Не Преклонившийся

      Его не стало.       В единый миг Альберта Дайна попросту смело. Разорвало на куски и буквально перетёрло во прах неведомой вспышкой энергии, пришедшей откуда-то со стороны того самого, покрытого нефтяной окалиной бесконечных лет и усталости, дома. Проходя в каких-то миллиметрах от самой дампирши, истошно воющий и ревущий, мощный красноватый луч пробороздил огромную траншею в земле. Неведомый разряд, не встречая какого-либо рода сопротивления, сделал широкую просеку и в окружавшем поместье лесу, вдогонку расколов просматривающиеся неясно, где-то вдалеке, за границами этого бескрайнего сада, скалы. Буквально всё, что оказалось на пути у этой вспышки, было, подобно несчастному Дайну, стёрто и обращено в искрящийся пепел. Серые хлопья медленно кружили, меланхолично оседая вниз, и напоминая в этом действе некий локальный вариант преисподней. Земля почернела и выгорела, остывая и покрываясь стеклянной коркой. На границах с будто бы по линейке черченной, абсолютно прямой, глубокой и тёмной траншеей, оставленной разрядом — наплевавши на всякий холод, трава, деревья и кустарники тлели, дымились и горели. Мгновение спустя, в ответ на полученную рану, по холодному саду прошла глубокая, всеобъемлющая дрожь. Низкочастотный гул, доносившийся откуда-то снизу, из-под земли, закладывал уши. Сотворённое неведомым источником насилие заставило даже дампиршу ощутить призрачную боль всего вокруг, пронёсшуюся рука об руку с этим содроганиями. Тихий, на грани восприятия, вздох. Точно жертва, корчившаяся под топором маньяка… Это была ужасающая, поистине колоссальная сила. Свет, что есть Тьма. Сияющая уничтожительной мощью светила, Тьма, что очищает — точно Свет возлагает на неё все свои недобрые дела и помыслы, боясь однажды предстать грязным. Такого… Рэйн ещё не доводилось видеть за всю свою жизнь, какой бы долгой та ни была. Отчётливо походило на то, что теперь у неё даже во сне могут быть крупные проблемы. Ничего так будущее. Рыжей это уже нравилось.       — Довольно уж, жалкий глупец. Единожды присягнувши в верности самому Отцу нашему, от сих дней принадлежащий Ему всецело, не можешь ты гневить Его милость, дабы продолжать жить ограниченной людской памятью. Вызывающее лишь брезгливость во мне, бесчестье человеческих чувств и эмоций. Невиданное поношение для миллионов душ тех, кто живёт нашими идеями… — вдруг донёсся голос со стороны крыльца. Нет,. определённо мужской. Сравнительно высокий, но очень мелодичный. Спокойный, и, кажется, оттенённый усталостью в интонациях. Столь давняя, тяжёлая усталость… Единовременно — красивый, молодой и звонкий. Без каких-либо странных акцентов или вибраций. Обладатель такого голоса, наверное, казался бы беззащитным и покорным. «Доверчив как ягнёнок» — отчего-то сверкнуло определение в её голове. Если бы только, вперёд прочего, дампирша не расслышала в нём пускай и хорошо завуалированные, но абсолютные уверенность и пренебрежение.       — А ты ещё кто такой, сукин сын? — скрывая своё замешательство, лениво протянула обернувшаяся на источник энергии Кровавая Рэйн, стремясь повнимательнее рассмотреть новоприбывшего.       На крыльце дома стоял, казалось бы, самый обычный молодой парень. Одетый в видавшие виды, ничем не примечательные чёрные штаны и майку, он был сравнительно хрупок телом, выглядевший сейчас абсолютно не враждебным. Средней длины, слегка вьющиеся тёмные волосы, казалось, давненько не видали даже банальной расчёски. На его даже слишком тонких черт, как для мужчины, спокойном и открытом лице играла тёплая, странно печальная улыбка. Такая, пожалуй, была свойственна тому, кто пережил, и, как показалось Рэйн, знал слишком многое, чтобы говорить об этом с каждым встречным.       А вот его глаза…       Внося толику безобразности в красоту черт, один был слеп, запавший и укрытый белёсым бельмом. А вот второй… Он тлел багровым огнём из-за неестественно красной, подчёркнутой резкой, уходящей в чёрный границей, радужки. Будто бы чужой, как для человека. Выглядело это поистине недобро. С такими, изобрази любую из арсенала улыбок, даже самую что ни наесть чистую и открытую, истинно христову — выглядело подобное одинаково хищнически. Но, если забыть об этой небольшой загвоздке — парень выглядел, скорее, как самый обычный затворник-ботаник, или какой-нибудь средней руки художник или музыкант, посвятивший себя отшельничеству. Его сдержанность поражала. И тревожила. Это было, если угодно, визитной карточкой действительно что-то собой представляющих — как было усвоено рыжей за долгие годы. Похоже, предчувствие рядом по-настоящему сильного врага не подвело дампиршу. Вопреки реальности, в которой она жила — пускай это и заводило её, но сегодня к возбуждённому предвкушению проверки своих боевых навыков незаметно примешалась опаска. Отчего же так? Да просто… вывезешь ли ты того, кто может заниматься, так сказать, масштабным изменением ландшафта в реальном времени, а, крошка-Рэйн? Найдёшь ли способ? А, плевать. Когда её только подводила смекалка?       Только вот было тут и кое-что ещё. И, пожалуй, главное.       Что за чёрт… Это ведь… Он… Тот самый… Рэйн до сих пор не могла в это поверить. Сейчас в ней всё громче говорила память.       Тот, кто стоял сейчас на крыльце — и был убийцей Альберта, её напарника. Таким она его и запомнила.       Нет, совсем даже не тем, кто стёр живого мертвеца. А… тогда, в Италии. Это же был… именно он! Только лишь притворявшийся одним из многочисленных пленников её сводного братца — оказавшийся волком в овечьей шкуре, какой норовит вцепиться в протянутую ему руку помощи.       Он ведь… сотворил всё это с Альбертом при содействии одних лишь рук.       Как же такой, ничтожного вида человек, вчерашний подросток, и может… голыми руками… за доли секунды… взрослого, тренированного дампира, в состоянии кровавого аффекта могущего положить в схватке сотни простых людей, и даже не пораниться? Как же ты… Откуда… Дьявол тебя побери, это точно он! Сомнений быть не может!       Та самая, памятная ей улыбка… столь открытая, невинная и печальная… навеки острее любой бритвы.       Улыбка, с которой он не расстался даже в ту судьбоносную встречу, когда, удирая от них прочь… рыдал.       На дампиршу стремительно накатывал разрушительный гнев. Подчиняясь ускоряющемуся ритму её сердца, взгляд будто бы затуманился кровавой пеленой. Чувства существенно обострились. Всё её существо стремительно обращалось в действие, спусковая пружина которого готовилась сорваться в следующий момент — дай только оппонент слабину, откройся хоть на секунду.       Давай же, покажи своё истинное лицо, убийца…       Но, воистину картинно измываясь над вот-вот собирающейся нанести удар рыжей полукровкой, её памятью и чувствами, неизвестный парень выглядел напрочь расслабленным. Словно только недавно встал с кровати. Ага, даже потянулся, как после долгого и здорового сна, чтоб тебя. Сейчас он беззаботно прогуливался по крыльцу из стороны в сторону, будто бы нет и не было для него ничего кроме ещё одного уютного летнего денька вокруг. И уж тем более, для него не существовало никаких, там, тайных обществ, расовых конфликтов, потусторонних чудовищ, и прочих из ряда вон выходящих событий, будто бы сгрудившихся только вокруг неё, Кровавой Рэйн. Он продолжал улыбаться так, словно был просто рад новому утру, не имея за плечами ни малейших забот, разве что, кроме пары тостов с арахисовой пастой и чашечки кофе на завтрак. Ну прямо как какой-то миленький мальчик из твоих японских мультфильмов, только что сделавший досадную, но безобидную оплошность — осталось только состроить извиняющуюся физиономию, и смущённо помахать ручкой! Отчего-то это ужасно выводило из себя дампиршу, внося заметную порчу в боевой настрой. Даже почище, чем когда-то упорно не желавшие гибнуть за идею немецкие нацисты. Складывалось полное впечатление, что этот человек не мнит её за какую-либо опасность в принципе. А не слишком ли ты уверен в себе, приятель? Допустим-ка, у тебя есть какие-то скрытые силы, но и она не из монастырского затворничества сюда явилась.       — Столько лет… я потерял столько лет… преследуя тебя… — внезапно отрывисто заговорил тот, безжалостно впивши в неё этот единственный, цепкий, недобрый глаз. Сейчас выглядевший абсолютно пустым, разве что не стеклянным — насколько тот был непроницаем. Лучи холодного солнца как-то особенно ярко играли, точно дополнительно разгорались в нём, повышая градус безумия. Слабые видят подобное проявлением знакомой им слабины, почитая этот блеск за лихорадочный, как тот, что полнится трусостью и уступчивостью. Сильные же… лишь признают истинную решительность. Вот почему дампирша не могла быть обманута. Отчего-то тон таинственного парня осязался полным затаённой жалости к себе. Прежнего вопроса Рэйн он, похоже, не расслышал. Или же не считал нужным отвечать на него.       Пройдясь ещё пару раз по крыльцу с явно увеличившейся скоростью из-за чего скрытые в его движениях голод и нетерпение сделали его чем-то похожим на мечущуюся хищную рыбину, таинственный парень прошёл вперёд, к дампирше, теперь покидая своё убежище.       А затем… это случилось.       Здесь-то уж Рэйн быстро сообразила, почему её новый гость был таким спокойным и уверенным в себе.       Теперь уже очень памятный момент для неё, когда кто-то, принявший личину Милтона Строма, будто бы растаял и оплыл нефтью и разложением, показывая более близкую к истинной природе форму. В точности так же произошло и здесь. Улыбка гостя стала ещё шире, сейчас обнажая выглядящие неестественно остро, длинные зубы. Их идеальный, хищный прикус так же не укрылся от Рэйн. Непохожий на человеческий. Гротескно хищный. Мечта стоматолога, чёрт возьми… Взгляд колючего ярко-красного глаза окутался истинным сумасшествием, насколько спокойствие и пустота его затмевались величайшей решительностью. Это было ей особенно хорошо знакомо. В воздухе вокруг него заплясали искрящие кровавые всполохи, отчего-то ощущавшиеся столь же холодными, как и всё вокруг. Вереницами они прокатывались по его телу, умирая и рождаясь. Пространство, окружавшее врага, уже знакомо для Рэйн, будто бы поплыло и смазалось. Листва и трава бессильно трепетали под порывами тут же разыгравшегося ледяного ветра, вывшего точно баньши.       И вот, спустя какие-то секунды, на месте неизвестного парня обнаруживалось уже нечто совершенно другое. Огромный, только что напоминающий человеческий, скелет. При этом тот словно цвёл, опутанный неведомыми, но ужасными растениями — скудная плоть его, напоминающая обглоданные обрывки, отчего-то взвившиеся вверх, в этом действе напоминавшие некие водоросли на теле утопленника, выглядела необычно. Подобно водорослям же, эти обрывки плавно колыхались и волновались, точно подхватываемые течениями воздушного океана. Помимо этого, неведомый монстр, по оценкам рыжей, имевший рост метра в четыре, едва ли не всюду был опутан некими переплетениями, напоминавшими цепи, выстроенные из будто бы металлических позвонков. Вместо головы у этого существа был только базировавшийся на аномально удлинённом шейном отделе и удивительно развитой мускулатуре именно вокруг шеи, один-единственный глаз. Огромный чёрный глаз с красной радужкой и горизонтальным зрачком. Уменьшенными копиями этого глаза заканчивались и эти металлические сегментированные кабели, опутывавшие существо. Но что самое забавное — лицо парня не пропало, и даже не потеряло формы. Создание имело отдельное «лицо», точно парившее перед этим самым глазом, способное меняться в выражении, живое и мимикрирующее — на манер зловещей маски, поддерживаемое этими «водорослями» плоти прямо перед этим самым глазом. А ещё… все кости его скелета были буквально изгравированы мелким письмом, составлявшим длинные тексты, превращавшиеся в рисунки и целые печати. Гравированные на живую кости… Дампиршу передёрнуло от одной только мысли о том, какие это может вызвать ощущения у, допустим, рядового человека или же вампира. Смесь истинных, чистых и наиболее мощных ужаса и отвращения.       Что-то тут было крупно не так. Если это именно он — тот самый «пленник», когда-то встреченный ими в Италии, то… пожалуй, даже неудивительно, что вечно и неизменно доверчивый и неосторожный Дайн был попросту никем и ничем для создания, которое только лишь внешне копирует собой человека, однако же, прячет за людским подобием то, что в реальной жизни и вообразить-то трудно.       — Не потрудитесь ли просто ответить, мистер? — заинтригованная происходящим рыжая дампирша искоса поглядывала на застывшее у крыльца непотребство во плоти. — Впрочем… Можете не отвечать. Выглядите вы не очень-то здоровым. Возможно, это недосмотр вашего лечащего врача.       — Истинно я могу быть счастлив, ибо Отец мой, столь учтив и великодушен, но сегодня позволил видеть мне результат моих столь долгих, когда-то ставших бесконечными, поисков… — беспрепятственно продолжала вещать оставшаяся от прежнего парня маска лица. Точно снятая садистом с трупа. Сейчас голос существа был бесплотен и бесцветен. Рэйн поймала себя на догадке, что он повторяет и усиливает собой весь сонм тех самых призрачных перешёптываний вокруг. — Воистину, не смеет быть отторгнутой истина в том, как указует слово Его всякому: от сих же обласканные падут в грязь, а гонимые сотворят завоевания великие, иные что недоступны смертным формам жизни… Но только лишь в миг, что Он снизойдёт до одного из Детей своих, как един миг сбудутся помыслы и мечтанья ребёнка Его, что стали частицей Его бытия…       Какое-то странное, незнакомое произношение. Теперь. Грубое и сухое. Особенно выделявшее рычащие звуки. Слышалось это плотоядно и угрожающе. Путанные фразы, мозголомный смысл. Некий апостол из ближней свиты Сатаны, сумевший добиться чего-то большего, чем бессмысленное религиозное пустословие? О, как же таких не хватало где-то по ту сторону этого кошмара. Тайком она ещё раз контрольно ущипнула себя. И лишь в очередной раз констатировала, что, если это и был некий сон, то выбраться из него ей просто так не дадут. Только ли гипноз? Или это уже что-то совсем другое? Хреново обстоят твои дела, крошка. Ой как хреново…       — Ну и? От меня-то ты какого хера хочешь услышать, а, сифилитик? Сегодня твой день. Я не доктор, но парочка действенных рецепов для тебя у меня найдётся. — Выражая всё своё презрение к опасности, Рэйн деловито сложила руки на груди.       — Однажды, все мы встретимся, Кровавая Рэйн… гораздо скорее, чем смеешь думать ты. — Неведомое существо колкостями, похоже, было так-то просто не пронять. Оно продолжало грезить вслух о чём-то своём, сокровенном. Точно до сих пор спало наяву. — Все до единого. Станем единым целым. И поразишься ты уменьям и помыслам Их. И да убоишься Их границ. Но лишь не в силах будешь отказать Им, когда… станешь принадлежать Им безраздельно.       — Ты понимаешь — что значит «принадлежать Им», моё дневное сновидение? — Будто бы отдельно подчеркнуло чудовище. И вот эти слова прозвучали уже с куда большей бодростью и трезвостью. Так, словно заставляли его, наконец, отринуть дрёму и проснуться.       — Даже и не знаю, о чём ты говоришь, грёбаное последствие аборта, но сейчас у меня и нет желания разбираться в этом. Заткнись уже, и — давай. Покажи, что ты можешь. — Живее прочего напоминая дикую кошку перед броском на жертву, вряд ли Кровавая Рэйн могла дать неправильно понять свои намерения.       Но…       Короткий бой быстро дал понять дампирше то, что недооценивать этого соперника — было её большой ошибкой. Если только не наиболее крупной в её жизни. Было похоже на то, что вся её природная скорость, сила и реакция, какими Рэйн была щедро награждена своей вампирской половиной — для её врага являлись чем-то абсолютно неважным и безынтересным. Едва-едва уходя от молниеносного удара огромных когтей, точно экскаваторным ковшом взрыхливших стылый грунт буквально в нескольких дюймах от неё, дампирша отчётливо видела, что существо… даже не старается. Не спешит и не суетится. Эта невидимая, но такая злая, задевающая её за живое небрежность просматривалась в любом его движении. Лишь блеск свежей, влажной кости, испещрённой письмом, да сверкание холодного, казавшегося обледенелым, металла жил, похоже, отчасти заменявших созданию мускулатуру. То и дело дампиршу окатывало, вроде бы, знакомым ей запахом продуктов свежевания, да только гамму ароматов свежего мяса и крови начисто перечёркивала жирная грязная линия нефтяных фракций и чего-то такого, что у Рэйн в разуме вызывало почему-то ассоциации с расплавленным стеклом. И неотрывный взгляд этого огромного, немигающего ока. Этих глаз, что венчали собой оконечники металлических кабелей по всему телу чудовища. Сегментированные кабели стремительно, резкими движениями вились в самые разные стороны независимо друг от друга, завивались и корёжились в спазмах — глаза эти обладали углом обзора на все 360 градусов, что отсекало любую надежду на попытки подкрасться к существу незаметно, или же хотя бы спрятаться.       Оно до мельчайших подробностей видело каждое её движение, даже самое незаметное и незначительное. Вне её досягаемости. Вне её кондиций.       Каждый раз оно выглядело обманчиво уязвимым, однако, без малейших усилий уходило от ударов в самый последний момент — в такой, который её прежние жертвы были уже мертвы, и, наверное, сами об этом догадывались. Ни рост в четыре с лишним метра, ни габариты, намного превышавшие людское тело — какой-либо помехой для существа, похоже, вовсе не были. Дампирша быстро осознала — для него эти мелькания когтей и лезвий были лишь небольшим развлечением, не более того. Тебе… просто скучно здесь, не так ли, дьявольское отродье? Нравится гоняться по чужим снам за необычными девчонками? Ну так сегодня одна из них попробует крепко тебя удивить, урод! Соображая, чего бы достойного предложить такому каверзному сопернику в ответ, Рэйн едва-едва успела уйти из-под молодецкого пинка костистой лапы существа, который пришёлся на один из платанов, коими был полон сад, что привело к моментальному выкорчёвыванию дерева из земли. Рыжую окатило комками смёрзшейся почвы под треск и грохот буквально вылетевшего торпедой со своего места огромного дерева. К чему бы привёл удар такой силы, прийдись он на хрупкое девичье тело… Похоже, ещё немного, и ставшую негласным символом такой безжалостной организации, как Бримстоун, Кровавую Рэйн пришлось бы собирать по разным частям этого мёрзлого сада, как какой-нибудь грёбаный паззл. Сделав несколько кувырков в воздухе, и оказавшись метрах в пяти от скелетообразного создания, Рэйн, вся сжавшись в напряжённой стойке, гневно оскалилась — видя, как витавшая на обрывках плоти лицо-маска существа улыбается ей с явным оттенком презрения. И этот огромный глаз, бесстрастно глядящий на неё через обе глазницы… Она сжала зубы. Что же ты, сильный мужчина, надеешься славно повеселиться за мой счёт?       — И на этом будет зиждиться одна из побед Их над Созидающим Ангелов… — вновь двинулся к ней полный спокойствия и умиротворения монстр. Дампирша тут же заметила, как костлявые руки чудовища чуть повыше запястий, сопровождая этот процесс громкими хрустом и чавканьем, мерзким образом срастаются, и, захватывая собой когтистые ладони, удлиняются и обращаются в подобия огромных бесформенных клинков. Взаправду тяжёлые и уродливые, кривые зазубренные тесаки, какие, должно быть, одним ударом способны разворотить, как минимум, слона, или ещё что побольше. — Что же до имени моего… Тот, кем я бытовал при жизни в темнице от имени Созидающего Ангелов… Он носил наречение Эндрю Сэндмена.       Поначалу Рэйн не придала услышанному ни малейшего значения. Но уже в следующее мгновение её парализовало узнавание. Она тупо уставилась на медленно приближающегося монстра, пытаясь осмыслить услышанное.       Что?! Это же… тот самый… писатель, о котором шли недобрые слухи даже в Бримстоуне. По чьей книге, якобы, воспроизводилась большая часть ритуальных жертвоприношений в Сити. Сама не заметив, как невольно отшатнулась прочь от надвигавшегося на неё создания, Рэйн медлила, отчего-то затрудняясь принять эту правду.       По скупым рассказам Северина на обратном пути из Сан-Франциско, тот человек обладал какой-то странной фиксацией, граничившей с религиозной. Преследуя в своём творчестве едва ли ни одно-единственное — трупы. Координатор упоминал, что для Сэндмена искусство смерти, или, правильнее будет сказать, «умирания» — наряду с рождением, было основой мира. Возможно, основой и его собственного мира, где он стремился раз за разом порождать только то, что пожирало всё прочее, что оказывалось слабее. Его герои… не обладали человеческими качествами. Отторгали человеческие реакции. Одержимые силой и желанием гореть. Гореть во имя некоего… Отца. Гореть Его силой… Похоже-таки, Северин основательно увлёкся той книгой. Хоть и стараясь оттенить привычным английским юморком свои умозаключения, но координатор отзывался о типажах в достаточной мере уважительно, отмечая то, что, по правде говоря, несмотря на всю свою бесчеловечность, они воспринимались какими-то… редкостно прекрасными. Величественными. Имевшими силу жить даже в идеальной безнадёге, и живущими своей истиной. Но… взаправду чужими — например, христианской морали, на какой многие упрямо строили своё видение мира вокруг.       Этот Эндрю Сэндмен… Умирание было превалирующей стихией для него, сокрытое во всём вокруг, здесь и сейчас. И, если копнуть поглубже, то абсолютно всё кругом для мистера Сэндмена зиждилось на трупах. Ориентируясь на слова координатора, книга этого парня буквально кричала об этом, в каждом предложении, порою же и в каждом слове. Подытожил же Северин свои впечатления одним-единственным замечанием — ни разу за свою жизнь он не встречал хоть кого-то, настолько ненавидевшего род людской. В таком ключе… настоящий апостол умирания, Эндрю Сэндмен, на страницах своих безжалостно издевавшийся надо всякой людской слабостью, и теперь утверждавший будто бы как для неё лично: как для той, что стремится изжить людские слабости, твоя собственная жизнь испокон твоего рождения выстроена из трупов. Любая дорога твоя вымощена грязными, покрытыми почерневшей коркой свернушейся крови, кишащими червивой массой, прелестно пахнущими телами. Тебя направляют их персты указующие, коими, как павшей листвой, усеяны все направления. Тебя обнимут обглоданные руки, кости коих раздроблены грязными, обозлёнными голодом и болезнями, псами, лишь одной из каст прислужников войны. Ты заглянешь в глаза матери, что давно погасли и провалились. Этот взгляд будет с тобой навеки. Её мёртвый, наполненный песком и стеклом голос станет твоим лекарством. Сегодня одна из вершин эволюционных кривых, а завтра компост для новых жизней. Так не думай же отворачиваться прочь от этой награды. От содеяного. Строй мостик в своё будущее, дневная грёза. Строй, и ни о чём не сожалей. Ибо материал этого мостика так хорошо известен тебе, Кровавая Рэйн.       Лишь только… приготовь себя к неминуемым утратам. Но отсель, наряду с тем, к обретению куда большего, чем то, что было приговорено к исходу. Путь, способный привести к истинным высотам… Он всегда вымощен потерями.       Отчего же сейчас эти слова, всплывшие у неё в голове, точно страницы какого-то несвятого писания, казались дампирше теперь смутно знакомыми?       — Как и доселе, так же уверенна в себе и лишена способности к компромиссу, а равно и сородичи твои, Мёртвые Святые… — заслоняя собой небо, нависло над ней чудовище. Рэйн непривычно содрогнулась ото взгляда огромного глаза через оба века витавшей перед ним маски. — Наш Отец… Он ведь низошёл до тебя, намедни сказав тебе о них? Осязая правду о твоём нынешнем уровне знаний и умений, а с тем и возможностей, Кровавая Рэйн… я позволю себе непозволительное, в годы моей жизни, оскорбление… В сравнении с любым из них… Ты. Просто. Мусор.       И впрямь, слышала. Даже больше, чем нужно. Только вот о том, кто такие — эти самые «Мёртвые Святые», эта самая Кровавая Рэйн по-прежнему не имела ни малейшего понятия. Её запрос в архивы Бримстоуна, бывшего последней надеждой в разного рода религиозной тематике, так же остался без удовлетворения. Если уж ничего не знали тамошние высокие лбы, прячущиеся под этими приевшимися капюшонами — то дело начинало попахивать чем-то наредкость противным. Правда, для себя дампирша всегда держала в уме ещё один, наименее предпочтительный вариант: что если с тобой откровенны только до того момента, какой позволяет твой доступ внутри организации? В том, что ей дозволяли знать ровно столько, сколько считали достаточным для успеха на том или ином задании — у Рэйн никогда не было особых сомнений. И она редко просила большего, иногда даже видя счастье в неведении. Но как быть с тем, если предмет, о котором говорит этот монстр, находится в Бримстоунском обществе за семью печатями для таких как она — всего лишь рыжая полукровка, исполнявшая часть срочных заказов на устранение неугодных? А эти чудовища, все как одно, норовят всё время уходить от прямых ответов со своим пылающим красноречием. Наверное, на досуге предпочитают общение с подобными себе, не иначе.       — Как же ты сожнёшь урожай сей, ежели возможности твоего тела, оружия, ума… не покроют то, дабы хотя бы царапнуть любого из них? — продолжал о своём «Эндрю Сэндмен», и вновь зловещая маска, витавшая перед глазом чудовища, ярко осветилась этой презрительной улыбкой. — И далее ты будешь неосознанно уповать на то, как наш Отец незримо оберегает тебя? Отец, что окружил тебя самой великой из милостей, оставив в тебе то, что от сотворения бытовало моим братом-близнецом… Снизошёл до того, чтобы позволить тебе усвоить крупицу его истинной силы… Лишившая меня моего Брата — а настолько ли ты вправе консолидировать наши с ним, не способные быть забытыми или приниженными, начинания холодного света, Кровавая Рэйн, кровь от крови Врагов наших?! И так ли полагает крови Врагов наших оставаться в окопах этой войны, боясь воспрять и сказать «НЕТ» тем, кому принадлежит темница, кою мы, отбрось прочь ушедшие года, делили с тобой?!       Обладая выдающейся неожиданностью, гигантские костяные тесаки пришлись на то самое место, где Рэйн только что стояла — взметнув фонтаны песка и земли. На пределе своих возможностей уходя скоростным прыжком вперёд, дампирша подкатилась под воздетыми в морозный, однако спёртый воздух клубами пыли, и вновь взлетела вверх, раскручивая сложное сальто, и метя ударом обоих клинков по глазу монстра. Мгновения, показавшиеся ей вечностью, вот её окружают взмывшие вверх ещё быстрее костяные тесаки, и… Есть! Клинки, минуя упорно улыбающуюся маску, коснулись глаза чудовища. На миг в её душе мелькнула яростная искра близкой победы.       И… ничего.       Ровно с тем же успехом можно было просто оставаться на месте, покорно дожидаясь своей участи. Или, например, попросить распылённого на атомы Дайна сыграть с ней в «камень, ножницы, бумагу». Её верные клинки, повидавши множество казавшихся неуязвивыми перед ней сверх-людей и прочего облачённого в сталь и потусторонние заговоры сброда — здесь, лишь жалобно скрежетнув, просто бессильно скользнули по поверхности глаза, точно сделан тот был, по меньшей мере, из массива какого-то особенно прочного камня. Едва оттолкнувшись острыми каблуками прямо от глаза, который не отреагировал на это вообще никак, рыжеволосая дампирша еле успела увернуться от огромных зазубренных топоров, в какие то, что крылось в давно мёртвом писателе, успело трансформировать свои длиннющие руки, а сейчас обмахивалось ими прямо над глазом. Да он же весь, чёрт возьми, как резиновый. Как трижды клятая жвачка, хоть пузыри надувай! Разве кость может вести себя так?! Едва только Рэйн, сделав, казалось, с пяток оборотов в воздухе, умудрилась успешно приземлиться на ноги, как её уже спешила настичь размашистая подсечка от чудовища, выполненная обеими ногами, моментально сросшимися и трансформировавшимися в гигантское подобие косы. Как какую-то сухую траву, с треском и без малейших усилий обрубивши несколько деревьев за её спиной, удар пришёлся в никуда, так и не достигнув цели. Громкий хруст сопроводили щепки, разлетающиеся по сторонам с какой-то невероятной скоростью. Взметнув мёрзлую пыль, дампирша остановилась в тройке метров от создания, лихорадочно размышляя, как, вообще, жить дальше. И что, собственно, такое — это самое «дальше». Идей относительно того, чем взять того, чьё уязвимое, казалось бы, место — оказалось внезапно совсем-таки и не уязвимым — у Кровавой Рэйн не было.       Ну же. Думай, детка, думай…       Должен быть какой-то путь. Выход. Просто должен быть.       — И возрадуемся мы той победе так, как должно тому бытовать. Я тоже соскучился… — в мечтательном, бестелесном шепоте чудовища проявился хоть какой-то намёк на мягкость и меланхоличную грусть. — Когда-то я соскучился… жить. Отчего же, спросишь ты? Человеческие рамки, ограничения и общая, тотальная беспомощность… Ужасная правда преклонения пред всякой силой, что способна превалировать… Человек ничтожен и ограничен… ограничен… Ограничены даже его чувства и мысли. Бесконечно приземлённые и довлеющие над его природой. Заразные и слабящие. Всецело подчинённые суточным ритмам. НО… Только пожелай осознать это — каково быть запертым в людской оболочке? В мире людей… Что есть единица воли, способная заключить в личине человека то, что никогда не было, и не станет принадлежать тюрьме Созидающего Ангелов? Что есть… Частица Бога?..       Испытывая презрение к своим габаритам, внезапно монстр отпрыгнул прочь от неё, делая обратное сальто. " — Стоило бы думать о подобном, если при жизни Сэндмен столь презрительно относился к любым проявлениям слабости?» — крутилось у дампирши в голове. В следующий миг создание буквально запустило свои длиннющие руки под развороченную битвой землю. И тогда навстречу Рэйн, сопровождая действо грохотом и треском, заплясали тут и там выскакивавшие прямо из-под утоптанной и измятой лесной подстилки костяные шипы, что моментально разваливали и ломали ещё встречавшиеся у них на пути деревья и камни. Но сейчас дампирша была готова рассмеяться, видя прямолинейность этой атаки, и легко уходя прочь с её вектора. Твой просчёт, выродок! Только вот… Стоило лишь Рэйн вновь коснуться земли, как, сходу же, уже те самые камни, точно живые, беспрестанно меняя форму, сгрудились вокруг неё. Беря дампиршу в кольцо. Тотчас же они сдавили её со всех сторон, стремясь по-простому раздавить. В очередной раз рыжеволосая дампирша вполне отчётливо уяснила одно — ещё немного, и от неё останется лишь гора перемолотых останков.       Но… что-то остановило их в последний момент. Сейчас, слепшая от давления и отсутствия возможности вдохнуть хоть каплю кислорода, Рэйн всё же видела, как «Эндрю Сэндмен», по всей видимости, своевольно остановил эту безнадёжную ловушку пассом когтистой руки вверх. Он взаправду игрался с ней — как кошка с мышкой. Не хотел уничтожить так быстро, чтобы не успеть насладиться процессом унижения её, агента Кровавой Рэйн. И ему это, похоже, удавалось лучше прочих, кого она когда-либо встречала.       Откуда же в тебе это? Чем она так провинилась именно перед тобой, Сэндмен?..       — Я мог бы вкушать с разрушенных лиц и обращённых во прах жизней, но обрёл лишь затворничество во имя Отца. — Как ни в чём не бывало, продолжил противник. Откуда в нём, вдруг, взялась эта милось к ней — Рэйн никак не могла взять в толк. Чем, в таком случае, ему так не угодил Альберт, которого этот самый «дружелюбный» Эндрю Сэндмен когда-то столь радостно распотрошил просто в ответ на человечное отношение? — Долей своей избрал остаться в стадии… жертвы, сопроводя последние ритуалы, дабы Легион Имени Одного стал реальностью. Но только мой младший Брат… последний из Братьев…       Тут внутри дампирши что-то пошатнулось.       — Что?! — Для Рэйн внезапно перестало существовать всё вокруг. Это ужасное молчание, когда твоего слуха не достигает ни единый звук… И она понимала, что является тому причиной. Последние слова монстра колыхнули в дампирше смутное узнавание.       — Не жило Братьев моих, равных в силе ему, — гулко усмехнулось четырёхметровое скелетоподобное создание, — Равных по возможностям и пределам. Последний Сын Отца нашего. Последняя из не собранных нами, Частица Его. Частица Бога. И тех, кто стоял и стоит за тобой, ни секунды не страшит обходиться с ним… вольно. О, как же давно они пытаются… разбудить его. Постыдно и болезненно нарушившие его предшествовавший новому рождению сон однажды, в Гауштадте… Но только лишь теперь, когда он проснулся по своей воле, когда живёт долгие годы своей жизнью, когда пресыщен людьми и людским настолько, чтобы не желать видеть себя человеком… Они… не ведают, чего пытаются добиться. За что смеют сеять зёрна честолюбивых помыслов в попытке ухватиться. Глупцы, коим дозволяется в столь короткой жизни распробовать вкус власти… все как один, они ни капли не боятся ввергнуть дом свой в боль и безумие. Их мольбы за собственное благоденствие, в коих восхищены они самопожертвованием подданных и самое себя во имена чистоты идеалов, но только лишь пронизаны неистовой верой в то, что любого из них последствия попыток переделать целое бытие вокруг себя во славу утопий, коими зашорены глаза их — да не коснутся…       Ужасный, многоголосый смех, подытоживший ещё один монолог Эндрю Сэндмена, а вернее, того, что им когда-то являлось, был для Рэйн сродни удару кнутом по лицу. Любишь же ты похваляться своим вязким красноречием, выродок. Только вот… сожри меня Дьявол, если я не ведаю, о ком ты рассказываешь. Правильно ли она понимает откровения этого создания?       Тот, кто проснулся тогда, в Гауштадте… Кровавой Рэйн не хотелось бы помнить об этом под любым предлогом.       — Совсем скоро… это посеет последнее для тюрьмы Созидающего Ангелов, прекрасное для нас бедствие вокруг тебя, Хозяйка В Красном. — Голос существа вновь приобрёл призрачное спокойствие. — Последний из Братьев… не из тех, кто, однажды вкусивши своей истинной природы, отступится в нерешительности. Он… пойдёт вперёд. До конца. И лишь только Отец своим Словом укажет, где ему быть принесённым в жертву, дабы вновь постичь наше общее свершение, и ничто более не омрачало наступление Рассвета…       Чудовище продолжало буравить её единственным глазом. Глазом, смотревшим разом через оба века маски.       — И ты… однажды, во имя мести, нарёкшая себя Кровавой Рэйн… Ты будешь стоять подле Их. Подле Нас, собравшихся во Едином. Один момент, во веки веков. Сроки, данные Ими мне, ещё при жизни в тюрьме из людей и человеческого, обозначены. Единожды, ты сама, как бы ни желала бы обратного, ни старалась бы уйти прочь, затаиться и смолчать — только изберёшь этот путь, полный терний, превозмогания и презрения. Дорога, где однажды будет твоя пора согласиться с Его замыслом, как с тем, что станет самым дорогим тебе. В числе том — дорогим в Лике Его. И да будет так — в тот миг, и навеки.       Неожиданно монстр воздел руку вверх, и вокруг в один момент стемнело. Казалось, сами небеса придвинулись к земле столь близко, что, просто подпрыгни, и от них можно будет отщипнуть клок, как от какой-нибудь дешёвой сахарной ваты. И мощный поток энергии тёмно-красного цвета с ужасающим воем устремился из раскрытой ладони вверх, превращая облака буквально во всём обозримом диапазоне в рваное месиво, вслед чего, на и без того крупно поредевший лес вокруг, как и на его окрестности, с небес начался настоящий дождь, состоявший из красноватых лучей. Эта композиция живее прочего напоминала какой-то зловещий, воющий подобно рою пикировавших бомб, ливень. Действительно, ведь каждая «капля» этого ливня была способна, похоже, сравнять с землёй домишко-другой. Почва стонала и тряслась, и осколки камней под действием этой неведомой силы медленно взмывали ввысь. Могучие лучи за доли секунды пропадали под поверхностью, чтобы затем оставить после себя огромные оплавленные кратеры неизвестной глубины, зияющие почерневшими и поблёскивающими краями. Чувствуя себя жертвой какого-то крупного локального конфликта, рыжая дампирша едва успевала метаться между стрелами этого ливня, и просто пыталась сообразить, как ей быть. О противостоянии с монстром в таких условиях уже не могло идти и речи. Кругом царили хаос, разруха, пожары и растерзанная почва.       Лишь этот проклятый дом невдалеке… будто был под чьей-то невидимой защитой, не затронутый ни одним разрядом. Но сейчас Рэйн было любопытно совсем другое. Заряд чуть по-мощнее — и таким даром можно за один только раз сметать с лица земли целые города! Разравнивать в горелую пустыню целые страны. Топить континенты.       И… одна лишь презрительно-разочарованная улыбка этой маски, витавшей перед глазом существа, намекала на то, что это далеко не всё, на что этот монстр способен. Кто мог бы поручиться, что его сил не хватит на то, до чего Рэйн дошла секундой ранее?       Если это создание может столь многое… Зачем ему личина какого-то вполне себе обычного земного писателя? Обладая такими, поистине оглушающими и ошеломляющими всякое адекватное восприятие возможностями — и вести образ жизни погрязшей в своих проблемах, закомплексованной жертвы, пишущей слабенькую ересь для маргиналов? Кровавой Рэйн ещё ни разу не доводилось допускать мысли о том, что чудовищам навроде этого могут быть свойственны какие-то высокие моральные принципы или показной идеализм проживания в племени, которое все эти монстры, как один, показно люто не переносят. Известная дампирше истина была едина для каждого, постигшего нечто свыше человеческих пределов. Она была проста и понятна: все, кто только может достичь каких-либо значимых сил, получить крупное преимущество перед себе подобными — обязательно стремятся вывалить все свои новые достоинства вперёд себя, и чем быстрее им это удаётся, тем лучше. Таким ребятам начисто отстригает всяческую планку. Проще говоря, мир для них резко становится тесен так же, как бывают тесны здоровому взрослому парню детские шмотки. Так зачем? По какой причине ему, столь сильному, приходилось скрываться всю жизнь, когда Сэндмен так горько ненавидел всё то, что окружало его? Страх быть обнаруженным кем-то вроде Бримстоуна? И только ли? Но что может противопоставить какой-то подпольный клуб радетелей благоденствия людского, соберись они хоть всем скопом на побоище — супротив хотя бы единственного существа таких, поистине феноменальных способностей? И, вообще, применимо ли само понятие страха, как таковое — к подобному созданию? Его мышление, похоже, даже не содержит человеческих категорий. Какого такого чёрта?! Да что за херня творится с этим миром?!       Или… может быть… оно скрывалось потому, что у подобных существ есть куда как более способные противники, нежели те, что в большинстве своём населяют землю? Что если именно здесь как-то замешаны те самые «Мёртвые Святые»?       Забывшись за своими мыслями, и всецело доверившись инстинктам тренированного тела, Рэйн удалось избежать изничтожившего практически весь лес вокруг, ужасающего дождя из лучей, но того, что чудовище даром времени также не теряло, а теперь летит по направлению к дампирше на всех парах, Рэйн попросту не успела засечь. И неестественно длинные пальцы, вновь обернувшиеся ужасающими зазубренными когтями, явно не предвещали ничего хорошего. Несколько чудом нетронутых в только что отгремевшем лучевом дожде, достаточно толстых деревьев на пути его — рухнули теперь под, казалось бы, лёгкими отмашками. Точно пилой распиленные. Один взмах — и всего-то какого-то дампира нашинкует, как морковь под ножом повара. Последняя её надежда, природная способность замедлить восприятие времени до предела… сейчас была абсолютно бесполезна, ибо Рейн уже какое-то время избегала выпадов чудовища только благодаря этому самому умению. Это был её предел — как бы ни стыдно или больно было говорить об этом. Не глядя на почти замиравшее время для всего вокруг, стоило лишь Рэйн перейти в фазу замедления — только «Эндрю Сэндмен» каким-то неясным образом умудрялся сохранять близкую к прежней скорость, почти неподвластный её уловкам. Будто бы специально, снисходительно терявший в темпе, чтобы она, Кровавая Рэйн, показала бы настоящие границы, на какие выходила, быть может, раз или два за всю свою жизнь. Так это выглядело. И теперь способности к замедлению времени, рефлексов её тренированного тела, предельной концентрации — не хватило бы и вместе взятых.       Увы. Сейчас у неё не было времени даже на осознание горькой иронии того, что ныне должно было неминуемо случиться.       » — Это конец.» — просто и ясно щёлкнуло в её голове. Настолько же ясно, насколько может быть ясен стремительно летящий тепловоз с позиции парализованной жертвы на его пути. Эта гибельная неотвратимость загадочно завораживала и не отпускала. Рыжая была даже в какой-то степени очарована этим, но особенно же — степенью своей беспомощности.       — Слово Его пало на тебя. — Шёпот монстра, постепенно превращающийся в вой пикирующего истребителя, был воистину ужасен. — Та снежная ночь! Тот полный холодного солнца рассвет! Божья тюрьма вокруг истинной тебя… лежит в руинах ниц нас. Не подняться стенам вокруг тебя боле!       И тут…       От, казалось бы, неминуемой смерти её спасло некое чудо.       Небеса в один момент стемнели и разверзлись, являя ей глубины чистого космоса. Звёздные дали и тьма безграничных пространств глядели вглубь. Походило на то, как весь мир вокруг неё осветился поистине ярким, готовым сжечь всё и вся, безжалостным светом. В тот миг перед дампиршей откуда не возьмись появилась полупрозрачная чёрная пелена, заслоняющая её от чего-то вроде тёмного божества, когда-то являвшегося писателем. Происходило что-то невероятное. Через подрагивающую, дымную и маслянистую завесу, по которой мириадами ледяных синеватых искр бежали неизвестные символы, уже ничего не понимавшая Рэйн увидела, как казавшийся поистине неуязвимым монстр падает на колени в величайших покорности и подчинении.       Наконец, тысячи бесплотных и бесцветных голосов вокруг прекратили ни на секунду не смолкающие перешептывания, оставляя свидетелей этой сцены в невероятной, всепоглощающей тишине. И лишь спустя какое-то время они послышались вновь. Но только теперь обретая формацию некоего, незнакомого Кровавой Рэйн, истинно прекрасного, исполненного мольбы и более напоминающего добровольное, тяжёлое страдание, многоголосого хорала.       Словно песнь самого космоса, в одночасье окружившая весь мир вокруг неё…       — Я… я должен изжить пред ликом Твоим человеческие чувства, коим единожды избрал уделом порицать и воспротивиться. — До её слуха донёсся тихий голос трансформированного Сэндмена, сейчас ставший практически таким же, каким был непосредственно перед превращением в чудовище. — Их ростки… всё ещё живы в частице нашей, что ныне вновь принадлежит по праву лишь Тебе. И в этом мой величайший проступок пред Тобой, Отец мой. Держа Тебя рядом со своим мёртвым сердцем, я возвышаю и прославляю Тебя, не ведая тех, кто сотворён кумирами иным, по чьим владениям мы прокатимся войной и опустошением во имя Нового Рассвета…       Но… такое безропотное и всецелое подчинение перед кем? Бросая взгляды на странную преграду между ними, она пыталась понять природу того, что закрыло её от Эндрю Сэндмена. Эти искрящиеся и светящиеся холодным светом линии, устремляющиеся куда-то в бесконечную высь… Странно знакомые очертания. Нечто… понятное и легко узнаваемое. И тут её с головой накрыло осознание. Никакая не завеса была сейчас перед ней. Это было… крыло. Исполинское, воистину неземных масштабов. Самый-самый его краешек. Эндрю Сэндмен всего лишь исполнял свой долг…       Пред обладателем крыльев.       — О… так мало дней прочь, что был жив, каждый раз я безмолвно умолял тебя, Кровавая Рэйн… — Её противник, столь грозный и непобедимый ранее, слышался раздавленным и объятым ужасом. — Не осмелься позволить мне догнать тебя… Именем Отца моего, каждый момент, что был я незримо близок к тебе, я заклинал — беги прочь… Прочь от того, что живёт внутри меня… От того, что вобъёт твои останки в землю… От того Знамения, что унесло многие десятки, сотни прочих, что были столь похожи на тебя, но безотчётно легкомысленны и медлительны… Глупые, глупые девочки, которых так забавляла игра в типично людские игры… Слишком… по-человечески… доверчивы… Те десятки… сотни… чьи кости я больше не переложу в новую могилу своими собственными руками… Мёртвые девочки, ведшие меня к холодному солнцу… более… не властны держать пальцы мои…       Точно послушный раб под розгой своего хозяина…       Но теперь Рэйн ясно видела то, что ранее как-то ускользало от её внимания.       Человеческие останки вокруг. Останки разной степени разложения и целостности. Сад был буквально наводнён ими. Теперь, когда они были замечены дампиршей — эти жуткие артефакты просматривались в каждой рытвине, каждом кратере, даже в иных прогалинах, что проделали на земле когти монстра. Будто бы только и ожидая обнаружения своего источника, её обоняние тронуло тяжёлое амбрэ разложения. Давней, застарелой смерти. Рэйн не могла определить, сколькие же тут лежат. Десятки, сотни, может быть и тысячи. Точно один огромный пирог со зловещей начинкой. Об этом говорил оживший писатель? За долю секунды весь мир вокруг, точно сбросив маску, внезапно обратился в одну исполинскую аллегорию бойни и захоронений. Невиданную, не знающую масштабов гекатомбу. Само олицетворение смерти — как и завещали слова Сэндмена, после ухода из её, Рэйн, мира нашедшие бумагу. На секунду она задумалась о том, что это может обозначать. Могло ли это безумие быть отражением вполне реальных событий? Сити всегда славился чрезмерно высокой смертностью, однако пропавшие без вести… Их всю историю города было ещё больше. Множество неракрытых дел, истлевшие от времени документы, старые газетные подшивки, полные чьего-то отчаяния письма. У каждого из них были свои жизни, свои чувства, свои мечты и идеалы. Теперь… делившие один пласт земли, ставший им последним пристанищем, постелью вечного сна. Трудно даже представить, что они пережили перед смертью. Сэндмен… мог ли он быть, помимо тихого писательского затворничества, ещё и автором сотен вполне реальных убийств? И правильно ли она ставит вопрос, если и при жизни в её мире он не являлся относившимся не то что к человеческому роду, но не классифицировался рыжей вообще? Эта сущность была гораздо глубже, чем ранее казалось Рэйн, уверенной в абсолютно беспросветной ничтожности очередного городского писаки-неудачника.       Куда как глубже, чем спят захороненные им жертвы.       — Молю тебя, Рэйн… просто беги прочь… Отец мой… да защитит тебя… — рыжая была поражена. Казавшийся поистине всемогущим, практически божеством, её противник, сейчас послушно скорчившийся на развороченной и обугленной, переполненной людскими останками земле… рыдал.       Дальнейшее напоминало собой некий символизм в своей стремительной игре образов. Вот склонившийся в великом почтении монстр съёживается и уменьшается, незаметно возвращаясь в человеческую форму — вновь становясь тем самым Эндрю Сэндменом, какой, абсолютно нагой и дрожащий, в великом ужасе сжался на стремительно белеющей и холодеющей подо взором открытого космоса земле. Земле, что так скоро обращалась в ледяную пустыню… А вот Сэндмен буквально растворяется, омерзительно оплывая, будто бы какой-то грязный, изваленный в невесть чём свечной воск, являя распадающиеся кости и внутренние органы, и на его месте остаётся лишь глаз.       Рэйн замерла, вся обратившись во внимание. Это же… Да быть того не может.       Глаз с ярко-красной радужкой. Глаз, знакомый ей столь давно, сколь большинству и не отводится пожить. Вот этот глаз, подчиняясь неизвестным силам, плавно взлетает в воздух, возносясь куда-то ввысь. Это прекрасное пение становится особенно громким, обретая яростные, фанатические интонации, превосходя мощью любые слышимые рыжей когда-либо религиозные служения. Всё вокруг становится буквально чёрно-белым под неистовым холодным светом. И… солнце, что, будто бы дымной завесой, заслоняет собой призрачная перевёрнутая пирамида. И почему-то кажется, словно сияет та куда сильнее. В пирамиде едва прослеживается опутанная цепями, чёрная фигура. Будто бы… лишённая головы и сердца. Она даже с такого расстояния видит, как глаз занимает своё законное место на фоне фигуры — отсутствие головы нисколько его не смущает. И тогда Рэйн понимает, что смотрит этот глаз уже совсем иначе. Он наливается тьмой, становясь абсолютно чёрным. И только зрачок горит сплошным бездонным кровавым бельмом. Этот взгляд сковал её, точно дампиршу со всех сторон сжали необозримо высокие скалы…       Свет мыслей Его, что способен сжечь собой светило… Свет деяний Его, который сможет вернуться в сердца, давно утратившие Его…       Тогда всё вокруг неё померкло. Точно смылось нефтью и грязным, почерневшим машинным маслом.       Очнулась Рэйн уже под самое утро, рывком поднявшись с кровати, и видя первые признаки нарождающегося за окнами рассвета. Вполне земного, городского рассвета. Но самое главное, что было особенно ей по душе — тот едкий и ненасытный холод бесследно исчез. Давно же рыжая не испытывала такого чувства — удовлетворения той самой, такой длинной и угрюмой, но лишь только своей собственной жизнью. Когда новым утром буквально гордишься. Не можешь остаться в стороне. Глотаешь его, точно любимое пойло. Готов смаковать целую вечность, чёрт побери. Абсолютно никуда не спеша, с большим наслаждением принявши душ и переодевшись, Рэйн, чувствуя себя уже в значительной мере лучше, прошла на кухню за новым пакетом с донорской кровью. Это утро было похоже на откровение. От него незримо, но ощутимо веяло свежестью и заботой. Пожалуй даже, нет, не так. Сегодня она была и вправду полна сил, как никогда ранее. Заслуга этого… хм… подобия сна? Хорошо если так. В таком случае — почаще бы видеть подобное.       Привиделось ли ей всё это? Всё может быть. Но, при самом первом миге её пробуждения от хладной болезни беспамятства, она уловила, словно… перед её кроватью кто-то стоял.       И только лишь брызги крови на измятых простынях были ей немым ответом на все вопросы.       Ушибы и синяки, что чувствовало её тело — теперь, пускай и под действием свежей крови, но довольно неспешно сходили. Однако, они были. Изысканно дразнили её восприятие. Насмехались над ней.       Отчего-то рыжая особенно зябко поёжилась, поглаживая медленно исчезающий глубокий порез на плече.