В горячих пальцах снежный ком

Виталик, распаренный и пахнущий цветочным мылом, вывалился из ванной спустя почти сорок минут водных процедур. Остатки выпитой пару часов назад водки всё ещё плескались в животе, а потому Виталику приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не поскользнуться в ванне и не расквасить себе лоб. Вот и задержался слегка. Босыми ногами Виталик пошлёпал по паркету по направлению гостиной. По его предположениям, именно там должен был находиться хозяин квартиры, в которую он совершенно бесцеремонно вторгся около часа назад. Да, Володя нашёлся в гостиной. Он сидел на полу, чуть сгорбившись, и что-то черкал карандашом на полях книги со страницами отвратительного жёлтого цвета. Он её читал уже тогда, когда Виталик приковылял к нему на ватных ногах. По крайней мере, в тот момент книга была у Володи в руках. Виталик запомнил. Потому что в Володиных руках должен был быть он, а не какая-то там книга. — Я уж думал, тебя смыло, — Володя смочил слюной палец и перевернул страницу. — Если бы ты мне помог, я бы уже давно нежился под одеялом, — буркнул Виталик, опираясь на дверной косяк, чтобы не полететь лицом вниз. Ковры у Володи были мягкими и приятными на ощупь. Виталик это знал даже лучше самого Володи, хотя тот жил здесь постоянно в отличие от своего блудного товарища. Тем не менее, от падения с высоты метр восемьдесят не спасла бы и стопка таких ковров, поэтому Виталик на всякий случай крепко вцепился в деревянный наличник. Пьяным он себя уже не чувствовал, но тело его по-прежнему не слушалось. — Нечего было с Маней синячить опять. У нас завтра запись, если ты забыл. — Да что ты начинаешь-то опять, — простонал Виталик. — Я хотя бы от работы не отлыниваю, как Копылов. — Виталь, — Володя глубоко вздохнул, — не перекладывай с больной головы на… другую больную голову. Виталика было практически невозможно за что-либо застыдить, но Володе хватило лишь одного сурового взгляда из-под опущенных ресниц, чтобы Виталик значительно поумерил свой пыл. Ответить было нечего, и Виталик просто переминался с ноги на ногу, ожидая, что Володя скажет что-то ещё. Володя же тряхнул кудрями, чертыхнулся сквозь зубы и отложил книгу. Теперь всё его внимание было сконцентрировано на Виталике. Судя по появившимся на лбу складкам, он размышлял над тем, стоит ли понять и простить полупьяного дурака, который застыл в дверях и трясся, как преступник перед вынесением приговора. На самом деле Виталику просто было холодно стоять в одном полотенце. Свою одежду, насквозь провонявшую спиртом и шашлычным дымом, он закинул в стиральную машину от греха подальше. Даже смог запустить стирку с третьего раза. — Подойди сюда, горе луковое, — Володины губы вдруг тронула улыбка, и Виталику стало легче дышать. Старательно координируя свои действия, Виталик прошёл вглубь комнаты и опустился на ковёр рядом с Володей. Полотенце сползло, да и чёрт с ним. Чего Володя там не видел? — Ты как так расчёсывался? — и в руках Володи материализовалась расчёска, которую он, по всей видимости, выковырял из спутанных мокрых волос Виталика. — А я её искал… — За что ты на меня такой свалился? — Володя, обречённо закатив глаза, принялся расчёсывать Виталика. Поначалу зубцы натыкались на колтуны, но потом дело пошло куда легче. Виталик расслабился, закрыл глаза, полностью погрузился в ощущения. Правой рукой Володя медленно проводил по влажным прядям расчёской, левой аккуратно их придерживал. Нажимал он несильно, и кончики зубцов приятно скользили по коже головы. Так же бережно Володя перебирал струны любимых гитар и перелистывал страницы пыльных книжек. К людям он никогда не питал особой симпатии, относился с недоверием даже к женщинам, с которыми он, бывало, заводил кратковременные романы. А Виталику со скрипом, но открылся. Поначалу для Виталика это ничего не значило, но по мере развития их взаимоотношений в голову всё чаще закрадывалась мысль о том, что быть особенным для человека, который тебе тоже небезразличен, приятно. До дрожи приятно. В частности, если это такой загадочный и неприступный человек, как Володя. За все годы Володя ни разу не озвучивал свои чувства, и Виталик принял это как данность: хоть ему и не признавались, всё это с лихвой восполнялось другими проявлениями любви. Проведённым вместе временем, подарками, долгими крепкими объятиями. Виталик о большем и мечтать не мог. Действия всегда говорят громче слов. И всё же Виталик бы соврал, если бы сказал, что не хотел услышать заветные три слова из уст Володи. — О чём думаешь? — вдруг спросил Володя из настоящего, и Виталик понял, что расчёска уже давно валяется на полу, а его голову массируют пальцы. — Да так, ни о чём... — А лучше бы думал о том, как ты завтра спозаранку встанешь бас записывать. — Зануда. Завтра будет завтра, — Виталик откинулся на Володю. — Ты же меня разбудишь? — Не сомневайся. Если не проснёшься в течение десяти минут, стукну тебя тяжёлой философской мыслью начала двадцатого века. — Ту, которую ты весь вечер читал? И о чём там мыслили в начале двадцатого века? — Об упадке цивилизаций. — Злободневно, — со смешком сказал Виталик. — Почитаешь мне? Усну быстрее под твой бубнёж. — Что за неуважение к великим философам? — Володя поморщился, но уже потянулся за книгой. — Только давай передвинемся в более удобное место. * * * — Мирочувствование высших людей находит своё символическое выражение — если оставить в стороне круг математических и физических представлений — полнее всего в изобразительных искусствах, количество которых бесконечно. Музыка также относится сюда… — Ты точно ту книгу взял? — Виталик, уже закутанный в одеяло, с сомнением взглянул на жёлтые листы. — Про цивилизации же что-то там было… — Просто выбрал главу, которую тебе будет интереснее послушать. — Ну ладно, продолжай, — Виталик зевнул и прижался к тёплому плечу. Понимать что-либо он перестал уже спустя две минуты, но монотонное чтение Володи убаюкало бы его, даже если бы Володя читал инструкцию к холодильнику. — … Они представляют собой хаос смутных возможностей, пока их не коснётся душа пробуждающейся культуры, не разовьёт из них с бурной неудержимостью гигантскую группу видов искусств высокого стиля… Виталика разморило окончательно, он закрыл глаза и провалился в полудрёму. Перед глазами пролетали египетские пирамиды, античные храмы и статуи, средневековые замки, картины эпохи Возрождения… И всё это под низкий, мелодичный голос Володи, который что-то говорил и говорил, а Виталик не мог разобрать ни слова. «Спишь, чудо в перьях?» — спросил голос и вновь заговорил на неведомом языке. «Тебя слушаю,» — ответил Виталик, с интересом разглядывая очередной памятник культуры, который спустя мгновение испарился в темноте. «Я люблю тебя». Что? — Ты что-то сказал? — Виталик распахнул глаза. Ему почудилось? Приснилось? А звучало вполне реалистично… — Растяжение в бесконечность звукового тела… м-м? — Володя остановился. — Нет, засыпай, — и мягко поцеловал лоб Виталика. Тоже показалось, наверное. — Ага. Люблю тебя, — и это было последнее, что Виталик произнёс, прежде чем окончательно уснуть. Володя помолчал, а потом, кажется, продолжил чтение. * * * Время близилось к полуночи. Виталик уже видел десятый сон, а Володя, убравший книгу на тумбочку, слушал его сопение, прижимался к мерно вздымающейся груди. И думал. На протяжении нескольких лет он держал комфортную для него дистанцию, сохранял нейтральные рабочие отношения, а потом… плотину прорвало. Володя помнил тот дождливый вечер особенно хорошо. Тогда «Ария» начала рушиться у них на глазах. На его памяти это был уже второй раз, когда группа затрещала по швам. Вот только в восемьдесят шестом году ситуация сложилась совершенно иного рода, и Володю она почти не волновала. По крайней мере, не так, как в этот раз. Он заговорил. На одном дыхании выдал всё то, о чём думал, о чём переживал, о чём грезил. Доверил самое сокровенное, показал потаённые уголки своей души. «Тоже сбежишь? — горько спросил он тогда Виталика, не сводя с него стеклянного взгляда. — Все убегали, не выдерживали, ломались. И вот, оно повторяется снова. Это нормально, я уже смирился». Книги же не предавали, как и гитары. Они всегда оставались рядом, чтобы исцелить, унять мечущуюся в груди тоску. Если страница рвалась, Володя заклеивал её скотчем. Если рвалась струна — менял её, и гитара вновь изумительно звучала. В текстах и в музыке хранились ответы на все его вопросы, а глаза людей были пусты. Люди менялись, уходили, на их место приходили новые. Не лучше и не хуже — просто новые. Отношения не заклеишь скотчем и струны изношенные у них не сменишь. Нет у отношений струн. Есть только хитросплетения в человеческом мозгу, многие из которых науке до сих пор неизвестны. «Но я ведь здесь, — Виталик осторожно прервал тираду, положил руки Володе на плечи. — Мы через столько всего прошли. Куда я без тебя?» «Да хоть куда. Зачем тебе такой друг?» «Друг?» Тогда Виталик впервые его поцеловал. Володя привык забирать. Он получал вдохновение и опыт из искусства, которое ничего не требовало от него взамен. Люди же постоянно от него чего-то ждали, и это было оправданно. Так складываются здоровые взаимоотношения. Но Володя отдавать не хотел и не умел, да и одному ему было более чем хорошо. До встречи с Виталиком. Виталик был взбалмошным, нетерпеливым, раздражительным, иногда чересчур беспечным и недальновидным. Все эмоции он переживал бурно и отдавался без остатка всему, что делал. Прямая Володина противоположность, но именно это Володю и подкупило. Противоположности, как известно, притягиваются. Хоть они и были абсолютно разными, многие видели их единым целым, слившимися сложными, в каких-то моментах даже неприятными личностями, которые по неизвестным причинам не убили друг друга и жили практически душа в душу. Минус на минус давал плюс, и Володя в один момент поймал себя на том, что сам начал считать себя и Виталика продолжением друг друга. Володя не обещал Виталику воздушных замков, не создавал иллюзию привязанности, закрывался в себе, отталкивал. А Виталик всё равно остался с ним — просто так, потому что захотел. Он любил безвозмездно и горел этой любовью, и от его бушующего пламени лёд, сковывающий всё Володино нутро, таял. Рядом с Виталиком Володя сам начинал пылать, как полуденное солнце, и жаждал разделить это тепло. Впервые. «Блин, да мне достаточно твоей постной рожи под боком. Тебе совершенно необязательно… относиться ко мне по-особенному, — сказал тогда Виталик. — А все неприятности мы переживём. Вместе». С того вечера минуло два с лишним года. Они уже не так часто работали вместе, но, как ни парадоксально, это лишь сильнее их сблизило. Теперь не только «Ария» связывала их, но и накопленные за многие годы совместные воспоминания, общие жизненные цели, моральный компас и… чувства, которые не угасали. — Когда-нибудь ты узнаешь, — прошептал Володя, пряча лицо в уже высохших тёмных волосах. «… как я тебя люблю».