waking up to you never felt so real

Прохладное ноябрьское утро. Ещё не слишком холодное, но уже и не теплое. Солнце лениво поднималось из-за горизонта. Австро-Венгрия сидел на крыльце своего дома, накинув на плечи сюртук — возможно, его одежда запачкалась от этого, но австрийцу было все равно. Его мир стал чуть менее темным, когда он взглянул на восходящее солнце. Слепые мутно-зеленые глаза Австро-Венгрии были наполнены равнодушным умиротворением. Австриец мягко и будто снисходительно улыбнулся и сделал глоток черного чая из любимой чашки. Он был абсолютно спокоен. Неожиданно неподалеку послышались тяжёлые быстрые шаги. Австро-Венгрия бы встревожился, будь он у себя во дворце, но он был в своем тайном убежище подальше от столицы, а сюда мог прийти лишь один человек. Шаги стихли прямо возле австрийца, и он полувопросительно наклонил голову, пытаясь понять, куда смотреть. Послышался шорох одежды, и неожиданный, но желанный гость опустился на крыльцо рядом. — Далеко же ты забрался, Австро-Венгрия. — Так уж вышло, Германия. — австриец расслабился, не услышав в родном голосе ни тени упрёка. Германская Империя вздохнул. — Мог бы и предупредить. — спокойно произнёс он с едва заметной обидой. — Прости, пожалуйста. — виновато улыбнулся Австро-Венгрия, на ощупь найдя руку Германии и прижав ее к груди. — Я разваливался на части. Во всех смыслах этого слова. Сам понимаешь, в такой ситуации как-то… Не до предупреждений. — Как ты себя чувствуешь? — в обычно ровный голос немца предательски прокралось беспокойство. Австриец повёл плечами и поморщился. — Как и любая другая умирающая страна. — он фыркнул с напускной бравадой — почему-то перед таким непоколебимым Германской Империей не хотелось проявлять слабость, пусть Австро-Венгрия и знал, что немец примет его любым. Горячая ладонь немца прижалась к его лбу, и австриец тихо выдохнул от контраста температур. — Ты не умрёшь. Я обещаю. — заверил его Германия, и его голос как всегда был ровным и уверенным. Ему хотелось верить. — Я верю тебе. И буду искренне надеяться. — благосклонно кивнул Австро-Венгрия, опустив голову на его плечо. — Я бы не хотел вновь переживать сегодняшнюю ночь. Мне пришлось принять обезболивающее. — австриец театрально поежился, будто ему это ничего не стоило, хотя ночью он лишь молил всех, кого мог, о прекращении своих страданий. Даже огромная доза морфия не облегчила его боль. — Что ж, это объясняет твое… Спокойствие и приподнятое настроение. — отстранённо заметил Германская Империя, заглядывая в глаза Австро-Венгрии. Зрачки того были сужены, и немец задался вопросом: это от солнца или же это все ещё действовал морфий? — Спасибо, что пришёл. Я скучал по тебе. — признался австриец, чуть щурясь в попытках понять, где глаза Германии, но в итоге он просто смотрел сквозь немца. Это выглядело немного пугающе, но не для Германии, который видел этот взгляд каждый день. — Я тоже, mein Schatz. — ласково усмехнулся Германская Империя, прижав к себе австрийца и уткнувшись носом в его черные волосы. — Я… Не отвлек тебя от дел? — внезапно обеспокоенно поднял голову Австро-Венгрия, но немец тут же уложил его обратно на свое плечо. — Австро-Венгрия, какие дела могут быть важнее тебя? — снисходительно вздохнул он, пропуская волосы возлюбленного через пальцы. — Я оставил все на Османскую Империю, он мудр и что-нибудь придумает. Хотя, право слово, я уже не знаю, какой гениальной тактикой воспользоваться, чтобы победить. — немец произнес это с лёгким раздражением и едва заметным отчаянием — ему было далеко до чувства безысходности, но его уверенность в победе сильно пошатнулась за последнее время. — Нам нужно что-нибудь придумать! — вновь вскинулся Австро-Венгрия. — Мы должны победить! — Должны. И победим. — заверил Германская Империя. — Но ближайшие пару дней мы проведем наедине. Если ты не против, конечно. — лукаво добавил он, весело смотря на австрийца. Тот закивал. — Разумеется, я не против. — усмехнулся Австро-Венгрия. — Может, пойдём в дом? Тут становится прохладно. — Конечно. — немец поднялся с крыльца и отряхнул свой плащ, затем помог встать австрийцу. — Хочешь чем-нибудь заняться сегодня? — он распахнул незапертую входную дверь и по-джентльменски пропустил австрийца вперёд, убеждаясь, что тот не запнется о высокий порог. Германия лучше всех знал, что его возлюбленный никогда не был беспомощным и не стал таковым и после потери зрения, но немец лишь хотел быть уверенным, что с ним все в порядке. — Может… — Австро-Венгрия чуть застенчиво прикусил губу, остановившись в прихожей. — Прогуляемся? Если слух меня не подводит, тут неподалеку есть река или озеро. Если я доживаю свои последние дни, я бы хотел увидеть это место ещё раз… — совсем тихо добавил он. — Не говори так, пожалуйста. Ты ещё всех великих держав переживешь. — скажи так кто-нибудь другой (хотя кто ещё был настолько близок Германии?), Германская Империя уже раздражённо вздыхал бы, но Австро-Венгрию он был готов убеждать сколько угодно. — Я верю тебе. Но… Мне страшно, понимаешь? — признался австриец, уткнувшись носом в плечо возлюбленного. — У меня плохое предчувствие. — Я обещаю, что все будет в порядке. — вновь заверил Германия, нежно поглаживая его по спине. — Ты хотел прогуляться? Пойдем же скорее. — Ох, что-то совсем из головы вылетело! — хлопнул себя по лбу Австро-Венгрия, слабо улыбнувшись. — Хочешь чай или кофе? Может, ты голоден? Ты наверняка устал в дороге. — Совсем нет, mein Schatz. — покачал головой Германская Империя, тронутый заботой о себе. — Я выспался в поезде и там же позавтракал, чтобы посвятить день лишь тебе. — Хорошо, тогда пойдем. — Австро-Венгрия надел пальто потеплее и вновь выскользнул на улицу. Он почувствовал, как рука немца надёжно сжимает его собственную, и его сердце соловьём запело о любви. Австриец и немец, беседуя друг с другом, неторопливо шли по лесу, который, казалось, не имел границ — настолько большим он был. Редкие птицы что-то чирикали друг другу с высоких деревьев, уже взошедшее солнце наконец начало согревать мир своим светом (Австро-Венгрия с чистой совестью расстегнул пуговицы пальто), уже не ласковый осенний ветер злобно шуршал упавшими листьями и поднимал их в воздух, тут же играючи бросая обратно. Вскоре медленно начало холодать, и Австро-Венгрия понял, что они приближаются к воде. Он уже слышал ее шум и тихие плески — кажется, рыбы беззаботно радовались новому дню. — Мы пришли. Здесь действительно озеро. — негромко, чтобы не нарушить уютную тишину, сказал Германская Империя. — Здесь… Много цветов, да? — уточнил Австро-Венгрия. Он ощущал яркий, едва ли не приторно-сладкий цветочный аромат, который почти перебивал прохладный запах озера. — Да. — подтвердил Германия, ведя его вглубь этого буйства запахов. Трава беззвучно сминалась под их ногами. Наконец они вышли ближе к озеру, и приятно пахнуло свежестью. Австро-Венгрия опустился на мягкую траву и уселся по-турецки. Его душа восторженно затрепетала от красоты природы здесь. Да, австриец не мог ее видеть, но он… Чувствовал, как здесь красиво. Он меланхолично улыбнулся, отчаянно жалея, что больше не может видеть бледно-голубое небо с царственно плывущими облаками, зелёную, как его глаза, траву, и даже это самое озеро. Австро-Венгрия подумал, что оно наверняка цвета голубого нефрита, как глаза Германии (к слову, самым большим страхом австрийца было забыть, как выглядит немец). — Позволь сплести для тебя венок. — австриец едва заметно поморщился, отгоняя печальные мысли, и устремил взор невидящих глаз на возлюбленного. О чем-то задумавшийся Германия кивнул, затем спохватился. — Да, конечно. Австро-Венгрия завел руку за спину и наугад сорвал какой-то цветок, затем втянул его запах. Это был шафран (австриец ещё помнил, что шафраны были нежно-фиолетового цвета). Вспомнив его значение на языке цветов и удовлетворённо кивнув самому себе, австриец сорвал ещё несколько и положил их себе на колени. Затем дёрнул ещё один цветок. Ему снова повезло — это оказалась маргаритка (ярко-розовая, если ему не изменяла память), тоже с хорошим значением на языке цветов. Австро-Венгрия аккуратно сплетал цветы вместе несколько минут, затем надел получившийся венок на голову немца. — Спасибо, mein Schatz. — мягко проворковал Германия, целуя его в макушку. — Позволь и мне сплести что-нибудь для тебя. Германская Империя долго шуршал цветами, прежде чем на голову австрийца тоже опустился венок. Он невесомо провел пальцами по цветам, пытаясь опознать их. — Это незабудки и желтые тюльпаны. — избавил его от гаданий немец, притягивая к себе в объятия. В голове австрийца мгновенно всплыло их значение, и он ласково улыбнулся. После придвинулся ещё ближе к Германии, хотя, казалось бы, уже некуда, и накрыл его губы своими, тут же получив ответ. Они целовались не жарко и с напором, а медленно и бесконечно нежно, переплетая руки, а свободными руками притягивая друг друга за голову (Германия) или за спину (Австро-Венгрия). Лишь на секунду отстранившись, чтобы весело переглянуться, они поцеловались вновь. И ещё раз. И ещё несколько. Домой они вернулись ближе к полудню под заливистый смех австрийца и более сдержанный смех немца. Увидь кто обычно холодных и бесстрастных великих держав такими — не поверил бы своим глазам. Они были такими лишь друг для друга. Остаток дня немец и австриец также провели вместе. Они зашли в личную библиотеку Австро-Венгрии на первом этаже (- Wer reitet so spät durch Nacht und Wind? Es ist der Vater mit seinem Kind. — читал возлюбленному Германская Империя вкрадчивым неторопливым голосом, именно таким, каким, по мнению австрийца, следовало читать эту балладу). Они сыграли в шахматы (Германия заворожённо наблюдал, как Австро-Венгрия своими аристократически изящными пальцами ощупывает фигуры, обдумывая следующий ход). Они приготовили ужин, во время которого активно обсуждали дальнейшие планы на войну (— Думаешь, мы ещё можем победить? — С тобой, Германия, можем…) Они наконец ушли спать. Ничто не предвещало беды. Однако, ночью Германскую Империю разбудил душераздирающий крик Австро-Венгрии справа от него. Сонливость мгновенно исчезла, и немец быстро развернул австрийца к себе за плечи. Тот не реагировал на него, лишь обнимая себя, крупно дрожа и отчаянно шепча молитву. — Германия, я умираю! — вскрикнул Австро-Венгрия, резко вцепившись в ночную рубашку немца. Тот было бережно притянул его к себе, как австриец истошно закричал. — Больно! Больно… — Германия резко отдернул руки, и Австро-Венгрия чуть не упал на кровать, удержав равновесие лишь в последний момент. — Все будет хорошо, mein Schatz. — Германская Империя надеялся, что это прозвучало уверенно и успокаивающе, но нет: его голос был дрожащим и едва слышным. — Тебе… Нужен морфий? — Мне нужно, чтобы ты прекратил мои страдания! — злобно рявкнул Австро-Венгрия хриплым голосом, но по его щекам катились слезы. — Больно… — тут же жалобно простонал он, метаясь на постели из стороны в сторону в ложной надежде, что это облегчит его боль. — Спокойно. Дыши. Я рядом. Сейчас я вколю тебе морфий, и тебе станет легче, обещаю. — сдавленно заверил Германская Империя и уже хотел подняться с кровати и добраться до тумбочки с заветными ампулами, как Австро-Венгрия вновь вжался в него всем телом. — Не уходи! Прошу, только не сейчас! — панически зашептал австриец, громко всхлипывая. — Как же больно… — Я никуда не уйду. — в голосе немца появились металлические нотки: он наконец-то смог взять собственную панику под контроль, но не был уверен, что это надолго. — Я просто принесу морфий, чтобы тебе стало легче, и сразу же вернусь, хорошо? — мягко шепнул он и попытался отстраниться, но Австро-Венгрия держался за него, как утопающий за соломинку. Германия набрал воздуха в лёгкие и попытался дотянуться до ампул с морфием с кровати. — Я умру… Умру… — рыдал австриец. Его била дрожь. — Как же больно… — как заведённый повторял он в перерывах между болезненными стонами и надсадными криками. Германия тем временем свесился с их кровати в неестественной позе. Его мышцы были напряжены до предела, а вывернутая под углом рука начала болеть, но он упорно тянулся к тумбочке и наконец подцепил одну ампулу и шприц. Набрал раствор в шприц, силой отцепил австрийца от себя («Прости, но так нужно…» — мысленно взмолился он), разогнул его локоть и неосторожно ввел обезболивающее в вену (его руки дрожали, но немец этого даже не заметил). — Жарко… — прохрипел австриец, пошатнувшись и упав в руки возлюбленного. — Все болит… — немец приложил дрожащую руку к его лбу. Тот был холодным. Германия чувствовал, как бешено бьётся сердце австрийца, видел его блестящие глаза с расширенными от боли зрачками, который, как он знал, скоро сузятся под действием морфия. — Все будет хорошо. — замогильным голосом повторил Германская Империя, не зная, убеждает он в этом себя или возлюбленного. Австро-Венгрия всхлипнул и обмяк в руках немца. — Я умру. — прошептал он. — Как же больно. Хочется спать. — совсем тихо добавил он, закрывая глаза. — Не засыпай! — вскрикнул Германская Империя, тряхнув его за плечи. Австриец не отреагировал, смотря в другую сторону. — Австро-Венгрия… — позвал он его надломленным голосом. — Холодно. — тихо сказал австриец сильно ослабевшим голосом. — Хочу пить. — Сейчас. Сейчас. — трясущимися руками немец поднес к губам возлюбленного стакан с водой. Тот несколько секунд недоуменно смотрел на него, прежде чем сделать глоток. — Больно. — устало прошептал австриец, всхлипывая. Германия тоже всхлипнул, прижимая его к себе ещё крепче, хотя, казалось бы, некуда. И с ужасом осознал, что Австро-Венгрия больше не плачет и не дрожит. Он резким движением, каким обычно ловят падающие предметы, приложил руку к его шее и облегчённо выдохнул, почувствовав пульс — он был быстрым и неровным, но он был! Австро-Венгрия утром пришел в себя с чувством, будто по его бренному телу потоптался табун коней. Он болезненно простонал и сел в кровати и сразу же наткнулся на встревоженного Германию, который протягивал ему тарелку куриного бульона. — Как ты? — непривычно тихо спросил немец, когда австриец дрожащими руками переставил еду себе на колени. — Да все хорошо. Я пережил эту ночь, и это замечательно. — излишне весело хихикнул Австро-Венгрия, зачерпнув ложку бульона. Германская Империя ошарашенно закашлялся. — Прости… — рассмеялся австриец. — Это все морфий. Я странно веду себя под морфием. — он ещё раз хохотнул и продолжил есть в пугающей тишине, периодически нервно посмеиваясь. Забрав у позавтракавшего возлюбленного тарелку, Германия направился с ней на кухню. Там ему в глаза бросилась одинокая бутылочка эфирного масла алоэ на подоконнике. Немца бросило в дрожь, хоть он этого и не осознал. «Нет, никаких плохих знаков, это глупо, эта бутылочка стояла здесь всегда…» — тут же опроверг он собственную тревогу и сосредоточился на мытье посуды, пока австриец наверху принимал душ. Австро-Венгрия все ещё не вернулся, когда Германия закончил с посудой, но пока беспокойства это не вызывало: после такой тяжёлой ночи требовалось больше времени, чтобы привести себя в порядок. Немец тем временем устроился на диване в уютной гостиной и начал от скуки рассматривать картины, которые, впрочем, видел миллион раз. Водопад, лес, озеро, горы… Поле маков. «Да что это такое?! — поморщился Германская Империя, раздражённо потирая виски. — Австро-Венгрия не умрет. Я обещал ему, что он не умрет. Я просто перенервничал ночью. Да. Все хорошо. Прекрати видеть везде дурное предзнаменование…» Австро-Венгерская Империя наконец спустился со второго этажа, одетый в тёплые брюки и тёплый вязаный свитер: из-за морфия ему было невыносимо холодно, и он мелко дрожал. Прижав возлюбленного к себе, чтобы согреть, немец также отметил его узкие зрачки, несмотря на неяркий свет в гостиной. Право слово, он не мог видеть Австро-Венгрию таким… Таким. — Сходим до часовни? — предложил австриец негромко, когда всё-таки согрелся. Германия без лишних слов поднялся и направился в прихожую вслед за Австро-Венгрией. Тот надел более теплое пальто, чем нужно было для нынешней погоды, и вышел. Сегодня погода отнюдь не радовала. Безликое серое небо испачкалось тучами, жестокий ледяной ветер поднимал уже чернеющие по краям листья и с ненавистью швырял их во все стороны (один такой листок приземлился на волосы австрийца), а все растения вокруг дома сгибались пополам, беззащитные перед силой природы. Ветром к ногам мужчин принесло вырванный с корнем аконит. Германская Империя мысленно выругался. Ему было все сложнее убеждать себя, что это совпадение. — Ты не умрёшь, я обещаю. — невпопад произнёс он, взглянув в глаза австрийцу. — Надеюсь. — нервно засмеялся Австро-Венгрия и взял немца за руку, крепко сжав. Они направились в небольшую часовню на заднем дворе дома. Перед входом Германия с откровенной тревогой заметил кусты руты. Природа точно издевалась над ним сегодня. Закрыв за собой дверь, австриец немного постоял посреди помещения, о чем-то думая со сложным выражением лица, затем опустился на колени перед иконой и зашептал что-то себе под нос. Германская Империя устроился рядом с ним и задумался. «Лишь бы Австро-Венгрия выжил, лишь бы он выжил…» — отчаянно взмолился немец, обводя взглядом фигуру возлюбленного. Германская Империя взглянул куда-то вверх с надеждой. Австриец закончил через несколько минут и встал не без помощи немца. — Ты правда думаешь, что я выживу? — беспокойно спросил Австро-Венгрия, когда они возвращались в его дом. Германия проигнорировал кусты лобелии и вздохнул. — Да. Ты не умрёшь. Я обещаю. — он нежно поцеловал австрийца. Затем они оба почувствовали, что им на головы капает дождь, и поспешили вернуться в дом. День тоскливо тянулся, словно патока. Плохая погода давила на измученный разум, а Австро-Венгрия ненадолго заснул на плече Германии. Наблюдая за спящим возлюбленным, немец подумал, что отдал бы свою жизнь ради его жизни. — Я бы не хотел просыпаться, если бы знал, что тебя не будет рядом. — меланхолично протянул Австро-Венгрия, когда проснулся пару часов спустя. Германия и сам задремал: в объятиях австрийца было тепло и уютно. — Я всегда буду рядом, mein Schatz. Обещаю. К вечеру Австро-Венгрия взбодрился и повеселел. — Это потому, что ты облегчаешь мою боль своим присутствием. — отшутился он, прокручивая между пальцами черного ферзя и осторожно ощупывая другие шахматные фигуры, пытаясь понять, как они расположены. Германия лишь мягко улыбнулся. Теперь он был уверен, что опасность миновала, и даже черная роза на обложке журнала, бегонии на другой картине и оранжевые лилии на новой простыне не беспокоили его. Австро-Венгрия тоже был спокоен и больше не говорил о смерти. Опасность миновала. — Завтра нужно разобраться с твоим садом. — размышлял Германская Империя перед сном, когда они лежали в кровати на той самой простыне с оранжевыми лилиями. — А что с ним? — с наигранным недовольством спросил австриец, выключив ночник со своей стороны. — Приведем его в порядок. — пояснил немец, вальяжно положив руки под голову. — Не должны рута и лобелия расти в хорошем саду. — А если я захочу отправить кому-нибудь их в качестве намёка? — хохотнул Австро-Венгрия, кутаясь в одеяло и поправляя подушку в который раз. — Купим на рынке. — пожал плечами Германия, прижимая его ближе к себе. — Хорошо себя чувствуешь? — Да. Готов хоть горы свернуть. — улыбнулся Австро-Венгрия и накрыл губы немца своими. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю.

***

— Доброе утро, mein Schatz. — потянулся Германская Империя. Солнце бессовестно заглядывало за занавески, и он прищурился и чуть отодвинулся, чтобы оно не светило в глаза. — Австро-Венгрия? — встревожился немец, не получив ответа. Он резко сел в постели и перевернул лежащего на боку австрийца на спину. Его невидящие глаза остекленели, бездумно смотря на потолок, а от синеватых губ до шеи тянулась алая полоса крови. Руки, шея, лодыжки и другие открытые части тела покрылись черными трещинами. Германия минуту смотрел на него с недоумением, а затем резко бросился проверять пульс. Его не было, как и дыхания. Свой крик немец услышал будто сквозь толщу воды. Замутненным слезами взором он заглядывал австрийцу в глаза, молил его проснуться, но ответа не получил. Австро-Венгрия больше не проснётся.