Густав умирает.

      Густав умирает. По документам его смерть приходится на три часа по полудню, после длительной недели страданий. Фактически в без пятнадцати три старик окончательно отбросил коньки, не обращая внимания на суматошные усилия сиделки, чья измотанность прилично подпортила сам процесс спасения. На деле же Густав был мертв всегда, сколько Лидия себя помнила.       Когда сиделка бросается прочь, испуганная потенциальным хозяйским гневом, новоиспеченная наследница тяжело дышит и про себя думает, что все же стоит накинуть этой недотепе к жалованию. Если бы не медицинская помощь, оказанная не совсем своевременно, дряхлый тиран выцепил бы еще несколько часов откровенно жалкой жизни.       Густаву вообще стоило умереть значительно раньше, — думает старшая и, де-факто, единственная дочь, чье имя наверняка красуется в завещании, что спрятано в письменном столе. Себастиан, конечно, все еще числится как член семьи, но эта такая формальность! Да и отец не считал этого противного мальчишку собственным выродком. А может и считал, поэтому и обращался к семейному юристу по поводу и без? Одна эта мысль бросает женщину в дрожь. Лицо братца, почти-забытое, всплывает в сознании вкупе с потенциальными активами, что волей больного ублюдка могут утечь куда-то не туда. Лидия зло вздыхает и тянется в карман, как раз к помятой пачке сигарет.       С годами старик стал невероятно подозрительным, оттого завещаение менялось также часто, как настроение у случайной психички, слезшей с препаратов раньше срока. Лидия это знает, ведь она этой самой психичкой и является. Психолог, конечно, сказал, что этот шаг необдуманный, но дальше тянуть нельзя. Женщине кажется, что еще несколько таблеток и она либо сломается, либо подсядет. Последнее Лидию пугает сильнее всего.       Тело отца не успевает остыть, когда в спальню, пропахшую дорогим парфюмом, отвратительной манной кашей и больным телом вбегают врачи, дежурившие где-то там, у дома. Люди в белом что-то говорят, паникуют, трут огромные металлические штуки, которые позже прикладываются к иссохшей груди желтоватого цвета, что виднеется из разреза шелкового алого халата. Перед носом Лидии творится практически целая жизнь, но женщине плевать. К устоявшимся ароматам добавляется запах тонких дамских сигарет, а также чужое всхлипывание, топот ног и спешное перемещение тела на носилки.       Лидия игнорирует откровенно недоброжелательные взгляды медперсонала, чьи усиления направлены на подобие поддержки жизни в пока теплом теле, но какое дело наследнице? Она в глубине души знает, что все. Долгие годы рабства остались позади и стоит последней клеточке Густава отмереть, как наступит целое все. Да, это отчасти глупо, отчасти наивно, отчасти тупо, но ничего с собой все еще мисс Швагенвагенс поделать не может. Ей все еще кажется, что проблемы тут же исчезнут, стоит патологоанатому поставить заветную подпись на свидетельстве о смерти. Исчезнут все порочные зависимости (в ней побывало так много виски, что Лидия даже не пьянеет), прекратятся мелкие неудачи (сломанные ногти, порванные колготки, разрушенное будущее), появится (да неужели?!) хоть какой-то вкус к жизни!       Для санитаров Лидия алчная дочурка, что наверняка и довела папашу до этого, для себя же женщина мученица, почти святая. Она, в конце концов, успела побыть для ненавистного папочки и кухаркой, и сиделкой, и ушами для бесконечного старческого нытья. Лидия пережила значительно больше, чем себе могут представить лицемерные святоши в белых пальто. Она, наверное, и дальше прислуживала бы полуживому тирану из чувства мерзкого долга, если бы не одно «но». Густав стал называть ее именем покойной матери.       Впрочем, это не так уж и важно. Первая затяжка разъедает самые худшие воспоминания с силой рекламного отбеливателя, что уничтожает буквально любые пятна. Даже самые черные.       Густава не спасти и Лидия не имеет ничего против этого.       Дуреха-сиделка ревет, бормочет молитвы вперемешку извинениями. Ей и больно, и страшно, и волнительно. Хотя… Страх преобладает. Лидия качает головой, пропуская рев мимо ушей. Эта девица даже не понимает, что ее неправильно оказанная медицинская помощь — это буквально ключ из золотой клетки. Лидия молчит, курит и смотрит в сторону окна, наблюдая за тем, как карета скорой исчезает в дороге, растворяясь в красках насыщенно-голубого неба.       Стоит Густаву исчезнуть, как и дышать становится легче. Хотя бы потому, что Лидия открывает окна, ведь старик в последние дни своей жизни очень сильно мерз. Сиделка уходит через час, все еще зареванная, но с чеком на круглую сумку. На тот момент Лидия успевает скурить парочку сигарет, навернуть пару кругов по дому и свыкнуться с тем, что отныне это она хозяйка всего этого. Чувство прекрасно.       Врачи звонят в три-с-чем-то, говорят соболезнования, тяжело вздыхают и сообщают, что тело передано в морг. Лидия довольна. Психолог звонит немногим позже, когда весть о смерти столь деятельного человека в городе расползается по сеткам новостных порталов. Специалист тоже соболезнует, но выражает беспокойство текущим состоянием клиентки и настаивает на том, что завтра лучше заскочить в кабинет, пройти быстрый тест и получить рецепт на новые антидепрессанты. Про себя Лидия неистово смеется, вслух же говорит о том, что она не может. Похороны и все дела. В этот же момент женщина водит пальцами свободной руки по отцовской заначке, что была запрятана в кровати. Деменция или старческий идиотизм, но Густав понаделал много таких кладов, искренне опасаясь ножа в спину. Лидия извиняется и утаивает, что отныне деньги куда лучше всяких мнимых антидепрессантов.       К шести телефон прыгает на месте как мячик. Звонят партнеры, звонят приятели (у Густава нет друзей и это факт, а у Лидии нет на это время), звонят жадные до потенциального наследства женихи. Они говорят соболезнования, но меж тем интересуются, не желает ли мисс Швагенвагенс опрокинуть кофе с коньячком где-нибудь на яхте, что рассекает Черное море? Яхта, естественно, Лидии.       Женщина смеется сквозь слезы, вежливо посылает ухажеров на три веселых буквы и думает, что да, яхта и море — это то, что нужно, чтобы восстановить свое пошатанное здоровье. Лидия выкуривает последнюю на сегодня сигарету и пишет семейному юристу, что надо бы набросать список тех, кто прибудет на огласку завещания. У Густава тело еще толком не остыло, но Лидия решает, что испепелить отца в пламени жаркой любви кремационной печи — это самое лучшее решение из всех. Такую гниль как кости Густава земля не переварит, а хоронить мужчину напротив матери Лидия не собирается. Он не заслужил.       Имя Себастьяна всплывает в голове самым первым. Ненавистный младший брат, что бросил семью, в воспоминаниях противно улыбается и светит пустыми глазами. Он, наверное, ничего не получил, но даже так позвать его — это дело чести. Этакая показательная порка, а также демонстрация того, что именно потерял Себастьян, выбрав эфемерную свободу. Лидия утирает абсолютно сухой глаз пятитысячной купюрой и про себя думает, что не дай бог отец все же отписал что-то денежное младшенькому сыну. Мисс Швагенвагенс выбросит прах в первое попавшееся болото тот час!       Впрочем, страх этот мал. Лидия прикрывает глаза и думает о том, какая же свобода ей выпала. Наконец-то, после стольких лет и навсегда.