Сладко ли

      Познакомились они через Малину. Алик за годы дружбы с ним столько повидал — не сотни, а тысячи женщин. Блондинки, брюнетки, шатенки — всех форм, цветов и размеров, устойчивым вкусом Малина никогда не отличался, казалось, спал со всем, кто хоть более-менее не крокодил и двигается, а если некрокодиловая дама отказывалась двигаться, то двигал сам и тоже спал. Короче говоря, любвеобилен до трясучки, настолько, что не всегда безопасно за руку здороваться — мало ли?..       Познакомил их он. Десятки, тысячи женщин, самые разные… Но эта — особенная. Облако коротких тёмных кудрей обрамляло лицо — хорошенькое и очень юное, будто то была девочка, а не женщина. Из разреза длинного чёрного пальто выглядывали ноги и острые колени — перламутрово-белые. Сладкое белое кружево перчаток на руках, пухлый берет поверх воздушных локонов.       Показалась особенной. Не с первого, но со второго взгляда уж точно. Может, дело было в том, что Малина её не трогал. Обычно он был горазд на публичное проявления чувств со своими пассиями — лобзал их долго, старательно, с чувством, с толком, с расстановкой… Так, что Алика начинало подташнивать. Эту — едва клюнул в белую щеку. Обычно бы хотя бы приобнял. Малина любил хвастаться — деньгами, тачками, бабами, удачей, в конце концов, эта — степенно держала его под локоть. Едва-едва — сонно-белое на землянично-красном.       — Знакомься, Аль, — Малина крепко пожал ему руку, расщедрился на весёлую хмельную улыбку, — это Ксения.       Она не обратила никакого внимания. Вставила прохладно, будто мимолётно:       — Сергеевна.       Малина пожал плечами.       — Пардон, Ксения Сергеевна. На Девятом канале пашет. Фильмец новый видал?       Не видал.       Алика изнутри лизнуло горячим пламенем — раздражение укусило, неприятно-остро, как пчела, и он досадливо дёрнул бровью. Таких Сергеевн было — вагон и маленькая тележка, с норовом, с характером. Потом ни от норова, ни от характера ничего не оставалось. Голое, ничем непримечательное… Ничего. От одного — к другому. Актриса за актрисой. Манекенщица за манекенщицей. Модель за моделью. Женщина — за женщиной. Ничего нового. Ничего, чтобы он уже не видел. Или не пробовал.       Алик окатил её мутным, пустым взглядом. Как мертвец — мертвеца. Просканировал почти, но нового ничего не нашёл — независимые плечи, короткие локоны, красивый профиль и больше ничего. Ничего, за чтобы он мог уцепиться. Прошелестел почти беззвучно, на грани вежливости и допустимого раздражения:       — Рад знакомству, — он не был рад, ему было плевать, — Альберт Зурабович.       Она наконец на него посмотрела. Повернула голову, вцепилась бездушными, ледяными глазами — взглянула как мертвец на мертвеца. Они у неё были спокойные, тёмно-карие, отстранённые — казалось, самые вежливые глаза на свете. Потом Ксения Сергеевна приветственно улыбнулась. Ломко, будто роза дрогнула, смялись нежные лепестки.       Алик, конечно, о ней потом не думал. Иногда удивлялся, когда в голове проскальзывало что-то размыто-неясное, вроде горьковатого парфюма, а воображаемые шоколадные завитки лезли в лицо жуткой пряностью. Иногда просыпался, и ему вспоминалась женщина почти без лица — с пустыми глазами, такими, будто он смотрел в зеркало, а там отражалось не меньше, чем одиночество. Иногда он себя за эти мысли ненавидел. Иногда — нет.       У Малины он ещё баб не отбивал, как же. Говорил себе, что ждёт, пока расстанутся, сам же и не верил. Казалось — не расстанутся. Жили они вместе, приезжали-уезжали, на прощание — одно скупое недообъятие, даже с Сапоговым, казалось, обжималась она страстнее. Алик не понимал. Ни того, что с ним происходит, раз ночью вставал в два раза чаще, ни того, что происходит с Малиной, потому что с ним ничего не происходило. Такое ощущение, что Малина жил не с новой женщиной, а со своей старой женой, не меньше. Такое ощущение, будто Алик что-то не видел… Или ему не показывали.       Он сначала даже думал, что Малина просто решил остепениться — меньше шокирующего развратного эпатажа на публике, меньше отвратительно-жаркого обмена бактериями у всех под носом, никаких подробностей сексуальной жизни, чтобы не обидеть суровую избранницу явно строгих нравов, но… Малина путался, как всегда, с целой кучей путан. Не возвращался ночевать — спал у Алика на диване, не говорил, не упоминал о своей Сергеевне, зато рассказывал и показывал новых и новых дам — не меньше пяти, но в перерывах Алик почти всегда видел его, смиренно выгуливаемого главной зазнобой то на набережной, то в парке, то, Боже упаси, на кладбище. Даже в Бирюзе они сидели не рядом, а друг напротив друга. И с Сапоговым она обедала куда чаще, чем с Малиной — когда они вдвоем заходили на обеденный перерыв, то Ксения Сергеевна находилась за соседним столиком, но кроме вежливого кивка больше никак не реагировала. Её вообще ничего не волновало.       После очередного прохладного приёма — она проплыла мимо в переливающемся блёстками чёрном платье с голыми плечами и только коротко улыбнулась (Малина на плечи не обратил никакого внимания), Алик невольно поинтересовался, быстрее, чем успел вырвать себе язык:       — Когда свадьба?       Малина посмотрел на него, как на больного лишаем кота — с сочувствием и брезгливостью. Ксения Сергеевна уже исчезла за стеклянной дверью в сопровождении ведущего новостей. Алик даже фамилию его вспомнил — Лебедев.       — Аль, — Малина доверительно понизил тон, — ты чё, ебанулся? Какая свадьба? С кем?       Ксению Сергеевну Алик проглотил языком. Рома вдруг посветлел лицом, словно паззл сложил.       — С Ксюхой, что ли? Ну ты даешь… Я ещё не настолько отбитый, знаешь ли.       В ответ пришлось дипломатично промолчать. Встретив Ксению Сергеевну почти при полном параде у Малины на холостяцкой квартире — дипломатично пройти внутрь с каменным лицом и не менее дипломатично кивнуть. Вся квартира теперь была увешана какими-то вешалками, платьями, шёлковыми костюмами, уставлена баночками и коробочками, захламлена всяческим театральным скарбом с ног до головы — в коридоре, прямо около вешалки, неожиданно нашлась декорация дерева, и что она там забыла, Алик не хотел знать ни в коем случае. Ни в этой жизни. И не в следующей тоже.       Ксения Сергеевна вежливо приподняла брови, бодро уцокав в комнату на высоченных шпильках. Они прибавили ей роста, но не возраста.       — Ромы тут нет, — рассеянно ответила она, — дверь заприте, Альберт Зурабович. Соседи любопытные.       Те, что ещё живы, конечно. Алик вздохнул. Любопытные соседи с радостью бы повытряхивали всех тараканов, которые забрались к нему в уши, а в голове сложили целый портрет. К несчастью — портрет теперь в прямом эфире не воображался, а красил губы около зеркала. Вязкое золото — на пальцах. Тёплое пальто пушистой грудой черноты висело на спинке кресла.       — Свадьбы вы не дождётесь.       Он чуть не вздрогнул — это было неожиданно; она жадно поймала его взгляд, как охотник — добычу. Её собственный не изменился, только воздух вокруг сгустился, потяжелел.       Пока ещё (последние мгновения) натурально-розовый рот мимически-коротко дрогнул в чем-то, отдалённо напоминающем усмешку. Пояснила вдруг добродушно, будто стащила завесу тайны с того, что мучило его не первый месяц:       — Я не Ромина женщина, я его троюродная сестра. Фактически, седьмая вода на киселе. Приютил по доброте душевной.       Алик пару раз моргнул.       — Не знал.       Не знал. Сейчас будто кто-то распорол грудину, вынул сердце, тщательно обтёр тряпочкой и вставил обратно. Запустил механизм, раз оно бухнуло раз, два, три. Сладко, с надеждой.       — Так что можете не бояться приглашать меня на свидание. Максимум — вам любезно и исключительно из родственной любви прострелят колено.       Алик почти улыбнулся от её самоуверенности — осторожно-напускной, прощупывающей.       — А я хочу пригласить вас на свидание?       Она невозмутимо повернулась, подошла чуть ближе. Волосы мазнули совсем рядом, но пахли не сладко, как во сне, а коньячно-табачно, горько, свежо. И сама она на навеянно-дурманный сон не походила. Настоящая, живая. Из плоти и крови.       — Хотите.       И он, конечно же, хотел.       Целовалась она тоже горько. И сладко одновременно.