Сon affetto, Verona

Дамиано Давид ранее не бывал в этом магазине. В Вероне подобных было полным-полно по причине того, что самым актуальным сувениром, по мнению приезжих туристов, являлась книга, аккуратно упакованная в подарочную бумагу с принтом Колизея или же Пизанской башни, вишенкой на торте которых был красный бантик. Данная безвкусица радовала глаз, а главное, приносила деньги. Сами же местные читать не особо любили. В список их повседневных занятий обычно входила уборка сада, посещение различных собраний с кричащими лозунгами и, разумеется, культурные мероприятия. Например, вечерние походы в театр, являющиеся уже укоренившейся традицией, однако, честно говоря, Дамиано их до ужаса не любил. Всем казалось, что он был коренным итальянцем, предпочитающим читать. По крайней мере, так думали те, кто видел его каждую среду и пятницу у стен скромного книжного магазина на углу дома двадцать три. На самом же деле, в его кожаном портфеле можно было найти пачку сигарет Lm, пару спичечных коробков, на случай, если зажигалка куда-либо исчезнет; пробничек дешевого одеколона и мелочь, предсказуемо путешествующую по разным отделам. Как итог: ни единого романа, ужаса или же сборника стихов при нем не было, поэтому от остальных Дамиано поистине не отличался. Места в сердце для литературы у него не было. Жильцы того самого дома начали регулярно шушукаться, собираясь на лавочках и выкидывая различные вариации причины очередных посещений Дамиано магазина, ведь со стороны он был человеком довольно интересным. Это проявлялось в его «деланном безразличии», загадочности и, пожалуй, во внешнем виде. Обладая солидным количеством татуировок на теле, молодой человек умудрялся подбирать одежду таким образом, что люди смогли лицезреть большинство из них, и было отнюдь не важно, на какой части тела они находились. Почему Дамиано Давид не желал ни с кем откровенничать — никто не знал, и наиболее правдивой версией была гласящая о том, что он в свои двадцать восемь банально устал от надоедливого общества и решил полностью отгородиться от него, однако это самое общество мириться с этим, по всей видимости, не собиралось, продолжая пытать мужчину каждый раз, как увидит, что он направляется в заветный книжный. И ладно, если бы на выходе Дамиано держал бы целую стопку книг, — ну, или хотя бы парочку, — но каждый, кто видел, как он покидал это место, утверждал, что при нем не было ни единого намека на только что купленную литературу. Порой об этом забывали, однако Дамиано продолжал приходить на эту улицу два раза в неделю, словно придерживаясь некой неизменности. Как и в этот раз. Неспешно отступая, дабы не угодить в лужу, Дамиано щелкнул зажигалкой, зажимая губами мятную сигарету и поднося пламя к ее концу, и перебежал на другую сторону улицы. Под конец рабочей недели, имея при себе достаточно новостей, он спешил в тот самый книжный, предвкушая любимого вкуса встречу. — Синьор Давид, молодой человек, добрый вечер, — окликнул его очкастый старикашка, присаживаясь на лавочку напротив входа в магазин. — Ну и небо дивное, правда? Ласточки летают слишком низко. Завтра, наверное, придется доставать зонтик! — Добрый, — здоровается в ответ Дамиано, складывая зажигалку в карман своего темно-синего пиджака. — Согласен, но это к лучшему. Может, будет чуть посвежее — август, знаете ли, своим зноем балует чересчур, — он закуривает и легонько откидывает голову назад, выдыхая прозрачный дым. Мужчина в очках усмехнулся. — Балует — не то слово! В такую жару ничего делать не хочется, — он отвернулся в сторону, вздыхая и специально делая паузу, — а вы вот, смотрю, читать любите? По вам, честно признаваясь, и не скажешь. Но заметить вас тут можно часто, — старик кивком головы указал на потертую вывеску книжного. — Может, что посоветуете? Дамиано затягивается в очередной раз, не отводя неприязненный взгляд от собеседника, а затем кидает сигарету на асфальт и топчет ее носком ботинка. Господин напротив напыщенно улыбнулся и склонил голову набок, явно ожидая ответа, но вместо него получил лишь длительное молчание, которое незнающий человек бы счел за растерянность. — Скажем так, предпочитаю, — говорит он и оборачивается к дверям магазина, словно войти в них — самое неудержимое его желание. — Курю, употребляю алкоголь и читаю книжки, представляете?! Вот уж не думал, что созрею до такого, хах, — он хрипло смеется, прочищает горло и тут же продолжает: — Хрен его пойми, что можно посоветовать при таких обстоятельствах. Я вот, честно сказать, листаю странички чего-то полезного, только и всего. На романы, простите, моей прокуренной душеньки не хватит, и осуждения не принимаются. На лице человека напротив тенью пробегает неприязнь, будто бы словесный поток Дамиано, украшенный режущим слух красноречием, оскорбил его, но он тут же отвлекается, не желая терять нить разговора: — Полезного? Чего же, например? В воздухе ощущалось удушающее напряжение, и в тот момент Дамиано готов был поспорить на двадцатник евро: нахальный старик даже не скрывает того, что старается вытянуть из него все ниточки, словно из тряпичной куклы. Нервно щелкнув пальцами, молодой человек закусывает нижнюю губу, подходит к лавочке вместе с сидящим на ней стариком, и нагло запрокидывает ногу прямо на нее, опираясь локтем на колено. — Балуюсь секретами женской анатомии в попытках научиться дарить девушкам оргазм, и свое спасение нахожу только в заумных книженциях, — ровным тоном рассказывает Дамиано, широко улыбаясь, — Мне двадцать восемь, а я до сих пор не умею, можете себе вообразить вообще? Вот и хожу сюда, читаю, блядь, развиваюсь. Кстати, может что-то посоветуете? — он поднимает бровь, склоняет голову набок и рисует на лице ухмылку, надеясь на бурную реакцию неприятного собеседника, — Что лучше использовать: пальцы или язык, а? Дамиано пару секунд наблюдает за тем, как старик собирается возмущаться на столь колкий ответ, однако, не дождавшись ответа, решает уйти. — Заболтались мы что-то с вами, а до закрытия, ух, — он смотрит на наручные часы, демонстративно поднимая брови от несуществующего удивления. — Меньше двадцати минут! Прошу меня извинить, я обязан идти, сами понимаете, дело тонкое, мне еще столько всего предстоит узнать! Спасибо за мимолетную компанию, пожелайте мне чертового успеха, — прощается Давид и уходит аккуратно, таким же размеренным шагом, как и сперва. Жалкие пять метров он преодолевает словно за мгновение, горячо надеясь, что навязчивый собеседник не прожигает недовольным взглядом его спину, про себя до последнего думая о том, зачем же Дамиано Давид идет в книжный. Он хватается за ручку двери и тянет ее на себя, а потом перешагивает порог, и уже окончательно скрывается в стенах магазина — для всех довольных и недовольных, к счастью, или же к превеликому сожалению. Он вздыхает с облегчением. Полки, доверху набитые книгами, тепло встречают мужчину своим неуклюжим видом: кое-какие обложки книг не сочетаются между собой, отличаясь цветом, размером, толщиной и чем только можно, создавая полнейшую нелепицу. Более того, кто-то посмел уместить в один ряд целую батарею диаметрально противоположных жанров, начиная с теории о квантовой физике, заканчивая, скорее всего, очередным романом Эмили Бронте. Неудивительно, что итальянцы почти сюда не приходили. Впрочем, жители дома номер двадцать три были правы со всей допустимой точностью — Дамиано любил читать не настолько сильно, чтобы регулярно посещать книжный — и не просто так, а в своих посещениях придерживаться определенной стабильности. Среда и пятница, что же может быть идеальнее? Преодолевая ряды стеллажей и игриво насвистывая ритм услышанной утром по радио песни, мужчина смел пропускать мимо глаз все ранее замеченные неточности: его больше не волновало расположение никому ненужных книг, мигающий свет от едва дышащей лампочки и прочие несущественные детали, которые определенно бы привели в ужас любого перфекциониста, случайно зашедшего сюда. Теперь уже, думая наперед только о приятном, Дамиано радостно отметил, что кроме него посетителей обнаружено не было, а когда он подошел к кассе, мысли об этом казались чем-то невероятно пропащим. Ведь их заменили новые. — Здравствуй, мой свет, — роняет он мягким голосом, отныне не думая и вовсе. Секрет Дамиано Давида действительно в буквальном смысле находился в книжном магазине на углу дома двадцать три, и это само по себе имело способность сводить его с ума. Руководствуясь вполне гибким расписанием — и у нее, и у себя, — он выбирал наиболее подходящие дни для необыкновенного вкуса встреч, изюминкой которых для обеих сторон была полная скрытность. Девушка за кассой понравилась ему сразу. Ее светлые волосы всегда были собраны в низкий, аккуратный пучок, хотя мужчина неоднократно говорил, что больше любит, когда они послушно распущенны. На искусанных губах красного оттенка нередко можно заметить улыбку, которую мужчина по глупости часто путал с усмешкой. Девушку звали Марленой, но в качестве обращения Дамиано предпочитал другой вариант. Он называл ее своим светом. Игра языка с отточенной «л» в этих словах приобретала нотки нежной романтики, если думать о том, что так он называл только её: честно, нечестно — такие вещи Дамиано, к счастью для него, и с прискорбием для всех остальных, не заботили. Пропитанные крамольностью моменты — так называла их отношения Марлена, а Дамиано принципиально не соглашался, идя наперекор своей совести. Если смотреть безусловной правде прямо в глаза, то причина, по которой он старался скрывать свои периодические визиты к ней, заключалась в событии, произошедшем той весной. В апреле у Дамиано Давида была свадьба: еще одна девушка в Вероне из сеньориты стала синьорой, и все это было как нельзя по-итальянски. Традиционно, перед тем, как просить руки и сердца у своей ненаглядной, синьору Давиду было необходимо разрешение её родителей — это было чем-то вроде негласного правила, которому все уважающие себя молодые люди должны были следовать, если желали скрепить с кем-то свои души. Получив долгожданное одобрение, изрядно напившись вина и прикупив в первом попавшемся цветочном невероятный букет, Дамиано заявился на порог дома своей возлюбленной, неосторожно встал на одно колено и сказал все то, что она хотела слышать. Очень искренне, украшая несвязную речь пропитанными игристым винцом метафорами. В который раз озвучил все то, что их любовь смела значить. Знаменательный день, встреча и знакомство с дальними родственниками обеих сторон, противоречивые переживания перед классическими ответами — да, или нет, и, в итоге, вскружившая голову влюбленность, неудержимость которой, казалось, смогла развеять все сомнения. Дамиано и Джорджия поженились. Однако эта история началась только летом девяносто шестого, которое, казалось бы, настало слишком быстро, слишком внезапно и довольно непредсказуемо. И к моменту их с Марленой знакомства, Дамиано Давид носил кольцо на пальце уже два месяца, но эта мысль была чем-то вроде существующей формальности. Регулярные посещения этого магазина начались с июня: как раз тогда, когда все жители Вероны занудствовали относительно неизбежного нашествия приезжих. Ни один уважающий себя господин не должен был избегать недовольства, связанного с этим событием, поэтому тема для обсуждений была выбрана сама собой, и ее оставалось лишь поддерживать. В один день, когда жара уже спала, а все сплетни были отложены на следующий день, Дамиано Давид опаздывал на вселенского масштаба встречу, назначенную, к несчастью, в совершенно противоположном районе от его места жительства. До Монторио нужно было еще добраться, однако это казалось чем-то невообразимым. Ругая себя и все на свете, он глядел на часы и вжимал педаль газа с неимоверной силой, словно это могло помочь ему доехать до места быстрее. Накануне ночью, безрассудно перебрав с алкоголем, Дамиано вернулся домой далеко после полуночи, о чем утром пожалел во всех смыслах. Опоздать — значит потерять важный контракт, отхватить гадко-сладких слов от своей милой и разочароваться в первую очередь в себе, и всего этого в сумме терпеть категорически не хотелось, отчего градус напряжения повышался, не желая щадить. И к счастью, и к сожалению, мужчина так и не успел, припарковавшись точно под яркой вывеской книжного магазина и проклиная свое мерзкое естество за непростительное разгильдяйство. Имея про запас еще уйму дел и отсутствие ручки с блокнотом, он принял решение зайти и купить все, что требовалось, будто бы это спасло бы ситуацию. И он даже подумать не мог, что этот, с одной стороны, абсурдный момент, принесет ему гораздо больше эмоционального удовольствия, чем тот, на который он рассчитывал изначально. Девушка за кассой действительно понравилась ему сразу. Понравилась настолько, что эта история плавно нащупала контуры не только начала, но и сладкого продолжения. И сегодняшний вечер — безошибочное тому доказательство. — Здравствуй, Дамиано, — тихонько отвечает Марлена, и ее интонация так приятно кажется ласковой, как и обычно. Слушать — чистое упоение, словно её речь — это ария с идеально подобранным аккомпанементом. Однако за все самое невообразимое, что смогло привлечь мужчину в ней, он в глубине души ее и ненавидел; просто потому, что это была чистой воды гипнотическая власть, обладать которой просто-напросто незаконно. Сейчас же он цепко глядел на нее, будто бы наслаждаясь и вовсе не вспоминая о том, что ненавидит. Меняя угол взгляда — то на глаза, то на губы, — Дамиано трезво осознал, что не может определиться, чего хочет больше: смотреть и думать, или целовать и не думать. Однако второй вариант казался вкуснее во всех существующих контекстах. — Что-то встревоженный ты какой-то, или показалось? Хотя, что тут уж… Сквозь стекло было вполне заметно, что пришлось поговорить с неудобным товарищем. Как он, пытал тебя? — расспрашивала Марлена, отодвигая книги на второй план во всех возможных смыслах. — Только, прошу, не рассказывай мне, что снова наплел ерунды. Это же так… — Клянусь, в этот раз только светлая правда, — мужчина поднял обе руки вверх, как бы подтверждая правдивость своих слов, — Девочка моя, я же шутник никудышный, и ты это знаешь! А вот встревоженность — это в яблочко, хотя, хер на это, давай потом. Есть другие вещи, с которыми я пришел к тебе… И это как чертова заевшая песня, которая не хочет отпускать. Марлена, хитро улыбаясь, молча раскладывала книги по полкам, словно слова Дамиано были лишь размытым фоном, не заботившим ее к тому времени и вовсе. Обычно все начиналось с касаний, с неприятных новостей, коих, к сожалению, имелось доброе количество, или же с приятных, однако их было меньше. Сегодня же Дамиано Давид пришел с явной целью просто увидеть и насладиться. Приятные новости были отложены на потом. — Мой ты милый, сейчас тебя отпускать не хочу только я, поэтому делай лучше что-то сладкое, не дави мне на совесть. Откровенно говоря, Марлена, не изменяя своим тревогам, по-настоящему испугалась, когда Дамиано пропал на две недели и не ответил ни на один из трех телефонных звонков, больше которых, по понятным причинам, совершать было нельзя. Вполне логичная ситуация, называвшаяся свадебным путешествием, произошла так внезапно для Марлены, и вовсе не неожиданно для Дамиано. Решив, что о таких вещах лучше не предупреждать, он махнул в излюбленный всеми Рим, отдыхая, чувствуя и, казалось, совсем не думая о Вероне и том самом книжном магазине, наполненном переживаниями и страхами. Вернулся он пьяный, и на это все закрыли глаза. Однако этот печальный звоночек сыграл злую шутку — отныне любое появление Дамиано заставляло девушку волноваться и в глубине души надеяться на то, что конкретная встреча не является последней. Былого спокойствия не было и быть не могло. Поэтому и этот визит крупно повернул все на пару градусов внутри, заставляя ощутить что-то наподобие колких бабочек, предупреждающих о возможной опасности. Опасности в виде человека, чувства к которому равнялись болезненной влюбленности. Дамиано проводит кончиком языка по верхнему ряду зубов, улыбаясь и привставая со стула. — Заикнулась про совесть, умница, — говорит он, играя с гласными и растягивая их как ему угодно. Последующие действия были приравнены к касаниями, но только нежным. Притягивая к себе и конкретно планируя, мужчина усмехается, а потом запускает руки под ее бежевую блузку, и в этом жесте поистине нет ничего, что уловимо намекало бы на любого рода пошлость — только касания, только аккуратно и, пока что, еле заметно. Так же, как и раньше: повторяя все изгибы, все точности. Объятия были нужным электрическим разрядом, только и всего. — Да, умница, — отвечает Марлена и легонько упирается ладонями ему в грудь, аккуратно отстраняясь от мужчины и намеченных контуров поцелуя. Не неприязненно — игриво. — А ты — нет вовсе. Самовлюбленный, зазнавшийся, непреклонный, вредный… — С огнем играешь, солнышко. Я ведь бываю очень жестким, и ты это знаешь, — бархатистый тембр с еле уловимой хрипотцой невольно уводил разум куда-то за грани реального каждый раз, когда Дамиано становился лукаво-серьезным. Его руки переместились на лопатки девушки, щекоча и легонько пощипывая мягкую кожу, и вслед за приятными касаниями пошли поцелуи. Дамиано целует ее лицо так нежно, практически невесомо, а после, не в силах терпеть неистовое желание прикоснуться, аккуратно трогает её за шею и отмечает, что его пальцы очень удачно чувствуют что-то пульсирующее. На пару с этим он ловил её вздрагивая от любых касаний с привкусом власти. А следом как по накатанной: чего-то сейчас катастрофически не хватает. И уже тогда терпение конкретно иссякло, не оставляя выбора и вовсе. — Терпеть тебя не могу, Дамиано Давид. Шумно выдыхая, Дамиано отстраняется и хватает ее за шею, сразу же наклоняя ее голову в сторону и припадая к ее губам своими. Разительный порыв страсти заставляет Марлену сделать неосторожный шаг назад — прямо к стойке с лежащей на ней книжкой, которую буквально пару минут назад она читала более чем увлеченно. И сейчас, одновременно ухватываясь за контуры равновесия, мужчина крепко берет ее за талию и вжимает в себя, словно отпускать категорически запрещается. Чувствуя слегка приподнявшиеся уголки его губ в ирреальной улыбке, Марлена улыбается и сама, плотно обхватывая его шею своими руками. Ловко выскальзывая из лакированных туфель, ножкой она касается сначала области его голени, а затем нежно начинает подыматься выше и выше. — Ты выбрала самый заебенный вариант того, как признаться мне в любви, — выдыхает в поцелуй Дамиано. — Запомни пожалуйста одну вещь: если кто-то когда-то спрашивал, кто ты для меня — я отвечал, что никто. Но на самом деле, если спросишь ты, я отвечу иначе. Ты для меня все. Эти ценные слова были чем-то вроде жизненной необходимости: буквально глотком свежего воздуха. — Но сейчас не важно и вовсе. Сегодня мне есть, что сказать, и эта новость пиздецки тебе понравится, — шепчет он ей в губы, делая акцент на последнем слове, а затем на пару секунд замолкает, растягивая колкую интригу. Слова, слова, слова. Мнимые и ложные, — в стиле Дамиано, который чертовски любил что-нибудь наподобие красного вина, любил врать, и не очень-то любил свою Джорджию, ссорясь с ней ежедневно по причинам и без. Природой всевозможных конфликтов были разные вещи, но самым главным фактом, который уничтожал все, была нескрываемая ненависть. Его жена поистине ненавидела все, что было связано с Дамиано, и это особо не скрывалось. Это также очень прискорбно затронуло и его мечты. Дамиано мечтал петь. Обладая приятным голосом, возможностью тянуть невероятные ноты и играя с интонацией как угодно, Дамиано Давид мечтал петь и открывать душу для кого-то кроме своего отражения в зеркале, однако проблем с этим моментом было вдоволь. Напевать что-то поверхностно без права выразить свои эмоции — по-настоящему пытка. И с Джорджией они познакомились еще давненько. Дамиано тогда стукнуло двадцать два года; в его кармане оставалась двадцатка евро, а хозяин квартиры, имея не самый приятный характер, грозился выгнать его к чертям в случае неуплаты. В Вероне это было обычным делом: жилье сдавалось задорого и крайне бескомпромиссно, на уступки не шел почти никто, и Дамиано оказался именно в таком прискорбном положении. Работа баристой, кое-как совмещаемая с напряженной учебой, не покрывала и даже половины требуемых расходов — где-то приходилось урезать, от чего-то отказываться, а в момент неожиданного сокращения все и вовсе зашло в тупик. На любимое вино перестало хватать уже давно. Дела обстояли крайне неудовлетворительно. Но крайне удовлетворительно в момент очередного перекура Дамиано на горизонте замаячила симпатичная брюнетка в клетчатой юбочке и с красной помадой на губах: в одной руке она держала стаканчик с логотипом другой, конкурирующей кофейни, а в другой какую-то массивную папку, по всей видимости, с кучей важных документов. Логотип не смутил, а внутри что-то ёкнуло, что-то невообразимо завлекло, и Дамиано не стал терять время, решившись подойти. Первая беседа нащупала свое начало благодаря тому, что незнакомка заблудилась в узких улочках Вероны, совершенно сбившись с нужного ей маршрута, и Дамиано, как настоящий джентльмен, предложил ей свою помощь. Говорили они обо всем: он немного поверхностно упоминал о своих жизненных трудностях, изредка перескакивая на обсуждения нашумевшей Плаксы и чего-то не особо важного. Темы переплетались одна за одной, и это казалось чем-то правильным. Слова, слова, слова. Нежные и сладкие, которые так искренне говорил очарованный Дамиано, приятным бонусом и спасли его. Джорджия влюбилась, и дальше все серые моменты в жизни Дамиано заиграли красками оттенка ярче. Солидная, ответственная, — вовсе неподходящая Дамиано, — должность в компании ее отца была четким синонимом к нелюбимому занятию. Работа с бумажками, цифрами, кровь из носу важные отчеты и полное отстранение от чего-то поистине важного для его души. От музыки и от вокала. Поначалу Джорджия лишь изредка намекала на свое безразличие к этой теме, однако после двух лет совместной жизни она начала твердить очень четко, что все излюбленные занятия ее парня — в полной мере ерунда. Основным аргументом было колющее заявление о том, что в жизни нужно делать не то, что хочется, а то, что приносит деньги. Ведь мыслить нужно так, чтобы всегда оставаться в плюсе. Это немного перечеркивало любовь Дамиано — но он просто привык и не знал, что можно любить по-другому: без вечного убеждения о том, что перевес плохого, вечные несостыковки и совершенно разные мнения являются абсолютной нормой. Марлена слушала и слышала, а главное — хотела этого. Ей до безумия нравились песни, сочинённые Дамиано ещё давным-давно, когда он, будучи подростком, подгонял под желанную рифму все, что хотел: эмоции после школьной драки, абсолютная романтизация употребления алкоголя и, как вишенка на торте, разбитое одной девушкой сердечко, после которого песен прибавилось на добротное количество больше. Потому что романтическая невзаимность — главный источник вдохновения во всем, для чего требуется рифма. Сперва было очень интересно наблюдать такое не присущее Дамиано смущение, когда он впервые решил запеть перед ней. Отнекивался и останавливался много раз, смеясь и матерясь, словно готовился рассказывать стих в школе. Внутри у него бушевал океан опасений и переживаний, который образовался спустя шесть лет навязывания пребольного мнения и обесценивания. Пел он действительно великолепно. Приходилось делать это тихо: книжный магазин имел довольно тонкие стены, и, к тому же, гарантии того, что какой-то любопытный гражданин, — коих было очень много в этих округах, — не решит заглянуть или подслушать, не было. Марлена знала наизусть многие песни, и Дамиано безумно это ценил, продолжая петь для неё и для её души. И сейчас, когда осознание вместе с предвкушением нежно щекотали разум, Дамиано готов был поклясться всеми святыми: все то, что произошло, происходит и будет происходить — квинтэссенция эйфории, настоящего счастья и неописуемой радости. — Два билета бизнес-класса в чертов сладкий Рим, дорогая, прямо туда. В один конец, без всяких мыслей: ты и я, все наши секреты и нежности, все это отныне будет у нас, у нас вдвоем, именно там, — сбивчиво шепчет увлеченный Дамиано, взглядом цепляясь за её глаза и пытаясь уловить хоть какую-то реакцию, — Все дороги действительно ведут в Рим, и наша с тобой — не исключение. Все слова были озвучены, касания приостановлены, а дышать с этими мыслями стало в три раза тяжелее. Дамиано смотрел, смотрел цепко и внимательно, не выпуская ее лицо из своих рук. Тогда, когда та самая взаимность ощущалась более чем конкретно. И любить захотелось сильнее. — А Джорджия в курсе? — нервная усмешка на лице Марлены и колющий вопрос. Где-то внутри Дамиано проматерился, прогоняя невовремя возникшие контуры возлюбленной в своей голове, но внешняя невозмутимость осталась при нем. — Милая, — говорит он, целуя Марлену в правый висок, — Верона потерпит нас всего три дня, а затем, — умолкая, Дамиано аккуратно отстраняется чтобы показать ей свою руку: шевелит безымянным пальцем, на который устремлен взгляд девушки, и продолжает: — Я подарю это колечко Адидже, мы вызовем такси, я поворчу на тебя за тяжесть твоего чемодана, — мужчина тихонько засмеялся, опустил голову в низ, закусывая губу, а затем посмотрел на Марлену исподлобья, одновременно проходясь кончиками пальцев по ее шее. — Марлена, все наши мечты станут реальностью. Вереница воспоминаний крутится в голове девушки, точно затрагивая всё: неожиданное знакомство, очень скоро повлекшее за собой регулярные визиты, поцелуи и все в этом контексте. Все картинки, все фразы, все ощущения и все то, что принес в ее жизнь чертов Дамиано Давид вместе со своим появлением. Чувства к нему были чем-то очень противоречивым: параллельно с любовью, Дамиано заставлял болеть те раны, которые, казалось, пытался залечить и сам. Иногда отшучиваясь в своей излюбленной манере, случайно говоря то, что не должен был, или же наоборот — перебарщивая с откровениями и делая громкие заявления. И именно эти моменты заставляли Марлену взвесить все «за» и «против», мысленно переваривая сказанное любимым. — Ты же хочешь этого, моя любовь? я выпью за это вино, да, я выпью за тебя, потому что знаю, что хоть ты меня и ненавидела, ты будешь воспевать моё имя Молчание в тот момент показалось ему громким. Дамиано берет Марлену за запястье — и ощущения от этого касания были чем-то сходственным с электричеством. Берет и смотрит, смотрит глубоко, в глаза цвета крепкого кофе, молотой корицы и шоколада: заглядывает в самую душу, пытаясь понять, почему его любимая молчит. — Ты хочешь меня навсегда? — перефразируя, повторно задает вопрос Дамиано, отныне тревожась не только внутри, но и снаружи. И сейчас, спросив заново, только более откровенно, рука мужчины аккуратно перемещается к ее лицу: он затрагивает нижнюю губу Марлены большим пальцем, оттягивая ее вниз, и девушка рефлекторно закатывает глаза от мысленного удовольствия. Так, как было много-много раз. — Мне душу греет осознание того, что этого хочешь ты, Дамиано, — словно выходя из опьяняющего астрала и сглатывая, наконец, начинает говорить Марлена, заходя издалека. — Наверняка мы снимем дешевенькую квартирку, на удивление, с невероятным видом, и будем жить долго и счастливо. Первое время ты будешь играть где-то в переходах или просто на улицах, собирая неплохие деньги, а затем значительно вырастешь: найдешь парочку ребят, создашь группу и дела пойдут ввысь, — немного улыбаясь, фантазирует девушка, закусывая губу и уводя взгляд куда-то вдаль. — Будем пить вино, спать в обнимку и не успевать соскучиться друг по другу. Тон девушки, обретающий неспокойные нотки на этих фантазиях, кажется Дамиано насквозь фальшивым. Его хватка становится незначительно слабее, огоньки в глазах заметно тухнут, а сердце начинает биться чаще от непонимания ее посыла. — Счастливые, в Риме, ты и я, — Марлена аккуратно проводит ногтями по шее мужчины, игриво глядя в глаза. — Ходить по недорогим кафешкам и только изредка посещать что-то высокое, — например, оперу, — а затем шуметь по ночам, заставляя соседей нас возненавидеть. Ты напишешь еще много песен, воспевая моё имя, и о нашем побеге узнают только тогда, когда ты станешь известен всей Италии. Электричество от касаний теперь ощущалось иначе. — Марлена, — встревоженно начинает Дамиано, заранее опасаясь ответа на еще не произнесенный вопрос, — Спектаклей в моем сердце нет, так что прекращай, прошу. Если ты сбежишь со мной, я забуду, блядь, эту Верону навсегда, выбросив все воспоминания с ней как ненужный черновик! — сквозь зубы шипит он. — Пойми, — он жадно облизывает губы и берет ее за подбородок, — В моих венах течет любовь к тебе. Эти фразы значили гораздо больше именно сейчас — в момент предельного напряжения, которое утихомирить мог только положительный ответ. Трепет и нежность — все это играло злую шутку с разумом каждый раз, когда разговор заходил о чувствахчувствахчувствах, о том, что это все значит. Марлене хотелось не меньше: гулять по улочкам Рима, смеясь и глядя в глаза Дамиано, радоваться его достижениям и планировать сладкое будущее. Все это было так близко, так желанно, но так больно и прискорбно. Мечты омрачались плохими воспоминаниями и всеми выходками Дамиано, которые забыть было поистине невозможно. Это задело что-то большее, чем просто душу. Пробралось в каждую клеточку и вытеснило все хорошее, заставляя не верить в настоящее счастье. Сказать о том, что думаешь на самом деле, сложно всегда. Марлена выбрала путь полегче. — Хороший мой, это взаимно, — улыбается она, сдерживая слезы, нахально подступившие именно сейчас. От осознания того, что врет, что так, как они хотят, не будет. — Я с тобой, я всегда с тобой. Дамиано вздыхает с облегчением и начинает благодарно целовать ее лицо, однако от этого Марлена чувствует что-то походящее на лезвие ножа в области сердца просто потому, что понимает: это ложь. — Я приду через три дня, милая, через три дня мы впервые встретимся под окнами твоего дома. Буду ждать с предвкушением, собирай чемоданы, прошу, займись этим прямо сегодня. Целуя на прощание, он, радостный, отстраняется, и в глазах его плещется океан эйфории. Он рад безумно, рад, как маленький мальчишка, которому купили редкую коллекционную машинку. Напоследок обнимая, Дамиано улыбается и покидает книжный, и для Марлены в этот момент время бежит с неимоверной скоростью. Дверь магазина закрывается, девушка смотрит на настенные часы и понимает, что магазин должен был прекратить работу ровно пятнадцать минут назад. Завтрашний день будет последним проведенным на этом рабочем месте. Марлена продаст парочку книг, расставит новые, благополучно выпьет кофе и в конце закроет двери магазина, покинув его навсегда. И опираясь на машину такси, Дамиано так и не дождется ее, и тогда, когда время будет чертовски поджимать, позвонит в квартиру номер тридцать четыре. Незнакомый голос, умалчивая подробности, поведает о том, что девушка по имени Марлена выехала из квартиры вчера, в воскресенье, направившись куда-то далеко-далеко, но неизвестно, куда именно. История, начавшаяся в июне девяносто шестого, закончится именно так. «Все дороги действительно ведут в Рим. И наша — не исключение».