Дай вам Бог здоровья, доктор Рейнеке

             «Доктор Рейнеке – шарлатан или психопат?» Буквицы, набранные самым крупным и жирным шрифтом, предназначавшимся для заголовков громких и скандальных статей, издевательски щерились на меня со страницы. Упитанные какие, гады.              Всё это недоразумение, сплошное недоразумение, клянусь. Я никому не хотел зла.              Я всегда хотел быть доктором. Добрым целителем, который помогает пациентам справиться с тяжелейшими ранениями и повреждениями, теми, которые не увидишь при простом врачебном осмотре. И не обнаружишь с помощью просвечивающих лучей, или ультразвука, или эндоскопа. Ладно, я грешу на инструментальную диагностику, всё-таки электроэнцефалограмма мозга или магнитно-резонансная томография головного мозга приносят немалую пользу, помогая исключить органические нарушения, вроде опухолей или аневризмы, или показать патологический очаг при эпилепсии.              Что ни говори, мозг – это субстрат сознания. Так сказать, рабочий механизм: винтики, колёсики, лампочки, реле, микросхемы – железо, одним словом. Порою что-то в нём перегорает, порою засоряются контакты, а порой что-то подключается не туда и не тем концом – у некоторых индивидуумов, я бы сказал, ещё с рождения. Но не буду отвлекаться.              Что, если повреждения возникли не в аппаратном обеспечении, а, так сказать, на уровне софта? Представьте, где-то в постоянно записывающихся и сохраняющихся мозгом строчках постоянно усложняющегося кода, составляющего весь накопленный жизненный опыт, однажды возникло злокачественное искажение, разрушительно влияющее на дальнейшую жизнь, деформирующее личность. Но как отыскать в чужом сознании ошибку? Как просветить недра памяти и сделать снимок искомого воспоминания? Не зря говорится, что чужая душа – потёмки. Хотя правильнее было сказать: всякая душа – потёмки. Своя – не исключение.              Итак, если вы ещё не догадались, я – специалист по душевным болезням, иначе нарушениям психики. Психиатр. Латать чью-то психику приходится чуть ли не наощупь, методом проб и ошибок, подбирая нужные дозировки и комбинации мощных антидепрессантов и транквилизаторов. Подбирая ключики к бронированным дверям и мурованным стенам психических блоков в чужом сознании, за которыми скрываются травмирующие воспоминания. В потёмках, как правильно было отмечено.              Ах, как было бы просто, если бы я мог заглянуть пациенту непосредственно в голову и, скажем, увидеть там полустёртые воспоминания многолетней давности, где ребёнком его кто-то запугал до заикания или несправедливо наказали родители, укоренив в его созревающем мозгу зёрнышко зловредной фобии или пагубную поросль будущего невроза.              Бойтесь своих желаний, когда они сбываются.              Началось всё с головных болей, которые, как впоследствии оказалось, были наименьшей из моих неприятностей.              Фармацевтика уже не спасала. Мигренями я сроду не страдал, в семейном анамнезе, насколько я сумел копнуть, похожих случаев тоже не наблюдалось. В итоге я, малодушно потянув месяц-другой, всё же решил сделать МРТ. Если меня ждут плохие новости, не получится бесконечно откладывать их на завтра.              Открытый зев тоннеля аппарата МРТ навеивал подспудные мысли о клаустрофобии. По счастью, я боюсь высоты. И огромных волосатых гусениц. Но даже при нездоровой фантазии сходство аппарата МРТ с гусеницей усмотреть бы не получилось. Хотя был у меня галлюцинирующий пациент, который однажды принял письменный стол за ворона. Он попал к нам после того, как его невеста погибла у него на глазах. Бедняга!              Я только успел приклонить голову на стол, который медленно въезжал в сканирующую зону, как практически одновременно приключилось две вещи. Громкий вскрик, несомненно женский, полоснул по ушам. И что-то со свистом прилетело, врезавшись в висок. Перед глазами на мгновение потемнело.              Минуту спустя, кое-как выбравшись из аппарата, я сидел в соседнем кабинете, озабоченно щупая висок. Пальцы ощутили влажность сверху и чуть позади над ушным отверстием. Похоже на рассечение.              – Перестаньте трогать, доктор Рейнеке, вы же не хотите занести заразу? Сейчас я соберу кровь тампоном и продезинфицирую.              Доктор Аи произносила слова чуть более высоким, чем обычно, тембром, с всё ещё ощутимым лёгким вибрато в голосе из-за пережитого нервного потрясения. Она мягко взяла и отвела мои пальцы в сторону, не поморщившись, когда кровь попала на её ладонь, после чего принялась за дело. Руки у неё, в отличие от голоса, не дрожали, а действовали вполне уверенно.              – Кровь уже почти остановилась. Повреждение, к счастью, неглубокое, может, даже шов накладывать не придётся.              – Приятно слышать.              Доктор Аи помедлила перед тем, как сложить набор первой помощи.              – Я прошу прощения за этот инцидент, доктор Рейнеке, – резко выдохнула она, словно собираясь сигануть с обрыва. – Вы, разумеется, имеете право подать жалобу на халатность. Я понимаю. Сколько лет сама твержу медсёстрам и пациентам, чтобы не проносили в кабинет МРТ ничего металлического, и вот…              Доктор Аи всхлипнула. Я потянулся к ней, желая успокоить, и обхватил её тонкие прохладные пальцы своими.              – Ну-ну, всё…              У меня перед глазами внезапно отчего-то всплыло лицо доктора Гаала крупным планом, словно мы с ним сидели за одним столом. Отчего-то он, казалось, сделался выше, чуть ли не нависая надо мной, и на лице его застыло выражение смертной тоски пополам с лёгкой брезгливостью. Да что я такого ему сделал, чтобы смотреть на меня так? И почему меня душит ощущение надвигающейся беды?              Следующие его слова, обращённые в мою сторону, всё прояснили. И одновременно ещё больше запутали.              – Нам стоит расстаться.              – Но… почему ты так решил? Ты уверен? – ответил голос Аи.              – Наши чувства друг к другу охладели. Ты пришла ко мне, а продолжаешь говорить о работе. Да сколько можно?!              – Ты спросил, как у меня прошёл день…              – А то я не знаю – изо дня в день одно и то же. Мы в одной больнице работаем. Помнишь, в прошлом году мы говорили о том, чтобы совместно взять участок в ипотеку? Ты отказалась вносить за себя долю.              – Я же говорила, у меня была больна бабушка…              – Одни оправдания. Пойми, я хотел посадить дерево. Я хотел ребёнка, совместного ребёнка.              – Послушай, я откладывала деньги последние полгода. Сейчас я могу…              – Нет, это я так не могу больше.              – Что изменилось?              – Я не хотел этого говорить, но ты меня вынуждаешь. Полгода назад, когда мы отмечали день рождения коллеги, я провожал домой Изель… Так вышло…              – Не продолжай! Я всё…              Резкий отвратный запах опалил слизистую носа. Я встряхнул головой, моргнул. На обратной стороне век на миг возник чёткий оттиск – тёмная, бесконечно ветвящаяся структура, напоминающая какую-то смутно знакомую картинку, то ли иллюстрацию в научном журнале, то ли слайд из лекции.              – …обошлось.              Все, кто читает инструкции, разумеется, знают, что «сердце» МРТ – это сверхпроводящий магнит, и что по правилам в комнату сканирования строго запрещено проносить металлические предметы. Только вот чтобы связать эти два факта вместе, сложив один и один, требуется произвести недвусмысленное мысленное усилие, которое не каждому по силам. Вот стабильно и случаются разнообразные казусы… но в данном конкретном случае доктора Аи нельзя было упрекнуть в незнании последствий, которое, впрочем, не избавляет от ответственности.              Однако боль в моей чудом не проломленной голове внезапно утихла, оставляя небывалую ясность и безоблачное спокойствие – как штиль после цунами. Даже пощипывающая от антисептика царапина не могла повлиять на неуклонно поднимавшуюся стрелку внутреннего барометра, фиксирующую настроение.              – Вы в порядке, Рейнеке?              – Да.              – Простите, я подумала, что вы отключаетесь.              – Всё в порядке. Доктор Аи, я понимаю, что вы и так вините в случившемся себя. Ничего удивительного, что вы излишне рассеянны, учитывая ваш разрыв отношений с…              – Откуда вы знаете? Это случилось только вчера, я даже ещё никому на работе не сказала.              – Кажется, услышал что-то такое из разговора врачей или… не помню.              – Вот ведь! Оказываются, все вокруг давно всё знали и обсуждали, когда он меня бросит, одна я была слепа…              – Аи, вам бы стоило взять отгул на день-другой, привести эмоции в порядок, насколько получится. Если почувствуете, что самостоятельно справится с ними не получается, обращайтесь ко мне, я вам выпишу подходящий препарат. Или посоветую знакомого специалиста. Это не признак слабости, как некоторые думают. Это всё равно как рану перевязать или сделать обезболивающий укол. Кстати, у вас отпуск скоро? Я бы рекомендовал – в качестве метода лечения – потратить скопленную за полгода сумму на отдых. Солнечные ванны, белый песок пляжа, мускулистые красивые мужчины, покоряющие волны… новизна впечатлений и смена обстановки чаще всего помогает.              Я выдал эту тираду, не задумываясь, на одном дыхании.              – Доктор Рейнеке, – Аи воззрилась на меня, как на священное изваяние, которое внезапно заговорило. – Вы потрясающий психолог. Как будто раз – глазами повели – и просветили мою голову насквозь, без всякой там МРТ. Спасибо за консультацию.              Хотя в голове было пусто и легко, после осечки с МРТ пришлось мне для успокоения совести заодно навестить и травматолога.              – Опасаюсь, как бы не сотрясение, – сообщил я доктору Виттэ.              – Фью-ю, это кто тебя приласкал? – присвистнул он.              – Буйный пациент, – без улыбки пошутил я. Вводить его в курс недавнего инцидента мне не хотелось, потому как у доктора Виттэ язык был, что называется, без костей.              – Ничего себе. Опасные у тебя пациенты. И чего тебе стоило вместо психиатрии выбрать какую-нибудь другую область медицины.              Мне хотелось сказать, что, на мой взгляд, риск минимален. В психиатричке на такой случай есть фиксаторы и кнопки вызова плечистых санитаров со шприцами с успокоительным. Куда больше моего рискуют, скажем, хирурги при столкновении с безутешными родственниками пациента, который умер на операционном столе. Такое случается, и чаще всего их вины в том нет, но мы уж так устроены, что не можем жить спокойно, пока не назначим виновного в собственном несчастье. Я тоже не исключение. Но, оглядываясь назад, когда я пытаюсь искать виновных в случившемся, кроме самого себя, на ум приходят только всеблагой Садовник Вселенной, причуды эволюции и общественные нравы. А это, в сущности, никто. Ведь смысл персонификации зла состоит как раз в том, чтобы у врага появилось лицо, по которому можно вмазать и получить глубокое моральное удовлетворение. Ничего этого, разумеется, я вслух не произнёс.              В процессе осмотра головы я ответил на несколько типичных вопросов о самочувствии, как-то – сколько пальцев мне показывают, и в конце доктор Виттэ сделал вывод:              – Да ты здоров как огурчик.              – Такой же зелёный и в пупырышках? – не выдержав, я нервно хихикнул.              – Чувство юмора не отбито, значит, порядок.              Насчёт порядка у меня закрадывались в голову определённые сомнения. Но я, обменявшись с доктором Виттэ рукопожатием, поторопился уйти.              В тот момент меня и накрыло вторично.              Яркое солнце бьёт в глаза, хотя в кабинете врача, помнится, были опущены жалюзи. Голоса толпы, скандирующей что-то, набегают и набегают, захлёстывая с головой, как волны океана. В воздух взлетают какие-то полосатые шарфы и пёстрые головные уборы. Что ж, волнующееся море тоже выбрасывает на берег морских звёзд и разноцветных медуз. Многоголосый рёв складывается в слоги, слоги в слова кричалки: «А Катха! А Катха! Победа за нами!»              Меня затопило отчаяние, серое и липкое, похожее на паутину. Беспросветное такое. И светлое небо, похожее на просвечивающую ледяную скорлупу, померкло, пойдя трещинами, и ликующие крики толпы заглохли, превратившись в отдалённый гул прибоя и чаячий гай на фоне.              А я так рассчитывал на этот матч. Это была верная ставка. Но кто мог знать, что в последний момент произойдёт смена состава из-за того, что ведущий игрок угодил в аварию.              На остаток на моём текущем счету без слёз не взглянешь. Вот что значит – пошла чёрная полоса.              – Послушай, ты это… не мог бы одолжить мне не слишком большую сумму, по-приятельски, а то я недавно попал с ремонтом тачки…              Я моргнул, возвращаясь в реальность.              – Ты крупно проигрался, проще говоря. Влезть в долги, чтобы наделать ещё ставок и потопить себя с концами, – отличная идея, поздравляю.              – Что? Откуда ты знаешь? То есть с чего ты взял? Мало ли что кто болтает.              – Как приятель, я мог бы ссудить денег, разумеется. Но не стану. Видишь ли, твоя проблема вовсе не в отсутствии денег, и такая «помощь» только усугубит положение. Как специалист, я говорю тебе, что твоё поведение говорит об азартной зависимости и попахивает ещё более серьёзными проблемами в будущем. Такое поведение чаще всего сигнализирует о проблемах с личной самооценкой.              – Я могу остановиться в любой момент. Я здоров. Это ты своим пациентам прописывай всякие таблеточки, которые вызывают наркотическую зависимость и превращают свободолюбивую личность в тупого тормознутого робота.              – Бывают ситуации, знаешь ли, в которых без медикаментов не обойтись, потому что на одних внутренних ресурсах организм просто не вытянет психический перегруз. И зря ты считаешь, что твой род зависимости чем-то лучше, нежели зависимость от таблеток. Мозги, приятель, в любом случае нуждаются в поощрении в виде разных химических коктейлей, которые организм прекрасно умеет мешать и самостоятельно, и конкретно твой мозг, кажется, сейчас плотно сидит на дофамине. Это такое вещество, которое отвечает за наше чувство удовольствия. Чем выше уровень дофамина – тем ярче ощущения, тем красочнее жизнь. Ты испытываешь чувство триумфа, когда приглянувшаяся девушка согласилась пойти с тобой на свидание или начальник похвалил за блестяще выполненную работу – это мозг поощрил тебя выбросом дофамина. Но это становится проблемой, когда ты начинаешь за этим ощущением гнаться, невзирая на его источник, вплоть до потери последних крупиц самообладания и контроля. Ведь рискованные ставки – то же средство поднять уровень дофамина, который мозг начинает вырабатывать ещё в процессе ожидания выигрыша, и вся эта пузырящаяся смесь надежды, азарта и предвкушения победы, бурлящая в тебе, кажется необходимым условием для достижения счастья, но на самом деле она пожирает и опустошает тебя изнутри. Этот путь ведёт к потере себя. К потере отношений с друзьями и любимыми, если таковые имеются.              Не знаю, сумел ли я его хоть немного переубедить, но… надеюсь, он всё же обратится к специалисту, который поможет ему справиться с его проблемой, и надеюсь, скорее рано, чем поздно. Боюсь, на тот момент меня сильнее занимала иная проблема – что за дьявольщина творится с моей собственной головой?              Прошло несколько дней. Или недель? Голова давно зажила, боль не беспокоила, но… мистические странности продолжались. И продолжать списывать это на последствия травмы не получалось. Я первым делом заподозрил в том, что со мной творилось, банальные галлюцинации – это мой профиль, как-никак. Но слишком уж складно состыковались с действительностью эти якобы продукты воображения моего воспалённого мозга. Каким-то образом я получал кусочки информации из жизни совершенно посторонних мне личностей. И когда я затем осторожно пытался выяснить подробности, не выдавая источника своей осведомлённости, конечно, – попадание в цель было семь из семи. То есть всё совпадало. Это ощущение того, что ты попадаешь в чужую голову, пусть и нематериально, нельзя было ни с чем спутать. Ещё один немаловажный момент – видения или «галлюцинации», чем бы они ни были, никогда не настигали меня сами по себе, скажем, когда я находился в одиночестве. Каждый раз триггером, по которому они срабатывали, был прямой физический контакт, вернее, соприкосновение моей обнажённой кожи с обнажённой кожей кого-то другого. Желательно, чтобы при этом кожа была мокрой или хотя бы слегка влажной, например, от воды или пота. В самый первый раз, когда это со мной случилось, помнится, я случайно омочил кончики пальцев в моей собственной крови. А после этого вымыл руки.              Никаких иных патологических изменений в своей личности, появления не присущих мне обычно желаний я не замечал, как и не начал считать себя другой личностью, по ошибке переместившейся в чужое тело или что-то вроде того. Вывод, который я сделал, возможно, преждевременно, – моё психическое здоровье нисколько не пошатнулось. Я – это по-прежнему тот же я, только с дополнительным апгрейдом в мозгу, как-то так.              Я не мог не ухватиться обеими руками за подвернувшийся мне так вовремя шанс, кем бы он ни был ниспослан. О да, как целитель душ, я оценил по достоинству доставшийся мне чудесный дар. Теперь я не нуждался в устаревших трухлявых подпорках, которыми были методики вроде гипноза или психоанализа, чтобы заглянуть в душу пациента. Никаких пассов и внушения, чтобы ввести пациента в сон, никаких стандартных опросников, никаких карточек с абстрактными фигурами и кляксами и прочей туфты. Можно было просто увидеть своим «внутренним зрением», где кроется проблема. Увидеть – и вылечить. Вот так, просто.              Я не мог не попытаться использовать свой дар целенаправленно, чтобы помочь своим пациентам. Вскоре пошла молва о новейшей методике излечения доктора Рейнеке, которая даёт прямо-таки ошеломительные результаты.              Дела шли как нельзя лучше. Скорбные умом и страждущие душой пациенты выстраивались в очередь, чтобы попасть ко мне на приём. А их родственники и супруги, видевшие, как стремительно улучшается состояние больных, уходили от меня со слезами на глазах, твердя: «Дай вам Бог здоровья, доктор Рейнеке, дай вам Бог здоровья!»              Хоть я и был увлечён раскрытием своих новых способностей, всё же старался разумно ограничивать себя, применяя их исключительно на благо своих пациентов. Параллельно я вёл подробные записи своих наблюдений, собирая в копилку факты. В конце концов, мой феномен должен был представлять немалый интерес для науки, однако сам я, несмотря на обширные познания в медицине и психологии, пока слабо представлял, в каком направлении следует двигаться.              Первым облачком, откуда ни возьмись возникшем на чистом небе, стало приглашение на обед от директора клиники, где я работал. Когда мы с ним оказались с глазу на глаз, он осторожно завёл беседу.              – Доктор Рейнеке, я хотел бы с вами поговорить насчёт вашего нового подхода в лечении нарушений психики.              – Я польщён, что вы не обошли вниманием плоды моих стараний, директор Доуг.              – Ваши показатели излечения больных, даже тех случаев, которые считались безнадёжными, в последнее время резко выросли. Благодарные пациенты и их семьи наперебой советуют обращаться к вам своим знакомым. Да что там, они на вас молиться готовы. Вы творите чудеса, так они говорят.              – Они несколько преувеличивают мои возможности.              – Не скромничайте. Благодаря вам наша клиника стала одной из самых популярных. Другие врачи негодуют, так как все желают лечиться только у вас. Я не вижу иного выхода, как… назначить вам премию в размере двойного оклада, но при одном условии. Прекратите это делать.              – Простите? Вы хотите, чтобы я перестал лечить больных?              – Ну что вы, доктор, лечить – лечите. Никто вам не запрещает. Только не выписывайте. Во всяком случае, не в таких количествах.              – Какой же смысл в лечении…              – Доктор, вы же неглупый индивид и талантливый специалист к тому же. Финансирование нашей больницы во многом полагается на родственников пациентов, которые полностью оплачивают их содержание и лечение. На остальных деньги выделяет государство. Если бы у нас не осталось психически нездоровых, находящихся на постоянном излечении, на что бы мы с вами жили?              – Кое-какие мои коллеги сказали бы, что такое явление, как психически здоровая и гармонично развитая личность, в природе отсутствует.              – Ну да, ну да, здоровых нет, а есть недообследованные. Словом, вы меня поняли, доктор Рейнеке. Можете и дальше проделывать ваши шаманские практики или что вы там делаете, просто поумерьте пыл. Не гонитесь за сиюминутным результатом.              – Быть может, вы тогда мне предоставите какой-нибудь список, хотя бы приблизительный? Кого я имею право вылечить, кого – стабилизировать, а кого – оставить как есть? Или, скажем, в процентном соотношении – сколько позитивных прогнозов должно приходиться на сотню безнадёжных случаев?              – Ну, здесь вы уже хватили лишку, доктор. Нервы свои лучше поберегли бы, не казённые. Хмм… а со списком идея недурна, надо будет подумать на досуге. А вы, доктор, затейник.              Как бы меня ни покоробило это предложение, я не слишком серьёзно к нему отнёсся. Я легкомысленно считал, что с моими талантами меня примут в любую другую клинику мира, коль даже в этой я придусь не ко двору.              Моё самомнение подогревалось тем, что ко мне регулярно стали обращаться мои старшие маститые коллеги, требуя, чтобы я поделился своим «методом». Журналисты, имевшие нюх на сенсации, также начали проявлять интерес к моей скромной особе. Поняв, что постоянно скрываться от чужого внимания – не выход, в итоге я решился без утайки поведать миру правду о своих странностях. Я опубликовал свою первую статью, в которой описал произошедший со мной случай и несколько историй болезней, где привёл для иллюстрации примеры «видений», послуживших мне ключом к излечению, изменив имена пациентов.              Не то чтобы я ожидал восторженной реакции на свою публикацию. Но в реальности это больше напоминало гробовое молчание. Или, как выяснилось позже, затишье перед бурей.              И вот пока я сидел, нервно грызя пальцы, ко мне на почту упало в высшей степени странное и несуразное письмо, подписанное кем-то по имени Элой. Я мог бы принять его за шутку, да и сперва едва не принял, но что-то изнутри подтолкнуло меня: «Ответь», и я послушался. Вероятно, это был самый разумный поступок в моей жизни.              А вот и само послание:              «Эй, парень, я читал твою статью через переводчик, не всё понял, но это мегакруто и ошизеть вообще. Парень, я сгораю от желания тебя пощупать! Прилетай живьём ко мне на Карию, у меня есть куча всяких приспособ для сканирования и стимуляции содержимого черепной коробки, а ещё у меня кузен-генетик, который тоже не прочь прикоснуться к таинственному. Перечёл написанное, это эпический стыд, но стирать не буду. Ты не подумай, я не извращенец какой! Бить током и вживлять в мозг чипы не буду (без разрешения), всё будет только по взаимному согласию!»              Вот так я и познакомился со своим будущим другом Аполячеком, выдающимся нейрофизиологом из кариофилланского Института Мозга.              Взяв отпуск впервые за последние два года, я взял билет, открыл туристическую визу и махнул на Карию.                            ***                     – Один важнейший вопрос остается открытым…              – Ась?              – Как мы назовем эту твою суперспособность – перелистывать чужие воспоминания, как страницы в семейном фотоальбоме? Memoria eruendi… Не то. Нужно что-то краткое, звучное, броское… Мнемохакинг?.. Н-н-нет, не то.              Я вспомнил последний разгромный отзыв на свои статьи, попавшийся мне на глаза перед отлётом на Карию. Он был озаглавлен: «Кто вы, доктор Рейнепат?» или примерно как-то так.              – Рейнепатия, – брякнул я.              – Рейнепатия, рейнепатия, – как бы в безумной прострации забормотал Аполячек, вцепившись руками в собственную всклокоченную шевелюру. Водилась за ним такая привычка. – А что? Звучит. Решил обессмертить собственное имя? Правильное решение. Обидно, что мое имя прославлено не будет, я ведь всё-таки немало сделал для раскрытия природы явления, обнаружил эти твои нейроны-бродяги, изобрёл прототип нейрошунта…              – Да, ты определённо заслуживаешь упоминания, – согласился с ним я.              – Да ладно, брось, это я так, – он смущённо пригладил волосы, чтобы через несколько мгновений начать новый цикл «построй-гнездо». – Нечего тут обижаться, в самом деле. Это ведь ты у нас парень-сенсация, без тебя бы и никакого эпохального открытия не было, так что всё по чесноку.              – Синдром Рейнеке-Аполячека. Версия названия для солидных научных изданий, которые читают настоящие высоколобые интеллектуалы. Рейнепатия, по-моему, здорово отдаёт какой-то бульварщиной, звуча как популярное название для неразборчивой публики, не различающей учёных, иллюзионистов и чёрных магов.              Если бы после каждого просвечивания и измерения активности нейронов, после каждой электроэнцефалограммы в сочетании с функциональной инфракрасной спектроскопией и магнитно-резонансной томографией и бог знает чем ещё температура коры мозга повышалась на один градус, то моя голова давным-давно превратилась бы в сверхновую. Нет, я не жалуюсь на роль подопытного мыша, в которой я впервые дебютировал по настойчивым мольбам Аполячека. Уезжая домой, я думал, что, пожалуй, буду даже скучать по дружескому теплу и безбашенной атмосфере наших экспериментальных посиделок, по внезапным озарениям и дурацким шуткам, половина которых была вызвана языковыми неточностями и незнанием местных обычаев.              Знаете, меня всегда интересовала тема когнитивных искажений. Так называют различные систематические огрехи восприятия и мышления, которые возникают вследствие наших внутренних предубеждений и навязанных стереотипов, сильных эмоций, сбоев при обработке и анализе информации мозгом и так далее. Есть мнение, что такие ошибки неизбежны, потому что изначально заложены в конструкции нашего инструмента познания. Мы создаём в своём сознании свою субъективную версию реальности и строим своё поведение согласно нашим искажённым представлениям о ней.              Конечно, скорее всего, вы согласитесь, что, если взять два разумных существа, которые живут в разных мирах и общаются на разных языках, их шансы понять друг друга призрачно малы. Но если вы думаете, что полностью понимаете вашего соседа и знаете, что творится у него в голове, то это не более чем приятная иллюзия. Вы в жилой-то части собственной головы, где обитает ваше эго, замучаетесь навести порядок. Про подсознание я и говорить не хочу – это тот самый жуткий чердак бабушкиного дома, где свалены кучами сломанные и обветшавшие, покрытые паутиной и патиной, отжившие свой век вещи, служившие предыдущим поколениям.              Давайте проверим, умеете ли вы считать. Вот, к примеру, самая элементарная задача. Я часто задаю похожие детям, да и взрослым пациентам тоже. У вас на яблоне выросло 4 яблока, а на груше – в 2 раза больше. Сколько всего у вас яблок? Вероятно, ваш мозг уже успел совершить некие арифметические действия и выдать молниеносный результат. Если ответ 12, поздравляю, ваши математические способности по крайней мере на уровне дошкольника. Вот только это была задача не по арифметике, а на умение слушать и простейшую логику. Ключевая информация здесь: на груше яблоки не растут. Поэтому, как ни крути, у вас всего 4 яблока.              Так имею ли я право злиться и обижаться на своих коллег и друзей, если на их глазах я вдруг зацвёл и заплодоносил яблоками? Я всё ещё не считаю произошедшее со мной результатом некого грандиозного злого умысла, глобального заговора или чего-то вроде того, хотя так было бы значительно проще. Нет, скорее можно сказать, что я, как и все остальные, стал жертвой цепи несчастных случайностей. Как бы там ни было, если благодаря им я обрёл хотя бы одного настоящего друга, то я остался в выигрыше, не так ли?              Впрочем, мои неясные сожаления вскоре были вытеснены новыми заботами.              Одна пациентка, поступившая ко мне на излечение незадолго до моей поездки на Карию, задала мне довольно каверзную задачу.              На первом сеансе я попросил Инари – тихую молодую женщину с до того тонкой кожей, что просвечивали косточки и видно было, как из жилочки в жилочку кровь переливается – позволения держать её за руку, хоть на какой-то миг, признаться, стало боязно, что от неосторожного прикосновения эти прозрачные пальчики не то хрупнут, не то растают, будучи выточенными из цельного льда. Глаза она опустила долу, упорно не желая встречаться со мной взглядом, и сверлила ими одну точку. Этой точкой оказалась ползущая по полу пчела, исследующая маленькую сладкую лужицу пролитого чая. Я тоже стал смотреть на пчелу, потому что продолжать откровенно пялиться на пациентку было невежливо и могло вызвать у неё чувство психологического дискомфорта и отторжения. И вскоре я услышал – не ушами, а в своём сознании – привычный тихий щёлк.              Снег. Белое мягкое одеяло, накрывшее землю. И дома. И деревья – нет, голые чернеющие скелеты в белом саване. Сонная тишина окутала дом. И белые мухи за окном неслышно, лениво бьются в стекло.              – Мама, что случилось с деревьями?              – Они заснули на зиму, солнышко. Когда становится холодно, птицы улетают на юг. Барсуки, отъевшись и нагуляв жирка, чтобы хватило до весны протянуть, прячутся в норах и впадают в спячку. Деревья не могут спрятаться или улететь. Поэтому они сбрасывают нежную сочную листву, которая не выдержит снегов и морозов, перед тем втягивая излишки питательных веществ обратно в ствол, и закупоривают все каналы, по которым двигался сок. После того они тоже впадают в зимнее оцепенение.              – А почему мы не засыпаем на зиму, как деревья?              Инари резко подскочила с места, разрывая контакт. Тут-то она впервые обратила на меня свой взгляд цвета грозового неба, и в нём я прочитал потрясение. Или это мне привиделось?              Я не находил в Инари ничего патологического. По словам родственников, девушка была замкнутой и малообщительной, вплоть до того, что у неё диагностировали аутизм. Но у меня заключения врачей, которые исследовали её состояние ранее, отчего-то вызывали сильное недоверие.              Ко мне она после первой же встречи влетала, сияя от радости, как будто считала наше общение самой важной вещью на свете, стремясь поделиться всем, что составляло её радости и печали, фонтанируя воспоминаниями, начиная с самого раннего детства. Большей частью самыми обычными воспоминаниями, но почему-то я находил в них некую неизъяснимую прелесть. Её совершенно не пугала моя осведомлённость о её прошлом, напротив, она высказывала порой мысли, странно созвучные моим собственным, будившие во мне воспоминания о своём прошлом.              Пожалуй, наши беседы превратились в один из немногих проблесков света и радости среди шквалов мутной критики, обрушившихся на меня в прессе и сетях. Ещё меня поддерживал Аполячек, опубликовавший своё собственное исследование, но его у нас восприняли в штыки – как же, он был чужим, выродком с Карии. То, что между нашими мирами официально существовали дружественные отношения, и то, что почти половину населения Карии составляли наши бывшие соплеменники, не сильно меняло дело. И то, что я сотрудничал с ним, тоже вменили мне в вину, вплоть до совершенно нелепых подозрений в работе на кариофилланскую разведку.              Из своей поездки я привёз, помимо вороха ярких впечатлений, одну удобную штучку, сделанную Аполячеком с целью повысить «проходимость» сигнала, получаемого во время контакта с чужим мозгом, и сделать подключение более устойчивым. Мы называли её попросту нейрошунтом.              – Ч-что это за червячки? – с искренним любопытством ткнула пальцем Инари. К слову, она выглядела уже менее похожей на печальный призрак или ледяную скульптуру, а больше – на живое теплокровное существо.              Я объяснил ей в самых простых словах, что это такое – нейрошунт, и для чего он предназначен. Она выглядела слегка разочарованной.              – Значит, мы не будем держаться за руки во время сеансов?              – В этом больше нет необходимости, – я пожал плечами. – Так будет действительно намного проще и удобней.              А потом, когда я прикоснулся к ней, меня встряхнуло от внезапного воспоминания.              В старшей школе я записалась на уроки музыки. У меня нет к игре таланта, я просто перебираю клавиши. Иногда получается извлекать жуткие звуки. Впрочем, большинство учениц, посещающие эти уроки, справляются не лучше меня. Секрет в том, что они поголовно влюблены в нового учителя музыки. Мы все глупышки, как горошинки из одного стручка, и на лицах у нас написано одинаковое восторженно-мечтательное выражение, когда он играет сонату ми-бемоль мажор. У меня есть свой секрет: я не испытываю романтических чувств к учителю. Мне даже не нравится его внешность. Единственное, что вызывает у меня трепет – до того, что под кожей вспыхивают-текут живые нити и свиваются в раскалённый клубок внутри – это руки, порхающие по клавишам. Их форма совершенна. Если бы могла, тайком сделала бы с них трехмерную печатную копию для личного использования.              Я боялся, что моё лицо в данный момент горит от смущения. У меня возникло желание побрызгать на него водой, но подспудно я представлял себе, что капли воды зашипят и испарятся с кожи, как с нагревшегося утюга. Может, я и привык отстранённо воспринимать факты, связанные с физиологией сексуальных реакций, и спокойно обсуждать их с пациентами, но когда между вами стоит стена из безличных слов, всё воспринимается совершенно иначе. Я оказался не готов к более… глубинному уровню восприятия.              Впрочем, в большинстве случаев общение с Инари было для меня просветом среди тягостных впечатлений, получаемых от общения с яростно ополчившимися на меня критиками. Большинство коллег посчитало мои опыты в области изучения сознания, так сказать, изнутри нелепыми россказнями и фантасмагорическими выдумками, кои приписывали не то болезненному желанию прославиться и получить скандальную известность, не то тому, что я пал жертвой нашего главного профессионального риска – иначе говоря, из доктора душ переквалифицировался в душевнобольного. Кое-кто назвал меня недобросовестным шарлатаном, подвергнув сомнению мою профпригодность. Однако на предложение лично возглавить комиссию, дабы испытать на себе и раз и навсегда подтвердить или опровергнуть наличие у меня заявленных «сверхъестественных» способностей, почему-то не согласился. Нашлись и те, кто поверил моим словам, но обеспокоились едва ли не сильнее прочих. Одна дама, доктор психологии, так мне и написала: иметь подобные силы само по себе оскорбительно по отношению к нормальному большинству, и факт их использования говорит обо мне, как о глубоко аморальной личности, и если бы во мне сохранилась хоть капля порядочности, я бы добровольно пожелал изолировать себя от общества во имя душевного спокойствия своих сограждан.              Инари последнее время тоже была чем-то расстроена. Я старался не показывать перед ней своего дурного настроения, улыбался, шутил и заверял её, что дела идут замечательно. Но мои попытки подбодрить её пропали втуне. Тревожность росла, и когда я попытался выяснить её истоки, Инари, чуть не плача, заговорила о том, что у неё что-то неправильное в голове. От опухоли мозга умирают, да?              Я недолго пытался переубедить её словесно, решив, что более убедительным доводом станет снимок мозга. Всё ради её и моего спокойствия. Казалось, план сработал, она радостно засияла, согласившись пройти исследование. О подоплёке её поведения я не догадывался до самого последнего момента, когда, усадив на кресло для посетителей и попросив Инари подождать меня в коридоре, обнаружил пропажу металлического брелока от ключей. Я поймал Инари с ним в комнате сканирования МРТ за попыткой самостоятельно включить аппарат. Я был зол и с большим трудом сдержался от попытки наорать на неё, всё-таки здесь было не место скандалу. Но напомнил себе, что вокруг нас – клиника, полная и без того нервничающих пациентов и персонала, как минимум с половиной которого я знаком уже много лет.              Я спросил только:               – Зачем? Чего ты хотела этим добиться? Убить себя? И кто тебя только надоумил?..              Она очень серьёзно посмотрела мне в глаза и ответила:              – Это были вы, доктор Рейнеке.              Я моментально вспомнил свою статью, где в самом начале упомянул об инциденте с МРТ, вскользь порассуждав о возможной роли катализатора, который он сыграл для моего собственного мозга. Как-никак я не Аполячек, чтобы строить стройные теории на таком зыбком материале. Вспомнил поданные на меня жалобы горе-исследователей, которые попытались обрести суперсилы таким же способом. Но Инари? Я считал её слишком трезво мыслящей для такого ребячества. Как ни парадоксально это звучит в отношении пациентки психиатрической клиники, но это факт. Некоторые из моих пациентов кажутся более разумными и вменяемыми существами, чем те, кого медицина признаёт здоровыми.              – Я тоже хотела научиться видеть, что у других в голове. Чтобы быть с вами наравне, доктор Рейнеке. Чтобы вы не смотрели на меня, как на неразумного наивного ребёнка.              – Я не смо… откуда ты это взяла, Инари?              Затем меня ударила мысль: действительно, откуда? Я не рассказывал ей о том, с чего всё началось и как я впервые почувствовал в себе способность проникать в чужую память. И у неё не было возможности прочитать о моих исследованиях в журнале. Кто-то из моих коллег обмолвился или она подслушала обрывок разговора? Но это не объясняет того, что она, казалось, в точности знала, как действовать. Так, словно увидела это в моей собственной голове… о боже.              Моя бывшая девушка говорила, что я – неоправданный оптимист. Наверное, то, что она ушла, лишнее тому доказательство. А может, я ошибаюсь.              – Инари, я...              – Откуда ты знаешь, как именно это произошло со мной? Кто тебе рассказал?              – Ты. Ты сам… И не рассказал, а показал. Как кино. Прямо здесь.              Она подносит палец к виску, и я тоже неосознанно тянусь рукой вслед за ней, мои пальцы трясутся, как у больного с поражением мозжечка.              – Нет.              – Нет? Не лги мне, ты видел то, что у меня спрятано в голове. Мои воспоминания. Из детства. И мне показывал. Я хотела узнать – как. И увидела воспоминание о том, что с тобой произошло. Я поняла, что это опасно, но я решила, что оно любого риска стоит – получить возможность одним прикосновением узнать, что у тебя на душе. И потом, если бы ты хотел остаться в одиночестве, то не стал бы показывать мне путь.              – Да ничего я не показывал, пойми ты. Во всяком случае, специально. Потому что я такого не умею! Инари, это не двусторонняя связь, это – то, что у меня в голове – в лучшем случае сломанный передатчик, который работает только на приём. Никто другой не испытал похожих ощущений при контакте, не вошёл в резонанс или как это назвать, сколько я ни пробовал вызвать отклик. Глухо. В конце концов, если это не какое-то исключительнейшей редкости явление, какого прежде и не бывало, значит, должны были существовать какие-то упоминания, хотя бы в виде легенд, ан нет. Никто не верит в мою историю. Все говорят, что это невоспроизводимо, а значит, этого не существует, потому что не может существовать. Что же получается, я уникальный феномен какой или жуткий мутант? Эксперимент Бога? Только один непредвзято мыслящий человек из другого мира, а не мой соотечественник, согласился со мной, что это реальное явление, которое можно и нужно исследовать, найти научное объяснение его природе и попытаться воспроизвести, если это возможно. Я не разделял его уверенности в том, что у нас получится обнаружить такие же способности у кого-то ещё. То есть я так думал. Но, видимо, я ошибся. Ты понимаешь, что это значит, Инари?              – Что ты хочешь этим сказать?              – Тебе не было нужды никаких опасных экспериментов над собой проводить. Потому что… потому что ты уже рейнепатка, милая моя. Мы оба рейнепаты.              – Рейне… паты?              – А, это мы так с Аполячеком назвали наш... мой феномен. Он высказал гипотезу, жучий сын, что существуют другие, похожие на меня, у которых мозги от рождения находятся как бы в спящем состоянии, и что мы могли бы найти их, если узнаем некий общий характерный признак, и попробовать активировать эти самые способности. Я понятия не имею, каким образом, это лучше у него спрашивать.              Получатель сообщения: Элой. «Ты не поверишь, кажется, я обнаружил объект №2».              «Ага, ага... а когда ты нас познакомишь?»              «Ну, с этим возникнут небольшие сложности. Сначала мы их уладим, а потом Инари сможет прилететь вместе со мной, если захочет, конечно. Она сама решит, нужно ли ей в это ввязываться».              «Что значит если? Дай мне ее контакт, я сам с ней поговорю, ты просто не умеешь девушек очаровывать».              «С чего ты так решил?»              «Ты ток не обижайся... Творец помилуй, у тебя ни нанограмма воображения. Ты ж простой, как двухнейронная дуга».              Обидеться, что ли?              Нет, конечно, если на кого и стоило обижаться, то…              Бывшие пациенты и их семьи одни за другими предъявляли мне обвинения – в шарлатанстве и нарушении врачебной этики, неправильной постановке диагноза, опасных методах лечения, нанесении непоправимого вреда их здоровью и психике. Благословение божье иссякло, не иначе. Родственники Инари были в их числе, потребовав освидетельствования её психологического состояния у независимого специалиста. В числе прочего они обвиняли меня в неподобающих отношениях с пациенткой – в кои-то веки это обвинение оказалось правдой. Могу только сказать в своё оправдание, что к настоящему моменту я считал её полностью здоровой и не требующей моей профессиональной помощи. И да, я не смог устоять перед её непробиваемой уверенностью в том, что я – именно то, что ей нужно. И ещё, признаюсь, во мне уже долгое время зрела точно такая же уверенность. Неподобающие отношения, говорите? Что бы они знали о неподобающих отношениях? Разве может сравниться физическое соединение тел с недоступным обычным смертным слиянием разумов и купанием в эхе эмоций друг друга? Мы вросли друг в друга сознаниями так, что стёрлись границы – кто из нас Рейнеке, а кто Инари, – какая разница? Сегодня я – доктор Рейнепат, возможно, завтра будет твоя очередь быть им.              Между нами будто протянули невидимую, но прочную нить, которая сшивает души без анестезии; которая способна сшить между собой противоположные края вселенной, этой остывающей разбитой скорлупки, которую покинул дух творения. Вероятно, даже смерти не разорвать этой связи: даже если один из нас умрёт, второй не позднее, чем через неделю последует за первым.              Адвокат, к которому мне посоветовали обратиться, сходу заявил, едва ли ознакомившись с предоставленными материалами:              – Выиграть все иски у вас ни единого шанса. Единственная возможность спасти вас от рудников – признать вас психически невменяемым, а следовательно – неподсудным.              – Да вы что несёте? Я же психиатр – тот, кто должен разбираться лучше всех, как лечить психические недуги. И я должен симулировать буйного шизофреника?              – Раз вы психиатр и разбираетесь в этом, тем более, значит, сумеете притвориться сумасшедшим настолько убедительно, чтобы никто не усомнился и не раскусил притворство. Что, по-вашему, лучше – быть заключённым на неопределённый срок в комфортабельной палате или кайлом в шахте махать? Это ради вашего же добра, доктор Рейнепат. И учтите, этого нашего разговора – не было.              Опасный доктор Рейнепат. Так меня теперь заклеймили.              Я посерел лицом. Меня мелко трясло. Раньше я смеялся над нелепостью предъявленных мне обвинений, но сейчас я чувствовал, как на моей шее захлестнулась тонкая, но прочная петля. И с каждым вдохом она затягивалась всё туже. Что же будет дальше?              Мысль о том, чтобы отдаться в руки моих бывших коллег, отдавала нестерпимой гадливостью на языке. Представьте, как почувствует себя дельфин, которого извлекли из родной среды обитания, лишив вольницы океанических просторов и глубин, и поместили в мелкий, похожий на плевательницу, плавательный бассейн с хлорированной водичкой. Вот на что будет похожа моя психика после такого «лечения».              Мысль о том, чтобы распрощаться с родиной и попросить защиты и приюта на Карии, преследовала меня с недавних пор неотступно. Можете обвинить меня в отсутствии патриотизма – ах да, это уже сделали – но я никогда и не бил себя хвостом в грудь, клянясь в любви к родине и государству. Я, как бы это сказать, предпочитаю взаимность. По крайней мере, там у меня был один верный союзник и друг, к тому же заинтересованный в том, чтобы продолжить исследования с моим участием. Аполячек и раньше, было дело, всячески приглашал меня поработать на более продолжительный срок, предлагал помощь с обустройством на месте и всё такое. И такого специалиста, как я, да ещё с уникальной методикой, у них на Карии с руками заберут.              Инари всегда кивала: соглашайся, мол.              – – Подумаешь, другой мир. И там живут наши соплеменники.              – – Представители нашего вида, которые поколения назад отказались от Исхода в мир обетованный и предпочли по-братски разделить с людьми-колонистами Карии их новый дом. Даром что наши фанатичные старики с пеной у рта твердят, что граждане-де Кариофиллана давно потеряли истинную веру и погрязли в нечистоте.              – – Разве по виду их скажешь, что они чем-то отличаются от правильных илмар – может, у них глаза на затылке или два хвоста?              – – Нелепость какая.              – – Вот и я говорю, что никакой разницы. Бросить бы давным-давно загнивающую практику, рассчитаться в клинике – и вперёд, к новым перспективам! Кариофиллан – мир чудесных возможностей.              – – Представь, если вы с Аполячеком обнаружите других потенциальных рейнепатов, ты сможешь открыть единственную в мире психиатрическую школу, где будешь обучать учеников по собственной методе, как проникать в чужой мозг и выуживать оттуда нужные воспоминания.              – – Я и сам ещё свои способности не изучил до конца, чтобы других учить.              – – Значит, будем учить и учиться вместе. Решайся.              Поздно, Инари. Для меня – слишком поздно. Но ты ещё можешь улететь.              Этой ночью мне позвонил неизвестный со скрытого номера, отключив видеосвязь.              – Доктор Рейнеке, также известный как… «опасный доктор Рейнепат»?              – Если вы один из желающих на меня пожаловаться или уже написавших заявление клиентов, то спокойной ночи. Я ничем не могу вам помочь, до встречи на суде.              – Нет, погодите, доктор. Напротив, это я могу вам помочь. Если вы этого хотите, конечно.              – Ещё один адвокат? Нет уж, спасибо.              – Мои услуги не ограничиваются адвокатом. Я могу сделать так, что все обвинения против вас рассыплются в пыль. Могу помочь вам со сменой места жительства и документами на новое имя, чтобы вы не боялись преследования и могли жить в полной безопасности. Взамен я хочу одного – чтобы ваши чудо-способности послужили мне. Ведь что бы ни врали продажные писаки, факты говорят о том, что вы способны достать любую информацию из посторонней головы, делая ненужными допросы и пытки.              – Продажные писаки на этот раз не лгут, для разнообразия. Я всего лишь мошенник, притворявшийся чудотворцем. Извините за беспокойство и спокойной ночи.              Я оборвал связь. Вырубил домашний и портативный коммуникаторы, выключил свет. До утра я не смог сомкнуть глаз. Когда краешек неба побледнел, ко мне в дверь поскреблись. В предрассветной тишине звук показался мне резким и оглушительным, как выстрел. Я медлил, не решаясь посмотреть, кто ждёт за дверью. Звук повторился ещё раз, потом ещё раз и ещё.              Я распахнул дверь. За ней стояла Инари.              – Что с тобой, почему до тебя невозможно дозвониться? Я переживала! – чуть не плача, она набросилась на меня с кулаками. А потом взглянула на моё бесцветное лицо, пальцем проследила выступившую жилку на лбу и вздохнула, поняв всё без слов. – Срочно свяжись со своим другом. У него есть план.              Я так и сделал.              – Не отчаивайся. У меня появился план, – сказал Аполячек. – Я придумал, как тебя вытащить с Илмарина. Мой кузен Итт – помнишь его? – который работает в Эль-Торе, в этом поможет.              – В настоящий момент меня может спасти только чудо. Я думал… наверное, мне стоило принять твоё приглашение и переселиться на Карию много раньше, когда эта травля ещё только началась и не успела набрать обороты. А сейчас я не хочу втягивать тебя в неприятности. Побег на Карию не поможет. Я навёл справки, между нашими правительствами действует соглашение об экстрадиции.              – Бывают исключения. Я со своей стороны тоже наводил справки, знаешь ли. И вот что сказал мой кузен – у нас на планете действует всесильная организация, обладающая правом экстерриториальности. Если ты заключишь с ними контракт о пожизненном сотрудничестве, тебе больше не нужно будет беспокоиться о преследовании со стороны своего государства.              – И чем же я должен буду расплатиться?              – Расслабься, ты же не главный герой шпионского фильма. Эль-Тор занимается генетическими исследованиями, это наш главный генетический банк и центр репродуктивных технологий. Их больше интересует твоя ДНК, чем применение твоих способностей. Поскольку, по нашим предположениям, ты можешь оказаться носителем уникальной мутации, Эль-Тор заинтересован в том, чтобы купить эксклюзивное право на изучение твоей наследственности. Подумай, мы ведь сами хотели найти других похожих на тебя. Если дело в генах, Эль-Тор справится с этой задачей на раз-два.              – Ладно, убедил. Я подпишу чёртов контракт.              – Правда, есть один скользкий момент, вернее, не один, но об этом я чувствую, что обязан предупредить. Заключая договор с Эль-Тором, ты передаешь им не только права на собственный генетический материал и участие в репродуктивных исследованиях, но и в отношении своих будущих потомков до седьмого колена.              – Эх, Элой, друг мой. Какая разница, если у меня навсегда отнимут лицензию на практику, мое профессиональное имя будет опозорено, меня признают виновным по всем статьям и отправят в шахты. Думаешь, после этого останется хотя бы иллюзорный шанс на то, что в будущем у меня появятся какие-то дети? Я согласен. Пусть мои потомки в будущем меня проклянут, но зато у меня будут потомки.              Встреча произошла в здании посольства Кариофиллана на Илмарине – я не имел права покидать планету. Аполячек бросил всё и лично прилетел выцарапывать меня из щупалец закона. Мы обнялись. С ним был незнакомый мне тип с незапоминающимся лицом, видимо, представлявший Эль-Тор. Он невозмутимо наблюдал, ожидая, пока стихнут бурные проявления эмоций двух давно не видевшихся друзей.              Представитель Эль-Тора протянул планшет с текстом контракта. Я проскроллил его до самого конца, зацепляясь взглядом за особенно лихо закрученные формулировки, смысл которых, по-видимому, был нарочно затуманен, – впрочем, основное содержание не было для меня большим сюрпризом, спасибо Аполячеку, – и перед экраном выскочило вирт-окно для подписи. Я поставил свой отпечаток и расписался пальцем. Крови не требовалось, но это пока. Я уже предчувствовал, что нацедят её из меня вдосталь. Но лучше это, чем лечение за государственный счёт.              Тонко почувствовав момент, в посольство Кариофиллана ворвались представители государственной власти, требуя выдачи сбежавшего преступника. Служащий посольства, подбадриваемый скупыми кивками представителя Эль-Тора, быстро разъяснил им текущую диспозицию, что сводилась к утверждению – что Эль-Тор взял, то возврату не подлежит. Так что шиш вам, никакой экстрадиции.              – Предатель, продался в рабство двуногим убийцам, – прошипел бледный от злости офицер. – Туда тебе и дорога.              – Благодарю за прощальное напутствие.              – Напоминаю, что вы находитесь на территории суверенного государства Кариофиллан. Оскорбительные выпады, задевающие расовую принадлежность, честь и достоинство его граждан, у нас облагаются налогом. Штраф заплатите при выходе.              Офицер проглотил эту пилюлю, скривившись.              – Остался ещё один нерешённый вопрос, – сказал илмарский юрисконсульт. – Нам поступило заявление, что обвиняемый насильно удерживает в заложницах гражданку Илмарина. Надеюсь, в ваших справедливых законах нет никаких препятствий тому, чтобы вернуть несчастную женщину обеспокоенной семье.              – Это ложь, – выше подняв подбородок, отчеканила моя любимая. – Меня никто не заставлял. Я сама попросила укрытия в консульстве Кариофиллана.              – У вас есть какие-то обвинения в адрес моей спутницы, может быть, даже ордер на её арест? Если нет – вопрос исчерпан, полагаю. Она совершеннолетняя, имеет полное право совершить поездку в дружественное государство.              – Не совсем. Эта женщина была признана недееспособной, и родные положили её на излечение в психиатрическую клинику. Вы похитили собственную пациентку.              – На минуточку, её лечение было признано успешным, есть документы о выписке, подтверждающие, что она сейчас вполне здорова. Да и любому, кто общался непосредственно с ней, должно быть очевидно, по-моему, и без документов, что она здоровее многих.              – Боюсь, что я вынужден поставить подлинность документа, основанного на вашем медицинском заключении, под сомнение. Ввиду сомнительности ваших методов излечения. Таково мнение ваших бывших коллег, а также любящей семьи пациентки, в интересах которой я действую. Инари должна остаться на родине, где ей окажут квалифицированную помощь. Не вашу.              – Он имеет на это право, Рейнеке. Извини, кажется, здесь мы бессильны, –поник головой Аполячек.              – Что ж, господа, я не хотел быть неделикатным, но вы меня вынудили, Бог свидетель! – я скорбно покачал головой. – Прости меня, родная, за то, что я сейчас скажу. Мой нерасторжимый контракт с Эль-Тором имеет условие, написанное мелким шрифтом, согласно которому не только я, но и мои будущие потомки, сколько бы их ни было, переходят в собственность Эль-Тора после подписания документа. Семь поколений, я не ошибаюсь?              Представитель Эль-Тора скупо кивнул.              – Таким образом, налицо противоречие. Как мы уже выяснили, вы не можете покушаться на собственность Эль-Тора. А эта женщина несёт в себе зачаток будущей собственности Эль-Тора. Поэтому, как бы вы ни хотели, господа, принять участие в бедственной судьбе моей бывшей пациентки, ничего не выйдет, во всяком случае, пока не станет возможным отделить ребёнка от матери, не причиняя им ущерба.              Я прошептал Инари на ухо:              – Не бойся, мы обязательно что-нибудь придумаем, чтобы тебе не пришлось возвращаться. Добьёмся независимой психиатрической экспертизы на Карии, заключим брак и выбьем тебе гражданство по ускоренной процедуре. Аполячек мне обещал помочь с гражданством.              Инари развернулась ко мне, безмятежно улыбаясь.              – О, я спокойна за нас, Рейнеке. Если мое будущее дитя унаследует наши ментальные способности, Эль-Тор вцепится в меня руками и ногами.              Так оно и было.