что приходит ему в голову:       — Ты хорошо говоришь по-японски. Очень хорошо.       Тэхён смеётся.       — Все бы очень удивились дома, да?       Юнги не понимает его.       — Все всегда говорили, что я едва ли могу говорить по-корейски – «язык Тэтэ», помнишь? — его голос такой бодрый. Это ранит сердце Юнги. — И вот он я, учу другой язык, никому бы в голову не пришло, что я достаточно умён…       — Прекрати, — Юнги сам удивлён тем, как звучит. — К чёрту всех, кто когда-то тебе говорил что-то подобное, — он звучит таким разозлённым. — Я никогда не думал, что ты недостаточно умён. — Он пытается вернуть контроль над своим тоном. — К чёрту их всех, — говорит он, и его голос теперь слишком мягкий. — К чёрту, — заканчивает он.       Тэхён смотрит на него несколько мгновений.       — Хён, — шепчет он. — Хён, я не имел в виду, что ты так думаешь. Я не имел этого в виду. Всё в порядке.       — Нет, — Юнги расстроен. Его желудок побаливает. — Больше не хочу рисовать, — говорит Юнги, пихает кисть в руку Тэхёна.       Юнги сплетает Тэхёну и их собакам венки из африканских фиалок, которые заполонили их дом, пишет тихий злой рэп, засыпает на диване, свернувшись в клубок и наблюдая за движением силуэта Тэхёна.       Когда он просыпается, его тетрадь аккуратно закрыта и лежит на журнальном столике, краски Тэхёна убраны, и Юнги закутан в одеяло полностью, с ногами.       Пахнет кофе.       — Я добавил в него корицу, — сообщает Тэхён Юнги, опускаясь на пол у дивана и протягиваю кружку. — Чтобы было не горько.       — Мой кофе не горький, — Юнги говорит Тэхёну.       — Больше нет.       Руки Тэхёна такие тёплые.       

***

             Тэхён приседает на корточки рядом с Юнги в теплице.       — Это ты её построил? — спрашивает Тэхён.       — Нет, — Юнги почти что смешно. — Нет, Тэ, откуда мне знать, как построить теплицу?       — Не знаю, — говорит Тэхён. — У тебя всё-таки хорошо такое получается, мне казалось логичным, что ты и это умеешь.       — Нет, — Юнги качает головой, пытается игнорировать то, как его желудок делает радостный кульбит на этих словах. — Нет, я только немного подлатал её, но она уже здесь была – те, кто жили до меня здесь, они… она уже здесь стояла.       Тэхён хмыкает в качестве ответа и запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на небо.       — Я хотел спросить тебя об этом уже тысячу лет, — говорит он Юнги. — Но, опять же, я не был уверен, имеет ли это значение, потому что она всё равно теперь твоя. Ты сделал её своей.       Тэхён слушает, как Юнги рассказывает ему, какой цветок как называется, как он растёт, от чего помогает, что ему вредит, о чём он напоминает Юнги. Тэхён кладёт голову Юнги на плечо, поёт растениям и заставляет Юнги петь: «У тебя приятный голос, хён».       Тэхён спрашивает, какие из цветов съедобные, и потом украшает ими лапшу: маленькими фиолетовыми лепестками вместо яиц и маринованного бамбука. Юнги вырезает из водорослей кувшинки, Тэхён кладёт на них цветочки и смеётся, радостно; он перетаскивает свой стул на другую сторону стола и поднимает стопы на сиденье, чтобы толкнуться коленями в колени Юнги.       — Какой я цветок? — Тэхён спрашивает как-то вечером, пока они сидят в теплице на одеяле, неотрывно смотря на звёзды. — Хён, — вытягивает руку и тычет пальцем в тянущийся стебель. — Хён, какой из них я? Какой тебе напоминает обо мне? — и смотрит прямо на Юнги усталым и открытым взглядом.       Юнги садится, подминает под себя ноги, думает.       Юнги не может сказать «жимолость», потому что она пахнет, как сладкая влюблённость (и это выдаcт его), и он не может сказать «душистый горошек», потому что они пахнут как любовь, когда просыпаешься, спутавшись с кем-то конечностями (и это выдаст его), и он не может сказать «сирень», потому что она пахнет как сильная, разросшаяся любовь (и это выдаст его), поэтому Юнги в растерянности тянется к гортензии, дотрагивается до неё, а когда Тэхён спрашивает почему, Юнги не говорит:       «Потому что розовые гортензии выглядят, как бьющиеся сердца, и они значат глубокие чувства, и я ощущаю это, когда смотрю на тебя; а голубые гортензии означают сожаление, и мне жаль, что я не могу помочь тебе, когда тебе грустно; фиолетовые значат «я хочу понять тебя», и я хочу, Тэ; я хочу».       Он не говорит ничего из этого.       Всё, что Юнги говорит – это       ничего,       что тоже по-своему выдаёт его, наверное.       Голова Тэхёна падает на плечо Юнги.       — Может быть, не они, — Юнги говорит Тэхёну. — Может быть, всё-таки не они, думаю, я ошибся. Это эгоистичный цветок – много бутонов и мало семян, и это совсем не правильно. Это вовсе не ты. Я просто… Они сейчас в полном цвету, — что куда ближе к тому, что он, кажется, не готов сказать; он не уверен, что достаточно понимает свои чувства, чтобы суметь озвучить их.       Он задерживает дыхание.       Тэхён просто отвечает:       «Понятно»,       — и затем:       — Иногда быть несколько эгоистичным нормально, хён. Когда, например, надеешься, что тебе удастся стать счастливым. Или когда хранишь что-то особенное в тайне, чтобы это было только твоё. Иногда это нормально, я думаю.       — Ладно, — шепчет Юнги. Они сидят несколько секунд в тишине, а затем Юнги протягивает руку и дотрагивается до ростков лаванды. — Может быть, вот они.       Тэхён мычит.       — Лаванда?       «Потому что ты пахнешь лавандой и мылом. Потому что я считаю, что это запах изящной любви. Потому что лаванда помогает мне заснуть и успокаивает лёгкие боли».       — Расскажи мне что-то о лаванде, чего я не знаю, — просит Тэхён.       — Это одно из моих любимых растений, — не подумав говорит Юнги.       Тэхён прижимается носом к плечу Юнги.       — Вот оно как, — шепчет он.       Когда они возвращаются внутрь, Юнги без остановки играет ритмичные менуэты на фортепиано, а Тэхён рисует широкими размашистыми движениями, как будто что-то внутри него пытается вырваться наружу.       Той ночью Тэхён заползает в кровать Юнги первый раз за долгое время. Он устраивается рядом. Он держится за него. Юнги погружается в его прикосновения, касается в ответ: сначала робко, затем – с намерением. Он притягивает Тэхёна ближе и обнимает его, пока тот засыпает.       

***

      Иногда они ездят вместе на поезде.       Они ездят на городских электричках, и пригородных поездах, и на старых паровозах, которые были выдернуты из мультфильмов студии «Ghibli» и запущены, по какой-то причине, в уголках Кореи. Они садятся на них, уезжают как можно дальше.       Они выходят на остановках тогда, когда не знают, где находятся.       Они бродят по фермам, Тэхён сжимает одной рукой фотоаппарат, другой – крепко держит запястье Юнги, чтобы тянуть его за собой.       У Тэхёна это всегда хорошо получалось.       Даже когда он был далеко, или Юнги был далеко. Ему всегда удавалось помогать Юнги дышать. Выходить на улицу и находить музыку в журчащих ручьях, стенающих ветрах и подслушанных оживлённых разговорах. Обнаруживать мелодии во вкусе сахарного гороха, чае с запахом хурмы или тёмном крепком кофе.       Тэхён берёт Юнги за запястье и тянет его вперёд, и они вместе натыкаются на всё хорошее, хорошее, хорошее.       В этот тёплый летний день, горящий, как светлячок, Тэхён загоняет Юнги в ручей. Юнги испускает удивлённый счастливый звук, несмотря на тот факт, что он промок и дрожит. Тэхён обвивается вокруг него в качестве извинения. Слишком жарко для того, чтобы обниматься, но Юнги прислоняется ближе и позволяет себе таять в медово-масленом тепле рук Тэхёна.       И обычно они ездят домой, но этим тёплым летним вечером Тэхён взял с собой собак и использовал деньги за проданные картину и серию фотографий, чтобы забронировать им малюсенький номер в крошечной гостинице. Они принимают горячую ванну, и потом Тэхён наливает им холодное как лёд соджу, они пьют и едят свежую рыбу; собаки свернулись у их ног, и Тэхён мягко поджимает губы, ведя разговор.       Тэхён подталкивает кусочек кальмара в сторону Юнги.       — Посмотри, — говорит он. — Посмотри на это – они разрезают их так, чтобы было похоже на листик; так красиво.       Его улыбка такая красивая.       У Юнги в груди странное чувство.       — Смотри, — позже говорит Тэхён, перекатившись так, чтобы лежать на простынях Юнги. Он поднимает телефон выше и засовывает наушник Юнги в ухо, и они смотрят вместе музыкальный клип. В нём – мужчина в тёмной комнате. Токио. Человеческие тела в форме городского пейзажа. Этот клип заставляет Юнги ощущать себя не то, чтобы одиноко, но как-то изолированно. Он смотрит, как певец скользит руками по чьим-то рёбрам, по ноге, вверх и вниз, на очертания людей в воздухе, очертания города на телах, очертания тел как город. Кожа выглядит мраморной. Всё кажется холодным. Юнги чувствует себя уставшим. Он зажмуривает глаза, открывает их. Экран потемнел, клип закончился.       — Я не знаю почему, — говорит он Тэхёну. — Но это расстроило меня.       — Ему было нехорошо, когда он это написал, — говорит Тэхён. Его отражение в телефоне несколько странное. Юнги почти может увидеть его, но всё равно совсем не видит.       — Тебе хорошо? — спрашивает Юнги у Тэхёна.       — А тебе? — отзывается Тэхён.       У Юнги в сердце странное чувство.       — Иногда, — говорит ему Юнги. — А тебе?       — Пока не знаю, — говорит Тэхён и отворачивается, перекатывается обратно под своё одеяло.              Сложно уснуть. Всегда сложно уснуть. Юнги смотрит на полосу лунного света между собой и Тэхёном. Он смотрит на то, как облака закрывают луну и затем уплывают. Он закрывает глаза. Открывает их.       Тэхён переворачивается и обрушивается на него, как волна, утягивая своё тонкое одеяло за собой. Он устраивается у бока Юнги и притягивает его к своей груди, забрасывает на него руку и ногу и держит его в объятиях.       — Сейчас – да, — шепчет Тэхён, как будто они говорили несколько минут назад, а не несколько часов.       Они лежат вместе в тишине в течение нескольких долгих секунд. Юнги проводит рукой по телу Тэхёна, едва касаясь его.       — Почему ты вернулся домой, Тэ? — шёпотом спрашивает Юнги.       Тэхён не отвечает, но он и не замирает так, как тогда, когда не хочет отвечать. Он просто ничего не говорит, обернувшись вокруг Юнги, и тяжело дышит; его грудь двигается, расширяясь, под щекой Юнги. На мгновение Юнги думает, что он уснул, но тут Тэхён нарушает молчание.       — Я собирался сказать, что я не вернулся, что я не из Сеула, что это не дом, — начинает Тэхён. Его голос звучит так, будто у него простуда. — Но это не совсем правда, потому что я не знаю, вписываюсь ли в Тэгу так, как было раньше, — он делает паузу, пробегает ладонью по шее Юнги, немного надавливает, словно хочет удержать Юнги у своей грудной клетки. Юнги прижимается носом к Тэхёну и вдыхает его запах: мыло и лаванда. — А потом, — продолжает Тэхён. — Я почти сказал что-то вроде «из-за тебя Сеул кажется домом», и я бы даже не слукавил. Разве не глупо?       Вместо ответа Юнги зажмуривает глаза как можно сильнее. Он скользит рукой по боку Тэхёна, находит низ его грудной клетки, нежно трёт большим пальцем. Набравшись решимости, он немного отодвигается, чтобы говорить внятно.       — Что–то случилось? — спрашивает Юнги. — В Японии что-то случилось?       — Нет, — отвечает Тэхён. — Нет, правда… ничего не случилось. Ничего не случилось, но это причина была во всём вокруг, вроде того. Я просто… Я сидел в парке, и шёл дождь, и я смотрел на то, как кувшинку в озере бросает из стороны в сторону штормом. И я сидел там, смотрел на неё и думал: «тебе нужно выбрать, где ты хочешь быть». Мне казалось, что я просто… Плыву по течению. Как будто я до этого плыл. Позволял вещам случаться со мной вместо того, чтобы принимать решения. Я просто чувствовал себя не на своём месте. Словно я немного неправильного размера или формы или что-то такое.       Юнги думает, что он понимает.       — Сейчас тебе лучше? — спрашивает он, хотя и подозревает, что нет. Такие чувства не меняются из-за смены широты и долготы, по опыту Юнги. — Теперь, когда ты дома? Почти дома? В месте, что похоже на дом?       — Иногда, — говорит Тэхён.       Они молчат некоторое время.       — Тэхён-а, — наконец зовёт Юнги; он не уверен, как он хочет продолжить: «Ты кажешься мне правильного размера»? «Спасибо, что доверил мне это»? «Я понимаю, что ты имеешь в виду, настолько, насколько может понять другой человек»? Ничто не звучит достаточно верно, но ему хочется заговорить.       Тэхён издаёт приглушённый звук – он уже почти уснул.       — Спи, — еле ворочая языком.       — Я пытался, — говорит ему Юнги; щипает его за бок. — Пока ты меня не прервал.       — Спи-и-и, — стонет Тэхён.       — Ты звучишь как зомби, — сообщает Юнги.       Тэхён сползает ниже и очень мягко кусает плечо Юнги. Его рот мокрый и тёплый даже сквозь пижаму.       Юнги вздрагивает.       — Теперь ты тоже зомби, — шепчет Тэхён. — Спи.       У Юнги в животе странное чувство.       — Спи, — повторяет Тэхён и поднимает рот к волосам Юнги. Оставляет почти не ощутимый поцелуй. Он устраивает подбородок у Юнги на голове. — Теперь давай спать, Юнги-хён.       

***

      Поздним летом у Юнги случается день, когда он особенно сильно перегревается и не может заставить себя выйти наружу. Такие дни иногда бывают. Юнги думает, что, возможно, они всегда будут. Он тратит много усилий на то, чтобы вытащить себя из постели. Мир очень яркий.       Тэхён открывает окна, поднимает Юнги, и они бродят босиком по их маленькому дому, вверх и вниз по скрипящим ступеням, по кухне, с Ёнтаном и Холли, лающими и вьющимися у их ног.       Тэхён набрасывает на них свежие белые простыни, когда они садятся посреди кровати Юнги. Юнги прижимает подушку крепче к груди и заваливается назад, прижимается лицом к изгибу коленки Тэхёна и шёлку его пижамных штанов, позволяет укрыть его простынёй – тёплым чистым хлопком цвета подсолнуха.       Тэхён говорит ему: «Всё в порядке, хён, всё в порядке, это всего лишь я», — наклоняясь и прижимаясь ближе, его лицо так близко к уху Юнги, как только возможно, губы такие тёплые, что кажутся холодными. Сердце Юнги как будто лёд поздней зимой – хрупкое, прозрачное, вот-вот расколется.       Тэхён виноват в этом – из-за него сердце Юнги кажется льдом поздней зимой; но он имеет это в виду наилучшим возможным способом. Это странно, потому что Юнги думает, может быть, это должно быть плохим чувством – когда кто-то заставляет тебя чувствовать, что что-то сейчас расколется, но Юнги просто ощущает себя ценным. Чувствует, что на него смотрят ласковыми глазами. Когда Тэхён улыбается ему или прикасается к нему – он делает это так же, как смотрит на картины Климта или яркие фотографии МакГинли; как будто это что-то, что имеет для него значение. Как будто Юнги имеет для него значение.       «Я люблю тебя», — говорит Тэхён,       и лёд трескается, и всё глубокое, глубокое, глубокое поднимается наверх, и Юнги плачет, пока больше плакать не может.       После Тэхён садит Юнги прямо и притворяется, что Юнги вовсе не плакал. Юнги благодарен за это. Тэхён прижимает холодные руки к горячим щекам Юнги и говорит:       «Вот ты где»,       — как будто он беспокоился, что Юнги исчез, пока их взгляды не были друг на друге.       Тэхён делает фруктовый лёд из гранатового сока. Они сидят и молчат в ожидании, пока лёд замёрзнет. Они едят его поздно ночью на заднем дворе, зарываясь стопами в траву и почву под ней, позволяя свету звёзд касаться их кожи. Звёзды яркие, но это приятная яркость, не болезненная.       Тэхён прижимается к боку Юнги и не говорит особенно ни о чём.       Это здорово.       Юнги ощущает себя в безопасности.       Он зарывается пальцами ног в грязь, и думает, что Тэхён ассоциируется у него со свежей почвой, хорошей землёй, которой бываешь покрыт в конце продуктивного дня, проведённого снаружи в саду на протяжении долгих часов под солнцем, нежно целующим твою кожу и затем загоняющим тебя обратно внутрь, укладывающим в постель, как уложила бы мать. Тэхён напоминает Юнги об этом – о том, когда заходишь домой и пахнешь жизнью, растениями, которые начали расти.       Тэхён помогает всему расти.       

***

      — Хён, — зовёт Тэхён, лёжа на диване вверх ногами.       Сегодня жарко. Слишком жарко. На Тэхёне нет рубашки, и его кожа блестит, как яблоко в карамели под солнцем, и Юнги находит это очень мучительным. Он отводит глаза, рассматривает вариант пойти к себе в комнату, спрятаться под одеялом и потерять сознание от теплового удара.       — Юнги-хён, — повторяет Тэхён.       — Да, Тэ? — Юнги отрывается от места, на котором лежит, направляется на кухню. — Будешь ячменный чай?       — Отдам полцарства за ячменный чай, — говорит Тэхён.       — Отлично, — говорит Юнги. — У тебя есть договор, подтверждающий право собственности?       Тэхён с дивана издаёт невнятный звук, полный страдания.       Когда Юнги возвращается, он ставит холодный стакан чая Тэхёну на живот, быстро убирая его, когда Тэхён вскрикивает и дёргается. Юнги широко улыбается и отводит взгляд от красоты Тэхёна, пока тот выпрямляется, протягивает ладони к своему чаю.       — Хён, скажи мне, пожалуйста, что-то, чего я не знаю.       Просьба, к которой Юнги уже привык.       — Во время Второй мировой войны в запасе двадцать второй артиллерийской бригады польской армии медведь был зачислен в ряды солдат. Он начал со звания рядового.       — Прости, — медленно говорит Тэхён, поднимает глаза от стакана. — Прости, что ты только что сказал?       Юнги позволяет себе секунду триумфа, прежде чем продолжает:       — Его звали Войтек. Он был повышен до капрала за храбрость, проявленную в бою.       — Он… что? — монотонно переспрашивает Тэхён.       — Он был повышен до капрала, — повторяет Юнги.       — После… После какой битвы? — спрашивает Тэхён, нахмурив брови.       — Я не знаю, Тэ, я, типа, не большой знаток польской военной истории.       Тэхён ставит стакан чая на стол перед собой, скатывается с дивана и подползает ближе, нарушает границы личного пространства Юнги, что настораживает – его руки на коленях Юнги, потом на его бёдрах. Ладони Тэхёна тёплые и мягкие, и Юнги хочется, чтобы они заскользили вверх, вверх, вверх, поэтому он действует разумно и начинает извиваться, пытается стряхнуть Тэхёна с себя.       — Прости, — говорит Тэхён, крепко держась. Юнги замирает. — Можешь просто… повторить ещё раз?       Его глаза широко раскрыты.       — У них был медведь, — медленно произносит Юнги. — В рядах польской армии…       — В рядах, — вторит Тэхён, кивая.       — …во время Второй мировой, — продолжает Юнги. — Он был повышен до звания капрала за время своей службы.       — Повышен, — откликается эхом Тэхён.       — Его имя было Войтек; капрал Войтек. Он участвовал в битвах, пил сгущённое молоко из бутылки из-под водки, есть памятник в его честь.       — Сгущённое молоко, — шепчет Тэхён со взглядом, смотрящим куда-то далеко. — Из бутылок из-под водки.       — Да, — подтверждает Юнги.       — Это совершенно точно неправда, — говорит Тэхён с кивком. — Совершенно точно.       — Поищи в Google, — говорит Юнги и выворачивается из хватки Тэхёна, ложится обратно рядом с вентилятором и ждёт.       — Боже мой, — наконец говорит Тэхён. — Хён, Боже мой, это был маленький медвежонок… О, нет, он вырос, Боже мой, они борются с ним? Хён, хён, посмотри на это, Господи, он был такой милый. Боже мой.       — Говорил же, — шмыгает носом Юнги.       — Господи Боже, — говорит Тэхён. — Его звали Войтек.       — Я так и сказал, — бормочет Юнги.       Тэхён валится на пол, прижимается тёплым боком к боку Юнги.       — Кому-то нужно нарисовать аниме про это, — говорит Тэхён. Он звучит так мечтательно, что Юнги смеётся, пытается подавить звук. — Я серьёзно, — продолжает Тэхён. — Боже, тот парень, который озвучил Юрио в «Юри на льду» мог бы быть голосом медведя.       — Господи, — произносит Юнги, пытаясь сдержать хохот. — Тэ, — ему удаётся сказать. — Никто не станет делать аниме об этом. Я даже не знаю, кто этим занимается… Но они не станут.       — Мы могли бы сделать аниме, — Тэхён поворачивается к Юнги с широко раскрытыми глазами и решительным взглядом.       Попытка не засмеяться в этот момент оказывается гиблым делом, поэтому Юнги сдаётся.       — Хён, хватит смеяться, — говорит Тэхён. — Я бы мог нарисовать раскадровку. Я бы нанял Чонгуки анимировать, пока мы бы не нашли инвесторов. Ты можешь озвучить медведя. Хватит смеяться.       Юнги не уверен, что у него когда-либо получится остановить смех; для него как будто начался какой-то его личный ад, в котором все его эмоции всегда видны и очевидны, держатся верхним слоем на его коже, неуклюжие и неконтролируемые.       Тэхён ещё несколько секунд сохраняет серьёзное выражение лица и затем начинает хохотать. Его веселье провоцирует повторный приступ смеха у Юнги, и сейчас слишком жарко, чтобы так сильно смеяться, и это не так уж и комично, но Юнги смеётся; смеётся так, как не смеялся уже целую вечность, по причинам, которые сам совсем не понимает.       Тэхён перекатывается на бок и утыкается носом в плечо Юнги.       — Мне нравится, как звучит твой смех, — говорит Тэхён. — Хотел бы я забрать его и хранить у себя.       «Забери», — хочется сказать Юнги.       Слишком жарко для прикосновений, но он всё равно поднимает руку, проводит пальцами вверх и вниз по оголённому предплечью Тэхёна. Тэхён оставляет почти-поцелуй на его плече.       — Откуда ты знаешь про капрала Войтека? — спрашивает Тэхён.       — Он мой дальний родственник, — говорит ему Юнги.       Смех Тэхёна сладкий, как мёд, и кажется хлóпком на коже Юнги. Если бы Юнги мог рисовать, он бы написал его тёплыми красками: оттенками золотого, красного и мягкого жёлтого.       

***

             — Ты очень любишь этого парня, а? — говорит Хосок, выглядывая из-за плеча Намджуна, пока они все наблюдают через дверной проём, как Тэхён кидается в объятия Чимина и Чонгука. Это начало осени, но погода думает, что уже конец. Тэхён, кажется, не замечает. Юнги дрожит из солидарности.       Тэхён кричит:       — Пусан отпустил вас!       — Мы всего лишь съездили туда навестить родных, — смех Чимина звучит как пианинные ноты.       — Скучали по тебе, — говорит Чонгук.       — Все любят Тэхёна, — сообщает Юнги Хосоку.       — Это правда так, — соглашается Хосок.       Намджун пинает стойку, и они оба с Хосоком мгновение смотрят на Юнги, прежде чем перевести взгляды обратно на улицу.       — Сокджин-хён должен скоро приехать, — говорит Хосок после секунды молчания.       Тэхён смеётся снаружи, и Юнги, подняв голову, не может слегка не улыбнуться. Он наблюдает за тем, как Чимин и Тэхён берутся за руки, неистово размахивают ими, как Чонгук откидывает голову назад, хохоча. Тэхён ловит взгляд Юнги и расплывается в улыбке, показывает жестом на Чимина и Чонгука, произносит одними губами: «Они вернулись!».       Юнги тоже улыбается в ответ, кивает.       Хосок и Намджун смотрят на него, когда он поворачивается обратно.       — Все любят Тэхёна, — повторяет Юнги.       — Ага, — подтверждает Хосок. — Он явно тоже тебя очень любит, а?       — Тэхён любит всех, — говорит Юнги.       — Ну, не то, чтобы ты говоришь что-то неверное, Юнги-хён, — замечает Намджун.       — Замолчите, — говорит Юнги.       Намджун смеётся и качает головой. Хосок пожимает плечами, улыбается с теплотой, смотрит в свой телефон, когда он вдруг вибрирует, и они оставляют эту тему. Они позволяют Юнги оставить её. Они хорошие друзья. Они не произносят то, что каждый из них думает:       «Ты ведь любишь его по-другому, Юнги. Ты влюблён в него»,       — потому что они понимают, что Юнги уже знает это. Потому что они понимают, что такие слова сложно озвучить.       «Я люблю тебя».       Куда больше вариантов, что всё пойдёт неправильно, чем правильно – так думает Юнги. Больше вариантов, что всё пойдёт наперекосяк, чем должно быть.       Юнги удерживает слова под языком и изучает их.       Любовь – это слово с таким странным весом.       Он думает о словах. Пытается превратить их в действия.       Любовь – это такой странный вес.       

***

      Они так долго смотрели на пустой холст Тэхёна, что глаза Юнги болят от этого белого.       — Хм-м, — думает Тэхён. Он проводит пальцем по костяшкам Юнги, смотрит, как кожа двигается под подушечкой его пальца, и поворачивается обратно к пустому холсту. — Хм-м-м, — мычит он; его голова покоится на плече Юнги.       — Нарисуй наш задний двор, — говорит Юнги. Прошлой ночью был ранний снегопад. Всё белое. — Даже не понадобится много красок.       Тэхён смеётся.       Юнги задаётся вопросом, когда Тэхён смеётся этим тихим прыгающим смехом, этим едва слышным шумом, подсвеченный тёплым золотом и в мягком шёлке, что было бы, если бы Юнги поцеловал Тэхёна в уголок его рта, прямо туда, где теряется его смех.       Он думает иногда об этом. И о других вещах. О том, чтобы переплести с ним пальцы. Оставить поцелуй на лбу Тэхёна и позволить своим губам задержаться; оставить поцелуй на раковине уха Тэхёна, на изгибе его скулы, на нежной округлости его нижней губы.       Он спрашивает себя, знает ли Тэхён о чувствах Юнги, или Юнги так хорошо их скрыл, что Тэхён не может их распознать.       Иногда Тэхён смотрит на него так, как будто ждёт чего-то.       Иногда Тэхён смотрит на Юнги, и ему приходится быстро отвезти взгляд прежде, чем Тэхён увидит, о чём он думает. Раскусит его.       У Тэхёна это получалось, когда они с Юнги были маленькими – смотреть на него и видеть, что у него на сердце, не важно, какой угрюмый вид Юнги принимал. Скорее всего, Тэхён это всё ещё умеет. Они больше не дети, и они были порознь так долго, что это казалось вечностью, но…       Тэхён, скорее всего, всё ещё умеет.       Тэхён всё ещё это может.       Тэхён меняет положение, кладёт свои ноги Юнги на колени.       — Я знаю, что я сделаю с холстом, — внезапно говорит Тэхён. Он поворачивается, тянется к Юнги, берёт лицо Юнги в свои руки.       Юнги сопротивляется рефлекторной реакции отшатнуться, сжаться. Он пытается не отстраниться от прикосновения. Кажется, у него получилось, потому что Тэхён улыбается одной из своих лёгких улыбок, маленькой, как будто несущей в себе что-то могущественное. Большие пальцы Тэхёна поглаживают скулы Юнги. Юнги смотрит в его глаза и позволяет ему видеть то, что он видит.       — Заставлю его расти, — шепчет Тэхён.       — У тебя хорошо это получается, — говорит ему Юнги и обвивает пальцами запястья Тэхёна. — Растить что-то.       — Как и у тебя, — говорит Тэхён.       Он прижимает свой лоб ко лбу Юнги, прежде чем отпустить его.       Юнги чувствует себя ломким.       

***

             Когда Тэхён не выдерживает, он сворачивается в маленький комок, как брошенный котёнок, уставившись в пустоту на ряды белого (его волосы – спутанные и длинные, а кожа – нежная и золотая),       тогда,       тогда,       тогда       Юнги нарезает им клубнику и кладёт её во взбитые сливки, чтобы Тэхён мог поесть чего-нибудь сладкого. Он срезает цветы и расставляет их по дому просто на случай, если Тэхёну вдруг хочется увидеть что-нибудь яркое. Он ничего не говорит, пока не понимает, что Тэхён больше не хочет молчать. Тогда он спрашивает у Тэхёна, какую татуировку он бы сделал, если бы собирался, и они пролистывают бесконечные аккаунты в Instagram, прижавшись друг к другу на диване, пытаясь найти художника, которому доверились бы. Он учит Тэхёна играть на фортепиано, хотя Тэхён уже большей частью умеет. Юнги учит его так, как учил, когда Тэхён был маленьким, забирался на стульчик рядом с Юнги и говорил:       «Хён, научи меня, я тоже хочу, я хочу играть, как хён».       Юнги кладёт руки на кисти Тэхёна и они играют гаммы. Минорные гаммы. Вверх и вниз, вверх и вниз.       Тэхён говорит:       — Хён,       — и его голос замирает, как будто он не знает, что собирался сказать. Он смотрит на Юнги так, как будто ему больно.       Юнги утягивает Тэхёна в его комнату, и лежит с ним в обнимку на кровати, зажигает гирлянду и включает «Могилу светлячков», и они плачут, потому что это грустный мультфильм. Он позволяет Тэхёну прижаться к его груди и спать, или притворяться, что спит, или просто лежать в изнурённости, пока ночь накрывает дом.              — Хён, дай мне тебя сфотографировать, — на следующее утро говорит Тэхён, проснувшись до Юнги и растянувшись на полу.       Юнги, будучи ещё в полусне, смотрит на него и кивает.       Тэхён делает бесконечное количество фотографий. Юнги не знает, что он пытается найти. Он позволяет ему искать, на случай если это поможет. Он фотографирует Юнги в свете восхода, сидящим на подоконнике, прижимающимся к стеклу, которое охлаждено ночью и согрето утренним солнцем; Холли и Ёнтан сидят у него на коленях, а в руках он держит кружку кофе, заваренного для него Тэхёном.       Тэхён включает песню, из-за которой Юнги становится грустно.       Юнги наблюдает за тем, как Тэхён беззвучно проговаривает текст самому себе.       — О чём он поёт? — спрашивает Юнги, бросая взгляд вниз на усаживающегося удобнее Ёнтана. Он вдруг понимает, посмотрев вниз, что на нём надет свитер Тэхёна. Он поправляет его ворот рукой, слышит щёлканье фотоаппарата, когда снова берётся обеими ладонями за кружку.       Мелодия начинает нарастать. Юнги полагает, что сейчас снова начнётся припев.       Он поднимает голову, и Тэхён смотрит на него, держа фотоаппарат где-то у сердца. Тэхён смотрит на Юнги так, как будто он хочет понять что-то, но Юнги не знает что. Взгляд Юнги падает, он ставит кружку, натягивает рукава на кисти рук, на искусанные большие пальцы.       — Он поёт, что тяжело жить вот так, — отвечает Тэхён. — Поскольку тяжело жить, мы молимся.       Юнги резко вздёргивает голову, но в эту же секунду Тэхён поднимает фотоаппарат, и Юнги не может увидеть его глаз.       — Можно я использую ванную наверху, чтобы проявить плёнку? — спрашивает Тэхён. Он не опускает камеру. Юнги смотрит в линзу так, как будто может видеть сквозь неё; как будто может видеть Тэхёна.       — Хорошо, — шепчет он.              Он не пересекается с Тэхёном большую часть оставшегося дня.       Поздним вечером перед тем, как лечь спать, Тэхён останавливает Юнги в коридоре и показывает фотографии, которые он проявил. Та, на которой Юнги смотрит прямо в камеру, ужасна. Взгляд Юнги на ней ужасен.       Поскольку тяжело жить…       Юнги долго смотрит на неё.       …мы молимся.       — Ночи, хён, — говорит Тэхён. Дверь его комнаты закрывается с тихим щелчком.       Юнги ложится в постель, но не спит. Он пялится в потолок. Он пялится в потолок, пока его глаза полностью не привыкают к темноте, и тогда он тянется за своим телефоном.       «Ким Тэхён, — пишет Юнги в сообщении. — Ким Тэхён, я люблю тебя».       Телефон Тэхёна вибрирует за стеной, слышен звук движения, шуршащих одеяла и простыни, и затем наступает пауза. Дверь Тэхёна щёлкает, пол скрипит. Дверь в комнату Юнги открывается, и Тэхён шаркает внутрь, ничего не говоря, зарывается под одеяло Юнги, устраивается в его объятиях. Он кажется маленьким.       — Тэ, — шепчет Юнги.       Юнги не может понять: слёзы Тэхёна сейчас – это хорошие слёзы или плохие. Тэхён плачет так сильно и так долго, что это пугает Юнги. Он держит его близко, близко-близко-близко, и шепчет слова, которые легче произнести в темноте:       — Я люблю тебя, Тэ.       Тэхён издаёт очень странный звук, как будто что-то тяжёлое вдруг падает на землю.       — Я люблю тебя, — снова говорит Юнги. Он хочет, чтобы Тэхён знал, хочет быть уверенным, что это так – как бы Тэхён это ни понял. Все интерпретации этой фразы правдивы.       В комнате так долго стоит тишина. Юнги боится пошевелиться.       — Я тоже люблю тебя, — шёпотом произносит Тэхён, поднимая голову с груди Юнги. Черты его лица большей частью скрыты лунным светом и тенью. — Юнги-хён, я тоже тебя люблю.       Утром Юнги заваривает им кофе.       — Я добавил в него корицу, — говорит он Тэхёну. — Чтобы было не горько.       Лицо Тэхёна красное и опухшее. Он уютно устроился под одеялом Юнги так, будто даже не думает уходить. Цвет его волос побледнел, и его отросшие корни – чёрные.       — Твой кофе не горький, — он шепчет; закусывает губу.       — Больше нет, — говорит Юнги и ждёт, пока Тэхён поднимет одеяла и пустит Юнги обратно в тепло.       

***

             Они оба едут в Тэгу ненадолго, потому что Рождество. Они едут домой. Вроде бы. Туда, где однажды был дом. Они вместе садятся на поезд. Юнги засыпает на плече Тэхёна и просыпается, чтобы обнаружить, что Тэхён перебирает его пальцы – очерчивает своими изящными руками контуры кистей Юнги.       На станции Тэхён обнимает Юнги и убегает, чтобы поймать автобус. Его прощальные слова всё ещё висят в воздухе после того, как он уже ушёл.       «Увидимся дома, хён».       Юнги держит путь до дома родителей. Хотя это больше не его дом, это приятно – находиться там. Раньше это не было так, раньше он чувствовал себя там странно, возможно, как это описал Тэхён: как будто он был неподходящего размера. Он всё ещё несколько чувствует себя так, но теперь лучше понимает мир вокруг. Он смог вырасти. Он смог измениться. Он смог поменять то, как взаимодействует с этим пространством; то, что оно для него значит.       Когда он обнимает маму, она кажется ему ниже, чем он помнил, но её глаза горят, и она выглядит здоровой. Его отец обнимает его разок и треплет его по волосам, как он делал, когда Юнги был маленьким, совсем маленьким. Юнги смеётся и обнаруживает, что это не наигранный смех. Он поправляет волосы и следует за родителями на кухню.       В детской спальне Юнги холодно. Его двуспальная кровать кажется ему удивительно пустой. Холли выглядит несчастным. Они вместе сворачиваются под одеялом.       Он вливается в домашнюю жизнь. Родители присматривают за ним. Он ходит пофотографировать с братом. Навещает дома тёти и дяди. Позволяет Тэгу просочиться в его голос, пока город не оказывается снова под его языком, в его костях.       Он звонит Тэхёну двадцать девятого декабря.       — Юнги-хён, — говорит Тэхён.       — Привет, Тэхён-а. С наступающим днём рождения.       — Спасибо, — говорит Тэхён. — Спасибо, спасибо. Все придут завтра, будет полный хаос, — он звучит радостно. — Все, хён. Придут двоюродные братья и сёстры, о существовании которых я даже не знал.       — Настоящая вечеринка, — комментирует Юнги.       — Гулянка, — соглашается Тэхён. — Намджун-хён так бы сказал.       — Джун ни за что бы так не сказал.       — Верно. Я услышал это слово в фильме.              Юнги возвращается в Сеул через три дня после наступления Нового года. Он убирается во всём доме с потолка до пола. Тэхён приезжает через два дня. Он пахнет свежим снегом и лавандой. Он устраивается в объятиях Юнги и прижимается к нему ненадолго.       — С днём рождения, — говорит Юнги позже, когда Тэхён уже вышел из душа и распаковал чемодан, насколько возможно.       — Это самая маленькая бутылка шампанского в моей жизни, — говорит Тэхён.       — Ты не любишь алкоголь, — жалуется Юнги. — Поэтому у нас не будет унылой недопитой бутылки шампанского, а будет выпить на один раз.       — Я не недоволен, — заверяет Тэхён. — Я счастлив. Это самая маленькая бутылка шампанского в моей жизни, спасибо, Юнги-хён.       Юнги откупоривает шампанское и показывает жестом на стол:       — Я испёк это. Джун съел кусочек пробной версии торта, и он ещё жив, так что, хотя я и не очень хорошо пеку, ты скорее всего не умрёшь.       — Ого, — говорит Тэхён. — Смелое заявление.       Юнги легонько щёлкает его по щеке, отдаёт ему бокал шампанского.       — Давай, садись, ешь, не разговаривай.       Тэхён хихикает и садится, подтягивает колени к груди, умиляется тому, как Ёнтан и Холли кружат вокруг ножек его стула.       — Юнги-хён испёк это только для меня, — сообщает он им. — Я не буду делиться.       Юнги хмурится и забирается на свой стул.       — Замолчи, — мямлит он.       — Вкусно, — Тэхён говорит Юнги, ещё не дожевав. — Спасибо, хён.              Когда Тэхён встаёт из-за стола, он вытягивается в дверном проёме кухни. Кончики его пальцев с лёгкостью достают до верхней балки.       — Хвастун, — говорит Юнги.       Тэхён усмехается.       — Мы будем спать?       Юнги не знает, что это значит.       — Я собираюсь в душ, прежде чем лечь, — говорит он Тэхёну.       Влажный и согретый душем, Юнги колеблется у двери в комнату Тэхёна, прежде чем поднять руку и постучать.       Тэхён не выглядит удивлённым, когда Юнги стучит в дверь, когда он проходит по комнате, когда он сворачивается под одеялом, когда он вздыхает и утыкается лицом Тэхёну в грудь.       — Привет, хён, — говорит он, и на этом – всё.       Лунный свет отражается от мебели и стен, погружает комнату в текучее серебро. Занавески Тэхёна такие тонкие, что едва ли останавливают свет. Он бы, скорее всего, предпочёл спать с открытыми окнами целый год, если бы это было возможно.       Тэхён пробегается пальцами по тыльной стороне руки Юнги, которая покоится на его грудной клетке.       — Скажи мне что-то, чего я не знаю, — бормочет он, смотря на свет звёзд.       — Я посмотрел в интернете, — говорит Юнги более резко, чем собирался. — Про картину… Вот ту, я нашёл её. По-немецки она называется не «Поцелуй». Она называется «Liebespaar».       Тэхён мычит, его пальцы обвивают пальцы Юнги с твёрдостью.       — Это значит «возлюбленные», — говорит Юнги Тэхёну.       — Это так, — соглашается Тэхён. Его голос такой спокойный. — Но я это уже знал, хён.       — Климт написал её в свой «золотой период». Это, может быть, самый пик его «золотого периода». Очень много позолоты.       — Да, — соглашается Тэхён.       — В 1908 году, наверное. Возможно, в 1907, — говорит Юнги.       — Я уже знаю эти вещи, — шепчет Тэхён, тычется носом в волосы Юнги. Такое незначительное движение, но это проявление незамысловатой нежности кажется чем-то губительным.       Юнги делает глубокий вдох.       — Я читал про эту картину, потому что она нравится тебе. Я читал про неё, потому что она твоя любимая, — это близко к тому, что Юнги хочет сказать. — Я нашёл её, потому что она важна для тебя.       Тэхён замирает.       — Спасибо, — выдыхает Тэхён через секунду. — Что сделал это для меня.       Юнги немного поднимается, чтобы посмотреть на Тэхёна как следует.       Тэхён ловит его взгляд и просто…       …удерживает его. Как будто это что-то ценное.       Юнги поднимается выше, чтобы оставить поцелуй в уголке губ Тэхёна, там, где иногда теряется его смех.       — Это было к чему? — спрашивает Тэхён, когда Юнги отстраняется. Его рот округлён в удивлении, но он не выглядит огорчённым.       — Это… просто, — спотыкается Юнги, одновременно уверенный, что всё будет в порядке, и в ужасе, что ничто не будет в порядке. — С днём рождения, наверное. Кажется, я скучал по тебе.       Тэхён улыбается так широко, что Юнги больно. Или не «больно». Это не то слово, которое Юнги хотел бы употребить. Его улыбка задерживается. Она греет.       — Я тоже скучал по тебе, — говорит Тэхён.       Юнги снова прячет лицо в груди Тэхёна и слушает непрерывное биение его сердца, немного быстрое; так же, как у Юнги, несколько взволнованное.       — Хён? — зовёт Тэхён.       — Да? — шепчет Юнги.       Тэхён извивается под Юнги, пока он не позволяет ему сползти ниже, так, чтобы их лица были на одном уровне.       — Скажи мне что-то, чего я не знаю.       Юнги перекатывается на спину, тянет ладонь, чтобы провести по волосам Тэхёна, когда тот на автомате переворачивается на бок, устраивая лоб на плече Юнги.       — Ты был дома почти год, — шёпотом говорит Юнги. — Ты жил здесь почти год, хотя говорил, что останешься на пару дней.       Тэхён сдвигается и поднимает глаза на Юнги.       — Я знаю это, — говорит он неуверенно. — Ты хочешь, чтобы я уехал?       — Нет, — говорит Юнги. — Я не хочу этого, Тэ. Совсем нет, — это так близко к тому, что Юнги хочет сказать. — Я хочу, чтобы ты остался. — Ещё ближе. — Я рад, что ты остался. Остался со мной. Я хочу, чтобы ты оставался здесь со мной.       Это происходит так быстро.       Тэхён моргает, смотря на него, и вдруг подрывается и берёт в руки лицо Юнги. Он целует его щёки, и затем лоб, и потом, один потрясающий раз, в губы. Достаточно долго, чтобы это было настоящим поцелуем. Достаточно долго, чтобы Юнги почувствовал, что под мятной пастой, которой они пользуются, Тэхён на вкус как что-то нежное.       Тэхён устраивается обратно на груди у Юнги с хмыканьем.       «Тэ, — хочется сказать Юнги. — Тэ, ты не можешь так делать. Ты не можешь поступать так со мной…». Рот Юнги застыл в ту секунду, когда губы Тэхёна прикоснулись к его губам. Он проводит пальцами по волосам Тэхёна один раз, второй, третий.       — Тэ, — ему удаётся выговорить. — Тэхён-а…       — А? — спрашивает Тэхён, приподнимаясь, чтобы посмотреть на Юнги. И как будто, когда их взгляды встречаются, он осознаёт, что сделал. Юнги знает, что выглядит удивлённым, но он не может не показывать этого. Тэхён отшатывается, становится снежно-белым под загаром своей кожи, что видно даже в свете луны. — О, дерьмо, — ругается он, выглядя слегка безумно. — О, хён, пр… Прости, я… Хён, — он выпутывается из объятий Юнги, резко садится прямо, моргает широко-раскрытыми глазами. — Я не хотел, — на выдохе.       — «Не хотел», — повторяет Юнги, медленно садясь, облокачиваясь на спинку кровати.       Тэхён оживлённо кивает:       — Я не хотел, — шепчет он. Он выглядит так, будто вот-вот заплачет. — Прости, не зли…       — Можно я скажу что-то, чего ты не знаешь? — обрывает Юнги Тэхёна.       — Я… — Тэхён моргает раз, другой.       — Я не злюсь, — тихо говорит Юнги. — Тэ, я не сержусь, что ты поцеловал меня, — его взгляд непроизвольно перескакивает к губам Тэхёна, потом к изгибу его челюсти, его скулам, возвращается обратно к его глазам. Юнги закусывает нижнюю губу.       — Нет? — переспрашивает Тэхён.       — Нет, — шепчет Юнги. — Ты знал это?       — Нет, — шепчет Тэхён в ответ, придвигается ближе и затем, когда Юнги не отстраняется, приближается ещё. — Может быть, знал, — он плотнее укрывает одеялом ноги Юнги, как будто беспокоится, что тот замёрзнет. — Но лучше, что ты мне это сказал.       — Хм, — соглашается Юнги.       Тэхён смотрит на него с любопытством.       — Ты знал, — начинает Юнги, и его сердце бьётся у него где-то в горле, как испуганный птенец. «Всё будет хорошо», — говорит он себе. — Ты знал, что Джин-хён спросил, как давно мы встречаемся? Он был так зол, что я не рассказал ему, — выдавливает Юнги. — Я правда думал, что он сейчас порвёт с нашей дружбой прямо на месте. Он был так разочарован, сказал, что я «прячу от него важные части своей жизни».       — О, Боже, — говорит Тэхён и улыбается, мягко и счастливо. Он придвигается чуточку ближе к Юнги.       — Согласен, — говорит Юнги. — Расскажи мне что-то, чего я не знаю, Тэ.       — Чимин был вполне уверен, что мы замужем, — вздыхает Тэхён. — Что ты чувствуешь из-за того, что я поцеловал тебя? Я не знаю этого. Скажи мне что-то, чего я не знаю, хён.       Юнги подтягивает ноги, чтобы сесть в позу лотоса, и чтобы Тэхён мог придвинуться ближе.       — Я чувствую себя счастливым, — шепчет Юнги, и затем быстро, чтобы Тэхён не успел отреагировать: — Что ещё говорил Чимин?       — Ну, — начинает Тэхён с искрой в глазах и губами, изгибающимися в красивой-красивой улыбке. — Ну, когда я сказал ему, что мы не замужем, он ответил: «Значит, живёте во грехе, да?», — и спросил, как мне нравится грех, а я сказал, что, к сожалению, в данный момент греховная составляющая у нас отсутствует.       — Тэхён, — упрекает его Юнги.       — Я пообещал, что сообщу ему, как мне, если однажды осмелюсь добавить в нашу жизнь немножечко греха.       — Не смей рассказывать ему, — говорит Юнги.       — Ты соглашаешься на грех? — спрашивает Тэхён.       — Пожалуйста, перестань использовать эту фразу, — Юнги тянется к ладони Тэхёна.       — Хён, — зовёт шёпотом Тэхён, переплетая их пальцы. — Хён, я бы очень хотел согрешить с тобой. Мне бы так понравилось.       — Ненавижу это, — вздыхает Юнги. — Ты невыносим.       — Я думал, ты рассказываешь мне вещи, которых я не знаю, — глаза Тэхёна искрятся в слабом освещении комнаты.       Юнги поднимает руку, дотрагивается до щеки Тэхёна. Он издаёт тихий, едва слышимый звук.       — Ты не невыносим, — говорит ему Юнги. — Я не считаю тебя невыносимым.       — Я знаю это, — шепчет Тэхён.       — Я хочу поцеловать тебя, — говорит ему Юнги. — Снова, по-настоящему, много раз, часто, — он захлопывает рот.       — Да? — тихо переспрашивает Тэхён. — Это удачно, я тоже этого хочу.       Юнги клонится к Тэхёну как под действием силы притяжения. Он клонится к нему так, как будто это неизбежно. Он чувствует себя потерявшим равновесие, и это хорошо. Он хочет упасть. Тэхён с ним. Он думает, что приземление будет мягким.       — Хён?       — Да?       — Нет, просто… — Тэхён улыбается. — Просто. Это всё. Ты поцелуешь меня?       Юнги наклоняется и целует его – поцелуй на пересечении «осторожности» и «нежности».       — Хён, — шепчет Тэхён, когда их губы рассоединяются. — Хён… — Его руки поднимаются к вороту пижамной футболки Юнги. Его пальцы скользят выше, легко останавливаются на шее там, где бьётся пульс. Он вновь сводит воедино их губы.       Юнги разделяет с ним поцелуй, что на пересечении «я люблю тебя» и «я любил тебя вечность».       Губы Тэхёна мягкие, и он целуется практически застенчиво, как будто он всё ещё не уверен, можно ли ему. Юнги надавливает, скользит рукой в волосы Тэхёна, прикусывает его нижнюю губу, и Тэхён издаёт слабый звук, раскрывается перед ним, как цветок, прижимает его к спинке кровати.       Юнги разделяет с ним поцелуй, что на пересечении «ты помогаешь мне расти» и «я начинаю думать, что, может быть, я помогаю тебе расти тоже».       — Ещё, — просит Тэхён, когда они прерываются, и он тянет Юнги наверх, ближе, почти к себе на колени, одной рукой обвивая его талию.       Поцелуй Тэхёна – что-то между «хён, я чувствую то же самое» и «хён, я так давно люблю тебя».       — Ещё, — говорит Тэхён, падает на спину и не отпускает, утягивает Юнги за собой.       Юнги заползает на него, нависает над ним, накрывает его, как хлопковая простынь, припадает к его рту, как будто хочет забрать что-то. Тэхён на вкус как жимолость и свежая мята. Тэхён на вкус как блестящее золото и солнечный свет. Тэхён на вкус как воздух в глухом лесу. Тэхён на вкус как смех. Тэхён на вкус как клубника, сливки и лавандовый сироп.       — Тэ, — шепчет Юнги, оставляя их губы близко друг к другу. — Есть ещё кое-что.       — Мне кажется, я уже знаю это, — шепчет в ответ Тэхён.       — Может быть, — говорит Юнги. — Может быть, но можно я всё равно это скажу?       — Да, — Тэхён поднимается, оставляет на его губах целомудренный поцелуй. — Да, да, пожалуйста.       — Я люблю тебя, — говорит Юнги. У этих слов странный вес, но теперь ему хватает сил его удержать.       — Я тоже люблю тебя, — руки Тэхёна бродят по коже Юнги так, как будто кончики его пальцев могут видеть Юнги, могут рассмотреть его, запомнить его и сохранить в памяти так, как глаза не могут.       — Прости, что хён так долго не говорил этого, — извиняется Юнги.       — Нет, — говорит Тэхён. — Нет, это идеально подходящий момент, — руки Тэхёна останавливаются на талии Юнги и скользят под его футболку, чтобы ласково коснуться нижних рёбер его грудной клетки. — Мне нравится этот момент. Мне нравится сейчас.       Юнги целует самые красные, самые мягкие места на нижней губе Тэхёна, потом на верхней, потом целует Тэхёна в нос, потом – в самый центр его рта.       Тэхён издаёт звук нетерпения, двигается под Юнги так, чтобы Юнги наклонился вперёд больше, и они могли прижаться сильнее.       — Можно поцеловать тебя? — спрашивает Тэхён, как будто они всё это время не целовались; как будто их губы сейчас не на минимальном расстоянии.       — Да, — выдыхает Юнги.       Тэхён целует его. Целует, и целует, и целует, пока сердце Юнги не загорается. Оно горит, как тёплая летняя ночь, как светлячок, как огни космоса, как золотые листья и солнечный свет. Сердце Юнги распускается, как цветущая лилия, когда Тэхён целует его, пока он не начинает чувствовать себя раскрывшимся, повёрнутым к тёплому солнцу.       — Ты знал, — говорит Тэхён, оставляя поцелуй на губах Юнги, невинный и согревающий. — Ты знал, хён – ты думаешь, что любишь тихо, но это не так? Твоя любовь такая громкая, если умеешь слушать, — он наклоняет голову Юнги назад, поднимается и прижимает горячие губы к изгибу шеи Юнги, к нижней части его челюсти.       — Не думаю, что знал, — шепчет Юнги, пытаясь восстановить дыхание.       — Я знал, — говорит Тэхён, отмечая каждое слово прикосновением рта. — Всегда знал.       — Тэ, — тихо просит Юнги, пытаясь свести их губы вместе. — Тэ, дай мне поцеловать тебя.       Тэхён даёт. Поцелуи Тэхёна как жаркий августовский день. Тэхён целует его так, как будто это что-то значит.       — Тэхён-а, — бормочет Юнги, позволяя их губам лениво соприкасаться. — Хорошо.       Губы Тэхёна расплываются в знакомой улыбке, которую Юнги скорее чувствует, чем видит.       — Что? — спрашивает Юнги с подозрением, отстраняясь немного, проводя большими пальцами по скулам Тэхёна. — Почему ты так улыбаешься?       — Нет, просто… — Тэхён подрывается и целует его, мягко и сладко, а затем чуть менее сладко, только на секунду, но этого достаточно, чтобы Юнги почти что захотелось заскулить; одна рука Тэхёна путается в его волосах, другая, твёрдая и настойчивая, лежит на талии Юнги. — Просто… Я не уверен, можно ли мне обжиматься с моим арендодателем? Это законно? Это покрывает договор на аренду?       — Боже мой, — говорит Юнги.       — Я думаю, это незаконно, — продолжает Тэхён, переворачивая их, прижимается поцелуем к шее Юнги. — Мне кажется, я могу тебя засудить. Это считается за оказание интимных услуг ради скидки на аренду? — Тэхён прикусывает чувствительную кожу над артерией на шее Юнги, смягчает укус языком, его рука скользит вверх и вниз по телу Юнги, сжимает бедро Юнги; он обвивает ногой Юнги свою талию.       — Кто сказал, что я сделаю тебе скидку? — получается вымолвить у Юнги. Он крепко сжимает волосы Тэхёна, пока тот мягко кусает его ключицы. — С… Сделай так снова.       — Я оскорблён, — мямлит Тэхён в его кожу. — Почему ты оскорбляешь меня? И почему ты только что издал этот звук, если не собираешься сделать мне скидку, такие звуки говорят мне о том, что я достоин скидки, — Тэхён поднимается и целует Юнги глубоко. — Эй, отвечай мне.       — Ким Тэхён, — говорит Юнги, оставляя поцелуи на щеках Тэхёна. — Ким Тэхён, я забираю все слова назад. Все, кроме того, что ты невыносим.       — Неправда, — смеётся Тэхён. — Неправда, — их губы легко соприкасаются, он улыбается, когда Юнги тянется, чтобы продлить прикосновение, и затем выдыхает несколько сбивчиво, тает, когда Юнги ловит его, целует с намерением.       — Ага, — Юнги говорит прямо в рот Тэхёну, в его улыбку. — Ага, ты прав. Это была неправда.       — Скажи мне что-то, чего я не знаю, — бормочет Тэхён и снова сводит их рты для поцелуя.              Утром Юнги поднимает голову и наблюдает, как свет играет на изгибе челюсти Тэхёна. Он целует его кожу цвета яблока в карамели, пока Тэхён не движется под ним. Он тычется носом в шею Тэхёна, пока Тэхён не хватает его, не извивается и не прижимает Юнги к матрасу.       — Мы не будем вставать, — шепчет он. — Больше сна. Больше прикосновений.       — Идёт снег, — говорит Юнги Тэхёну.       — Нет, — возражает Тэхён, прижимается ближе. — Сейчас лето. Мне кажется, что сейчас лето, — он запечатлевает поцелуй на ключицах Юнги, потом ещё один и ещё один, царапает зубами, оставляет пятна на его коже.       — Тэхён-а, — зовёт Юнги, расчёсывая волосы Тэхёна пальцами.       — Хм-м? — Тэхён перемещает рот ниже, одной рукой скользя к бедру Юнги, удерживая Юнги неподвижно под собой.       — Насчёт твоей аренды… — У Юнги перехватывает дыхание, он тащит Тэхёна за волосы, пытаясь притянуть его губы к своим.       — Насчёт моей аренды, — бормочет Тэхён, и улыбается в их следующий поцелуй.       Его улыбки на вкус как что-то, что Юнги всегда было знакомо.