безусловно

— Я предупреждал, что лучше тебе другую машинку подождать, - Мирон перестукивает пальцами по рулю, изредка мельком посматривает на Славу, сидящего рядом. Почему нужно напоминать в середине поездки, что были другие варианты. Когда их не было. — А чего.. не нравится со мной? - Слава сваливает голову на сложенные ладони. Честно, наивно и без острого цинизма: устал. Дождь перестукивается с Мироном. 
 — Главное не заснуть. Закурить будет? Они останавливаются где-то у бесконечной дороги, выходят. Туман медленно устилает небо. В карманах завалялась старая, до боли знакомая зажигалка. Откуда она? Слава натягивает капюшон толстовки почти на нос, до жара растирает ладони. Чертовски холодно, но дыхание наконец выровнялось. Уже не корчится в кашле, как ревущий дедовский трактор. Ливень медленно перекочевал в аккуратный дождь. Слава удивляется, почему эта разовая, автостоповская поездка для него длится так невообразимо долго. Сколько они уже рассекают равнодушную гладь асфальта? Мирон держится стоически, Карелин при нём - молчаливый Луцилий, поддакивающий в переписке скупой молитвенной преданностью. Он сказал, что доедут за полтора дня. Ментальные часы уебывают в вечность. Та, сопротивляясь, извивается вокруг, что не поймать. В голове нелепо лепятся ведийские образы. Они как будто очерчивают мандалу, не_дорогу. Она разрушится по прибытию. Славе не хватает солнца - он давно его не видел. Кажется, Джек Керуак изрядно напиздел про крутость нахождения в дороге. По факту: сложный, молчаливый собеседник - откуда_то_известный, не отвечающий ни на один вопрос прямо, ливень, через который не продраться и чертово отсутствие памяти. Дорога льется вперед, неприклонно их сопровождая. Мирон курит медленно, смакует горечь в горле с особым упоением. я дождь представляю огненным. попробуй. как будто на тебя пламя падает. согревает. Город всё никак не начинается. Слава сомневается, существует ли место, куда они едут. Тотальный скептицизм у них всегда считался пошлостью. При одноклассниках кичишься Ставрогиным, перед сном молишься, чтоб быть похожим на Алешу Карамазова. В солнечном сплетении гнездящееся чувство: Слава знает Мирона. Странное чувство. Но признаться в том, что ты так хорошо знаешь того, кого видишь в первый раз - это расписаться в полной и беспросветной беспомощности. Плагинно прошитый детерминизм съедает изнутри. Похоже на дежавю. Абсолютно очевидным кажется его способ медленного курения, рандомно вброшенных цитат Бродского, Летова, Заболоцкого. Ерунда: Мирон будто предсказан весь. До кончиков ногтей. Очевидно: если он согласен, то маниакально кивает, зажмуривая глаза, улыбаясь. У него татуировка с пошловатой надписью, которая продышана славиной исцелованностью. Бесспорно: Мирон никогда не говорит обобщающих фраз, развивая диалог до его логичного растворения в выхолощенной тишине. Заведомо знакомо: Мирон никого не подвозит просто так. Поездка тошнотворно мифологизиует. Слава ненавидит всё, что хоть как-то напоминает тусовки загробного мира. Они катятся вместе часов восемь. Нехотя обсуждают погоду, стихотворения Рильке и фильмы Бертолуччи. Слава про всё по верхам знает (откуда-то), а Мирон на всё обрушивается вопросами (как всегда). Разговор медленно заливает машину изнутри. Славе почти стыдно сказать, что он не знает, куда едет. Ебанулся, не иначе. Мирон сам спрашивает про письмо, которое Слава битый час сжимает в руке, выминая на бумаге сложный узор. Слава не хотел рассказывать ровно две секунды. Потом всё рассказал. Глупо, но он ни черта не помнит про то, как оказался на этой дороге. Проснулся с рюкзаком на отшибе запустелого шоссе. В голове только одно тревожно давит грудную клетку: срочно поймать машину, срочно. В письме суетливо выведено собственным подчерком: “доедь до первой заправки. письмо положил у кассира”. Хуй его знает, о чем оно. Ебанный квест, где кому-то нельзя было написать сразу, что и зачем. — Понятно, - спокойно вычерчивает Мирон своим графитовым хладнокровным голосом, медленно кивает и преследует глазами, хватаясь за каждую точку фиксации. На большом пальце у него шрам. Слава знает, что он получен где-то осенью, когда вместе на кухне подогревали молоко для кота. Кот тогда еле таскал одну ногу. Доктора говорили, мол, травматический шок, на руки просто так не полезет, пока не вылечится. Слава читал вслух Гинзберга, думая, что котику это поможет. Мирону помогло. Стоп, что? Откуда? Слава не помнит, не помнит абсолютно и честно: откуда он и кто дал ему эту записку. Линейная жизнь вышвыривает тебя из чата на раз-два-три. Он как будто уже проснулся на этой дороге. Единственная остановившаяся машина - это серая, непримечательная полуразвалюха Мирона. Непонятно ровным счетом нихера.

***

— Довезёшь до заправки? Я - Слава. Спасибо. Буду должен, - Карелин, промокший, бежал пятнадцать минут подряд, проверяя не заброшенная ли это дорога. Он, по-детски освобожденный от всякого сомнения, лезет в машину, не дождавшись разрешения, невежливо приваливается к открытому окну, волосы налипли на лоб. Выглядит как нелепо написанный попаданец в фанфике про Гарри Поттера. Только из способностей у него: тупо шутить и заныканное промокшее овсяное печенье. — Мирон. Залезай. До заправки ехать полтора дня, - Мирон равнодушно открывает дверь изнутри, даже не смотрит на Славу. Смотрит на бегающие как по маятнику дворники. Общий гипноз, ха. — А я никуда и не тороплюсь, - Слава всё еще запыхавшийся. Такой живой. Сходу открывает бардачок, достает сигарету и поджигает, выдыхая дым в открытое окно. Почему-то знает, что так можно. Почему-то знает Мирона. — Я расстояние сократить всё равно не смогу. Как не крутись. — А я по жизни беспокойный просто, - пожимает плечами. Говорят невпопад. Слава сжимает бумажку в руке, кусает губу. — Не суетись, - Мирон одобрительно улыбается, впервые рассматривая Славика. Он его, конечно, знает. Помятая кирпичная куртка, неправильно стиранная уже раза три. Синяки под глазами, вечно добрый, насмехающийся взгляд. Губы изжованные от избыточной рефлексии. Еще не научился скрывать свою растерянность, искреннюю заинтересованность. Само_бытный, только бытийствующий по Хайдеггеровски. Всему дарит существенность, все ненавистно любит. Обычно, к концу поездки Слава закрывается, становится знающим. Обесценивает всё происходящее он тоже быстро, вечно выбирая не то и не того. А еще он почему-то ничего не помнит. Пустяки, но всё же.

***

Не проходит и парочки часов, как Слава размашисто обрисовывает стихи Бориса Рыжего. Цинично критикуя современных поэтов по ходу дела: выпедржник Гумелев вечно завидует Блоку, а там и завидовать то, бля, нечему! Все они для него - оттавявшая, утекающая вода вечности. Он то и дело смеется сам над собой, добавляя после каждой фразы что-то по типу "ну я его по угару читал", "чел в мейнстримчике, как Бродский, я такое не очень..". Но а потом - как бы между строк - про важность разбивания, нет, уничтожения! мнимой четвертой стены, в стихах Рыжий высвечивает сам себя, сам над собой в тексте смеется и выдает кристалльно трогательные метафоры. Кристалльные они, замечает Славик, лихорадочно обожженный возможностью высказаться, потому что последовательно развиваются из текста в текст, неотличимые и цельные. — А ты совсем не врубаешься, что найдешь на заправке? - Мирон перебивает лишь глубоким вечером, устало протирая глаза. До этого внимательно слушал про Рыжего. И вправду слушал. У него в бардачке кстати лежит книжечка с этими стихами. Слава потом её украдет, как бы сам до этого додумавшись. — Э.. ну хот-доги там, туалет, - Слава угарает, смотрит на Мирона. В машине темно. Остановились поспать. — Смешно. Тебе че, шесть? Может, два? — Тогда нам четыре на двоих. Я ничего особо не помню. Ни куда я бегу, ни зачем. Прикалываешь? Как будто.. — Если ты скажешь “во сне” или "в матрице", я тебя нахуй прогоню за тривиальность, - Мирон вдруг узнает красную бандану у Славы на лбу. Полученная на каком-то музыкальном фестивале. Выигранная за удачную стрельбу в тире. — Хотел сказать “как будто у меня осложненный неврологический анамнез”, - потерянная улыбка. Куда они едут? — Эта машинка только для таких.

***

— Вставай, приехали, - Мирон будит Славу ночью, - Нет, шучу, еще нет. Просто хотел увидеть твой разбитый взгляд. Слава просыпается на шумном вдохе, резко хватает Мирона за локоть. По инерции. Цепляется. Стыдно, черт. Вправду расстроен, не знает почему, на душе холодом развертывается ураганная тревога. Глупости какие-то. Эта воронка ему дышать мешает. А все же, откуда у Мирона томик Рыжего в бардачке? Такой знакомый шрам на пальце, а еще годами изученный, любимый запах. Томик кстати был куплен в Старой Книге на Ваське. — Откуда я тебя вообще знаю? - Славе стыдно за такой вопрос. Такое не спрашивают. Сердце стучит. Письмо в кармане смятое до неразборчивости. Он знает (или помнит? в чем разница?) про то, как окно разбили вместе, про то, что собирали осколки, накурившись. Мирон по утрам заебал жарить гренки, вкуснее их тогда ничего и не ели вовсе. Нелепая дичь: проживание в его комнате, подсматривание за тем, что и как Мирон написал. — Мамардашвили с собой катаешь, - Мирон суетливо переводит тему, рылся в чужом рюкзаке, - Как думаешь, нравится ему по кругу кататься? — А тебе? Слава быстро лезет целовать, не давая тишине быть. Он - дурной. Кажется, не трезвый, хотя ничего не помнит; он почему-то Мирона знает, знает до боли. Знает, где нельзя на шее засосы ставить. Выучил чертов текст "До зимы". Получается, непрошенный гость - это он и есть. Губы кусает. От Мирона пахнет сигаретами. Он медленно отвечает. Дождь льет как в чертов аквариум без дна. Атлантида. Мирон отвечает. Это, почему-то, очевидно и долгожданно одновременно. Сложная диалектика. Кажется, по ту сторону окна всё, не долго сопротивляясь, пропало. Целовать Мирона не_стыдно, не_неловко, не_по-новому. Они руками сплетаются, жмутся к друг другу, почти задыхаются. Тонуть, только так и тонуть. Целовать так, как будто сейчас проснешься от падения вниз, от собственного крика. Слава не уверен, что не умер. Дышать ему в шею, зависимо лезть, некрасиво. Восторженный ребенок с провалами в памяти. Так делают люди, уже забывшие про количество совместного времени, про то, сколько было встреч. Так делают люди, увидевшие безусловную взаимо_связанность.

***

— На, надень, холодно же, - Слава снимает свою черную толстовку с принтом лисичек - не грибов - из книги Пришвина "Лисичкин Хлеб". Мирон знает, в чем прикол.

***

— Теперь точно приехали. Я здесь подожду какое-то время. Ты это.. подойди попрощаться там, вещи забрать, - Мирон спокойно открывает дверь, закуривает рядом с заправкой. Сейчас их выгонят отсюда нахуй. Слава бежит к кассиру, тот его узнает, без лишних слов протягивая конверт. Карелин маниакально ракрывает, а потому по-дурацки рвет. Письмо вытягивает, вгрызаясь в него. Это, напротив, написано не в торопях, основательно. Слава забегает в туалет, садится на пол. Начинает читать: “Сука, это письмо я перепрятал восьмой раз. Я ебал тебя в рот. Ты не учишься на своих ошибках, Славик. Смотри, вникай как просто: если ты сейчас, прочитав это письмо, снова сядешь в машину, все повторится. Это не приколы тебе постмодернистские, дебик! Все постоянно повторяется, когда ты туда садишься. Опять на дороге, да? Опять ловить машину, да? Познакомились уже, наверное. Ехать искать ебанное письмо. Читать. Садиться снова. Я хуй знает, че это, но единственный шанс избежать повторения - не садиться туда. Я пробовал другие варианты, они все не работают. Сколько бы ты с ним не прожил, ты снова оказываешься на дороге, снова с ним и снова как в первый чертов раз. Мне потребовалось время, чтобы понять, что это так работает. Выйди и идти пешком в город, не знаю, останься на заправке, сядь и почитай ебанного Рыжего, томик которого ты уже украл из машины, верно? Свобода так близко, наконец-таки, чертов ты садист. Тебе потребовалось столько повторений, чтобы до тебя дошло. Прекращай повторять это дерьмо. Если ты читаешь это, значит пошла новая история. Хуй знает, сколько она продлится, пока ты снова не окажешься на дороге. Может день, может десять лет. Слава, у тебя больше нет попыток. Съебывайся. Да, Мирон. Ты и так все знаешь, почувствовал уже, наверное, что сплетены, сплетены ебануться как сильно, не развязаться. Так и есть, тупой ты придурок, но.. Сам посуди, а? Ты разве вообще живешь? Так что давай, не садись снова, понял? Иначе все повторится. И будет повторяться, слышал? Забери письмо с собой и вали. Давай.

Слава

"

***

Карелин медленно подкрадывается к серой машине. Мирон спит, навалившись на руль. Уставший. Постучать по стеклу: так уже было, конечно. Слава видит, как Мирон медленно открывает глаза, долго присматривается. В бардачке лежат семь других писем. И еще семь таких же мироновских. Они сырые, смятые, прокуренные, полусоженные, написанные разными ручками, холодная, бесконечная бумага, буквы буквы буквы, кричащие, предупреждающие буквы, буквы с молитвами и угрозами. Буквы, расписывающие все ебанное горе и счастье, которое у них было и будет. Буквы, описыващие другое будущее - лучшее - которое тоже будет. Стоит только уйти. Разъехаться. — Там по факту бред какой-то оказался. Слушай, подбрось до следующей остановки, если тебе по пути, - на лице разбитая усмешка. Мирон маниакально кивает, зажмуривая глаза, улыбаясь. — Безусловно.