Легенда

      Когда он проснулся, услышал, как мнётся за дверью Интеграл. Снилось что-то омерзительно-липкое и горячее, лезло из всех щелей. Сердце галопом отдавалось в висках. Но самого сна он не помнил. Где он? Тихий топот. Дома.       Через открытую форточку в комнату влетал прохладный ветерок. Темно. Скребётся в дверь. Шёпот улицы. Душно.       «Пустить её сегодня? Пожалуй, да.» Он, шурша пододеяльником, ступил на прохладный пол. Приятно обдало холодом. Открыл дверь в коридор. Там тоже темно и душно. Ничего не видно, но все равно глаз бегал из стороны в сторону, желая что-то заметить. Попались два маленьких фонарика — зелёные глаза Интеграл. Лёг обратно, захочет — войдёт. Лишь бы на него не прыгнула. Неприятное чувство разливалось по телу. Словно изнутри разрезает тупой нож, но не может никак прорезать кожу. Потому и скоблится по органам, позвонкам, тупенько поглаживает место, откуда хочет вырваться. И их все больше, больше, больше. Видимо язва, заработанная в студенчестве, снова обострилась. Голова постепенно набилась различными мыслями. Что вчера было? Интеграл, работа, чертежи, дорога, еда, три слова по телефону с коллегами. Коля сказал, что приедет. Что будет сегодня? Сдача чертежей, дорога, еда Интеграл, Фёдор. А завтра? Много шуток и прогулок по знойному городу. Белая кошка и что-то ещё белое… Улица продолжала невнятно шептать. Вспоминался Достоевский. Да.       Что если он все-таки пытается исправить ошибки прошлого? Так радикально… Не получится. В сердце теплилась надежда, что он поймёт. Ножи. Ножички. Тупенькие. Завтра наверняка будет перестрелка в районе. Надо быть аккуратнее. Дыра. Откуда же? Ясно. Написал бы об этом, да сейчас сил нет. Ничего страшного.       В комнату, тихо топоча лапками, вошла кошка, проворно прыгнула на кровать и улеглась в ногах.       В голове вспыхнул смех. Длинный, надрывный, нервный, беспомощный. Внутри все скрутилось в комок и стало тяжёлым камнем в грудной клетке. Режущая боль не унималась, стало паршиво на душе. Зачем он тогда встретил Колю, почему не пошёл домой после собрания Контры? Сейчас бы не пришлось лежать на кровати в Париже. Может быть даже способность не открылась бы. Где-то далеко, в ногах, мурчала Интеграл. «Все нормально. Это не плохо. Даже если смех мой», — напомнил он себе. Глаза закрывались, а уснуть не выходило. В глазах рябило. Он все пытался отыскать во тьме что-то успокаивающее, метнул взгляд на стену у окна. Чуть светлее всей комнаты, и уже не так страшно наедине с самим собой.       Надо выспаться перед работой. Проверять чертежи с туманом в голове — последнее, что он хотел. Интеграл встала с насиженного места и легла на вторую подушку.       — Ну, Ин… Нельзя же так. Всё же опять будет в шерсти.       Кошка лишь мякнула в ответ.             Евгений провёл рукой по шелковистой шерсти, почесал за ушком и вновь закрыл глаза. В голове бесновались различные мысли, все смешалось с тем чувством из сна. Может он боялся узнать, что это было, поэтому не мог уснуть? Вдруг ему снился тот вечер, как многие месяцы подряд, когда он был подростком? Тот кровавый стол, забрызганные тарелки, искривлённые в гримасе лица трупов, и возвышающаяся нескладная фигура Гоголя, его слезящиеся глаза и дерзкую ухмылку. Он опять будет язвить. Давить на больное во сне.       В любом случае это не важно. Надо уснуть.       «Раз, два, три… Четыре. Да, четыре патрона осталось. Что ж… Интересно, как там Коля? Хотелось бы, чтоб хорошо. Дизайн Небесного казино должен понравиться многим. Трудновато придумывать конструкцию, лишь зная для чего. Достоевский утвердил этот проект. Значит, концепт и эскизы понравились хотя бы Фёдору. Надо позвонить Михаилу, узнать как исследование. Что у них там с трупами эсперов? Могут ли способность вычленить? А всё-таки нужно поспать». Мысли роились в голове, и, казалось, кошмар визуализируется на стенку, как текст книги. Он считывал их монотонно, безразлично, словно это было неважно для него, а просто так, чтоб занять чем-то голову. Хотелось покоя. Постепенно мысли окружали все больше и больше, вились везде, смешались с улицей и мурчанием Интеграл.       Комната стала приобретать знакомые черты. Он почувствовал, что лежит не на обычной кровати, а на пружинной. Обои с рисунком детских игрушек: мишки, зайчики, тигрята. Рядом соседняя кровать и пахнет выпечкой. Что-то было не так, в этом месте Женя никак не мог находиться.       Кто-то шумел на улице, стучал молотком по чему-то металлическому. Замятин еле нашёл в себе силы встать. Подойдя к окну, он заметил фигуру отца в ярком свете солнца. Он выбивал дно у ведра, непонятно зачем.       — Женя, подойди сюда, поможешь! Быстро.       В голове всплыла сцена, как он сам разрезал отцу горло. Ивана Дмитриевича здесь быть не должно было, да и комната подозрительно напоминала их с Сашей комнату в деревне. Значит это все не реальность, надо было выбираться отсюда. Зачем он здесь? Может это все же реальность, но отец тогда не умер.       — Если небо сейчас сменит цвет, то надо тикать отсюда, — сказал в страхе Женя, в его голосе читалось отчаянье. Небо оставалось голубым, и Женя расслабился, но потом заметил, как постепенно все окружающее принимает ярко-красный цвет. Он прыгнул из окна и оказался в полете на высоте тринадцати метров, дух захватило.       — Женя, зачем…       — Кто позволил?       — Иди сюда, мы ждём уже давно.       — Они тебя раскрыли, ты неосторожный олух.       — Всем нужна только твоя способность.       Голоса звали за собой, но все они были обезличенные и почти сливались с ветром, что свистел в ушах. Когда он приземлился на живот, боли он не почувствовал. Словно он упал не с высоты и на асфальт, а просто сел на пух.       — Иди за нами, иди, мы ждём, — но Женя наоборот побежал в другую сторону: от голосов. Дома резко сменились на высокие деревья и кусты разных ягод. В середине горизонта начало разрастаться чёрное пятно. Подойдя ближе к деревьям, очутился в мире, где не было ничего, кроме серых разводов и шума радиоприёмника. Голоса наконец отстали, но в голове тревожно билась мысль: «Бегом от сюда, здесь что-то недоброе». Моргнув, оказался в мире где все было лавой, и утопая в ней, Женя моргнул ещё раз, и вновь сменилась локация. Хотелось уже просто оказаться дома. И стоило ему об это подумать, как все превратилось в старую коммуналку в Петербурге. С лепниной на стыке потолка и стен, с трещинами везде, с расслоившимся на несколько слоев краски покрытием. Около окна стояла ростовая кукла, вся в крови. На полу было месиво из глаз, которые поначалу не заметил Замятин и наступил на них. Кукла не ровно двигалась, дёргала мышцами лица и вызывала сильнейшее чувство зловещей долины.       — Мы тебя нашли, Женечка, что ж ты нас так не любишь? — скачущий, неровный механический голос. На каждом слове была своя интонация. Только сейчас Женя осознал, что кукла была собрана из разных людей и смердело от неё как от трупа, полежавшего под солнышком в жару. Левая рука была с ожогами до кистей, правая — с переломами в разных местах синевато-мертвленого цвета. Ноги были разной величины, одна точно младенческая. Но чем дальше Женя рассматривал, тем больше в ней менялось. Стоило перевести взгляд, и она обрела женское тело с торчащими ножами из живота. Она приблизилась и захотела уже обнять, но Замятин стал часто моргать, желая поскорее избавиться от неё. Ничего не вышло, пришлось оттолкнуть её. Кукла рассыпалась по частям, и они побежали к его ногам, достали ножи из брюха и стали бить его во все уязвимые места. Женя отбивался от них первое время, но после трёх ударов насквозь, просто согнулся и ждал, когда же он умрёт. Все ощущалось очень натурально. Боль была резкая, но хуже было, когда резко доставали нож, кровь вытекала быстрее. До него дошло, что он может управлять мёртвыми, а значит может изменить поведение. Но как бы он не старался, способность ему не помогала. Его начали душить. Все заполонила кровь, и он умолял, чтоб этот кошмар остановился. Было понятно, что он спит, иначе бы мёртвый никогда не обернулся против него по своей воле. Нож вонзился в голову, и превратился в руку Фёдора. Он достал часть мозга Жени. Склизкий, извилистый. Приятного розового цвета. Женя кинул в Достоевского глазом, что валялся на полу, и резко очутился в своей квартире. Интеграл лежала на груди, все тело ныло, а сам он прерывисто дышал. Ждал, что ещё выкинет мозг. Но крови не было, дырок тоже. Постель была смята. Это была его квартира в Париже.       Светало. Часы показывали шесть сорок. До будильника оставалось двадцать минут. Спать было уже бессмысленно. Смотря на занавески, он думал, что значит сон. Его убьёт способность? Может быть. Всяко лучше, чем умирать в армии, из-за того что его нашли. Управление мёртвыми сильная способность. За ним охотились уже много лет, и за это время развилась сильная паранойя. Сейчас находясь в отпуске в Париже, ему было страшно, что в очередной раз позвонит Достоевский и прикажет разгребать за эсперами горы трупов. Но в Европе все же было по-спокойней, чем в той же России. Каждый раз он подставлял трупов, что были неподалёку от места стычки, за место себя и делал вид, что именно этот человек управляет способностью. Либо же скрывался где-то и управлял из укромного места. Было тяжело сначала. Обучаться пришлось долго. И не только потому, что способность была очень строптивая, а больше из-за того, что нельзя незаметно четырнадцатилетнему выходить из дому позже шести. Он долго боролся с этой установкой у себя в голове. Сбегать из общежития было страшно и рискованно. Но Женя сам для себя решил, что нужно что-то менять в своей жизни.       Сейчас вспоминая как он жил тогда, ему было немного стыдно. За то, что так говорил, действовал и думал.       Прозвенел будильник. Интеграл потянулась и спрыгнула с кровати, громко мяукая, как бы прося есть. Потянула за собой одеяло. Она уже привыкла, что Женя встаёт как штык в семь и раньше этого времени не будет её кормить, как бы она не орала.       — Сейчас, милая, сейчас…       Началась обычная рутина: заправить кровать, сделать утренние процедуры, заварить чай, положить перемолотую курицу и говядину вместе с огурцом и заправить сметаной для кошки. После всего переодеться, надеть подаренный Гоголем браслет. Замятин уже не замечал как это делает, не обращал внимание, что происходит вокруг. Сидя в синем кресле за столом, он курил трубку и пускал колечки дыма, сосредоточенно смотря на стены, увешенные чертежами казино. Выискивал ошибку на глаз, ровные ли линии, правильно ли оформил размеры, пусть он и занимался этим уже шестой год, но ошибки все ещё были. Лучше заметить сейчас, чем потом все развалится из-за одного лишнего миллиметра.       После, Женя снял их и проверил уже чертёжными инструментами. Все сопряжения, стыки, сантиметр за сантиметром. Интеграл запрыгнула на стол и стала играть с карандашами, что лежали там. Он с шумом покатился по чертежу, и Женя вновь пожалел, что решил делать чертежи так, а не в компьютере.            Кошка все не унималась и бегала по всему столу, катая жёлтые кохиноровские карандаши. Замятин снял её со стола. Но она забралась по его ноге и прыгнула обратно к чертежам. Подумала пару секунд, уставилась на Женю и заскочила ему на плечи, уснув там. На огромную кучу листов ушло больше пяти часов, и поэтому к концу уже болела спина. Он был доволен собой, проделав огромную работу.       Женя удивился, что кошка так долго просидела у него на плечах. Сложив работы в папку, он пошёл звонить Булгакову, чтоб узнать как продвигаются дела с экспериментами. На другом конце провода было шумно. Звенели стаканы, и гремели вилки с ножами, кажется, там что-то праздновали.       — Да, Жень?       — Не во время, конечно, но что у вас там с трупами?       — Ну, в последнем мы нашли только остатки твоей способности.       — А… и что это говорит?       — Способность не держится дольше двенадцати часов. И так по мелочи… Мне сейчас неудобно говорить, тут посторонние.       — А где ты?       — Анна пригласила в кафе, ибо ей страшно одной сидеть с новым ухожером, того гляди напьётся и… А ты знаешь как она к пьяным относится. Это тебя она терпеть может, потому что ты более обходительным становишься. Цветы даришь. Как тогда с Пуниным было.       — Да что ты, мне тогда от него досталось, поколотить хотел, цветы разорвал да в речку выбросил. Анне досталось. Уж не с ним ли она сидит?       — Да… Я потом позвоню, скажу что было, — и в трубке раздались короткие гудки.       Женя положил её и посмотрел в окно. Оно выходило на заполненную улицу. Сейчас там проходило около сотни человек за полчаса. Сам Замятин любил рассматривать людей. Вглядываться в их лица, походку и прочее. Это было важным материалом для имитации живых на заданиях. Никто не должен был двигаться неестественно, выражать эмоции странно. Все в рамках нормы, чтоб прохожие не испугались.       Вот сейчас его внимание привлекла рыжая макушка ребёнка, держащего игрушку в руках. Он держал женщину за руку и в припрыжку шёл за ней, заливисто смеясь. Он напомнил Жене его сестру. Такая же беззаботная в детстве была. Бесилась.       И оборачиваясь к столу он принял решение, написать письма ей и друзьям. Давно он ничего не писал Саше, за эти десять лет она получила всего шесть писем от него. Он, конечно, вкладывал в них деньги, чтоб она могла себе позволить купить какую-то безделушку в подарок, чтоб это не вызывало подозрений у матери. Но свой обратный адрес никогда не писал, не хотел расстройства. И боялся что его обнаружит интерпол, в списке которого он числился вот уже шесть лет.       Он не знал, как у неё дела, есть ли возлюбленный, не отдала ли мать замуж, чтоб не обеспечивать её в университете. Всё это было покрыто тайной. Жене нравилось представлять как она ходит в кафе с подружками и даже не вспоминает его. Не больше чем простая тень прошлого, которая редко объявляется перед ней.       Достав пачку бумаги из стола, он взял ручку и волнистым неразборчивым почерком заполнял листы. Буква «з» была похожа на английскую «j», «д» на знак корня в математике… Мало кто понимал его почерк, а с годами он становился только хуже и непонятнее. Чем сильнее прогрессировала его паранойя, тем больше он шифровался говорил странными ассоциациями, математическими уравнениями и понятиями.       Так, например, он стал писать мнимую единицу, когда сомневался в сказанном кем-то, говорил, что это как бином Ньютона, когда речь шла о чем-то простом и понятном. И другое. Гоголь жаловался, что во время двухлетней переписки, пока Женя был в Англии, он все меньше и меньше с каждым письмом понимал. Последнее и вовсе пришлось нести Фёдору на дешифровку. В этот раз Женя старался говорить максимально просто и понятно, уже было нестрашно, если это прочтут другие личности, он уже решился. Воткнув наушники, он включил Скрябина «Опус №74». Натянув кобуру для пистолета, он положил в неё оружие. После прикрыл это пиджаком и пальто сверху. Застёгиваться не стал, идти не далеко. Взяв письма, чертежи и модели комнат, он ушёл из дома, закрывая тонкую дверь на три оборота ключа.       Здесь, в Европе, все было до удивительного доверительно и медленно. Не было круглосуточных магазинов, только заправки, где все дорого. Моментальных банковских переводов не было, деньги на карту зачислялись около трёх дней и это если выходные не рядом. Но он уже привык, в общей сложности он прожил здесь четыре года. В разных странах, конечно, но сути это не меняло.       Спускаясь по лестнице, он думал: «Зачем людям даны способности, ведь это так обесценивает любой труд человека. Эспер всегда выше человека в какой-то отрасли. Наверняка нет человека, который сможет превзойти эспера в его же направленности. Эспер, что одарён способностью лечить, всегда лучше обычного врача. Тот, что имеет способность увеличенной физической силы, выше любого спортсмена. В чем смысл? В том, чтоб доказать, что люди никогда равны не будут? Фёдор считает это игрой божка-человека, которому скучно. Уж не сам ли Достоевский всё это затеял, а сейчас ищет книгу для того, чтоб исправить свои ошибки? Если так, то он изначально знал, что я тоже эспер и буду на корпоративе Контры? И тогда та встреча с Гоголем не случайность?»       Последняя мысль преследовала Женю давно. Ему казалось, что не могло так сложиться: и способность и Гоголь с ним познакомились в один день. Коля точно должен был знать, что Замятин одарённый. Это же он указал на неё…       В раздумьях он не замечал, как проходит улицу за улицей, и как холодный ветер треплет его волосы. Поиск правды гораздо важнее был для него, чем то, что происходит в реальности.       Это был хмурый пасмурный день. Шёл лёгкий снег, что удивительно в Париже в марте. Прохожие кутались в шарфы и смотрели на Женю, как на умалишённого. Все казалось безликим и ненастоящим в его глазах.       Но вот неприглядный домик, с обветшалой краской. Он казался чем-то странным в этом районе, ведь все дома уже отреставрированы, а этот… Впрочем, его все ещё ждало.       Поднимаясь на третий этаж Женя поправлял перчатки, неосознанно, все равно одну снимать. Три долгих звонка, и Достоевский уже открывает дверь. Они не здороваются, считают тратой времени, Замятин проходит в квартиру. Здесь, как и во всех прошлых пристанищах Фёдора везде валяются провода для компьютеров. Жене было страшно представить сколько в месяц Достоевский тратит на энергию. Столы заполнены кружками и тарелками, Обеденный стол не прибран, но все это не волновало. Какая разница, что твориться в душе у Достоевского, раз он не может банально поддерживать порядок. Видимо настолько увлечён идеей.       Фёдор проводит его в большую комнату, скидывает все с огромного стола, Женя кладёт чертежи и вглядывается в лицо Фёдора. Безжизненное, увядавшее, с морщинами на лбу и под глазами. Ему уже за тридцать и возраст берет своё, особенно с таким распорядком дня, где сну отводилось всего четыре часа в день. Замятин знал это от того, что Достоевский всегда, в любое время суток, отвечал на сообщения почти моментально. Будь то простое уточнение задач или комментарий к проделанной работе.       — Ну, что?       — С гордостью могу сказать, что заказ готов. Можем рассмотреть подробнее каждый этаж.       — Желательно, конечно. Но это я могу сделать и без вас.       Женя достаёт трубку и кисет и спустя несколько секунд закуривает.       — Первый этаж, в нем четыре игральных зала, — Замятин вытаскивает лист из стопки, — Вот здесь, здесь и тут. Так же уборные и ресторан. На остальных этажах комнаты, в общей сложности их больше тысячи, — Женя положил папку прямо перед носом сгорбившегося Достоевского и поправил браслет.       — Я так понимаю рядом с тобой в пакете модели комнат?       — Верно, — и он достал два макета. Они были детальны, каждый шкафчик открывался, на полках даже стояли имитации книжек. Паркет был уложен из бывших палочек из-под мороженного, стекла сделаны из пластика. Фёдор аккуратно коснулся миниатюрной софы.       — На этом всё?       — Да, мы с вами уже не раз разбирали, что да как, — Жене хотелось сбежать как можно скорее, ибо пребывание с Достоевским обостряло паранойю.       — Что думаешь по поводу Коли?       Замятина как холодной водой окотило, чтоб Фёдор и завёл разговор о чем-то кроме работы? Словно он понимал, что Женя собирался сегодня сделать. Глазами мёртвой куклы на него смотрел Достоевский. Замятин отодвинул стул и прошёлся по комнате.       — Думаю, он скоро поправится и выйдет в ремиссию.       — Учитывая, на что ты решился, я так не думаю. Эпоха Легенды закончилась?       — Не называйте меня этим дурацким заголовком газеты. И даже останавливать не будете?       — Такой поворот для плана выгоден.       — Как же иначе, вы бы даже мысли такой у меня не допустили, если б вам не выгодно было.       — Почему же?       — Потому что для свержения божка, вам нужны послушные твари.       — А ты всё так же резок на выражения, как десять лет назад.       — Что-то остаётся неизменным. Попрошу вас отправить письма по этим адресатам, у меня нет пока времени. За сим откланяюсь, слишком вы уж меня тяготите.       И Женя поспешно запахнул своё пальто, натянул перчатки, и оставив все на столе, вышел прочь. Достоевский даже не поднялся за ним, чтоб закрыть дверь. Словно у того где-то в потайной комнате сидел послушный лакей. Женя взглянул на часы, но так и не понял сколько время. И забыв об этом поспешил домой, кормить Интеграл. В голове стояло мерзкое месиво из ощущений сна и реальности. Хотелось простого человеческого — покоя. В наушниках, которые он не снял даже при Федоре, сменилось произведение. Напевая менуэт Моцарта, он шёл по тесным улочкам Парижа. Вдали виднелась башня. Прохожие торопились прочь из места куда шёл Женя. Кажется, там была потасовка. То ли эсперы разбушевались, то ли обычные люди повздорили. Слышались звуки выстрелов сквозь музыку в наушниках, недовольные крики на французском. Женя слабо понимал о чем речь, но решился идти там. Чем ближе он подходил, тем больше обломков и стёкл валялось на асфальте. Человек что-то крикнул в его сторону. Женя достал пистолет. Ему попали в плечо. Видно предупреждающий, чтоб убирался от сюда. Но Замятин выстрелил тому в голову. Тот замертво упал. Женя вздохнул и пошёл дальше. Аккуратно по периметру обойдя оставшихся двух, стараясь не попасться на мушку, Женя зашёл в переулок. В этом месте было склизко и пахло канализацией, темно и промозгло. Он подставил пистолет ко лбу и выстрелил.