This is what I brought you. This you can keep. This is what I brought. You may forget me. I promise you my heart Just promise to sing. Kiss my eyes and lay me to sleep
— Нам стало известно о почти двух десятках похищений на границе со Страной Рисовых Полей. Не так давно там пропала команда наших генинов, выполнявшая миссию по сопровождению. Отрядом разведки было обнаружено убежище, используемое для пока не установленных целей. Голос капитана гулко заполняет зал для собраний. Два десятка воинов АНБУ сидят в идентичных позах, молчаливые и неподвижные, словно каменные изваяния. — Дайме Страны Рисовых Полей не одобрил дальнейшее расследование, но, поскольку речь идет о наших гражданах, мы не можем бездействовать. На АНБУ будет возложена тайная разведывательная миссия, — капитан замолкает, обегая взглядом лица подчиненных. — Фуу, доверяю это тебе. Возьми в помощь Итачи и Торуне. Яманака Фуу отмирает первым. Поднявшись на ноги, он коротко кланяется. — Вас понял, капитан. Итачи встает следом. Ни с Фуу, ни с Торуне ему еще не приходилось работать, но он нисколько не сомневается — капитан собрал команду таким составом не просто так. — На сегодня все. Остальные свободны. Домой после собрания Итачи возвращается в смешанных чувствах. Сама миссия его не тяготит, даже напротив, он горд возможностью быть причастным к расследованию столь тревожных событий. Вот только снова покидать дом, покидать Саске, покидать Шисуи всего через три дня немного горько. Иногда Итачи ловит себя на желании уволиться из АНБУ, обучить команду выпускников, брать миссии как обычный джонин, но все эти планы разбиваются об ожидания отца и об тот факт, что его, Учиху, никто не подпустит к генинам. — Я дома, — сообщает Итачи, погладив вьющегося в прихожей Широ. Тот довольно урчит и жмурит глаза. — Рано ты сегодня, — в коридор выходит мама. — Я еще даже не начинала обед готовить. — Я все равно не голоден. Итачи замолкает в раздумьях. Он поднимает на мать взгляд и в первую секунду хочет предложить ей посидеть вместе в саду, хочет рассказать о том, что его тревожит, хочет полежать, устроив голову ей на коленях. Но осекается, словно вспомнив то, что и так знал — в их отношениях давно нет ни нежности, ни откровенности. — Я уйду до рассвета. Не знаю, как надолго. — Так скоро? Ты ведь только вернулся. — Я не в том положении, чтобы отказываться от миссии. Мама вздыхает, тяжело, но смиренно. Никто из них не упоминает отца вслух, хотя его незримое присутствие очевидно им обоим. — Саске расстроится, — вдруг говорит мама. — У него выпускной в Академии через восемь дней. Думаю, ему было важно, чтобы ты пришел. На секунду прикрыв глаза, Итачи медленно, незаметно выдыхает сквозь зубы. Осознание, что он забыл про день, которого Саске ждал несколько лет, больно прокатывается чувством вины от груди к вискам. Итачи говорит: — Думаю, я вернусь раньше, — но сам в это не верит. — Я поговорю с ним. — Кажется, он собирался на тренировку после занятий. — Ясно. Значит, поищу его вечером.***
Вязкая тяжелая сонливость мешает не то, что пошевелиться, а просто открыть глаза. Но даже сквозь нее Итачи явственно осознает, что с ним что-то не так. Он несколько раз хватает воздух ртом. Легче не становится. Ощупью Итачи находит среди душных простыней чужую ладонь, но тут же одергивает руку. Кисаме последний, кому стоит знать об этом приступе удушья. Избегая любых лишних звуков, будь то скрип кровати или шуршание одеяла, Итачи выбирается из постели и, наконец, находит в себе силы открыть глаза. В комнате еще темно — ранние сумерки. Кисаме лежит на животе, прикрыв голову подушкой. Если верить размеренному шумному дыханию, спит. Такой вывод успокаивает Итачи, он прикрывает рот ладонью и крадется к выходу на веранду. По полу сквозь щели тянет сквозняком и отчего-то это сейчас ощущается особенно остро. Медленно Итачи проворачивает ключ в замке, опускает ручку и толкает дверь вперед. Выбравшись из гостевого дома и чуть углубившись во двор для верности, Итачи расслабляется и позволяет себе сложиться в приступе кашля, настолько жестоком, что глаза слезятся, а ноги подгибаются. Упав коленями во влажную от росы траву, он пытается избавить себя от того, что мешает вдохнуть полной грудью. Тело содрогается в болезненной судороге. Смешанная с кровью мокрота идет горлом, настолько густая и неоднородная, что Итачи чудится, будто вместе с ней выходят ошметки легких. Распрямив спину, он запрокидывает голову и хрипло вдыхает прохладный сырой воздух. С болью, но без затруднений. Когда Итачи возвращается в комнату, Кисаме все так же лежит на животе, накрыв голову подушкой. Завернувшись в одеяло, чтобы не выдать себя прохладной после улицы кожей, Итачи ложится рядом, утыкается лбом в теплое плечо, закрывает глаза. Снотворное не помогло. Как и говорил старый аптекарь.***
Итачи касается своего горла, затем медленно и глубоко вдыхает, напоминая себе, что все пережитое не более, чем очередной дурной сон. В томительном ожидании он задремал. Прошло несколько часов и солнце уже двинулось к горизонту. Итачи тратит не более минуты, чтобы окончательно вернуться в реальность. По его прикидкам Саске уже должен быть на тренировочной площадке. На улице жарко, окна домов ловят отблески предзакатного солнца, от прогретой земли поднимается тепло. И сквозь все это Итачи пробирается к окраине деревни, где раскинулись тренировочные площадки. Он знает все излюбленные места младшего брата, глухие и уединенные, потому не сомневается, как проложить маршрут. К его удивлению Саске оказывается не один. Когда Итачи, чуть помедлив, выходит из-за кустов, отец рассуждает о печатях и шарингане. Саске сосредоточенно слушает его, то и дело кивает. Отец осекается на полуслове, поднимая взгляд. — Итачи? — Привет, — тот подходит ближе, по привычке бегло улыбнувшись Саске. — Я не был уверен, что пересекусь с вами дома. — Вот как. Что-то срочное? — Да. Я снова ухожу на миссию ночью. Не знаю, как надолго, но… — Итачи опускает ладонь Саске на плечо, — я постараюсь вернуться к твоему выпускному. Брат морщится и раздраженным движением скидывает чужую руку. — Это ведь миссия, ты не можешь знать… — Куда ты отправляешься? — спрашивает отец, прервав Саске на полуслове. — Я не могу рассказать. — Итачи, мы уже говорили об этом. — Моя миссия никак не касается дел клана. После короткого молчания отец, не отрывая от Итачи взгляд, говорит: — Смотри, Саске, твой брат многого добился, куда большего, чем сможешь ты. Но ничем из своих достижений он не пользуется ни во благо клана, ни во благо себе. До скрипа сжав зубы, Итачи удерживает лицо, не выдает злости. И даже не из гордости, а из чувства стыда за то, что все это происходит в присутствии Саске. — Зачем ты ему это говоришь? — тихо спрашивает Итачи. — Потому что это правда, — отец, наконец, отводит взгляд, обращается к Саске. — Мы не закончили тренировку. Идем. — Ага, — тот кивает, но прежде чем отвернуться и уйти следом, еще с десяток секунд смотрит на Итачи то ли с состраданием, то ли с отвращением. Домой тот заходит только забрать вещи — расходники для миссии, меч и сумку с униформой. Мысль о том, чтобы находиться там, когда отец и Саске вернутся, невыносима почти физически. И даже понимание, что за сказанным стоит не презрение, а обида на отстраненность от дел деревни, не успокаивает. Отец никогда не спрашивал, согласен ли Итачи быть шпионом. С самого начала это подразумевалось по умолчанию. В первые годы он даже честно исполнял эту роль, а потом не мог спать ночами от едкого чувства вины. Решение не обсуждать миссии с отцом зрело долго и далось трудно, ознаменовав конец любым теплым отношениям между ними. Постепенно вслед за солнечным светом, огонек за огоньком гаснет и искусственный. Деревня отходит ко сну и ноги сами собой приносят Итачи к знакомому дому. Недолго думая, он запрыгивает на балкон и через открытую дверь приходит в комнату. Шисуи лежит, раскинувшись чуть не на всю кровать. Кажется, что он спит, но, разумеется, чужое вторжение не может его не разбудить. Итачи кладет сумку на пол, снимает обувь и протектор, прежде, чем лечь рядом. Он устраивает голову у Шисуи на плече и тот легонько тянет его за хвост в знак приветствия. — Я ненадолго, — как будто извиняется Итачи. — Оставайся. — Я ухожу на миссию. — Опять? Оставив последний вопрос риторическим, Итачи опускает ладонь Шисуи на грудь, на то самое место, где бьется сердце. Слушает дыхание. И постепенно успокаивается. Ему нет нужды пересказывать сегодняшнюю стычку с отцом. Хватает самого знания, что он может это сделать и получить сочувствие в ответ. Шисуи приобнимает Итачи, и это придает решимости. Опершись на локоть, тот приподнимается, медлит в последний раз, прежде, чем коснуться губами губ. Дыхание Шисуи резко меняет темп, но он не отстраняется, даже отвечает после промедления. Это будоражащее до дрожи чувство, совсем не похожее на то душное и влажное, что было во сне. Итачи прикрывает глаза и не думает о том, что будет потом, как он объяснит свои действия, где найдет нужные слова. — Постой, — выдыхает Шисуи. — Прости, — Итачи резко отворачивается. На смену эйфории приходит стыд. Он собирается встать и уйти в полной уверенности, что так будет лучше, но Шисуи перехватывает его за локоть, ловит взгляд. — Ты не хочешь поговорить? В ответ Итачи молчит, покорно оставшись сидеть на краю кровати. Он твердо знает, что должен сказать, но мысли путаются, а горло подводит. — Итачи? — зовет Шисуи приподнявшись на локтях. — Я люблю тебя. Стук сердца отдается в висках, и этот звук, единственный в тишине ночной деревни, кажется оглушительным. Шисуи тяжело вздыхает и садится, его глаза широко раскрыты, а брови, образуя беспокойную морщину на переносице, сдвинуты. Итачи же старается сохранить отстраненность, чтобы случайно не выдать своего ужаса и смятения. — В том самом смысле любишь? Как… — Шисуи запинается в поиске нужного слова, — женщины любят? Итачи только кивает. — Ты уверен? Снова кивок. — Но это ведь… ну… неправильно, — осторожно начинает Шисуи, но уже со следующей фразы в его голосе звенит нарастающий испуг. — Как так могло получиться? Итачи, ты же наследник! Ты должен продолжать род. Ты ведь это понимаешь? Итачи понимает все. И это, и то, что они с Шисуи выросли почти как братья, и то, что такую любовь никто не примет и, более того, не должен принимать. И рука об руку с этим пониманием идет отвращение к себе, бессильным перед своей неполноценностью. — Я решил, честно будет, если ты узнаешь, — говорит Итачи после заминки. — Не хотел тебя оскорбить. Стоит ему подумать о том, что здесь их дружба и закончится, как Шисуи сгребает его и укладывает подбородком себе на плечо. — Спасибо, что рассказал. Я не знаю, что тебе ответить. Правда. Только если то, что на мое отношение к тебе это никак не повлияет. У меня нет и не будет друга ближе, чем ты. Немного помедлив, пока смысл услышанного не осядет в голове, Итачи обнимает в ответ. Его не отвергли, не оттолкнули. И кажется, что это уже большее, о чем он мог бы мечтать, но Итачи не чувствует ни счастья, ни облегчения, только щемящую боль в груди. Шисуи ложится и увлекает его за собой на кровать. — Давай поговорим об этом, когда ты вернешься? У меня как раз будет время подумать. А сейчас тебе надо отдохнуть. В первую секунду Итачи хочет засыпать Шисуи вопросами — о чем подумать, зачем им еще говорить об этом, какие у него остались сомнения? Но вместо этого он смиренно устраивается в объятьях и закрывает глаза. Сердце стучит все также тревожно и он уверен, что не заснет до рассвета.***
С самого утра Кисаме молчит. Без подчеркнутой резкости — он отвечает на вопросы и обращается по делу, но обходится без многословных монологов, бесконечных замечаний и односторонних разговоров. Итачи замечает эту странность уже ближе к полудню, когда они несколько часов в глухом молчании пробираются через вековые леса Страны Огня. Поначалу это просто удивляет, но, чем дольше Кисаме молчит, тем отчетливее Итачи осознает, насколько непривычно ему без болтовни над ухом. За годы рядом голос Кисаме успел стать частью рутины, привычного хода вещей — как умыться после пробуждения, пообедать, поспать ночью. Без всего этого можно обойтись, но с этим дни кажутся куда сноснее. Самое простое решение — спросить, но Итачи обнаруживает, что успел подзабыть, как начинать беседы первым. К тому же причина недовольства не вызывают вопросов — разумеется, Кисаме не мог не проснуться. Сейчас, когда сознание не искривлено ни сном, ни болезнью, Итачи и сам не понимает, с чего рассчитывал на другой исход. Но также не понимает он и другого — почему Кисаме выбрал именно молчание? Спустя годы, проведенные с ним плечом к плечу, тот представляется человеком, способным достать даже мертвого, он скорее бы саркастично упрекнул Итачи в сокрытии приступа, снова напомнил про врачей и продолжил бы напоминать до получения согласия или полного исцеления. Но Кисаме молчит. А Итачи впервые за многие месяцы, если не годы ловит себя на том, что злится на него, и даже удивляется этому чувству, вертит его мысленно в поисках причины. Хотя та лежит на поверхности: Итачи ярко вспоминает, как невидимкой проходил по коридорам родного дома, как отец не касался его даже беглым взглядом, и то чувство беспомощности, что он испытывал, не решаясь заговорить первым. Отец будто наказывал его этим упрямым молчанием и от того находиться сейчас рядом с Кисаме так невыносимо. Зацепившись за одну из веток, Итачи резко останавливается. Кисаме по инерции делает еще прыжок, прежде чем прекратить бег и, оглянувшись, вернуться. Он ни о чем не спрашивает, потому Итачи говорит сам: — Привал. — Как пожелаете, — Кисаме пожимает плечами и прыгает вниз. Итачи следует за ним и не представляет, что еще сказать. Но, глядя на то, как Кисаме пристраивается на земле спиной к дереву, злится только сильнее. Слов нет и, не готовый и лишней секунды находиться в состоянии беспомощности, Итачи решает действовать, как умеет. Он подходит к Кисаме почти вплотную, перекрыв своей спиной солнце. Это действие представляется ему достаточно красноречивым, чтобы молчать и дальше было невозможно. Но Кисаме поднимает взгляд и вопросительно кивает. Итачи почти готов уточнить, как долго тот собирается молчать, но ответ очевиден в своей унизительности — он ведь ни о чем не спрашивал. Наконец, Итачи сдается и переставляет ногу через бедра Кисаме, колко смотрит на него сверху вниз, собирается с силами, чтобы сказать: — Я найду врача в Амегакуре. Кисаме поднимает брови и ухмыляется на одну сторону, обнажив частокол зубов. — Крайне благоразумное решение, но, позвольте спросить, что натолкнуло вас на эту светлую идею? Привычный к его сарказму только до определенного предела Итачи в знак несогласия давит коленом на болевую точку под ключицей Кисаме. Тот даже не морщится, резко цепляет за полы плаща и тянет вниз, вынуждая сесть на себя верхом. Итачи поддается. Давно никто не обращался с ним так фамильярно и это, вопреки его желанию, подкупает чем-то простым, понятным и давно забытым. Они смотрят друг на друга в упор, долго, внимательно, словно впервые увидев вблизи. — Не сочтите за наглость, но все же славно было бы выдрать из вас эту дурь. — В каком смысле? — буднично уточняет Итачи. — В каком пожелаете. Как вы могли заметить, я всегда к вашим услугам, — Кисаме кладет ладонь ему на затылок, тянет к себе. Он целует грубо, влажно и жарко. Итачи то и дело натыкается языком на острые зубы, трогает кончиком, прикидывает, легко ли об них порезаться. Поцелуй, первый в настоящей его жизни, оказывается похожим на ближний бой. Все больше растворяясь в азарте, Итачи сминает пальцами плащ на чужих плечах. Ему ощутимо не хватает воздуха и, кажется, даже Кисаме это чувствует, потому как за волосы оттаскивает от себя. — Я прошу прощения, — говорит он чуть хрипло, — но, прервавшись на увеселения, мы рискуем не успеть в Отафуку до завтра. Итачи только кивает, проглотив разочарование.***
До ворот деревни Итачи добирается по крышам. Он проспал не больше трех часов, и сразу после подъема это сильно сказывается на концентрации. Мысли плавно меняют форму и ни одна из них не задерживается в голове дольше других. От разговора с Шисуи остались смешанные впечатления. Итачи уверен, что, сказав те страшные три слова, запустил необратимый процесс. И если проснулся он с облегчением, то теперь с каждой минутой все отчетливее становится привкус отвращения. К себе, не к Шисуи. За свои навязчивые сны, за нездоровое влечение, за то, что позволил себе запятнать друга этими чувствами. А тот, наверное, очень дорожит Итачи, раз принял это так спокойно, не отстранился, не прогнал и даже позволил поспать рядом. Неужели так теперь будет всегда? — спрашивает себя Итачи, перескакивая через парапет. Он мысленно перебирает лица всех знакомых женщин в поисках той, что вызовет хотя бы тень интереса. Ведь не могло так быть, чтобы к ним ко всем он оставался равнодушен… Впереди уже маячат ворота деревни. Их вид отрезвляет. Итачи, тряхнув головой, напоминает себе о миссии. Мысли проясняются как по приказу. До места встречи чуть меньше километра от границы деревни. Итачи добирается туда с первыми лучами солнца, как и было оговорено, и обнаруживает, что все равно явился последним. Торуне сидит на корточках, внимательно наблюдая за движением насекомых в корнях дерева, Фуу стоит рядом и смотрит, напротив, в небо. Стоит Итачи приблизиться, как они одновременно поворачивают головы. Их лиц не видно за масками, но внимательные взгляды ощущаются почти физически. — Привет. — Привет, — отвечает Фуу. — Выдвигаемся. Торуне встает на ноги, тянет спину, обращается к капитану: — Через ущелье пойдем? — Нет, вдоль реки. Они обмениваются взглядами и в одну секунду стартуют. Итачи знает дорогу до Страны Рисовых Полей только по карте, ориентиры вроде ущелья или реки ни о чем ему не говорят, потому приходится полагаться исключительно на команду. А те похоже не станут ждать или считаться с его неведением. По расчетам они должны добраться до Страны Рисовых Полей к закату, разведать местность и пересечь границу в темноте, а оттуда до неизвестного убежища не более часа пути. Ориентируясь по солнцу, Итачи проигрывает в голове план раз за разом. Иногда Торуне и Фуу переговариваются, но вникнуть в смысл их диалогов сложно, так как эти двое буквально понимают друг друга с полуслова. И их синхронность во всем, вплоть до того, с какой ноги делать прыжок, то ли вызывает зависть, то ли пугает своей неестественностью. Впервые один из них заговаривает с Итачи во время короткого привала, около полудня, когда тот склоняется к ручью, чтобы набрать воды. — Бывал раньше в Стране Рисовых Полей? — спрашивает Фуу, присаживаясь рядом. — Нет. А ты? — Случалось. Не та страна, что часто попадает в зону наших интересов. — Ясно, — Итачи поднимается. Фуу встает следом и окидывает его все тем же внимательным взглядом. Он отходит, оставляя после себя иррациональное ощущение недосказанности. Итачи еще недолго смотрит ему вслед, прежде чем сделать несколько глотков воды, закрутить бутыль и опустить маску на лицо.