фол

      Мажоры малолетние для Олега всегда были людьми последнего сорта. Противные детки, западопоклонники, которым в такую разруху выпал золотой билет на рождение в богатстве и спокойствии, когда простые добрые — фигурально, конечно, кто с такой жизнью добрым останется, — люди полноценный приём пищи себе месяцами позволить не могли, грабя мусорные баки забегаловок и ресторанов, за работу брались любую: грязную, чистую, несовместимую со здравым смыслом — всё, лишь бы семье своей помочь. И ладно бы эти везунчики молчали в тряпочку, их ведь даже помогать никто не просит, мессий из себя строить — в такие времена каждый сам за себя — так нет же: ходят, бренчат золотом на шеях фарфоровых, каблучками начищенных туфель с острыми носами цокают в коридорах университетов и по брусчатке площадей потускневшей, курят сигары даже в курилках простых, на террасах отелей, ресторанов самых дорогих, запястья так манерно выгибают, мины строят постные, смотрят волком на всех, будто на отребье последнее. Нос задирают так, что смотреть мерзко. Так и хочется морду начистить, чтобы хоть одно пятнышко на них, чистых таких, поставить, повозить лицом по дощатой лестнице, чтобы узнали, что такое занозы в губах, что такое мир в кроваво-красных оттенках от заплывших глаз, чтобы поняли никчёмность свою настоящую, что они — никто, звать их никак, а родители не всегда задницу их драгоценную прикроют. Но те прикроют, увы, всегда. За каждым богачом здесь стоит не одна банда уличная, готовая отмутузить любого их обидчика за копейки на хлеб с молоком и бутылочку столовой, да и сами эти толстосумы — те ещё бандиты со своим блатом в городе и глазами в каждой точке города. Зыркнешь в сторону их сыночков-дочек не по уставу — будешь на лесополосе себе могилу рыть, стоя на коленях. А мажорчики те даже не узнают, что с тобой стало за один такой косой взгляд — они, бестолочи, в неведении жить будут до тех пор, пока их батюшке сменщик не понадобится в кровавом бизнесе своём. Круговорот мразей в природе выходит. Но жаловаться на такое, конечно же, не принято. Особенно настоящим мужикам — девки ещё себе попричитать могут позволить на кухне, стоя над обугленной плитой и придумывая, как бы суп сварганить на шестерых из ворованной испорченной колбасы и двух картофелин с чужого огорода, но даже они этого не делают. Юлька вон, пара Грома с юрфака — братана олегова, умудряется и всю семью свою держать без матери, с отцом-инвалидом и тройняшками братьями лет тринадцати, деньги поднимать неплохие, работая в трёх петербуржских газетах сразу, и ещё сверху на журфаке на красный диплом идёт с повышенной стипендией. Стипуха сейчас, конечно, сущие копейки, но на четыре недееспособных рта и они лишними не были. Игорь ей мозги всё ебёт, что она времени в ним мало проводит, да и вообще — не пристало такой принцесске перетруждаться, — вот он сейчас банду свою расширит, к ребятам из адмиралтейского под крыло перейдёт, и такие бабки поднимать будет, что им всю жизнь можно будет только трахаться каждый день в новом отеле, и больше не делать ничего (всё на мази, ну чё ты, только подожди) — но Пчёлкина только нахуй его шлёт с такими предложениями ненадёжными, средний пальчик аккуратно накрашенный показывая и дым в лицо выдыхая. Гром злится, конечно, за такое недоверие — для него это хуже удара по яйцам, но виду не подаёт. А вот Олег Юльку с каждым разом всё сильнее уважать начинает, он бы не смог — так, за всю семью, соблазнам не поддаваясь. Он свою-то детдомовскую жопу еле-еле в универ пропихнул, и так же еле-еле на плаву держится карманничеством и мелкими разбоями с тем же Громом. Квартиру ему так и не выдали, за общагу он за весь второй курс всё ещё не заплатил, хоть уже летняя сессия на носу, а всем соседям он должен столько, сколько сам тратит за полгода разве что. Поэтому, какая бы работа их мелкому хору не прилетала — он вписывался сразу, ни минуты не думая. И лучше бы сначала думал. «Лучше бы думал», — разрывается воем и красными всполохами сигнализация в голове, когда Игорь спускается обратно в подвал с лопатой в руках и самым растерянным в мире выражением лица. Встаёт на последней ступеньке, смотрит в пол. Олег понимает его без слов — да тут и думать не надо, чтобы допереть — телефонный разговор не состоялся, выкуп за заложника нести никто не планирует. Богатенький сынок одного из чистых предпринимателей отцу не сильно-то и сдался. Те, кто их группу нанял, долго рыли под некоего Виктора Разумовского, его команду, дела и семью. Он чистым был по всем фронтам, куда не копни — либо крыша хорошая, либо ещё никто не подбирался так близко (возможно, что как раз-таки из-за первого предположения). Точек мало, доход большой, место жительства скрывает и оттуда без повода в люди не высовывается. При совке был директором завода разорившегося, комсомолом и просто молодцом — куча грамот и признаний в комплекте. Ну не бывает таких людей сейчас, сейчас все предприниматели на чернухе. один сынок его постоянно светится: одевается, как элитная шлюха в московском премиум-борделе, может себе целый ресторан на вечер забронировать, купить полицию, чтобы те дорогу на квартал перекрыли, нанимает мелких хулиганов себе в охрану, чтобы те как псы цепные раскидывали направо и налево всех, кто на него только посмотрит косо, на тачке своей кислотно-фиолетовой по городу ездит под ДЛК (даром, что жив всё ещё), и как-то при всём это остаётся лучшим студентом на своём потоке, кое-как появляясь на парах (наверняка ещё и взяточник)… Позорит родителей всеми доступными и недоступными способами, если коротко, но те и словом о нём ни в одном интервью не обмолвились ни разу. «Прощают», — подумал заказчик, — «любят». «Кладут хуй», — дошло до Волкова только сейчас.       Взяли парнишу прямо в клубе прошлой ночью — чего тянуть кота за яйца, когда деньги впритык нужны. План элементарный, как в половине новых американских комедий-боевиков, которые с одногруппниками бегали смотреть с галёрки кинотеатра за бесплатно: Олег нагнал Разумовского вузе, вызвался пойти к нему в охранники на какой-то пафосной клубной тусовке, спокойно пояснив, что его прошлый телохранитель приболел (ну а кто не приболеет после драки с четырьмя здоровыми пацанами из секции борьбы?) и сегодня сопроводить его не сможет. Сергей — называть он себя попросил только полным именем, будто из прошлого века вылез, только приставки «барин» не хватает — даже вопроса не задал, лишь улицу и время накалякал на сигарете в курилке и сунул её Волкову в рот с невинной улыбкой и советом сменить дедовский табак на что-то нормальное. Воняет за километр, видите ли. У бомжей во дворе и то получше, видите ли. У него же сиги в портсигаре с золотой каёмкой, коричневые, с шоколадным вкусом и приторные ужасно — даже женскими не назвать, девки знакомые курят гораздо крепче. И сам он такой весь приторный-приторный, с блестящими от клубничной гигиенички губами, аккуратными ногтями и в выглаженной рубашке. Пидор, короче, за километр видно — такого брать не жалко, одна польза для нормального общества. Со спины так вообще от бабы не отличить: что по телосложению, что по волосам, что по походке. Ходит он будто по подиуму или по канату. От бедра, строго по прямой, виляя аккуратной задницей в обтягивающих кожаных брюках, которые смотрятся на нём будто даже не пошло, а наоборот — эстетично, элегантно. Красиво, короче, идут ему. Но идут по-пидорски, конечно, не иначе. — Влюбился или голодный мух ртом ловишь? — спросил тогда Игорь, заметив немного ошалелые глаза и упавшую на полтора сантиметра челюсть. — Нахуй иди, — фыркнул тогда Волков и схаркнул в ноги приторное послевкусие короткой встречи.       Олег по наставлению заказчика договорился с Разумовским, что встретит его в центре на своих колёсах, а Игорь подогнал отцовскую тачку, на которой тот гонял при жизни, и где-то надыбал фальшивые номера. В багажнике из набора юного бандита была верёвка, лопата, топор, ПМ, перчатки с пелёнкой и Юлькины пирожки с ягодами в газете — наивысший уровень безопасности по-громовски. По всем известному сценарию начальство не опоздало, а задержалось на полтора часа, — Волков в ожидании обпинал все поребрики в шаговой и не шаговой доступности, — выкурило косяк прямо на дороге, когда ему отказали в этом удовольствии внутри салона машины, закинуло ноги в грязных ботинках на вычищенные специально для него пассажирские и высунуло голову в окошко навстречу ноябрьскому ледяному ветру, предварительно закашлявшись с нездоровым хрипом. Даже захотелось по-родительски попросить приподнять стекло и запахнуть ворот пальто, но совет этот остался где-то между желанием всем помогать и сочувствовать и фактом, что в машине не какой-то приятель, а самый настоящий будущий заложник. Самый настоящий заложник в машине у самого настоящего преступника. Сидит с раскрасневшимися от холода щеками и блестящими от травы глазами, улыбается, нижнюю губу жуёт и рассказывает про противного декана, который требует с него взятки даже с условием, что тот знает всё на твёрдую «отлично», ведь его родителям не тяжело совсем, ну сунь ты купюру и разойдёмся по-хорошему. Олег только кивает и хмыкает. Маньяки ведь делают именно так? Меньше эмоций, больше устрашающего дешёвого напряжения, чтобы жертва потом сидела в подвале и рефлексировала, почему не поняла всё сразу. Снова хмыкает — уже себе. Надо прекращать общаться с громовской Юлькой с её любовью к детективам и кинематографу, все мозги проела. А заложник на эти звоночки типичного маньячеллы только шире улыбался, заглядывая в переднее зеркало, чтобы взгляд Волкова поймать. Будто поспорить готов был, кто из них двоих маньяк. Волков уже и не противился тогда — сам поглядывал периодически. Красивый этот Разумовский, зараза, правда же смотреть хочется, никогда раньше таких красивых парней на глаза не попадалось. Ему бы девкой быть, да ещё бы не из мажоров — отбоя бы не было от поклонников, Олег сам бы всех в очереди распинал, чтобы первым встать. Глядя на него можно даже всех заднеприводных оправдать и назвать здоровыми, ведь большинству девушек до Разумовского правда далеко — но эти мысли, конечно, отогнать от себя подальше нужно, в хороших пацанских кругах за такое ебалом об гараж прикладывают, ну его. Одногруппницы Волкова ходят в отцовских олимпийках, коротких юбках странных фасонов и с вымазанными малиновой блестящей помадой губами, иногда приправленной голубыми тенями на глазах, будто их кто-то во дворе подкараулил и знатно подбил. Что в этом находят другие пацаны — Олег не понимал никогда, и сейчас, глядя на идеальное лицо без косметики в обрамлении аккуратных веснушек и такой же аккуратной светлой щетины — черт, даже она не портит, — не понимает ещё сильнее. А обладатель сего великолепия продолжал хитро пялиться. Потом, в клубе, вглубь толпы зачем-то с собой потащил, попросил поближе держаться, мол, вдруг сукин сын из утренней газеты с пятью изнасилованными парнями за спиной выскочит, а ты не увидишь. Рассказал про него, про другие преступления недавние, покачал головой на новоиспечённую банду, устроившую после обеда перестрелку на Васильевском — Олег на каждое слово только болванчика пародировал. Странное чувство: и слушать хочется, и ответить что-то, но с жертвой разговаривать — только проникаться ей, а проникаться богатеньким ублюдкам как предавать свою же идеологию. Болванчика Сергей не оценил и убежал к друзьям в вип-зону. Дальше, собственно, как договаривались: взять на себя поднос алкоголя для всей компашки разумовско-подобных, — они тоже называли друг друга «мон шер» и мазались такой же гигиеничкой, — на втором по счёту подцепить из рукава флунитразепам, проследить за тем, чтобы стаканами ни с кем не обменялся, и — ждать, пока не проявятся первые признаки действия препарата. Рыжий, видимо, решил не нагружать свой желудок пищей перед клубом, поэтому унесло его ещё с первых двух рюмок какой-то зелёной бурды, поэтому ничего странного в поплывшей картинке перед глазами никто бы не увидел. Да и никто из них будто не был заинтересован в других, те лишь наперебой рассказывали о себе и новых шмотках от родителей, Разумовский был единственным, кто хоть как-то пытался слушать и переводить тему на что-то отвлечённое — про картины какие-то, ещё раз утренние сводки упомянул, но его уже никто не слушал. Попрощались с Сергеем на итальянском с безразличными взглядами, Олег поймал его где-то около туалетов, помог добраться до машины, закинул на заляпанное его же ботинками заднее и кивнул Игорю, поджидавшему в курилке. — Сами могилу выроете или меня заставите? — усмехается Разумовский из-за спины, но голос предательски дрожит, и Олег будто бы затылком смотрит прямо в его грустные блестящие глаза. Хочется провалиться. Игорь напрягается. — На твоём месте я бы ебало завалил, приёмыш, — лопата гремит о пол, пока Гром собирает все остатки своего характера на бесполезный наезд, — будешь выёбываться — заставим на троих могилы копать. — Это на вас что ли? В следующую секунду лопата гремит ещё сильнее уже от приземления на сраный бетон, Игорь сжимает кулаки и подлетает к рыжему, тут же впечатывая кулак в его нос. Только от хруста этого Олег спохватывается и ловит следующий громовский замах сзади, разворачивает парня на себя и рефлекторно заламывает правую руку. — Рехнулся? — спрашивает — почти-кричит, — ошалело глядя то на одного, то на второго, который только голову запрокинул и давит кривую улыбку, пока кровь из левой ноздри бежит по щеке, — по затылку себе ёбни, если без пиздиловки думать не в состоянии! — Думать? Я тебе расскажу, что можно здесь надумать! Как будущий мент, блять, скажу! — Игорь дёргается в сторону, но крепкие руки так и держат за грудки, — мы, Олежа, поддержки лишились, считай, а знаешь, что это значит?! Что мы, блять, либо закапываем его самостоятельно и надеемся, что родичи не натравят ментовскую крышу, потому что наше начальство за такой проёб сольёт нас за милую душу, либо прямо отсюда пиздуем на нары с повинной! — Гром натурально орёт до сорванных связок, начиная мелко трястись, — а он, резко тыкает указательным в сторону стула с рыжим, — нихуя не помогает, нихуя! Мы вообще в это ввязались зря, нас самих надо отмудохать как следует, потому что теперь нам пиздец! Игоря колотит, он уже не пытается вырваться, а только сжимает кулаки и царапает свои ладони изнутри обгрызенными ногтями. Он сам в эту историю вписался только ради денег для себя и Юльки, надеясь потом закрыть дыру в своей совести либо успешной службой в милиции по распределению своей академии, либо повышением в этой же группировке, чтобы та самая милиция больше в жизни до него не добралась — два пути современной молодёжи на лицо, собственно, — а теперь был в отчаянии. Гром в их дружбе всегда думал за двоих, но то были решения в стиле «какое пиво сегодня украсть из ларька в другом районе, чтобы больше не попадаться хозяину на глаза» или «сколько пар проебать сегодня». С таким он справлялся на ура, а сейчас, видимо, пришла очередь Олега с его чуть более холодной головой и чуть менее чешущимися кулаками.