верни француза

Мерно идёт время — растянутая минута за минутой, тоскливое напоминание о конкретном проебе где-то между высшим образованием и нехваткой денег. Литературный работник с образным пониманием того, что собой представляет специальность. Берроуз писал, что хотел быть писателем, чтобы быть богатым и знаменитым, а стал наркоманом, а потом только писателем. Литературный работник с обширными знаниями в секс-индустрии, думается, а на деле — консультант в секс-шопе с обширными знаниями в литературе. Блять, а разница-то есть. Вот только смысла никакого. Мирон машинально приосанивается и натягивает дежурную улыбку, когда кто-то заходит — любая работа с людьми (и силиконовыми ребятами) предусматривает доброжелательность и любезность напополам с знанием своего немудрого дела. Знание немудрое, но по теории всего чуть легче филфака — тематической литературы тоже достаточно, тоже всегда прибавляется, анализируешь, но хоть критикой пользоваться можно — нужно. После филфака от книг тошнило ещё полтора года, теперь каждый день с новой книжкой на работу таскается, мысленно извиняясь перед стариками Бёллем (вообще про католиков писал и «жидовствующих янки», хуй с ним), Рубинштейном (ни слова о политике, вид «несоветских лиц» и «я не брошу в тебя камень, милая Пионерия», ведь так ты попадёшь в самого себя) и Ле Фаню (мотив двойничества там в «Зелёном чае», ха). Откладывает «Тошноту» Сартра. Там про листья хорошо написано у него. Заходит парень, высокий такой, с синяками акварельными под глазами, там где оттенок на три растекается — осенний жёлтый – охра, выцветший каштан – кэмел, кобальтовый немного. Глаза — Ниагара и бледный василёк. Кожа бледная как просто торч. Неуверенно оглядывается, но уверенно обращается к Мирону. — Здрасьте, — улыбочка утайкой. — Добрый день, что могу Вам подсказать? К нам сегодня поступили вибраторы с подогревом, 12 режимов вибрации, до 40 градусов нагреваются. Рабочая длина - 12 сантиметров. Интересует? Хотите глянуть? — Хочу.

***

В тот день парень с Ниагарой в глазах часа полтора топтался точно, с терпеливым любопытством Мирона слушал, вопросы задавал, периодически неуместные, периодически не по теме, периодически поверхностные. Первые полчаса у Мирона не было никаких вопросов к парню, начиная с сороковой минуты появились, немые, неозвученные, в глазах застывшие эпоксидной смолой. Пока Фёдоров пояснял за вот ту голубую спиралевидную с кольцом-ручкой, с помощью которой контролируется глубина проникновения, и про ту силиконовую чёрную ёлочку с вибрацией и комфортным вхождением, а ещё немного про вибростимулятор небольшого размера, парень словно не слушал, хоть и к анальным втулкам проявил тихое любопытство. Потом спросил: «А че у вас так холодно? Даже на отоплении экономите, во евреи». На вопрос кому берёт, себе или в подарок, ответил: «На Новый год подарок смотрю». Всё бы ничего, но на дворе середина октября. Мирон подумал: странный. Однохуйственное «странный» обращается в коллажное «интересный», когда парень приходит во второй раз. Заваливается очень неловко, шумно, бьётся затылком обо что-то и сдавленно шипит себе под нос. В коричневой куртке, Мирон бы назвал это почти тёплой охрой, к груди прижимает помятого Гинзберга в мягком переплёте и забавно щурится. Он в этот раз какой-то солнечный, хоть и на улице холодный ветер с мерзкой моросью. Улыбается не утайкой, но воровато как-то. — Короче, в интернете увидел, что есть штуки вот такие, — нетерпеливо суёт под нос Мирону телефон с открытой картинкой, — У вас есть? Бля, она смешная такая. Это улитка типа? На картинке — эрекционное силиконовое кольцо. Мирон немигающе смотрит то на парня, то на картинку. Оно почти кислотного зелёного цвета, с двумя вытянутыми силиконовыми отростками, похожими на глаза улитки. Мирон вздыхает, понятливо кивая. — Мне кажется, это больше похоже на бабочку, чем на улитку, — Мирон опирается на ладонь. — Какая бабочка, дядь? Где крылья тогда, расскажи-ка мне. Именно такого товара у них не оказалось. Мирон показывает типовые, парня ничего не устраивает, он делает какую-то отсылку на Мераба, а потом они с толком и чувством спорят. «Ты хоть хорошую литературу читал вообще?» «И хорошую, и плохую читал. А ты только второсортную, я погляжу» «Блять, дядя, кто вообще говорит «погляжу»?» «А кто обращается к людям «дядя»?» «О, бля, ты Эдика Лимонова читал? Типа... «Дядя Изя любит читать и знает хорошую литературу». Бляяяяяяяя. Ты че не читал?» Мирон узнаёт, что парня зовут Слава и Слава читает хорошую литературу. А ещё Слава любит общаться через неймдроппинг, не считая это зазорным, и шутить про евреев. Коллажное «интересный» обращается в горькое «когда он зайдёт снова?». Возвращается через неделю, с порога говорит что-то про сноба-еврея и «резиновые хуи». Мирон устало пытается объяснить, что из резины такой товар не производится, Слава ожидаемо пропускает мимо ушей. Просит рассказать про бдсм-штуки, но быстро от этого отводит тему — не понравилось, видимо. Обращает внимание на сетчатые чулки со стразами, говорит что-то про сплошной гротеск, но берёт, хитро сверкая глазами. Сегодня они у него скорее бледный василёк и синяя пыль. Звёздная пыль. Эм? — Девушке? — интересуется Мирон, заворачивая ещё и кокосовую массажную свечу. — На Новый год подарок, — Слава отвечает уклончиво, смущённо улыбаясь. Мирон тоже улыбается. Октябрь кончается, Слава так и не приходил ещё. Мирон скучающе сидит целыми днями, консультирует пары с кризисом в отношениях, практикуется семейным психологом, разводит их на откровения и интимные подробности. Люди ему верят — человек знающий, левый, способный судить объективно. Мирон налаживает чужую личную жизнь, не имея собственной, и в целом его всё устраивает. Интересуется чужой личной жизнью, не имея своей. Вот Поль Верлен оплатил дорогу в Париж Артюру Рембо, а потом его выгнала беременная жена Поля. Дурка. В середине ноября приходит Слава. Пахнет морозом с улицы, он какой-то мрачный, но улыбается Мирону светло. Фёдоров обязательно рассказывает ему про двух подростков, забежавших в магазин с утра, их пришлось выгонять угрозами охраной. Обычно школьники кричат в магазин что-то с улицы, открывая дверь, но заходят редко, боятся. Слава потом долго разглядывает полку с вибраторами, Мирон рассказывает ему про тот, который с функцией тачсенсор, что реагирует на касания вибрацией. Что самое интересное - чем интенсивнее касания, тем глубже вибрация. Слава его трогает, включает, вертит в руках, удивляется всему почти по-детски. — Мирон Яныч, дадите номерок мне? — Слава постукивает по прилавку, в который раз кидая взгляд на книжку Сартра. Бедный француз тут залежался, Мирон всё время забывает его забрать. — Зачем, могу поинтересоваться? — останавливается на секунду Мирон, до этого спокойно упаковывающий покупку Славы – тот самый вибратор с функцией тачсенсор. — Да я вот книжку хотел позаимствовать у тебя. Посмотрю, че он пишет хоть? Опять демонстративно взгляд кидает на «Тошноту». Мирона удивляет не только то, что Слава не читал это, но и то, что он просит для этого номер. Фёдоров невнятно поводит плечом, мол ладно, странностей хоть отбавляй, конечно, но что делать, раз человек такой. Номер послушно диктует, ему не жалко. Книгу вручает вместе с вибратором. Парадокс, не иначе. Слава больше не заходит. Мирон думает, что проебался, когда не попросил номер у него в ответ. Ещё и книжку же забрал, кто из них двоих жидяра-то? Проходит ноябрь, начинается декабрь, декабрь подходит к концу. Слава не заходит, а у Мирона неделя за неделей предательски летит. Ближе к праздникам людей всегда много, заходят кучей, только успевай консультировать и советовать, объяснять то и это. Медленно становится не до парня с Ниагарой в глазах, сперевшего книжку и столько времени. О Буковски спорили, о графоманстве его. Вот же бля. Мирон работает 31 декабря до семи вечера. Люди забегают, но все в спешке. Поздравляют. Фёдоров вспоминает о Славе и его подарке на Новый год. Вместе собирали почти, смешно даже. Интересно, он так концептуально шутил? Мысли о Славе бесят, его ведь не найти теперь никак даже. А они о котах говорили. Мирон закрывает смену раньше на пятнадцать минут, уже выходит из магазина, когда на телефон звонят. Неизвестный номер. По коже электроток поднимается и опускается. — Але. Жид, оставайся на месте, я те француза несу. — Даю минуту. Слава действительно приходит через минуту в этот несчастный двор. На голове капюшон от толстовки, глаза светятся синей пылью. Звёздной пылью? Он сам весь светится, книжку протягивает, улыбается хитро-хитро и щурится. — Долго читал, Мирон Яныч. А заходить без книги неудобно было как-то, — Слава врёт: прочитал за пару дней. — Могу извиниться. Мне извиниться? — Обязательно извинишься, Слава. Слава хмыкает, просовывает руки в карманы, взглядом цепляет крыши по очереди, оглядывается воровато. Достаёт сигареты, вынимает две, одну с немым вопросом в глазах тянет Мирону. Подкуривают с одной зажигалки. Сигареты слегка мокнут от редкого снега, а Слава вглядывается в небо. Молчит. Мирон тоже молчит, вглядываясь в Славу. Вся сломанная романтика тут — курить возле секс-шопа, сжимая в руке вернувшегося обратно Сартра. Слава, конечно, ничего не скажет про оставленное на 121 странице послание, а Мирон его никогда не найдёт. — Ну что. Погнали ко мне на Ваську твой подарок распаковывать? — Слава выкидывает бычок и смеётся. Искренне, тихо, чтоб больше никто не слышал. Никто, кроме Мирона, и не слышит.