Familiar

Она наблюдала за ее танцем, дышащим легкостью и грацией, которые так тщательно скрывались ото всех, включая ту единственную, кому и было посвящено это выступление. Акеми двигалась плавно и изящно, но вместе с тем до того незатейливо и просто, что Саяке казалось, что когда-то, в той далекой, прошлой жизни Хомура явно брала уроки танцев. Или это превращение в "дьявола" так на нее повлияло? Что ж, это было не так важно. Зачем думать об этом, когда можно просто наблюдать за изяществом ее движений и не думать ни о чем другом? Оставить в покое Закон Цикла, Хитоми с ее подозрениями; отправить в бездну весь чертов мир и любоваться прекрасным ночным танцем при тусклом свете звезд. Акеми танцует, как самая настоящая балерина, совершая пируэт за пируэтом, сверкая изящными ножками, чуть прикрытыми черной юбкой и облаченными в привычно-темные чулки школьной формы. Черное на черном? Пожалуй, это смотрелось даже пошло. Хотелось стянуть с нее этот предмет одежды, явно лишний в и без того непроницаемом мраке ночи, освещаемом лишь крохотными точками света на небосводе. Но Саяке нельзя вмешиваться и явно давать знать о себе. Когда-нибудь она откроется ей, признается, что помнила все: их долгие совместные путешествия сквозь пространство и время, ведьму, смиренно шествующую к Гильотине под конвоем собственных фамильяров, Божественную Мадоку, что осталась где-то за пределами этого мира - брошенная и одинокая в своем трансцендентном бытии. Чего же хотела Акеми Хомура на самом деле, раз пошла на такую жертву? Саяка не знает ответа на этот вопрос, и вряд ли узнает в ближайшее время, зато есть нечто, что она может воплотить здесь и сейчас. Волшебные силы все еще не покинули ее, и требуется лишь миг, чтобы обратиться, еще один, чтобы снять плащ и кинуть его в сторону танцующей фигурки и еще один, чтобы одним мощным прыжком достичь Акеми, надежно ухватить за плечи и талию и повести уже в другом, парном танце. Саяке привычно исполнять мужскую роль, ведь даже подруги, включая ту же Хитоми, частенько обвиняли ее в мужеподобности, утверждая, что ей стоит вести себя более женственно. Однако, сейчас явно не тот случай. Она очень надеется, что Хомура не отвергнет своего тайного поклонника так быстро, и что ей удастся сохранить инкогнито еще немного времени. Пока рано раскрываться, да и нужно ли? Любовь Акеми Хомуры к Канаме Мадоке потеряла всякие границы, как только та преодолела человеческое бытие, перевоплотившись во все зло этой Вселенной. Значит ли это, что в ее душе не осталось места для кого-либо, кроме ее Богини? Саяка ничего не говорит, она лишь продолжает их танец, позволяя Хомуре быть женщиной в их партии и не уступая ей свою роль. Пускай миром владеет Хомура, но в этом танце именно Саяка берет ведущую роль. Она никогда не любила танцы, считая их слишком скучными, и благодарила родителей, что те не отдавали ее на всякие дополнительные занятия, как это было с Хитоми. Однако, в новом мире Акумы Хомуры танцы стали обязательным предметом, частично вытеснив физическую культуру. Саяка не могла похвастаться такой же легкостью движений, но чему-то научиться смогла и она. Сейчас она может с уверенностью утверждать, что это было не напрасно. Немного навыка вкупе с ее магией компенсировали отсутствие таланта. Саяка держит Акеми за руку, пока та легко кружится на одной ноге, объятая ночным ветром. Когда она снова льнет к ней, та позволяет себе небольшую вольность - ее руки остаются на талии дьяволицы чуть дольше положенного. Она надеется, что все еще не выдала себя с потрохами, но ведь иногда так невыносимо нести бремя воспоминаний в одиночку. Иногда Саяка даже думала: не лучше ли было открыться сразу и дать Акеми стереть ее память, как та сделала это с Мадокой и остальными? Тогда бы ее жизнь была спокойна как водная гладь в штиль, и она бы сейчас весело проводила время в клубе с какой-нибудь Кёко, например. Но нет, потерять эти воспоминания - все равно что лишиться чего-то настолько дорогого, что это будет равноценно утере объемного осколка личности; одного из тех, что составляют волшебницу по имени Мики Саяка. Но ведь сейчас все это не важно. Не тогда, когда мгновения их танца кристаллизируются в блаженную вечность.