Как выцветает мир

Макс больше не пререкается, не пытается освободиться. Ее растрепанные каштановые волосы обрамляют лицо с красными пятнами, голубые глаза смотрят куда-то сквозь папку ее имени. А ведь Марк так тщательно подбирал цветовую гамму: красная обложка — идеальный фон для черно-белых снимков. Макс должна была оценить его вкус и вклад в искусство, но вместо этого плачет. Так не пойдет. — Знаешь, Макс, — нарушает Марк тишину, — почему мне так нравятся черно-белые фото? — Нет. — Она прячет лицо под волосами. — И знать не хочу, больной ты ублюдок. Последние три слова Макс бубнит себе под нос. Марк усмехается и продолжает: — Ты можешь сколько угодно ругать меня, но глупо отрицать очевидное. У нас много общего, Макс, разве не видишь? Я настаивал на твоем участии в конкурсе, чтобы проложить тебе тропу в будущее и повести по ней. Вместе мы могли добиться… — Вот этого? — кивает она на красную папку со своими портретами. — Именно. — Марк подносит папку ближе к Макс. — Посмотри, какие тени, какой контражур, какой у тебя здесь взгляд! В ответ Макс плюется и попадает между глаз черно-белой себя. — Дура! — рявкает Марк; она вжимается в кресло. — Я мог научить тебя снимать не хуже, но ты выбрала воевать со мной. Как жаль, что наши силы неравны. Он резко открывает ампулу и набирает в шприц гораздо большую дозу, чем обычно использует для фотосессии. Макс наблюдает глазами испуганной лани, пытается разорвать скотч, которым привязана к креслу, но безуспешно. — Я этого не хотел, — вздыхает Марк, приближаясь к ней. — Ты всегда была для меня гораздо большим, чем все девушки из тех папок. — Те папки… красные, — задумчиво произносит Макс, и Марк замирает со шприцем в руках — ни одна из моделей не проявляла интереса к его коллекции. — А почему моя черная? Марк удивленно косится на папку с ее фотографиями, однако ничего нового не замечает. — Нет, тоже красная, — показывает он предмет спора. — Как раз под цвет… — замечает, как нос Макс кровоточит, — твоей крови. Макс морщится, когда красная капля, почти в тон контрового света, стекает на ее губу. Марк откладывает шприц и хватается за камеру — нельзя упустить такой момент. — Это не буду обесцвечивать, — демонстрирует он Макс ее портрет на дисплее. — Здесь великолепный контраст, предельно точная иллюстрация борьбы за жизнь. Жизнь, Макс, всегда разноцветная, и этим она прекрасна. — Почему же тогда черно-белый? — указывает Макс на папку. Марк улыбается — всю жизнь искал собеседника по этой теме. — Потому что смерть смывает краски. Остаются лишь свет, темнота и тени — мазки на холсте вечности. Помнишь, я рассказывал про кьяроскуро? Черно-белый делает то же, что и смерть — обнажает истину. — Я слышала подобное, — голос Макс какой-то отстраненный. — Когда умирает предначертанный тебе человек, всё вокруг становится серым, а ты можешь только смотреть, как необратимо выцветает некогда красочный мир. Она грустно вздыхает и снова всматривается в папку со своими фотографиями, будто видит то, чего не замечает Марк. Или это побочный эффект наркотика, или… — Романтичная же ты натура, — хмыкает Марк. — Или сейчас прозвучало завуалированное обвинение в смерти Хлои? Если так, вы с ней скоро встретитесь. Он берет с тележки отложенный шприц, другой рукой удерживает Макс. — Нет! — дергается она. — Мистер Джефферсон, вы не знаете… — У меня были такие планы на тебя. — Он фиксирует голову Макс и подносит иголку к шее. — Может, и хорошо, что нас миновали ссоры и прочие неприятности отношений. Зато мы будем вместе до последнего твоего вздоха — разве это не романтично, Макс? Она всхлипывает и вырывается, но поздно — Марк уже опускает поршень шприца. Держит Макс за плечо и наблюдает, как закрываются ее бесконечно невинные глаза, как всё медленнее и медленнее подрагивают слипшиеся ресницы, как Макс, сражавшаяся против него и себя, постепенно сдается. А потом возвращается к камере, чтобы завершить коллекцию ее имени бесспорным шедевром. — Прости, Макс. Он наклоняется к ней, чтобы поцеловать. Слизывает с губы кровь и замечает, что из красной она стала черной. Протирает очки, снова берется за фотоаппарат… но на дисплее почему-то всё черно-белое. Марк трижды перепроверяет настройки — нет, цветопередача такая, как он устанавливал. Запускает фоторедактор на компьютере, однако ничего не меняется: лицо Макс — белое в темных пятнах, ее глаза — серые вместо голубых, а волосы вдруг почернели. Марк оглядывается и не находит ни единого цветного пятна — даже постер с эрогуро, где некогда лидировали розовый с красным, теперь монохромный. «Жизнь всегда разноцветная, — отзывается в ушах Марка его же фраза. — Смерть смывает краски». «Когда умирает предначертанный тебе человек, ты можешь только смотреть, как выцветает мир, — повторяет эхо голосом Макс. — Необратимо». Марк закрывает и открывает глаза. Вокруг всё такое же необратимо черно-белое. — А я ведь знал, — обращается он к Макс, — что мы предначертаны друг другу. Жаль, что ты не поняла. Отвечает Марку лишь гром над головой. Наверно, снаружи всё такое же черно-белое, или же одна сплошная чернота. Здесь пронзительно светло, только Марк не хочет видеть этот свет. — Как я буду творить, — с надрывом вопрошает он, — не различая цветов? Здесь, — листает Марк почерневшую папку, — у меня был выбор, я сам задавал палитру каждого кадра, а теперь… — вздыхает и берет фотографию Макс в красном свете, ставшую набором черно-серых пятен. — Ты отняла половину меня, довольна? Макс молчит — точь-в-точь как на лекциях, где всё время витала в облаках. Но больше она с этих облаков не спустится. — Да-да, я сам виноват, — грустно усмехается Марк. — Могла хотя бы… — осекается, вспомнив ее слова, — убедительнее предупредить, что ли. Хотим как лучше, а получается… необратимо. Отвечают ему шаги. Марк поворачивается к выходу и видит серую фигуру Дэвида Мэдсена. — Не стреляй. — Марк показательно сбрасывает шприц на пол и поднимает обе руки. — Я слеп и безоружен.