* * *
Глубокой ночью в небольшом притеатральном парке играли лишь сверчки, и капли лунного света, проникшие сквозь тучи прогресса, серебрили деревянные поручни обитых бархатом кресел, и частицы пыли, маленькие-маленькие, казались потерянными душами, страстно желавшими найти наконец покой. — Сан-щи, что планируешь? Четыре утра, скоро рассветает. У нас есть молоденькие выпускники, они готовы сыграть в ваших пьесах. И придадут вашим работам свежести, вы так не считаете? Кажется, я слышал, что вы говорили что-то о том, будто бы даже молодёжь полюбит ваши произведения, — прикрывая рот, художник по костюмам беззвучно задыхался от смеха, то и дело поглядывая на прогуливающегося справа от него Сана. Чхвэ же, находясь где-то не в этом мире, потерянно вертел в пальцах лист клёна, не подавая признаков жизни. Так и не дождавшись ответа, добродетель пихнул его в бок локтем, вопрошающе на того воззрившись. После запоздалого «ой» молодой человек нашёлся с ответом: — Да, да, мне нужны юноши. — Решено, — тот радостно хлопнул в ладоши. — Завтра утром устраиваем смотрины.* * *
— Ну-у-у. — Опять нет? А этот? — Не очень. — Посмотрите же. — На второй план. — Чхвэ Сан! — Хорошо, пусть попробует. Наблюдать за абсолютно пассивным к жизни элементом и пышущим энергией человеком было поучительно. Молодые актёры, выстроившись в линию, с интересом ожидали своей участи — «не то» или же «ну так себе». Двадцать парней, с горем пополам выбранные Чон Уёном, так звали нашего добродетеля, оказались Сану не по вкусу. Он так и эдак перемалывал их косточки, пока весело не сообщил «это же просто идеальная массовка!» После такого заявления Уён просто не выдержал. С перекошенным от гнева лицом он набросился на выскочку и, тряся того за воротник, заорал: «кто играть будет, недоносок?!», на что недоносок с лёгкостью ответил: — Мы. «О Святой Олимп, этого удурка я терплю только ради госпожи», — проносилось в голове Уёна каждый раз, как он репетировал пьесу ненавистного Чхвэ Сана. Одно лишь забавляло и воодушевляло к работе — удушение малявки хоть и ненастоящее, зато эмоции выплеснуть можно. Всё происходящее Уён старательно записывал в книжечку и, недовольно цокая, зло стучал по страницам. «Зачем госпоже этот дубина!» — восклицал Уён каждый раз, когда смотрел на Сана. Выглядевшего, словно протухший лист салата, Сана не любил никто, но за стихи держали. Директор-сонбэнним, конечно же, был в восторге и повёз почти готовых к премьере артистов фотографироваться на обложку постера. Спустя час прихорашиваний юного дарования, красный Уён от души дал тому пинка под зад и под визг «но я же только закончил!» пустился в гневные мысли: «Да пошли вы все со своими предзнаменованиями, талантами и прихотями», — в душе смачно сплюнув прямо на паркет студии, Чон только собрался хорошенько отмутузить Чхвэ, как руки его опустились и, лишившись сил, он осел в близстоящее кресло. Дрожа, он вытащил свой ежедневник, и, когда с тревогой вчитывался в строки, гнев его немного утихал. «Жалкий птичий дух, как ты смеешь не следовать моим указаниям?! Почему я должна всё объяснять тебе? Этот человечишка несёт на себе отпечаток благословения Мельпомены, такому нельзя оставаться на земле. Запомни, он должен отойти в загробный мир в незнании, счастливым, только тогда я смогу без проблем отобрать его у брата». Снова обретя силы к движению, Уён с совершенно радостной улыбкой на лице пошёл к основной группе. Закончив с делами, они обменялись вежливыми фразами и разъехались по домам. Накидывая куртку, Уён уже представлял, как заваривал себе полночный кофе. Но вдруг он почувствовал, как кто-то буравил его взглядом, и, резко обернувшись, застал укрывавшегося за углом Сана. Удивлённый Чон вытащил за шкирку крысу на свет и, сдвинув брови, хотел было отчитать сталкера, грубо нарушившего его личное пространство, как вдруг тот запищал и, прикрывая голову руками, принялся тараторить: — Ай-ай-ай, Уён-хён, я хотел вас попросить, послушайте! Меня выселили из гостиницы, и я подумал, раз уж вы помогли мне с пьесой… — Бесстыдник! — Уён-хён, — хныча, протянул Чхвэ и, закатив глаза от горя, потянул спасителя за рукав. — До аванса, хён, прошу. — Разве у тебя не богатенькие родители, а, Сан-щи? — прищурив глаза, лукаво спросил Чон. Сан на секунду замешкался, но, приняв более плачевный вид, объявил: — Они больше не дают, — и, будто окончательно убитый, молча уткнулся Уёну в плечо, время от времени потирая глаза. — Хён, тебе разве не хочется спать? Давай уже поедем, — спустя десять минут молчаливого бездействия утомлённый своим горем Сан, с неприкрытой наглостью подталкивал Чона на положительный ответ. — Ты… одну ночь. — Конечно-конечно.* * *
Ловя такси, поднимаясь по лестнице, открывая дверь — всю дорогу до жилья Уёна Сан не закрывал рта. «Где живёшь?», «А сам откуда?», «Что любишь есть?», «Любишь огурцы?», «Что насчёт пойти завтра пообедать в кафе напротив театра?» От них у Чона тут же разболелась голова, и, зло сверкнув глазами, он ткнул надоеду локтем под дых, демонстративно отворачиваясь в противоположную от того сторону, недовольно фыркал, словно выдохшийся пёс. Сан на это буквально закрывал глаза и, ослеплённый счастьем, с полными руками сумок — его и Уёна, вдыхал ночную прохладу, всеми фибрами души пытаясь почувствовать в ней ароматы цветов, и, съехав на кривую дорожку, окончательно обезумел, когда с наслаждением ловил шлейф чоновского парфюма. — Мир — это вечное буйство стихий, Ливень бьёт в окна, поют петухи. Рядом любимый, мы встретились тут, Слёзы от радости сами текут. — Ты нормальный? — Охаё, хён, настроение хорошее! — Хорошо. Конченный. — Фу.* * *
Квартира у Чон Уёна должна назваться хоромами, если не дворцом, и Сан никак не мог понять, почему с таким домом сонбэ пользовался обычным такси. Бело-золотая кухня, как и, впрочем, вся квартира, была образцом роскоши, на с позолотой стулья Сан не смел опустить свою грязную задницу, и, разглядывая всё с благоговейным трепетом, Чхвэ-щи, выросший в богатой семье, потерял дар речи. Лицо же Уёна не выражало же никакой гордости, на нём читалось лишь презрение и ненависть. «Отвратные место, отвратные покои, блевать тянет», — в сердцах сплюнул Уён на драгоценный сервиз, целясь в чашку Сана, но, почувствовав резкую головную боль, недовольно открыл свой блокнот. «Мне надоело слушать твоё брюзжание. Замолкни. Это твой шанс. Моя Пьянящая мечта подействовала, его сила воли сломлена, ты его идеал. Сделай всё как следует, он должен пребывать в блаженстве». — Эй, бродяжка, тебе чай или кофе? — массируя виски, пробормотал гостеприимный хозяин. Подняв на гостя глаза, он наткнулся на полный восхищения взгляд, а его так невинно хлопающие ресницы с придурковатой улыбкой создавали просто ангельский образ. Но Уёну почему-то захотелось ему зарядить по носу, чтобы тот стал уродливо кривым и жалкий призрак Чхвэ пришёл к госпоже изуродованным, а она его выкинула. Думая об этом, он нехотя вспомнил о работе и, с трудом открывая рот, спросил: — Почему ты подумал, что тема однополых отношений привлечёт шквал молодёжи? А главное, причём здесь я? — немного подумав, он добавил: — Ты гей? Словно дожидаясь этого вопроса, Сан с ленцой растянул улыбку и, абсолютно собой довольный, протянул: — Да-а. — О, понятно, и денег у тебя хватает? — Ага-а-а. — И мальчики были хорошие, — заключил Чон, раздосадованно цокнув. — Мгм, — запивая чаем ухмылку, угукнул Чхвэ. Со стуком вернув чашку на стол, он уткнулся взором в Уёна и, изучающе сканируя его лицо, самодовольно выдал: — Хён, у тебя такая привлекательная родинка под губой, и как тебя люди терпят? — И всё? Мне казалось, что привлекательность — моё второе имя, — вмиг сменив тон на кокетливо-капризный, Уён налил ему ещё чая. — А может и так, — Сан покрутил чашку в руке и, заметив на дне белые кристаллики, проворчал: — Ты мне сахар, что ли, добавил? — Что ты, Сан-щи, это афродизиак, — с лёгким прищуром ответил Уён, наблюдая за реакцией гостя. Сан лишь сухо рассмеялся, сверкая глазами, и залпом вылил в себя остатки, пробормотав: — Плевать, главное вкус. Уён ещё некоторое время смотрел на то, как его незадачливый гость рассматривал рисунки на клеёнке, и, не выдержав, прямо спросил: — И всё? Но, наткнувшись на непонимающие сановские глаза, он уточнил: — Ты ничего не хочешь сделать? — Очень хочу поцеловать тебя. Головная боль от этого только усилилась. — Можно? «Твоя кровь ядовита, смотри, не испорти всё». — Ах, Сан, ты ещё и спрашиваешь, — грубо притянув тупоголового парня за грудки, Уён впился тому в губы и, не церемонясь, принялся ласкать его рот. Сану показалось, что уста Уёна — цветочная поляна, и на его язык вылилась тонна тягучего, сладкого меда. Тёплое дыхание Чона опаляло его губы, и перед глазами то ли от волнения, то ли от желания заплясали огоньки, раззадоривая и всё больше увлекая слабовольного Сана в эти пучины бедствий. Кусая губы от нетерпения, Сан наблюдал за раскрасневшимся Уёном, что отдалился от него, тяжело дыша, и нить слюны, так неудачно падающая с уголка опухших губ старшего, переливаясь, словно драгоценный бриллиант, блестела. Не сдерживаясь, Сан безжалостно вгрызался в шею старшего, толкнув того на стол, пролез руками под рубашку Чона и, обхватив его талию, припал к его губам. Мягко сцеловывая заветный нектар, он углубил поцелуй и, жадно вкушая сладость, вдруг ощутил слабый медный вкус, а отстранившись, увидел, как на языке Чона красным пятном расползалась кровь. Прильнув в нему, Чхвэ протянул руки, чтобы поддержать старшего, на что Чон лишь ухмыльнулся и, оттолкнув «спасителя», со спокойным, может быть, немного растрёпанным видом проглотил кровь и, облизывая губы, сдавленно прошептал: — Вот и конец. Внезапно Сан почувствовал, будто его органы начали гнить, и изо рта тут же вырвалась зловонная пена. Здесь же опустошив желудок, кашляя, он присел на корточки, хватаясь за горло. Хрипами подзывая Уёна, Сан попросил воды, но, игнорируя его состояние и просьбу, старший силой поднял Чхвэ и, поддерживая за подбородок, вырывал из тела Сана последние болезненные стоны, яростно кромсая его губы. Видимо, Уёна не волновали сановские рвотные позывы, он самозабвенно предавался односторонним утехам, умело педалируя обессилевшим телом Сана. — Сан-щи, разве тебе не грустно так и не вставить мне? Я думал, ты будешь более напористым, и был ужасно разочарован, но, надеюсь, что ты нет. Не то мне влетит от хозяйки. — Ты… — Ты до сих можешь говорить? — Кха-кха-кха. — Сан-щи, с тобой всё в порядке? — изобразив волнение, пролепетал Уён и тут же расхохотался, похлопывая по обескровленной щеке Чхвэ. — Я… я ненавижу тебя. — Нет, нет, это совсем лишнее, тебе лишь нужно было самому действовать более активно, а не истощать меня своей платонической любовью. — Я… я… — его вырвало кровью, бледный, как лист бумаги, Сан лежал у Уёна на руках, не в силах вырваться из хватки этого омерзительного человека. Чрезвычайно мило засмеявшись, Уён покрыл лицо умирающего поцелуями и, остановившись на губах, с долей игривости обвёл контур языком, выглядя при этом, как самый обычный любовник, на руках у которого, плюясь сгустками крови, лежал остывающий труп. — Ну что, Гера, потешилась новой душонкой? А я вот да.