---
Чего Чуя не ожидает, так это того, что через четыре дня столкнётся в одном из коридоров с Дазаем, и тот, идущий ему навстречу, остановится рядом плечом к плечу и схватит цепкими пальцами за предплечье, останавливая и заставляя вскинуть на себя тут же вспыхнувший раздражением взгляд. - Решил отнять мою игрушку, Чуя? - сладким голосом спрашивает Дазай, продолжая смотреть прямо перед собой. - А у тебя есть игрушки? Не знал, - холодно отвечает Чуя, тоже обращая взгляд перед собой, когда понимает, из-за чего его остановили. - Акутагава может стать хорошим бойцом. Ему лишь нужен нормальный учитель. И ты им не являешься. - А ты являешься, Чуя? Думаешь, сможешь сделать то, чего не могу сделать я? Теперь взгляд Дазая направлен на него, но на этот раз уже Чуя игнорирует это внимание, пусть тёмные коньячно-карие глаза, похожие на дуло пистолета, и сверлят дыру в его виске. Это хороший вопрос. Это правильный вопрос. Это тот вопрос, над которым Чуя размышлял не раз и не два, как только заметил, что Дазай начал соскальзывать за грань. Конечно, Дазай никогда не был добрым человеком, светлым и отзывчивым, совестливым, но и таким бездушным и безразличным тоже никогда не был. Дазай мог делать вид, что ему не нужно ничто и не нужен никто, но правда в том, что он был одиноким, потерянным и недолюбленным ребёнком - непонимаемым и непринимаемым. Именно поэтому тогда, в пятнадцать лет, они смогли найти общий язык. Потому что Чуя тоже был одиночкой по жизни, не имевшим своего места. Они с Дазаем говорили на одном языке. Но потом всё стало меняться. Чуя с досадой вынужден признать, что даже не знает, когда именно. После победы над Верленом? Или же после встречи с Шибусавой? Или когда в жизни Дазая прочно заняли свои места Анго и Ода? Или же всё дело в том адреналиновом поцелуе, который они разделили однажды после очередной миссии «Двойного Чёрного» и который так и не набрались смелости - желания? - обсудить? Чуя не знает. Всё, что он знает - Дазай отдалился от него. Нет больше разговоров, прогулок по городу и походов в залы с игровыми автоматами. Нет больше необходимости менять замки на входной двери из-за постоянных взломов и прятать коллекционные бутылки вин из-за того, что руки Дазая в отдельных случаях растут из задницы. Нет больше тепла и понимания, взаимного принятия. Они проходят по коридорам штаба и даже не кивают друг другу в знак приветствия. Иногда Чуе кажется, что всё их совместное прошлое, их дружба, их связь - всё было сном, а сам он для Дазая в настоящем лишь очередной безразличный в своём существовании незнакомец. Сделать то, что не может сделать Дазай? Да, Чуя знает, что сможет сделать это. Потому что Дазай - это боль, потерянность и саморазрушение. Дазай - это неприкаянность, отчуждение и постоянные поиски своего места. Дазай - это желание найти хоть немного тепла и покоя и одновременно попытки оттолкнуть всё это от себя. Дазай - это буря, шторм и ураган. Акутагава не такой. Ему нужен контроль и нужны приказы. Ему нужна рука, которая будет задавать направление, и поддержка, чтобы твёрже стоял на ногах. Дазай ни к кому не привязан, и ему нечего терять, но у Акутагавы есть Гин и есть сам Дазай, признание которого он хочет заслужить. У Акутагавы есть авторитет, которого нет у Дазая. У него есть маяк, ориентир, тогда как Дазай сознательно предпочитает блуждать во тьме в надежде на великое чудо, но находя лишь великое разочарование. «Я могу уберечь его», - подумал Чуя в тот момент, когда впервые увидел тренировку Дазая и Акутагавы. Если это можно назвать тренировкой, ведь Дазай ничего не делал. Он не обучал, нет. Он избивал, издевался и подавлял морально. Он не упивался своим превосходством, но будто пытался втоптать Акутагаву в грязь, вбить в его голову мысль, что там ему самое место, и выше Акутагава не поднимется. Чуя знает, иногда злость - отличное топливо, но он с первого взгляда понял, что Акутагаве нужно не это. Ему нужна твёрдая рука, какая была у Коё в те дни, когда Чуя только поднимался под её присмотром с колен. Рука, способная больно ударить, но так же и крепко схватить, поддержать, удержать. Дазаю поддерживать кого-то неинтересно. Он из тех, кто толкнёт не умеющего плавать человека в реку и с любопытством будет наблюдать за борьбой не на жизнь, а на смерть. Он из тех, кто нависнет над утопающим и предложит в обмен на помощь прикупить немного воды, в которой утопающий тонет. И ведь утопающий купит - у Дазая хорошо подвешен язык. Вот только желанной помощи несчастный так и не получит. «Что с тобой случилось?» - хочет спросить Чуя, продолжая смотреть лишь перед собой. Ему хотелось бы знать, потому что они с Дазаем когда-то были не чужими друг другу людьми. Когда-то Дазай всегда был рядом. Когда-то они и дня не могли прожить, чтобы не увидеться и не сцепиться. Ссоры и драки, и склоки, и погром - это был их способ общения, их путь взаимопонимания, их попытка получить немного так нужного им обоим внимания. Все эти яркие реакции и громкие негодующие вопли, и боль в содранных костяшках пальцев, и металлический привкус крови на губах - они ощущали себя живыми благодаря этому. Они ощущали себя обычными благодаря этому. Просто два подростка, которые дерутся из-за пустяка, а после утирают разбитые носы, ощущая при этом столько эмоций, что впору лопнуть. В те моменты, когда Чуя собирал вместе с Дазаем все ступеньки на лестнице рёбрами, он чувствовал себя как никогда живым. И, судя по яркому свету в глазах, Дазай ценил их сумасбродные стычки не меньше. Теперь Дазай смотрит вскользь и лишь изредка бросает колкие слова, после которых хочется сделать только одно - закатить глаза и уйти. Когда между ними исчезла вся лёгкость? Когда связь между ними так растянулась, ослабла? Хотя так ли это на самом деле? Мысленно Чуя кривит губы в горькой улыбке, потому что внутри него всё это осталось и только и ждёт своего часа, чтобы вырваться наружу. Дазай тот, кто заблокировал их канал связи со своей стороны. И поэтому заветный час всё не наступает, не наступает и не наступает. Если бы Дазай прямо сейчас пригласил Чую в игровой зал, Чуя бы согласился пойти. Если бы Дазай прямо сейчас затеял склоку, Чуе было бы наплевать на дорогие брюки, чистоту пальто и отглаженность рубашки. Они бы уже катились вперёд по коридору, дёргая друг друга за волосы, как дети в песочнице, не поделившие чёртово ведёрко. А потом на шум обязательно явился бы Хироцу-сан и посмотрел на них как на любимых, но неразумных внуков, из-за чего Чуя покраснел бы от стыда, а Дазай завопил о том, что это Чуя первый начал, и он сам тут вообще не при чём. Вот только... Это всё в прошлом. - Я не знаю, являюсь хорошим учителем или нет - это только время покажет, - отвечает в итоге Чуя и рывком высвобождает свою руку из цепкой хватки; делает шаг вперёд по направлению прочь от Дазая. - Но что я знаю наверняка, так это то, что - да, я смогу сделать то, чего не можешь сделать ты. И ты это тоже знаешь, Дазай. Последнее заявление могло бы быть проявлением излишней самоуверенности, но не зря они были напарниками так долго. Не зря они были так долго теми, кого можно было назвать друзьями. Не просто так между ними зародилась связь, умение читать взгляды и жесты, мысли друг друга. Чуя знает, есть очень много вещей, на которые Дазай способен, а он - нет. Но также и Дазай знает, что есть решения, на которые готов пойти только Чуя, тогда как Дазай даже задумываться о чём-то подобном не стал бы. И эта ситуация - именно такой расклад. Подарить кому-то поддержку, тепло, заботу, внимание, уважение к стремлению достичь чего-то - всё это может дать нуждающемуся Акутагаве Чуя и только Чуя. Никак не Дазай. - Ты думаешь, вы похожи, - озвучивает Чуя сделанный на основе долгого наблюдения вывод. - Думаешь, ему подойдут твои методы, потому что в нём живёт та же тьма. Что ж, ты прав. Тьма действительно живёт в нём, но с той тварью, что сидит в твоей груди, не сравнится ничто. Коё-сан сказала однажды, чтобы я не привязывался к тебе, потому что у тебя нет сердца, Дазай, и ты никогда не сможешь этого оценить. Я не поверил, но время показало, что она была права. Но Акутагава не такой, как ты, и однажды ты это увидишь. Поставив на этом точку, Чуя направляется дальше по коридору, уходит прочь. Если бы он обернулся, сумел бы различить промелькнувшую в глазах Дазая боль и ещё с десяток эмоций, увидел бы сжатые в порыве эмоций кулаки и лёгкий разворот плеч, свидетельствующий о том, что Дазай хотел сделать шаг за ним, хотел окликнуть его, ещё раз заглянуть в голубые глаза, будто покрывающиеся наледью при взглядах на него. Но Дазай так этого и не делает, замирая на месте немой тенью. А Чуя не оборачивается. Он отучил себя смотреть назад. Прошлое - лишь боль, никак иначе.***
- Знал бы ты, как тяжко было тебя обучать. Продвигался медленно и всегда нарушал приказы. Не говоря уже о бесполезной способности. Мой новый протеже во много раз лучше тебя. Слова Дазая эхом отскакивают от стен нулевого этажа штаба Порта. Пальцы сами тянутся к пачке сигарет, но Чуя одёргивает себя - запах дыма выдаст его присутствие, а этого ему не надо. Но кто бы знал, как сильно в этот момент ему хочется закурить. Не то чтобы он планировал подслушивать. Изначально он искал Акутагаву, чтобы на месте стребовать с него отчёт о том, из-за чего весь Порт стоит на ушах - стычки с ВДА и огромный куш на чёрном рынке за голову неизвестного эспера. Чего Чуя не ожидал, так это услышать посреди пыточной залы голос Дазая. Сказать, что не растерявший ядовитой елейности голос изменился за прошедшие четыре года, будет ложью. Ложью будет сказать и о том, что этот голос не пробуждает боль в душе и сердце Чуи. Напротив. Этот голос служит ключом к вороху воспоминаний о прошлом: болезненном, горьком, полном разбитых надежд. Этот голос заставляет Чую бессильно прислониться спиной к стене и закрыть глаза, закусить щёку изнутри до боли, потому что столько чувств и эмоций переполняет его в этот момент, что почти тошнит. В зале слышатся ехидные смешки и звуки ударов. На краю сознания Чуя гордится Акутагавой, сумевшим дать хоть какой-то отпор, не купившимся - хотя бы не до конца, что уже огромный успех - на провокации, однако по большей части Чуя хочет быть на его месте. Хочет схватить Дазая за волосы, притянуть его лицо к своему и заглянуть в глаза. Хочет попытаться увидеть через них холодную чёрную душу и среди наледи попытаться отыскать хоть одну искру тепла. Хочет вновь оказаться рядом, даже если острый язык Дазая разбередит каждую рану, кислотой вместо слюны осядет на каждой трещине души, на каждом застарелом шве его сердца. Чуя знал, однажды Дазай сделает что-то такое, что разобьёт и его самого, и его тайную, почти нежную привязанность, и все его зародившиеся в отношении Дазая чувства. Не раз и не два Дазай шутил о том, что Чуя - мать Тереза Портовой мафии, и что ж, как бы Чуя ни огрызался, доля правды в этих словах была. Иначе Чуя не умудрился бы влюбиться в самого неподходящего для этого человека лишь из-за того, что хотел обогреть своей любовью и уберечь. Иначе Чуя не начал бы проецировать свои чувства на Акутагаву, не стал бы цепляться за него так отчаянно после того, как Дазай ушёл, предал. Предательство - вообще не то, чего Чуя ожидал. На самом деле он опасался, что Дазай-таки добьётся своего, и однажды Чуе придётся искать его труп или опознавать его, или постфактум стоять возле гроба, полного красных камелий вокруг потерявших свой блеск каштановых кудрей. Однако Дазай предал. И сделал это так, что предотвратить не вышло, поговорить не вышло и даже попрощаться не удалось. Чуя узнал обо всём слишком поздно. На момент истории с «Мимик» его не было в стране, а к тому времени, как он вернулся в Йокогаму, Дазай уже дезертировал посреди совместного задания с Акутагавой и исчез со всех радаров без следа. Кто бы знал, в какую ярость пришёл Чуя, когда узнал. И как больно, невыносимо больно было от осознания того факта, что Дазай без всяких сомнений оставил за спиной не только Портовую мафию, но и его, Чую. Наверное, именно тогда и начали меняться его личные отношения с Акутагавой. Чуя сдержал слово. Он пообещал сделать из мальчишки достойного бойца и сделал. Он закалил Акутагаву тренировками, тщательно следил за его здоровьем и проклятым плевритом и сделал всё, чтобы «Расёмон» окреп и разросся, стал более разрушительным и всепоглощающим. Они много говорили: о настоящем, о прошлом и о будущем; обсуждали планы и цели, личные желания и способные привести к их достижению пути. Чуя никогда не закрывался от Акутагавы эмоционально. Он злился, хвалил, кричал, улыбался, шипел, довольно усмехался, отвешивал затрещины и ласково трепал по неожиданно мягким волосам. Постепенно Акутагава начал оттаивать и открываться в ответ. По-прежнему немногословный, он учился читать Чую и позволял учиться читать себя. И в тот момент, когда Акутагава заметил, что Чуя накручивает прядь чёлки на указательный палец, когда размышляет, в тот момент, когда Чуя запомнил, что в моменты сомнений Акутагава дёргает левым уголком губ, их связь будто бы окончательно закрепилась, и они стали одним целым: учитель и его ученик. - Хорошая работа, Чуя-кун, - похвалил Мори, когда до него дошли слухи о том, что Акутагава раз за разом успешно справляется со всеми порученными ему заданиями. - Похоже, ты смог сделать то, чего не смог сделать в своё время даже Дазай-кун. Вот только похвала эта не принесла никакой радости и чувства удовлетворения, потому что не ради неё Чуя ввязался во всё это. Он просто увидел своеобразное отражение Дазая в Акутагаве и решил уберечь хотя бы последнего, раз уж все его попытки спасти Дазая от всепожирающей пустоты «Исповеди» не увенчались успехом. Чуя не стремился к победе. Это было замаливание личного греха. Однажды Чуя поклялся самому себе, что сделает всё, чтобы сохранить свет в глазах Дазая, но не сумел сдержать обещания. И тогда он решил, что протянуть руку тонущему Акутагаве - его долг, как Исполнителя Порта, как Руководителя, как мафиози, о котором говорят: «Он ценит вверенные ему жизни подчинённых больше, чем свою собственную». Это и стало началом. Возможно, конца. Когда на лестнице слышатся шаги, Чуя быстро задействует способность и притаивается в темноте под потолком, дабы не попасться. Акутагава стремительно проносится вверх по ступеням, сжимая кулаки до побеления костяшек пальцев, и только когда за ним захлопывается дверь, Чуя бесшумной тенью спускается вниз и оборачивается к арке внизу лестницы, ведущей в пыточную залу. Как бы он ни хотел увидеть Дазая, он не готов к встрече с ним и прекрасно об этом знает. Казалось бы, четыре года прошло - в мафии так целая жизнь, и всё же Чуя знает о слабости в своей душе и о том, как сильны ростки надежды, когда прорастают в его сердце. Если дело касается Дазая, нельзя верить и нельзя доверять. Раньше нельзя было, а теперь и подавно. И всё же, как притягиваемый магнитом, Чуя спускается вниз по ступеням. Чувствует он себя при этом так, будто добровольно спускается в Ад.***
В просторной ванной негромко играет музыка. Чуя уже несколько раз пожалел о том, что выбрал классическую японскую. Да, она успокаивает Акутагаву, а именно это ему и нужно в настоящем, но заунывная игра на кото под отзвуки сякухати слишком сильно бередит собственную душу, находящуюся в таком же раздрае, как и душа Акутагавы. Вот только Чуя не раз и не два ставил чужие желания вперёд своих: в прошлом и не только. Делать подобное для Акутагавы и вовсе стало так же легко, как дышать. Поэтому всё, что в настоящем остаётся Чуе, это смотреть на раскрашенную иссиня-чёрными и багрово-фиолетовыми гематомами и синяками сгорбленную узкую спину перед собой и покачивать в пальцах свешенной с бортика руки запотевшим бокалом с вином, которое оказалось не таким уж и вкусным - вязко горчит на языке. А уж горечи Чуе сейчас и без того хватает: похищенный Акутагава, спасённый инициативой Хигучи, лишь чудом остался в живых. - Я не понимаю его, - в какой-то момент едва слышно выдыхает Акутагава. - Если тебя это утешит, я тоже, - отвечает Чуя, откидывая голову на мягкую подушечку бортика. - Я не о Дазае-сане, - шелестит Акутагава и сжимается в комок ещё больше. - Джинко. Он странный. Сказал, если людям не говорить, чтобы они жили, они не выживут. - Он просто идиот, - устало бросает Чуя, растирая кончиками пальцев ноющий висок. Акутагава чуть сдвигается в бок и оборачивается к нему лицом. Подняв на него взгляд, Чуя невольно засматривается - красивый. Очень красивый. Просто не в общепринятых рамках. Мокрые сейчас волосы обычно очень мягкие и пушатся поутру. Острые скулы и линия челюсти - больше признак забывчивости о еде, чем что-то ещё, и всё же Акутагава не выглядит измождённым. Синяки и тени под глазами от недосыпа - это да, но лицо у Акутагавы красивое, пусть и такое же худое, как всё тело. Которое, пожалуй, нравится Чуе больше всего. С возрастом Акутагава вытянулся и окреп, даже нарастил мышцы, но всё равно остался такой же хрупкой тростиной, как раньше. Торчащие кости таза и рёбер, ключиц - кажется, надавишь пальцем, и они раскрошатся. А кожа? Такая тонкая и бледная, что порой напоминает Чуе рисовую бумагу. Однажды Чуя прочитал где-то о том, что тело - лишь сосуд для души, часто отображающий её истинное состояние. Что ж, душа у Акутагавы такая же хрупкая и уязвимая, как натягивающие кожу по линии позвоночника позвонки, по которым Чуя не сдерживается, ведёт в нежной ласке пальцами, отчего Акутагава мелко дрожит и шумно выдыхает. Его розовые от воды плечи и алые от вина щёки - всё насыщается, разбавляясь более ярким цветом смущения. Криво улыбнувшись, Чуя залпом допивает остатки вина и отставляет свой бокал к пустому бокалу Акутагавы на полу, а после цепляет пальцами его предплечье и тянет к себе на грудь. Наверное, увидь их кто сейчас, обозначил бы словом «любовники». Вот только они никогда не были ими. Это не то, что им нужно. Порой Чуя с едкой по отношению к самому себе ухмылкой называет их отношения щенячьей вознёй. Проклятые псы Портовой мафии, яростные и неутомимые, наедине друг с другом они сворачиваются в один клубок, прижимая уши к макушкам, трутся носами и едва слышно скулят от застарелой боли, которую не поймёт никто другой. Боли по одному и тому же человеку - по Дазаю. Сколько раз Акутагава скрёбся в его квартиру в ночи, чтобы после уснуть под тёплым боком? Сколько самому Чуе понадобилось времени, чтобы смириться с предательством Дазая? Да, к моменту его побега они почти не общались, растеряв всё, что их связывало, и всё же в душе Чуи жила надежда, что однажды всё наладится. Сидя на диване своей гостиной, обнимая со спины Акутагаву, негромко зачитывающего вслух стихи с размытой смысловой нагрузкой о жизни и борьбе, и смерти, Чуя курил сигареты одну за другой и мысленно перебирал дрожащим пальцами осколки этой самой надежды, которую Дазай своим уходом разбил вдребезги. Не было разговоров и объяснений, не было мыслей об отношениях и недопонимания на этой почве. Чуя столько раз видел бессильные слёзы Акутагавы, столько раз зашивал и обрабатывал раны по всему его телу, что скрывать Акутагаве стало нечего. Тот, в свою очередь, столько раз видел невидимые бессильные слёзы Чуи в подёрнутых пеленой воспоминаний глазах, столько раз охлаждал прикосновениями прохладных пальцев пылающие рубцы и шрамы на его сердце, что Чуе тоже стало нечего скрывать. Да и смысл? У их болезни одно название - одно имя - и диагноз обоим известен. В нём - пустота.- И это, по-твоему, удар? Даже на массаж не тянет. Твои навыки боевого искусства ничтожны для Портовой мафии. Твой дар нейтрализации мешает, но мне даже свой использовать не придётся. Вставай. - Мы давно друг друга знаем. Мне прекрасно известны твои движения, скорость и привычки. Иначе я бы не был прекрасным напарником, верно? - Для победы мало уметь читать атаки. Ответь перед смертью. Зачем ты дал себя поймать? - Главная причина - Ацуши. Я хотел узнать, кто предложил семь миллиардов иен за его голову. - Настолько, что даже жизнью рискнул? Как трогательно. - Умереть мне или нет - это решать Совету. Если ты казнишь меня без их разрешения, твой поступок сочтут за предательство. Тебя исключат, а в худшем случае казнят. Кстати, именно ты разбил цепи и освободил меня. Если я сбегу, тебя будут подозревать в помощи в организации побега.
Акутагава сворачивается клубком на его груди. Вжавшись носом в его висок, Чуя прикрывает глаза. Даже распаренный горячей водой с добавленным мятным маслом, Акутагава всё равно пахнет горькими травами, кровью и холодом. Наверное, и сам Чуя пахнет так же, только вместо горечи трав ставший извечным спутником сигаретный дым - нервы ни к чёрту. И стоит только вновь вспомнить стычку с Дазаем, как эти самые нервы начинают звенеть, да так натягиваются, что одно касание - и всё полопается к чертям. Чуя и сам не знает, чего ожидал от встречи с Дазаем, но уж точно не того, что за пролетевшие годы тот совсем не изменится. Да, стал выше, каланча. Да, гардероб обновил. Но на этом всё. Чуе даже не нужно было заглядывать под слои масок - Дазай сам показал своё истинное лицо. Безразличие, насмешки, ядовитые улыбки - ничего не изменилось. Глазами Дазая на Чую смотрели тьма и пустота его души. Да, сторону Дазай сменил, вот только нутро у него осталось прежним. Как показал их разговор, и методов Дазай в настоящем придерживается старых. Он всё такой же. Смени кофейного цвета плащ на чёрный, верни бинты на глаз, и не получится отличить. Из-за этого Чуя и разозлился в итоге. Дазай бросил его, бросил Портовую мафию, переметнулся к их врагам, и всё ради чего? Что изменилось? Чем это проклятое агентство лучше? Весь вид Дазая дал понять, что ничем. Поэтому Чуя и сорвался. Он не собирался затевать склоку и уж точно не собирался устраивать драку. Но стоило только осознать, что для Дазая смена стороны была лишь прихотью, а новая маска святого детектива - лишь очередная игра, как в груди разгорелось пламя. Дазай вёл себя, как раньше. Вёл себя, как прежде. Говорил громкие слова. Делал вид, что всё знает и понимает. Называл себя идеальным напарником и даже позволил себе в какой-то момент посмотреть на Чую так, как давно перестал смотреть в прошлом - с приязнью и затаённым теплом. И вот этого Чуя не выдержал. Это подстегнуло его злость, и тогда Чуя сделал то, что сделал - разнёс сдерживающие оковы и с радостью избил ублюдка. Чужие хрипы и стоны, и вскрики музыкой лились для его ушей. А ещё Чуя отомстил за слова, сказанные Дазаем Акутагаве. Дазай уличал Акутагаву в слабости, называл его дар бесполезным и всячески пытался принизить, и Чуя сделал то же самое. Акутагава может быть слабее Дазая, особенно в моральном плане, и его атаки могут не действовать против Дазая с его «Исповедью», но на каждую силу всегда найдётся большая сила, и Чуя показал это Дазаю, когда отделал его без всякой «Смутной печали», заставив давиться собственной желчью. Да, в итоге Чуя сыграл по чужому сценарию, но это ничего не значит. Дазай может считать, что знает о нём всё, всё об Акутагаве, но правда в том, что за прошедшие четыре года они оба очень сильно изменились, тогда как Дазай остался прежним. Так что не на его стороне преимущество и не ему строить из себя всезнающего. Дазай не знает ничего. Что хуже, он ничего не понимает. - Послушай меня внимательно, - просит Чуя, вжимаясь губами за ухом Акутагавы, и мягко проводит ладонью по его спине, обводит пальцами узоры отпечатавшихся на коже огромными кляксами гематом. - Я знаю, что сказал тебе Дазай. О том, что ты слабее мальчишки-тигра. И это так. Акутагава напрягается, подбирается всем телом. Чуя прикрывает глаза и вжимается лбом в его висок. Но не отступает. - Это на самом деле так. Способность этого эспера - превращение в полноценного зверя. Это кокон из способности. Кокон, неуязвимый для пуль и внешних атак. Кокон, способный к полной регенерации, даже если конечности были оторваны. К тому же, как показал твой отчёт, когти тигра могут рвать в лоскуты чужую способность. С учётом этого факта можно сказать, что и я слабее этого мальчишки, потому что он может извернуться и просто разодрать когтями поток «Смутной печали». - Чуя-сан... - ошарашенно выдыхает Акутагава. Приподнявшись, он заглядывает Чуе в глаза, отказываясь верить услышанному, и тот криво улыбается в ответ; цепляет кончиками пальцами влажные пряди чёрной чёлки и отводит их со лба Акутагавы. Контраст - чернила на рисовой бумаге - завораживает. - Это данность, - пожимает плечами Чуя, проводя пальцами по виску и скуле, стекая ладонью на шею и обхватывая Акутагаву за плечо, вновь притягивая к себе на грудь. - Но в то же время это лишь способности. Помимо того факта, что силы способностей вообще весьма спорный вопрос, ты можешь быть слабее этого мальчишки, но ты сильнее внутри. Если людям не говорить, чтобы они жили, они не выживут? Что за дерьмо? Соскользнув глубже в воду, Чуя запрокидывает голову и смотрит на зеркальный потолок. Отчего у него такое измученное выражение лица? Откуда опять эта тоска в глазах? Ведь запер же в самой глубокой части души, и нет, нет, всё равно выползла наружу. - Мне никто никогда не говорил жить, и у меня были сотни причин для того, чтобы опустить руки и сдаться, но я выжил, потому что хотел жить, - помедлив, продолжает Чуя. - Твоя история не лучше моей, и ты тоже выжил. Просто потому, что хотел жить. Неважно, как, и неважно, зачем, но мы оба хотим жить и делаем это. Перекладывать ответственность за свою жизнь на кого-то другого бессмысленно, а ещё жестоко и глупо. Жизнь человека принадлежит только ему самому. Это личное бремя каждого. И если ты не можешь его вынести, нечего добавлять проблем другим. Хочешь жить - борись. Не хочешь или не можешь бороться - беги и прячься. Или умри. Акутагава ничего не отвечает, притихает. В зеркальном отражении Чуя видит закрытые глаза и лёгкое подёргивание щеки, будто Акутагава в задумчивости кусает её изнутри. Сам Чуя не хочет больше ни о чём думать. Казалось бы, не произошло ничего серьёзного, а вымотан как после многочасовой зачистки. Единственное, чего ему хочется, это лечь спать, но пока нельзя. Нужно ещё обработать раны Акутагавы, о которых тот не сможет позаботиться сам, и отдать несколько распоряжений Хироцу по поводу «Чёрных ящериц»: информаторы Порта сообщили о том, что Гильдия решила нагрянуть в Йокогаму, и это точно сулит беду.***
- Ах, это просто кошмар. - Это должен говорить я!
Взаимная колкость о необходимости вновь сотрудничать почему-то первой всплывает в сознании. Голова раскалывается, и тело ломит. Спина совсем отмёрзла, но в данном случае это благо - после «Порчи» всё тело ощущается, как один огромный синяк. Приоткрыв глаза, Чуя видит окружающую его темноту леса и звёздное небо над головой. В пригороде нет ярких огней, и Чуе кажется, на чернеющем бархатном полотне можно найти созвездия. Если бы он в них разбирался, конечно. В чём Чуя разбирается с недавних пор намного лучше, так это в том, чтобы быть брошенным. Тишина вокруг и запах вздыбленной гравитонами земли сразу обозначают его одиночество. Чуя закрывает глаза.- Я использовал «Порчу», доверившись тебе, а ты должен доставить меня на базу. - Конечно, партнёр.
На губах появляется кривая улыбка. Чуе почти жаль себя: как можно быть таким глупцом? Он ведь всегда был параноиком в плане безопасности и доверия. Он никогда бы не подпустил к себе предателя. Ни за что. Тот, кто предал однажды, может предать вновь. Доверять такому человеку в мафии - подпись под собственным смертным приговором. Так почему он раз за разом совершает ошибки, доверяясь Дазаю? Откуда в нём эта нелепая глубокая уверенность в том, что Дазай ни при каких обстоятельствах не рискнёт его жизнью, не поставит её на кон ради своей? Конечно, когда-то так и было. Возможно, в этом всё дело и есть. Чуя запретил себе смотреть в прошлое, оглядываться на него, но это не меняет того факта, что он знает, что сокрыто в тех днях, и подлая память только и ждёт момента, чтобы подкинуть тот или иной образ из дней, что были наполнены шумом, криками, яркими красками и обоюдным теплом.- Как насчёт операции «Позор и жаба»? - Что? Может, «Дождь за окном»? Или «Ложь искусственных цветов»? - Чуя, когда моя тактика не помогала?
Как же Чуя испугался, когда Лавкрафт нанёс удар по Дазаю. Конечно, тот и раньше подставлялся под удары, но лишь в тех случаях, когда знал, чего от них ожидать. Однако щупальце Лавкрафта не оказалось способностью, не исчезло при столкновении с «Исповедью», и стоило только увидеть кровь на лице Дазая и его потемневший расчётливый взгляд, как кишки в животе в узел завязались - так Дазай стал похож на себя из прошлого. На себя такого, каким Чуя когда-то знал его и даже смел думать, что понимал. А потом Дазай пошёл дальше и начал предлагать тактики для атаки, и вновь в его обращённом на Чую взгляде вкупе с лукавой беззлобной насмешкой появилась та самая приязнь из прошлого и затаённое тепло. Дазай выглядел как шкодливый подросток, придумавший грандиозную пакость, коим он и был когда-то. Вот только те дни безвозвратно ушли. Чуя начал терять этого самого мальчишку. Потом этот мальчишка и вовсе оставил его: сначала заперся в самом себе, а после ушёл. - Позор и жаба... - едва слышно выдыхает Чуя и, игнорируя боль в мышцах, растирает лицо подрагивающими ладонями. - Вот уж точно мы... Позор... И жаба... Он всегда ненавидел эту тактику; ненавидел и по-своему любил. Дазай, чёртова каланча, предложил использовать их разницу в росте со словами о том, что «может, став полезнее, чиби-Чуя перестанет комплексовать из-за своего роста». Ублюдок. Как будто Чуя хоть когда-то комплексовал по этому поводу. Его просто бесило, что люди вокруг считают себя лучше только потому, что выше. Вот только чужой рост легко поправить - достаточно прострелить насмехающемуся колени, и вот сантиметры уже не играют никакой роли, а тот, кто был выше, скулит у тебя в ногах. В конце концов, не зря и поговорка такая существует: «Чем выше, тем больнее падать». И всё же... - Почему ты - позор? - спросил Чуя, перебирая вырванные блокнотные листы, на которых Дазай помимо надписей вырисовывал ещё и кривые каракули. - Чую больше волнует этот вопрос, чем тот факт, что он - жаба? - невинно хлопнул ресницами Дазай и пририсовал кривой и косой жабе шляпу на голову. Они тогда предсказуемо сцепились, а после и подрались, но что тогда, что сейчас Чуя понимает - Дазай просто хотел отвлечь внимание от нежеланной для него темы. И что тогда, что сейчас Чуя прекрасно понимает, почему Дазай выбрал для себя клеймо «позор». Чуя с этим клеймом не согласен даже в настоящем, когда Дазай стал предателем не столько Порта, сколько их собственных отношений, какими бы они ни были, но кого бы это волновало. Уж точно не Дазая. Не волновал Дазая и тот факт, что Чуе никогда не нравилась эта тактика по той причине, что Дазай выступал наживкой. С малым ростом, Чуя прятался за его спиной, а после неожиданно атаковал противника, выпрыгивая наружу, но кто бы знал, сколько нервов ему это стоило. С одной стороны, прятаться от всего мира за спиной Дазая было по-своему приятно. С другой - порой противники не бросались вперёд, покупаясь на лёгкую добычу, а начинали стрелять издалека, и не раз и не два Дазая задевало по касательной, даже если Чуя успевал создать гравитационный щит. Всё это Чую не устраивало, потому что он хотел оберегать Дазая, защищать его и ограждать от лишних травм и боли. Но Дазай как назло только и делал, что лез на рожон, и раз за разом Чуе не оставалось ничего кроме как проклинать тягу Дазая к саморазрушению.- Пока жив Кью, вам будет нужна моя способность в качестве меры безопасности, и Портовая мафия меня не убьёт.
Тем смешнее было услышать от Дазая эти слова. Одно воспоминание о них, и Чуя хрипло смеётся, не в силах сдержаться, потому что при всей своей гениальности Дазай порой такой идиот. Как будто ему нужна защита от Порта. Как будто ему нужны козырные карты в рукаве, чтобы обыграть мафию. Как будто жизнь Дазая не бесценна и не является тем, что нужно беречь и защищать любой ценой. Даже без учёта всех слов и поступков Мори в последние дни, после появления Гильдии, разве Дазай не понял этого? В тот момент, когда за ним не отправили ищеек. В тот момент, когда Чуя не сдал ни одно из его убежищ, о которых знал или догадывался, хотя на тот момент ярость клокотала, бурлила в его крови. А потом, когда Акутагава ничего не сделал Дазаю на нулевом этаже во время плена, и когда сам Чуя не нанёс никаких серьёзных травм, хотя мог? Или когда Хигучи и Гин увели Дазая прочь, подальше от Кью? - Идиот... - шепчет Чуя, вновь открывая глаза и вглядываясь в темнеющее небо. - Ты такой идиот, Дазай... - Чуя-сан! В тишине этого будто оказавшегося на отшибе целого мира места окрик звучит слишком громко, заставляя поморщиться. Открыв глаза, Чуя вслушивается в топот и медленно приподнимается на локтях, наблюдая за тем, как Акутагава выбегает из-за чуть задетого боем склада с обвалившейся крышей, в котором держали Кью, судорожно осматривается по сторонам и направляется к нему. Решив, что будет неплохо хотя бы сесть, а не встречать подчинённого, разлёгшись на земле, Чуя медленно садится прямо и шумно выдыхает, когда во всём теле начинает противно звенеть боль. Чёрт возьми, он всегда ненавидел «Порчу», но спустя такой огромный перерыв в использовании неприятные ощущения, если их вообще можно так назвать, определённо вышли на новый уровень. - Чуя-сан, как вы? - первым делом спрашивает Акутагава, падая рядом на колени и неуверенно протягивая руки, осторожно поддерживая за плечи. - Терпимо, - криво улыбнувшись, отвечает Чуя. И замирает, когда видит рядом с собой аккуратно сложенное пальто и пристроенную сверху шляпу. Он как раз собирался сообщить Акутагаве, что им ещё нужно будет найти его потерянные вещи, по крайней мере, шляпу Верлена, ведь это ключ к «Порче», а теперь все слова застревают в горле. Помимо него в этом месте находился только один человек, осведомлённый о важности этого предмета, и этот человек... Чёрт. - Вы плохо выглядите, Чуя-сан, - замечает Акутагава, помогая подняться и поднимая с земли и подавая собранные Дазаем вещи. - Вы сможете идти? - Если не смогу, понесёшь меня на руках? - ухмыляется Чуя, позволяя набросить на свои плечи развёрнутое пальто. - Как невесту? - Чуя-сан! - возмущённо вскрикивает Акутагава. Его всегда бледные щёки заливает прозрачный румянец. Чуя едва ли видит это в окутавшем лес сумраке, но точно знает о его наличии. Акутагаву на самом деле легко смутить. Похвала, ласковые прикосновения и объятия, эфемерные поцелуи в макушку, в виски, в скулы и запястья. Иногда Акутагаву можно смутить даже взглядом, особенно если добавить в этот взгляд искренности. И кто бы знал, как Чуе это нравится. Не сама возможность заставить Акутагаву чувствовать себя неуютно из-за смущения, а тот факт, что Акутагава вообще способен смущаться. Закрытый и отстранённый, часто равнодушный и ещё чаще чёрствый, Акутагава, тем не менее, способен испытывать и смущение, и стыд, и даже сострадание. Не всегда, конечно, и не ко всем, но способен, и это дарит Чуе дополнительное спокойствие. Один вручил своё сердце пустоте, но второму заковать своё сердце во льдах Чуя не позволит. - Кью доставили на базу? - уточняет он и облегчённо выдыхает после кивка. - Что ж, тогда нам тоже пора домой. - Вам необходим медицинский осмотр, - ворчливо замечает Акутагава, вставая рядом плечом к плечу, готовый в любой момент подхватить, поддержать лентой «Расёмона». - Не превращайся в наседку, Акутагава, тебе не идёт, - фыркает Чуя и неторопливо направляется к едва заметной лесной тропинке, ведущей к загородной трассе, где обоих ждёт служебная машина; а после бросает на хмурого Акутагаву ещё один взгляд и улыбается, не в силах терпеть повисшую упрекающую тишину. - А если так волнуешься, то разденешь меня и осмотришь сам. Лично. - Чуя-сан, перестаньте! Акутагава шипит совсем как кот и вздёргивает подбородок, будто пытается подчеркнуть, что ситуация серьёзная. Чуя и без него знает, что ситуация - конкретная и в целом - полное дерьмо. Вот только нагнетать он и сам мастер, а потому пытается отвлечь Акутагаву от попыток строить серьёзную мину. Бой окончен, и они идут домой. Можно расслабиться. Обо всех остальных проблемах можно будет подумать завтра, на свежую голову. «Вот уж где пригодилось бы немного беспечности Дазая», - думает Чуя, когда чувствует на себе очередной взволнованный взгляд. - «Тот и с пулевыми, и с ножевыми, и с переломами был готов забить на всё и вместо лазарета отправиться в игровой зал». Мысль о бывшем напарнике быстро стирает улыбку с лица. Желание дразнить Акутагаву тоже исчезает бесследно. Одно имя, всего одно, и Чуя чувствует себя так, будто гравитация обратилась против него. На плечи наваливается невидимая бетонная плита, в груди всё ноет и тянет, и хочется просто лечь вновь на землю, уставиться пустым взглядом в небо и лежать, лежать, лежать так часы напролёт. Чтобы никаких звуков и никаких образов в темноте под опущенными веками. Чтобы одна лишь тишина и покой. - Закажем крабов? А на десерт инжир в шоколаде. Как тебе идея? - встряхнув головой, спрашивает Чуя. - Душ, лекарства и спать, - припечатывает Акутагава, сверкая недобро глазами. Чуе интересно, когда это Акутагава оставил последнюю робость в общении с ним и стал таким смелым. А ещё он делает мысленную пометку проследить за тем, чтобы Акутагава поменьше общался с Коё-сан - с учётом флёра слов ясно, откуда дует весь этот ветер.---
И будто кадр из прошлого, и та же постановка на театральной сцене: никто не замечает высокую фигуру, притаившуюся в тенях. К ней вновь никто не оборачивается. Никто опять не замечает сжатых кулаков. Поджатые губы, побелевшие костяшки пальцев, боль и ревность в коньячно-карих глазах - всего этого не видят даже звёзды, безразличные к тому, что происходит вдали от них. - Чуя... - оседает нуждающийся шёпот в ночи. Его заглушает вой налетевшего ветра.***
Когда «Моби Дик» падает в залив, Чуя облегчённо выдыхает. Ему был отдан приказ в случае чего подхватить эту махину, и он бы сделал всё для того, чтобы корабль не рухнул на Йокогаму, однако удержать огромную летающую посудину и развернуть её в обратном направлении было бы не так уж и легко даже с гравитацией на его стороне. Чуя рад, что ему не пришлось вмешиваться, и всё разрешилось без необходимости помощи со стороны. Не то чтобы он сомневался, что так будет, конечно. Мори сообщил, что агентство само позаботится об этой угрозе, и Чуе не стоит лишний раз волноваться и переживать, даже если Босс Порта отправил его на пристань - просто на всякий случай. Паранойя - издержки профессии и ключ к выживанию.- Дазай-сан! Больше мне никто не помешает. Пожалуйста, проверьте сейчас мою силу! - Ну, не знаю. Ты ведь уже на пределе, только что одолел лидера Гильдии. - Это неважно. Я всё равно... - Ты стал сильнее.
Опираясь о перила погрузочного помоста, Чуя любуется сверкающей в ночи Йокогамой, и слабая улыбка появляется на его губах. Как бы он ни старался, а уничтожить зависимость Акутагавы от Дазая у него так до конца и не получилось. Оно и понятно. Когда-то Чуя был готов жить в тренировочном зале, лишь бы Коё взглянула на него с довольством в глазах и кивнула со словами «хорошая работа, мальчик». К тому же, не то чтобы Чуя так уж и пытался стереть Дазая из чужой памяти. Ему, как никому другому, известно, как сложно вытравить этого человека из своей души и сердца. У Чуи было четыре года, чтобы сделать это. Четыре года, чтобы позабыть звук голоса и смеха, улыбки и взгляды, прикосновения и объятия, нытьё и жалобы, мягкость вечно спутанных кудрей и тепло часто содранных в драках щёк. Четыре года, чтобы позабыть разные мелочи, детали, которые помогали определить чужую радость и злость, и раздражение, и негодование, и возмущение, и настороженность, и опаску, и самодовольство, и лёгкость на душе. Четыре года. В мафии - целая жизнь. И всё же Чуя не смог. Не смог, хотя Мори заваливал работой, а Коё - тренировками. Не смог, хотя рядом был Акутагава - порой сложный и непонятный, а порой чрезмерно открытый и стыдливо ранимый. Головоломка, которую Чуе нужно было починить после того, как с ней поигрался гений. И это было непросто.- Босс, как мы накажем Акутагаву? - Накажем? Он сыграл важную роль в нашем успехе. Акутагава-кун всегда был таким. Убегает куда-то, разрушает всё вокруг, а потом в итоге вносит наибольший вклад в дело. У него хорошее чутьё. Пока есть успех, наказания не будет.
Кто бы знал, как легко стало на душе у Чуи после этих слов. Мори не любит, когда кто-то рушит его игру и планы. Дазай тоже был таким, безусловно, но есть разница между преемником Босса, который с большинством на короткой ноге, и самим Боссом, неподчинение которому равняется предательству, что несёт за собой смерть, каким бы ценным ни был нарушитель. Ну, очевидно, если только это не Дазай - его отношения с Мори всегда были иными, не такими, как у всех остальных. Акутагава мог не послушаться Дазая и отхватить за это по рёбрам, но не подчиниться приказу Мори - просто немыслимо. И всё же Акутагава сделал это. Нарушил приказ оставаться на земле, отправился на «Моби Дик» и в итоге спас всех. Конечно, против Фицджеральда сражался и Ацуши, Кёка тоже внесла свой вклад, но Чуя уверен - без помощи Акутагавы мальчишка-тигр не выстоял бы. К тому же, Дазай редко разбрасывается - если вообще делал это хоть когда-нибудь - словами попусту. Он сказал Акутагаве «ты одолел лидера Гильдии». Он признал его силу на глазах у остальных, на глазах у Накаджимы Ацуши. Это говорит лучше любых слов. - Надеюсь, теперь ты сможешь обрести душевный покой, - выдыхает вместе с сигаретным дымом Чуя, запрокидывая голову и глядя на небо, на котором из-за огней города совсем не видно звёзд. Он рад за Акутагаву. В самом деле, рад. Все эти годы Акутагава желал только одного - признания от Дазая. Чуя сделал со своей стороны всё возможное, чтобы Акутагава стал сильнее, а не топтался на одном месте, пожираемый изнутри злобой и завистью, ревностью, когда объявился Накаджима Ацуши, и будь тому свидетели, в один голос заявили бы, что он справился. Чуя раз за разом объяснял вещи и ситуации, и слова, которые Акутагава не понимал или понимал неправильно из-за своей порывистости. Чуя раз за разом подбадривал и поддерживал, указывал на ошибки и помогал избавляться от них, избегать их. Много, очень много было сделано на пути становления Акутагавы, и Чуя по праву гордится проделанной работой и её результатами, потому что именно он был тем, кто протянул Акутагаве руку помощи. Он был тем, кто дал обещание и - на этот раз - сумел его сдержать. Правда, последняя мысль как раз и омрачает радость от победы над Гильдией, радость из-за успеха Акутагавы. Потому что Чуя помнит о том, что Акутагава - замаливание его личного греха, и он номер два, а не номер один. В первый раз Чуя не справился. И дело даже не в том, справился или нет, а в том, как было важно добиться успеха, потому что Дазай - это другое. Всегда было и, вероятно, всегда будет. Чуя считал его другом. Чуя считал его напарником. Когда осознал свою безнадёжную, такую глупую влюблённость, Дазай стал для него только важнее. Чувства Чуи менялись и штормили, как океан, но как-то так вышло, что ценность жизни Дазая в глазах Чуи только росла, увеличивалась, и неважно, что Дазай постепенно отдалился, а после и вовсе предал. Наверное, не зря он всё время называл Чую псом - да, Чуя знает о том, что такое безоговорочная преданность и верность. «Чуя, пора бы тебе запомнить, что ты - мой пёс», - проносится эхом звонкий голос в памяти. Запрыгнув на перила, балансируя над бездной под ногами с водами залива далеко внизу, Чуя подставляет лицо холодному ветру и делает последнюю затяжку. Быть может, это и было настоящим проклятьем Дазая, а вовсе не его глупые слова о росте, когда они впервые встретились в Сурибачи. Потому что порой Чуя и в самом деле ощущает себя псом Дазая: тем, который радостно виляет хвостом, получив внимание; тем, который умирает от тоски, когда любимый хозяин исчезает без следа. - Но тебя, конечно, никто не переплюнет, Акутагава, - насмешливо делится с окружающей со всех сторон безграничной воздушной свободой Чуя и активирует «Смутную печаль». - Упасть в обморок из-за похвалы. Мне жаль, что не сохранилось фотографий.***
Дазай появляется в его квартире поздним вечером через несколько дней после того, как всё затихает, и Анго со своей командой устраняет хотя бы крупные последствия всех устроенных Гильдией катастроф. Чуя не слышит щелчка взломанного замка на входной двери и не слышит шагов, шелеста одежды. Просто так ощущается присутствие людей. Говорят, неважно, сидишь ты в тишине один или с кем-то, но это не так. Посторонний человек ощущается... Чуя не знает, как это описать. Будто кожи касается невесомое дыхание? Будто воздух становится плотнее? Будто все звуки вокруг немного приглушаются? Это вовсе не чутьё убийцы на проникновение постороннего на свою территорию. Чуя замечал подобное не раз и не два по жизни, вне своей квартиры или личного кабинета, вот только словами описать это очень сложно. Это просто ощущение, знание - вот ты был один, а вот рядом уже кто-то есть. Кофе-машина как раз заканчивает свою работу, и в квартире повисает полная тишина. Помедлив мгновение, Чуя всё-таки решается и выходит навстречу, проходит через гостиную и бесшумно ступает в коридор, ведущий к своей спальне. В квартире полностью выключен свет, и плотно закрыта ведущая в лоджию дверь. В прошлом, когда Чуя был один, это служило признаками того, что он уже лёг спать. Поэтому он нисколько не удивляется, когда видит Дазая замершим на пороге спальни - это было предсказуемо. Вот только Чуя уже очень давно спит в своей постели один крайне редко. Шаг. Ещё один. И ещё. Чуя знает, Дазай заметил движение краем глаза, потому что в спальне горит ночник, и на контрасте золотистого света движение теней как никогда заметно, но он не двигается, и Чуя тоже замирает, когда встаёт рядом с ним. Взгляд Дазая прикован к кровати, и Чуя тоже смотрит туда. Ему вдруг становится интересно, что именно видит и о чём думает Дазай, глядя на лицо своего бывшего протеже. Зная о нахождении в полной безопасности, Акутагава спит крепко, и мягкое выражение его лица вызывает в Чуе привычное желание присесть на край постели и осторожно зарыться пальцами в растрёпанные пряди пахнущих горькими травами волос. А ещё отчего-то хочется укрыть Акутагаву одеялом по самые уши, лишь бы скрыть его тело от нечитаемого, но цепкого взгляда потемневших карих глаз. Не так давно Акутагава умудрился распороть себе бедро во время погони за одной юркой крысой. Крыса уже мертва не без помощи со стороны, а вот швы обрабатывать придётся ещё недели полторы, не меньше. Кровищи было - жуть. Хигучи почти разрыдалась, когда докладывала о состоянии своего обожаемого сэмпая. Чуя сделал скидку на её впечатлительность, однако рана и в самом деле оказалась ужасной. Именно поэтому в настоящем Акутагава спит в его постели. Вопреки всем советам он отправился на очередное задание, заявив, что швы - это всего лишь швы, но организм, которому накануне делали переливание крови, такого отношения не простил. Чуя оставил Акутагаву всего на несколько минут, чтобы приготовить им обоим кофе, и вот тот уже крепко спит, хотя Чуе ещё нужно обработать его рану и наложить свежие бинты. Переодеться в спальную футболку и штаны тоже бы не помешало, даже если Чуе нравится видеть Акутагаву в одной только рюшевой рубашке. Она так ладно сидит на тонком теле, так соблазнительно акцентирует внимание на прикрытых бёдрах, что даже без всякого сексуального подтекста Чуе хочется провести ладонью по тёплой коже и увидеть побежавшие мурашки, почувствовать едва заметную дрожь. К тому же, это весьма редкая возможность. Акутагава терпеть не может своё тело, считая его несуразным и костлявым, некрасивым. Поэтому и рюши, призванные создать лишний визуальный обхват. Поэтому и развевающийся плащ, призванный размыть контуры фигуры и создать всю ту же визуальную иллюзию. Вот только иллюзия - это иллюзия, и под всеми этими слоями ткани Чуя знает, какой Акутагава хрупкий. Птичьи кости - это про него. - Не надо его будить, - едва слышно просит Чуя и разворачивается, направляясь обратно на кухню. - Иди за мной. Удивительно, но Дазай слушается. Более того, он вдруг начинает вести себя так, как в прошлом: снимает пальто, отбрасывая на спинку дивана; ослабляет галстук, в итоге снимая его и вешая на острый край спинки стула за кухонным столом; берёт электрический чайник и начинает набирать в него воду. Чуя так и замирает на входе, наблюдая за тем, как Дазай уверенно подходит к одному из шкафчиков, открывает его и достаёт изнутри две жестяных банки, полных листьев чёрного чая и зёрен кардамона. Следом его пальцы цепляют из посудного шкафа прозрачный чайник и две прозрачные кружки - подарок Коё на новоселье. - Я уже приготовил себе кофе, - встряхнув головой, сообщает Чуя. - Ты будешь чай, - спокойно отвечает Дазай, засыпая в чайник листья и зёрна и отставляя его в центр стола на тканевую подставку. Чуе хочется огрызнуться. Чуе хочется схватить Дазая за ворот рубашки и со всей силы ударить по лицу. Чуе хочется... Много чего, потому что поведение Дазая и этот чёртов произвол на его кухне - это всё из прошлого. И не просто из прошлого, а из того прошлого, в котором они ещё были близки, и Дазай мог разбудить Чую в четвёртом часу ночи, взломав замок на входной двери, и заварить для них обоих чай - своеобразная традиция. Когда Дазай заваривал у него дома чай, обязательно с кардамоном, это означало, что он хочет открыть Чуе свою душу, поделиться чем-то, просто по-человечески поговорить. Наблюдая в настоящем за тем, как Дазай заливает листья вскипевшей водой, Чуе хочется схватить этот чёртов чайник и со всей силы запустить его в стену, чтобы содержимое и осколки - во все стороны. Вместо этого Чуя садится за стол, и Дазай занимает место напротив. Всплывают ассоциации со столом переговоров, и Чуя криво улыбается, прямо и с вызовом глядя на бывшего напарника. Он понятия не имеет, о чём они будут говорить; о чём они могут говорить. Их былые отношения? Разлад «Двойного Чёрного»? Игнорирование со стороны Дазая в последние месяцы его пребывания в Порту? Его предательство и уход? А может, это что-то более банальное - например, временное перемирие между Портовой мафией и ВДА. Никто ведь не строит иллюзий по поводу этого союза. Объединение против общего врага, если такая необходимость возникнет в будущем - да. Попытки уничтожить друг друга, улыбаясь при этом друг другу в лицо и делая вид, что на самом деле ничего не происходит - тоже да. Весьма вероятно, что Дазай заявился в квартиру Чуи как представитель ВДА, прекрасно знающий о методах мафии. Чуя в настоящем занял его место подле Босса, хотел того или нет, и Дазай может провести переговоры с ним, избегая личной встречи с Мори, потому что знает - Чуя доложит тому об их разговоре, передаст его слово в слово, описав каждый взгляд, каждый жест, каждый вдох. - Ты любишь его? Чуе кажется, он ослышался. Усмешка стекает с его губ, и бровь сама скользит вверх в намёке на закономерное беззвучно «что?», но Дазай едва ли реагирует. Глядя на Чую с нечитаемым выражением лица, он медленно перемешивает стеклянной палочкой содержимое чайника. Листья чая оставляют за собой цветные следы в прозрачной воде, насыщая её всё сильнее. Зёрна кардамона постепенно разбухают в кипятке. На кухне начинает виться терпко-пряный аромат. Этот вопрос вызывающий и провокационный, но Чуя не спешит давать волю эмоциям, даже если Дазай суёт нос не в своё дело. Это как раз весьма в его стиле - лезть туда, куда не просят. Вместо этого Чуя переводит взгляд на забинтованные запястья Дазая, и в памяти сам собой всплывает их с Акутагавой первый поцелуй. Это не было романтично и не было продиктовано желанием или любовью. По крайней мере, той любовью, которую подразумевает в своём вопросе Дазай. Тогда запястья Акутагавы были точно так же перебинтованы, обожжённые, и всё его тело было покрыто синяками и гематомами. В те дни - несколько месяцев спустя после ухода Дазая - Акутагава активно преследовал остатки солдат «Мимик» в надежде узнать хоть что-то об исчезнувшем наставнике и не всегда правильно оценивал свои силы и навыки закалённых войной бывалых вояк. - Простите, Накахара-сан, - прошелестел тогда Акутагава, не осмеливаясь поднять голову, взгляд. И тогда Чуя сделал это - обхватил его лицо ладонями, поднял вверх и поцеловал. Это был жест понимания, принятия, прощения и попытка подарить хоть немного тепла. Необдуманный жест. Порывистый жест. Жест, который со стороны могли истолковать превратно. И всё же Акутагава понял. Чуя не знает, как. Возможно, сработала их налаженная связь и пока ещё слабое, но умение понимать друг друга без слов? Чёрт его знает. Но Акутагава ответил на поцелуй, обнимая трясущимися руками за шею, и это было... Странно. Странно и непривычно, но тепло. Чуя не жалеет о том, что сделал этот шаг. Поверхностные мягкие поцелуи, трение губ о губы, запах лекарств, специфический запах бинтов и крови - всё это отпечаталось в памяти не таким уж и плохим воспоминанием, несмотря на все обстоятельства - тяжёлые и мрачные в целом. Любовь... Дазай задал интересный вопрос. Что вообще такое любовь? Из чего она складывается? Когда люди понимают, что любят кого-то? И на что они готовы ради этой самой любви? Говорят, чтобы осознать свои чувства, достаточно представить мир без конкретного человека, и степень тяжести и боли на душе от этой мысли даст самый чёткий и ясный ответ. Если это так, Чуя может сказать, что любит Акутагаву, и не солжёт. Он не представляет Портовой мафии без Акутагавы и не представляет без него своей жизни. Сообщения и звонки. Встречи по делу и вне работы. Тихие уютные вечера. Совместный сон или молчаливое любование городом. Хриплый голос, зачитывающий стихи из очередного сборника поэзии, и опущенный на пахнущую горькими травами макушку подбородок. Всё это - отношения Чуи и Акутагавы, и он не хочет это потерять. Боль Акутагавы, его раны, его потери, его сомнения, его страхи, его успехи - всё это важно, небезразлично и Чуе. Как и поверхностные поцелуи, зарывшиеся в волосы пальцы, открытые взгляды друг другу в глаза и отсутствие страха через обнажение тел обнажить и души, не оставив никаких преград. Но это всё лирика. Не раз и не два Чуя думал так о своих отношениях с Акутагавой, но ему есть с чем сравнить, несмотря на то, что с Дазаем в мафии под конец его связывало лишь общее сладко-болезненное упущенное, просочившееся золотым песком сквозь пальцы прошлое. Что уж говорить о настоящем, в котором Дазай - предатель. И всё же если Чуя потеряет Акутагаву, он сможет оправиться и знает это. Да, будет сложно. Да, потребуется время и немало, но Чуя знает - он сумеет твёрдо встать на ноги, пережить потерю. Но если вновь исчезнет Дазай, если Дазай добьётся своего и умрёт, или его убьют, Чуя знает - в тот миг, когда он узнает об этом, Чёрная дыра откроется на земле и поглотит его без остатка. Буквально. - Не так, как тебя. Чуя не из тех, кто говорит правду и открывает свои настоящие чувства перед лжецами, манипуляторами и предателями, но с Дазаем всегда было так - всё или ничего. Терять в настоящем Чуе уже нечего, поэтому он говорит правду и смотрит на Дазая без вызова, но с усталостью, чтобы дать понять - если Дазай собирается превратить затеянный по своей же инициативе разговор по душам в балаган, ему лучше прямо сейчас подняться и покинуть его квартиру, дабы не вылететь при ином раскладе в окно. - Тогда зачем? - помолчав, негромко спрашивает Дазай и разрывает контакт взглядов, принимаясь разливать заварившийся чай по чашкам. - Акция милосердия? Я ведь знаю, как ты любишь жалеть сирых и убогих. На какое-то время вновь повисает тишина, потому что ответ Дазая заставляет Чую вновь присмотреться к нему. Такого ответа, таких вопросов он ожидал и не ожидал одновременно. Чуя думал, Дазай скажет в ответ что-то ядовитое или привычно попытается вывернуть его слова наизнанку, чтобы задеть, уколоть побольнее, но Дазай не делает ничего из этого. Вместо этого одно находит своё подтверждение из худших подозрений Чуи. Тогда, в прошлом, Дазай знал о его чувствах. Быть может, узнал о них даже раньше, чем сам Чуя осознал, почему его так тянет к напарнику, почему хочется быть рядом и заботиться, делать всё, чтобы свет не гас в карих глазах, всегда таких тёмных и холодных, отстранённо смотрящих на мир. Но худшее не в том, что Дазай знал и всё равно отдалился - или отдалился именно из-за этого - или в том, что Дазай предал мафию, будучи в курсе того, что в ней есть человек, который всегда смотрел на Дазая и видел его, а в этом устало-насмешливом «любишь жалеть сирых и убогих». Как будто Дазай искренне верит в это. Как будто он и в самом деле считает себя таким - и Акутагаву таким - а чувства Чуи - лишь проявлением жалости, попыткой скрасить красивой иллюзией последние дни приговорённого к смерти или смертельно больного, чтобы не было так страшно и жутко; чтобы перед концом в памяти осталось хоть что-то светлое, даже если после оно и будет стёрто без следа. Панацея. - Верно, - отвечает Чуя, когда ладони касаются тёплых боков кружки, и ставший более насыщенным аромат кардамона забивает обоняние. - Акция милосердия. Для меня. Взгляд Дазая неуловимо меняется. Вместо показного безразличия Чуя замечает удивление, недоумение и сомнение. В ответ хочется пожать плечами и бросить что-то вроде «что, не ожидал?», но вместо этого Чуя дует на поверхность чая и делает мелкий глоток. Щёки изнутри опаляет жаром, но это не больно, больше приятно. Чуя вдруг понимает, какие у него холодные руки. Жаль только, что это не тот холод, от которого может спасти кружка горячего чая. Чуя всегда бесился, когда Дазай называл его своим псом, потому что вложенный в это заявление смысл был искажён. Дазай хотел командовать, приказывать и помыкать. Он говорил, что Чуя будет хорошей собакой - послушной, верной и преданной. И это правда. Если бы Чуя был настоящим псом, он был бы именно таким. Кем-то вроде собаки-поводыря: спокойный, собранный, ласковый, вечно находящийся рядом пёс, готовый смотреть преданными глазами и вылизывать хозяйские пальцы, тыкаться лбом в колени в поисках поглаживания по ушам и тёплой похвалы. С детства Чуя был очень одинок. С детства его никто не понимал и не принимал. Что удивительного в том, как сильно он привязался к способному понять и разделить его чувства Дазаю? Что удивительного в том, что ему нужны были признание и внимание, похвала и люди рядом, о которых можно позаботиться и которые позаботятся в ответ? Дазай всегда смеялся над этим, говорил, что Чуя слишком добрый и привязчивый для мафии, и что ж, возможно, это и в самом деле так. Но разве это плохо? Разве это стыдно? Даже такому человеку, как Мори, нужно внимание, что только подтверждает факт существования капризной Элис. А директор Фукудзава? Неприступный и холодный, одинокий волк, и всё же тянется к каждой бродячей кошке, и каждая бродячая кошка тянется к нему в ответ. Что можно сказать о Чуе, прошлое которого - Ад? И так ли удивительно его стремление к теплу объятий и спокойным тихим вечерам, когда вся его жизнь с малых лет - поле боя? Равнодушие и чёрствость не всегда выход. Такой вариант подходит не всем. - Мне это нужно, - без всякого стыда признаётся Чуя, вновь поднимая на Дазая взгляд. - Акутагава. Он нужен мне. Это то, что уже очень давно удерживает меня в реальности и помогает идти вперёд. - Так себе замена, - всё-таки язвит Дазай. Его пальцы крепче сжимают бока кружки. Чуя замечает, но не акцентирует, лишь хмыкает в ответ и переводит взгляд на окно, за которым огни ночной Йокогамы сверкают в ночи, будто драгоценности богатой леди. - Какая есть. Ты ведь знал о том, что я чувствовал к тебе, Дазай, - негромко, но уверенно отвечает он. - Ты догадался обо всём даже раньше меня, поэтому тот поцелуй не стал для тебя неожиданностью, тогда как я ещё долго ломал голову, какого чёрта это было. Ты мог быть на его месте. Акутагава - замена, и он знает об этом, но принимает, потому что это нужно нам обоим. Потому что я для него тоже замена. Замена человека, признания которого он желал и продолжает желать больше всего. - Ты ведь знаешь, что это никуда не приведёт? - А куда это должно привести? Это не игра, Дазай, и не спор. Не было ставок, и не будет никакого приза. Это данность. То, что помогает нам обоим. Простое человеческое тепло. Знаешь, следы чужого присутствия в обычно пустой квартире порой поддерживают лучше любых слов. - Не знаю, - кривая острая улыбка. - Не знаешь, - понимающий кивок. Дазай не выдерживает завуалированного противостояния первым. Поднимается из-за стола и подходит к окну. Пальцы впиваются в подоконник. В отражении Чуя видит печать застарелой боли на его лице. - Я всегда теряю то, что мне важно и дорого. Так было всегда. Первая мысль в голове Чуи - Ода Сакуноске. Вторая - он не понимает, о чём говорит Дазай. Всегда теряет то, что важно и дорого? Это же... Это просто смешно. - А у тебя было что-то такое в жизни? - не сдерживается, спрашивает Чуя; ещё чуть крепче, и от его хватки по бокам кружки побегут трещины. - О чём ты вообще говоришь, Дазай? Ты всегда был вольным ветром, и никогда и ничего у тебя своего не было. Ты сам оставил всё это в прошлом ещё тогда, когда тебе было четырнадцать, и явно не от хорошей жизни ушёл, не оглядываясь. - Ты не понимаешь, Чуя... Неожиданно неприкрытый надлом в голосе Дазая отчего-то только злит ещё сильнее. - Может быть, - огрызается Чуя и тоже поднимается из-за стола; хочет уйти, да только не может, так и застывает возле стола, спиной к Дазаю. - Вот только не понимаю я, потому что ты никогда ничего не рассказывал. Смею предположить, что когда-то я был в этом списке, вместе с Анго и Одой. Вот только если тебе что-то важно и дорого, Дазай, нужно бороться за это, а не плыть по течению. Теряешь? Всегда? А не потому ли, что смелости не хватает держаться за то, что ценно? За спиной слышится шумный выдох, но Чуя не останавливается. Не может. Его накрыло и несёт по волнам. - Ты оттолкнул меня, Дазай. Ты пустил на самотёк ситуацию с «Мимик». Ты оттолкнул и Анго. Неважно, что правда, которую мы знали о нём, не была таковой. У него были свои начальники, и он выполнял приказы. Как и ты. Как и я. И он, в отличие от Оды, всё ещё жив и не раз пытался восстановить с тобой контакт. Всё ещё лелеешь старую обиду? Или считаешь, что так оберегаешь его? К чёрту всё это дерьмо, Дазай. Нет никакого «всегда теряю». Ты просто трус. Шаги за спиной, крепкая хватка на предплечье и грубый рывок. Лицом к лицу, и чужие пальцы вздёргивают за ворот рубашки, да так сильно, что приходится встать на носки, но Чуя не боится, не отталкивает и не пытается защититься. Он встречает взгляд Дазая - такой, каким тот смотрел на пленных Порта перед тем, как начать их «допрашивать» - без страха и даже пальцем не дёргает, чтобы освободиться, хотя этого бы хватило - он всегда был физически намного сильнее Дазая. Глядя через тёмные глаза Дазая в пылающий Ад его души, Чуя понимает, что и внутренне, душевно, морально, тоже всегда был сильнее, просто никогда этого не замечал. В силу возраста. В силу обстоятельств. В силу мастерства чужой искусной игры. - Ты не знаешь, о чём говоришь, - с ощутимой тьмой в голосе повторяет Дазай. - Я знаю, что не испугайся ты в прошлом, не отвернись от меня, - спокойно отвечает Чуя, пристально и открыто глядя в чужие глаза, - не Акутагава был бы тем человеком, что почти каждую ночь согревает мою постель. Дазай отталкивает его от себя так, будто Чуя заразный или гадюка, яд которой принесёт смерть только через ужасные часовые муки. Через считанные секунды о том, что он побывал в квартире Чуи, напоминают только две чашки почти нетронутого, постепенно остывающего чая и позабытый на спинке стула галстук-боло с круглой брошью. Аромат кардамона больше не успокаивает, кажется тяжёлым и удушающим. Чуя какое-то время сверлит взглядом место, где только что стоял Дазай, а после выключает подсветку над плитой, разворачивается и тоже уходит. Ночник в спальне уже не горит. Постояв несколько секунд на пороге и прикинув, сколько Акутагава успел услышать, и как это отразится на нём и на их отношениях, Чуя пробирается к постели, укладывается за его спиной и притягивает за плечо к своей груди; как и хотел, проводит ладонью по мягкой коже бедра и зарывается лицом в пушащиеся пряди на затылке, когда ощущает под пальцами наложенные на обработанные швы широкие полоски бинтов. Поцелуй в загривок - безмолвная благодарность за то, что позаботился о себе. Акутагава жмётся ближе, подтягивая колени к груди. В гостиной громко тикают часы. Они оба не спят до самого утра. И снова боль одна на двоих - резонирует.---
Поутру Чуя поднимается первым. Голова раскалывается от недосыпа. Чашки с покрывшимся плёнкой холодным чаем кажутся насмешкой над его состоянием. Галстук-боло вновь попадается на глаза, и, помедлив, Чуя берёт его в руки и крутит меж пальцев, рассматривает со всех сторон. От тонкого шнурка пахнет одеколоном Дазая - свежим, холодным, шлейфовым; неуловимым. Чуя не знает, зачем накидывает его себе на шею, поглаживает брошь кончиками пальцев. Что он знает, так это то, что ощущает галстук Дазая отчего-то, как тяжёлая петля.***
Спустя два месяца и шестнадцать дней в Порту проходит слушок о том, что какой-то сумасшедший с запасом в девять жизней взорвал личную машину главного помощника Главы Специального отдела по делам одарённых, Сакагучи Анго. Чуя узнаёт об этом случайно, мимоходом по пути через коридоры этажа «Чёрных ящериц», и за закрытыми дверями громко, немного истерично смеётся. Тишина кабинета, некогда принадлежавшего «Двойному Чёрному», невидимо скалится в ответ.***
В следующий раз они встречаются лицом к лицу нескоро. Очень нескоро. И, пожалуй, обстоятельства для этого хуже некуда, как и причины. Йокогама всё ещё стоит на ушах после появления Достоевского. С учётом гения нового - и, к счастью, неудавшегося - властелина мира, с которым им пришлось столкнуться, Анго начал излишне параноить, из-за чего в тени города происходит благодаря его стараниям сущий кошмар - чистка и проверки, которые очень мешают спокойной работе Портовой мафии и оборачиваются лично для Чуи лишней отчётностью и огромной головной болью. Легализация теневого бизнеса, если честно, такое дерьмо. Это помимо того, что после появления Достоевского Чуя и сам начал излишне параноить и частенько проявлять немотивированную агрессию. Нервы не просто ни к чёрту - от них ничего не осталось после того, как Мори оказался на пороге смерти, а самого Чую до разрешения конфликта при помощи способности бывшего члена Гильдии запечатали в книгу, в которой он разносил всё вокруг в бессильной ярости и ужасе из-за пребывания в неизвестности относительно судьбы своего Босса. Понять, кто именно подкинул детективам идею, как быстро от него избавиться, не составило труда, но Чуя удержал себя в узде, понимая, что именно Дазай в итоге оказался тем, кто спас их шкуры. При помощи Фицджеральда, конечно, но сути дела это не меняет. Помимо благодарности, которую Чуя, несмотря ни на что, испытывал к бывшему напарнику, его также удержал от необдуманных поступков, которые окончились бы для отдельно взятого детектива переломанными костями, и тот факт, что во время противостояния союза Порта и ВДА и Достоевского с его людьми Дазай вёл себя корректно с Акутагавой. Ни взглядом, ни словом он не дал понять, что думает или как относится к бывшему ученику после того, как нашёл подтверждение их отношениям с Чуей. Точнее, были привычные насмешки, попытки манипулирования и взятие на «слабо» ради того, чтобы заставить работать в паре с Накаджимой Ацуши, но Дазай, разговор с которым тем поздним вечером окончился на нерадостной ноте, не стал отыгрываться на Акутагаве, не стал переносить на него месть за жестокие - и ядовито правдивые - слова Чуи, брошенные ему в лицо. Хотя мог. Уж кто-кто, а Дазай мог, и Чуя хорошо это знал. Использовать рычаги давления - Дазай всегда любил это, упивался этим, а именно этим самым рычагом давления Акутагава для Чуи и стал. И всё же, несмотря на то, что конфликт с Достоевским разрешился благополучно, и на этот раз Йокогама почти не пострадала, как не пострадали и люди Порта и ВДА, хотя хитрая крыса сделала всё, чтобы стравить их между собой, Чуя несётся к штабу ВДА на немыслимой скорости, вжимая педаль газа в пол и игнорируя всевозможные правила дорожного движения. Светофоры, пешеходы, поток машин, забитые перекрёстки - всё это ничего не значит для пылающего яростью Чуи, потому что на его одежде - кровь Акутагавы, а в ушах всё ещё звучат объяснения Хигучи, почему Акутагава оставил шайку Кото - нелегальных торговцев наркотиками на территории Портовой мафии - недобитой и так глупо подставил этим недотрупам свою незащищённую спину. Появляется возле штаба ВДА Чуя вне всяких сомнений эффектно. Тёмно-синяя ламборгини с визгом шин под визг распуганных прохожих входит в поворот, боком вписываясь на парковочное место рядом с бордюром. Лишь в последнюю секунду сдержав силу и не хлопнув дверцей так, чтобы она отвалилась, Чуя пулей проносится по тротуару и влетает внутрь здания, поднимаясь вверх прыжками через две ступени, а после от души пинает входную дверь штаба, нисколько не беспокоясь о грохоте, который поднял, и о том, что дверь слетает с верхней петли. Разумеется, такое появление не остаётся незамеченным, и его встречают всем коллективом, но Чуе наплевать. Едва ли обращая хоть на кого-то внимание, игнорируя все окрики и возмущения, он проносится вихрем меж столами и впивается льдом глаз в сжавшегося под его диким взглядом от ужаса Ацуши. Но спросить что-то или хотя бы привычно залепетать от страха тот не успевает. Миг, и Чуя уже рядом с ним, а цепкие пальцы, затянутые в тонкую ткань перчатки, впиваются в горло захрипевшего мальчишки и вздёргивают его из кресла вверх. Кёка предсказуемо обнажает нож и бросается вперёд, желая защитить своего... Кем бы там Ацуши для неё ни был, но на этот раз Чуя не разменивается на нежности в отношении любимой подопечной своей наставницы. Стоит Кёке оказаться достаточно близко, и, не выпуская Ацуши из своей хватки, Чуя изворачивается, обхватывает направленный на него нож за лезвие и ломает с такой лёгкостью, будто тот из бумаги, а не из закалённой стали, а сама Кёка отправляется в полёт, пусть и успевает заблокировать удар ноги скрещенными перед собой щитом руками. - Тебе лучше не вмешиваться, Кёка, - холодно бросает Чуя, зыркнув на девочку, спасённую от встречи со стеной Куникидой. - Анэ-сан долго тебя покрывала, но это время закончилось. Стычка с Достоевским в который раз на деле доказала, как опасны перебежчики. Отныне ты - враг Портовой мафии, и при малейшем неправильном движении с твоей стороны будет отдан приказ о твоей немедленной ликвидации. - Какие жестокие слова, Чуя, - раздаётся за спиной негромкий приторный голос. - Заняв моё место, ты стал таким жестоким и чёрствым? Похоже, Мори-сан и в самом деле умеет оказывать влияние. Задержав на мгновение дыхание, Чуя медленно оборачивается лицом к поднявшемуся из-за своего стола Дазаю. Ацуши в этот момент пытается использовать трансформацию в тигра, но Чуя молниеносным движением опрокидывает его на спину у своих ног и придавливает стопой грудную клетку, активируя «Смутную печаль». Когти тигра или нет, мальчишка ничего не может сделать в настоящем, когда даже дышится с трудом; его рёбра трещат под давлением гравитации, грозясь вот-вот сдавить лёгкие. - Я просто защищаю то, что мне дорого, - бросает Чуя, пристально глядя в глаза Дазая, и увеличивает давление гравитации. Ацуши хрипит от боли. В полу слышится треск. - Вот только это очень сложная работа, Дазай. Особенно когда есть люди на стороне, имеющие влияние на круг дорогих тебе людей и забивающие их голову суицидальными мыслями. - Я не понимаю, о чём ты, - хмурится Дазай. Чуя видит - правда, не понимает. Присмотреться, и в глазах Дазая станет видна изнанка его черепа, в которой крутятся шестерёнки, обрабатывая все возможные причины появления Чуи в штабе ВДА, причины его ярости и причины, по которым Чуя не только сознательно причиняет боль Ацуши в настоящем, но и посмел поднять руку - впрочем, в данном случае - ногу - на Кёку, на голове которой при иных обстоятельствах берёг бы каждый волос. И это непонимание только сильнее злит Чую, потому что Дазай - чёртов гений, который видит всё и вся, но порой не замечает самых очевидных и банальных вещей. - Он похож на Анго и Оду больше, чем я думал, - бросает он и вскидывает подбородок, когда Дазай замирает и переводит взгляд с него на скулящего Ацуши. Будто впервые увидел. Серьёзно? - Мафия, которая не убивает? Я уже слышал об этом дерьме. И чем оно закончилось, Дазай? Каблук в грудную клетку, и Ацуши вскрикивает. Чуя замечает подобравшегося Куникиду и одним острым взглядом потемневших до синевы глаз даёт тому понять - одно неверное движение, и штаб ВДА сложится стенами из красного кирпича, как карточный домик. - Оно закончилось тем, что Ода умер, - продолжает Чуя, не обращая внимания на встревоженный вздох Наоми и резко побледневшего Дазая, вновь поднявшего на него взгляд - тёмный и полный боли одновременно. - Поэтому ты и ушёл, не так ли? Мне потребовалось много времени, чтобы понять, но я всё же сделал это. Обходиться малыми жертвами, избегать конфликтов и не убивать - таковы были его принципы. И поэтому он умер. Поэтому и ты ушёл. Потому что знал - если попытаешься сдержать данную ему клятву в мафии, тоже ляжешь в могилу, и фаворитизм Мори-доно тебя не спасёт. Босс ненавидит бесполезных людей, а именно таким в его глазах был Ода, не использующий свой дар во благо организации; и именно таким в его глазах стал бы ты. Поэтому ты и сбежал к детективам: среди них с подобным подходом к делу тебе самое место. Дазай не спрашивает, откуда Чуя всё это знает - глупый вопрос. Везде есть глаза и уши, и среди посланных вслед за Одой людей не все отправились на тот свет, получив пули Жида в головы. Вместо этого Дазай встряхивается, будто пытается собрать внутри своей бумажной брони то, что отклеилось, и делает ещё один осторожный, небольшой шаг вперёд. - Отпусти Ацуши, - едва слышно, но твёрдо повторяет он. - Зачем? - уточняет Чуя, и Ацуши вновь хрипит. Слышится неприятный треск. Костей? Пола? Из уголка губ мальчишки-оборотня стекает струйка крови. Йосано нервно дёргается на своём месте. - Почему я не могу отправить его на больничную койку после того, как из-за его идиотского пари превращённого в решето Акутагаву за ноги вытаскивали с того света? После этого повисает тишина: густая и давящая, неприятная. Дазай выглядит как пыльным мешком по голове ударенный. Просверлив его тяжёлым взглядом, таким же взглядом Чуя одаривает всех остальных подобравшихся детективов, а после ослабляет давление гравитации, наклоняется и вновь вцепляется в горло Ацуши, вздёргивая его в воздух с той же лёгкостью, что котёнка за шкирку. Притянув его к себе, Чуя какое-то время вглядывается в наполненные болью и запоздалым пониманием и осознанием жёлто-лиловые глаза, а после швыряет мальчишку Дазаю; опасно скалится, когда тот старается как можно бережнее подхватить своего ученика, и вновь впивается препарирующим взглядом в сжавшегося в ком задыхающегося Ацуши. - Запомни, клубок шерсти, - цедит Чуя, подходя ближе. - Мафия - это не детский сад и не кружок макраме. Там есть только одно правило: либо ты, либо тебя. На правах одного из Руководителей и заместителя Босса я аннулирую это идиотское пари между тобой и Акутагавой. Мне наплевать на твои принципы, на твои взгляды и на твою бесхребетность. Акутагава - часть мафии, и он будет убивать. А ты вне вынужденных совместных миссий держись от него подальше, если не хочешь, чтобы я сделал из твоей шкуры ковёр в свой кабинет. - У Акутагавы есть своя голова на плечах, - отвечает за Ацуши Дазай, напряжённо вглядываясь в лицо Чуи. Его голос звенит. Чуя не хочет думать о том, почему при упоминании бывшего подопечного глаза Дазая на миг вспыхивают чёрным огнём. По крайней мере, не сейчас. - Он сам принял эти условия. - Конечно, принял, - кривит губы Чуя. Косая ухмылка - дикий оскал. - Это ведь драгоценный новый ученик Дазая-сана, который якобы лучше во всём. Как же он не прислушается к его словам? Как упустит возможность выслужиться перед тобой? Мы оба знаем, я не смог вытравить из него эту больную зависимость. Одно твоё слово, один намёк, и он собственное сердце вырвет из груди своими же руками, чтобы положить его к твоим ногам. И знаешь, что? Подавшись вперёд, Чуя недобро щурится, вглядываясь в настороженное лицо Дазая, а после резко разворачивается на каблуках и направляется в сторону выхода. - Я лучше избавлюсь от тебя и твоей новой игрушки, чем допущу это и потеряю его. Захлопнувшаяся за ним дверь окончательно слетает с петель.***
- Это было подло, Чуя. Тебе бы понравилось, если бы твоё грязное бельё вывалили на всеобщее обозрение? Захлопнув за спиной входную дверь, Чуя тяжело вздыхает. Он знал, что Дазай не оставит его выходку без внимания, но не ожидал, что тот посмеет явиться на следующий же вечер, да ещё и прямиком в его квартиру, по которой опять плывёт терпкий запах кардамона. Правда, чая на кофейном столике Чуя не видит, когда раздевается, разувается и проходит в гостиную, бросив шляпу и перчатки на тумбу. Вместо заварочного чайника там стоит початая бутылка «Джонни Уокера» и два стакана с толстым дном, в которых уже сверкают кубики льда. - Считай это одолжением, - отвечает Чуя, бросая взгляд на развалившегося на диване Дазая. - Что за прелестная слезливая история: после смерти друга мафиози уходит на сторону света, поклявшись стать лучше, дабы выполнить предсмертную просьбу важного для себя человека. У вашего крикливого очкарика наверняка весь мир перевернулся в отношении тебя. Не думай, что я не заметил, как он стал смотреть на тебя после того, как открылась правда о твоём тёмном прошлом. - Ты не ответил, - акцентирует Дазай, пронзая тяжёлым взглядом. - Нет, не понравилось бы, и ты сам это знаешь, - закатив глаза, Чуя разливает виски по стаканам и садится в кресло, пробуя крепкий напиток, катая его вкус на языке. - Я бы вскрыл заживо того, кто посмел сделать подобное. Ты предпочёл вскрыть мою квартиру и запасы алкоголя. Вероятно, тебе есть, что сказать? Дазай не отвечает. Подцепив пальцами свой стакан с виски, он вновь откидывается на спинку дивана и закидывает ногу на ногу. Чуя не торопит, крутя в пальцах свой стакан и понемногу отпивая его содержимое. Всё, что он хотел сказать, он уже сказал и не раз. Всё, что он хотел сделать, он уже сделал и не раз. Тот разговор с Дазаем на его кухне был точкой Чуи в затянувшейся истории взаимного непонимания. Точкой во всех недомолвках и увиливаниях, и беге Дазая от правды. Он со своей стороны сделал всё, что мог. В настоящем определяться нужно Дазаю, а не Чуе, потому что только от Дазая зависит будущее, их будущее, и будет ли оно вообще. - Как Акутагава? - спрашивает Дазай спустя несколько минут не самого уютного молчания. Чуя пожимает плечами. Лёд негромко позвякивает в его стакане. Виски тягучей пряностью обволакивает рот изнутри, оседая на щеках и нёбе невидимым горчащим мёдом. - Сейчас - стабильно. Вчера - на грани, - коротко отвечает он, блуждая взглядом в пространстве. - Выкарабкался. Лежит в закрытой палате. Как только покинет её, выбью из него всё дерьмо и отправлю обратно. - Мори-сан одобрит? - едва заметно кривит губы Дазай. Чуя переводит на него взгляд. Поджимает губы. - В данном случае, меня это не волнует. Если не выбить из него всю дурь сейчас, кто знает, как глубоко она засядет и когда и как аукнется вновь. Мне не нужны дополнительные причины и поводы для головной боли. Хмыкнув, Дазай делает глоток виски и покачивает бокалом, наблюдая за перекатом янтарных волн по покатым бокам льда. Чуя вдруг думает о том, что Дазай смотрится весьма органично посреди его гостиной вот так: с расстёгнутым воротом светло-голубой полосатой рубашки, без жилета и без галстука; с гнездом на голове и с бокалом виски в цепких пальцах. Явно уставший и страдающий от недосыпа, он почти растекается по Г-образному дивану, будто это его личное кресло, не ощущая никакого дискомфорта от того факта, что вообще-то взломал чужую квартиру и навязал хозяину своё общество; от того факта, что хозяином этой квартиры является человек, который при других обстоятельствах и меньшей лояльности Босса мафии к перебежчику был бы вынужден вырубить его и отвезти на ПМЖ на нулевой штаб Порта: личные отношения - это личные отношения, приказ есть приказ. - Ты забыл свой галстук в прошлый раз, - вспоминает Чуя, когда на глаза вновь попадается расстёгнутый ворот чужой рубашки. - Это было давно, - замечает Дазай и смотрит поверх кромки стакана. - Неужели Чуя сохранил его? - Зачем выбрасывать хорошую вещь? - Чуя признаёт, что у меня есть вкус? - Только в галстуках. - А может, не только? Взгляд Дазая неуловимо меняется и меняется в худшую сторону. Злость - да. Раздражение - да. Тьма - да. Всё это Чуя может выдержать нацеленным на себя. Вместе с пустотой и безразличием. Вместе с холодом и пренебрежением. Но эта чёртова приязнь и тепло... Чуя не знает, как с этим бороться и что делать, как реагировать. Ещё до того, как Дазай покинул Порт, между ними разрослась снежная равнина. После, спустя четыре года, все признаки ностальгии Дазая лишь доводили Чую до белого каления, потому что это он имеет право на ностальгию и светлую тоску по прошлому. Дазай, который всё это разрушил, перечеркнул и выбросил на помойку, такого права не имеет. И смотреть на Чую вот так - как смотрел тогда, когда дорожил им - тоже. - В проигрывателе диски с японской классикой, - замечает Дазай, врываясь в поток его мыслей. - Что случилось с любовью к немецкой, итальянской и французской? - Акутагава случился, - усмехается Чуя и салютует Дазаю стаканом. - У него, видите ли, голова от этого «грохота» болит. - Я же говорил тебе, - фыркает Дазай. - Никогда не понимал, как ты можешь отдыхать и даже спать под подобную музыку. Там же скрипки, будто дрели в мозгу. - Плебей, - почти ласково бросает Чуя. - Куда тебе было понять. Ты назвал «Травиату» занудной и скучной. - Она занудная и скучная. - Тогда что можно сказать о наших отношениях? И снова тишина, но на этот раз ещё более вязкая и тяжёлая. Чуя не хотел поднимать эту тему - слова сами сорвались с языка, как и всегда. Дазай же неторопливо выпрямляется, продолжая смотреть на него, и от этого взгляда, такого пронзительного, цепкого, изучающего, у Чуи кишки в узел завязываются, и появляется жалкое и трусливое желание сбежать. Лишь бы не слышать, что Дазай скажет дальше. Лишь бы не идти на риск, который может не оправдаться. Почему Чуя вообще должен позволять себе надежду на лучший исход? Потому что Дазай пару раз показал искры небезразличия? Потому что Дазай был явно раздражён и даже зол, когда узнал о связи Чуи с Акутагавой? Это такие мелочи в сравнении со всем остальным. Дазай оставил его за спиной и оставил сознательно. Его убеждения вряд ли изменились. Их жизнь никогда не станет прежней, и, как показывает течение времени, всё в любой момент может измениться в худшую сторону, ставя перед непростыми - невозможными - выборами. Пока что это был единичный случай, и выбор был между жизнями Мори и Фукудзавы. Что будет, если выбор встанет между жизнями Мори и Дазая? Проще выпустить «Порчу» и сгореть в её огне, чем узнать. - Чуя... - зовёт Дазай. Отставив опустевший стакан на стол, под едва слышный перезвон льда он обходит кофейный столик и садится на корточки перед Чуей, опуская ладони на подлокотники кресла, заключая его в ловушку между собой и мягкой спинкой, через которую Чуя хочет просочиться, а лучше вжаться внутрь неё и спрятаться, исчезнуть без следа. Потому что приязнь и тепло в глазах Дазая становятся более явными. Потому что в его голосе в пару к серьёзности тона проскальзывает мягкость, которую в прошлом Дазай позволял себе лишь в те моменты, когда очень сильно переживал из-за ранений Чуи. Или когда думал, что Чуя ещё не пришёл в себя после использования «Порчи», и перебирал его слипшиеся от пота и крови волосы, нашёптывая почти в самое ухо неразборчивые, отвлекающие, пустые глупости. Глупости, которые согревали Чую изнутри, когда он их слышал. Глупости, которые вопреки всякой логике служили для него утешением и умиротворяющим бальзамом для ноющих ран. - Чуя... - повторяет Дазай и подаётся вперёд, заглядывая в глаза. Аромат его парфюма окружает со всех сторон. У Чуи в голове постепенно пустеет. Всё-таки виски для него слишком крепкий напиток. - Скажи, зачем мне любить тебя, когда ты в любой момент можешь умереть по приказу Мори-сана? Будь Чуя менее уставшим или менее трезвым, Дазай бы уже огрёб по лицу за такие вопросы. Возможно, его спиной даже был бы проломлен кофейный столик, потому что спрашивать о таком - верх наглости, особенно, когда спрашивающий - Дазай. Но Чуя уставший, измученный долгим рабочим днём, и мир вокруг уже слегка качается на медово-дымных волнах алкогольного дурмана. Поэтому он лишь допивает залпом остатки виски, с громким хрустом разгрызает подцепленный языком кубик льда и криво улыбается напрягшемуся из-за его реакции Дазаю, который, вероятно, тоже ожидал пинка или тычка, удара - вон как пальцы цепляются за подлокотники кресла; все костяшки уже побелели. - А зачем любить тебя, Дазай? - парирует Чуя, тоже наклоняясь вперёд, заглядывая в немигающие глаза в поисках... Он и сам не знает, чего. - Зачем мне любить тебя? С твоими дикими тараканами в голове. С твоей непостоянностью. С твоим стремлением отправиться на тот свет. И даже сейчас, после того, как ты предал Портовую мафию, после того, как предал наше партнёрство... Зачем мне любить тебя? - Я не знаю, - едва слышно отвечает Дазай и как загипнотизированный подаётся ещё ближе. - Скажи мне, Чуя. Почему, зачем ты любишь меня? И почему, зачем я должен позволить себе полюбить тебя в ответ, если нам обоим это принесёт только недоверие, подозрения, сомнения и боль? - Не знаю, - так же тихо отвечает Чуя; а после неожиданно и для себя, и для Дазая негромко смеётся, обхватывая его лицо ладонями, проводит большими пальцами по синякам от недосыпа под прикрывшимися глазами. - Может, потому что это будут самые нездоровые отношения из всех, а ты так и стремишься к саморазрушению? Что скажешь на это, Дазай? Дазай ничего не говорит. Все возможные слова он заменяет поцелуем. И в тот момент, когда их губы соприкасаются, Чуе на мгновение кажется, что они оба вернулись в прошлое. В тот раннеутренний час, когда восход солнца ещё не окрасил небо бледно-розовой пылью, а они стояли посреди только-только затихшего поля боя, и кровь стекала с пальцев Чуи, и дымился ещё пистолет в руках Дазая. А потом они, не сговариваясь, одновременно прильнули друг к другу, и всё внутри взорвалось адреналиновой эйфорией. И как же сладко было чувствовать чужие губы на своих губах, вдыхать запах Дазая и чувствовать под пальцами мягкость его волос. Как сладко было прижаться друг к другу вплотную и простоять так несколько секунд - минут, часов, вечность? - притираясь губами к губам и собирая со спин друг друга дрожь приятного волнения и затаённого трепета. Этот поцелуй такой же. От него голова кругом, пальцы подрагивают, и в животе крутит и вертит. Желанное прикосновение. Контакт, о котором они оба мечтали очень долго, бесконечно долго, целые годы - с того самого первого и единственного раза. Но с тем грузом, что имеется у них за спинами, неудивительно, что в этом поцелуе нет ни лёгкости, ни приятного волнения в ожидании неизвестного, ни томления в животе. Этот поцелуй - мягкое нажатие губ, оседающие теплом на коже рваные выдохи, пристальный взгляд друг другу в глаза - будто сражение. Дазай пытается увидеть насквозь, и в его глазах вызов и затаённый страх. В глазах Чуи - веселье безысходности и готовность шагнуть в пропасть просто потому, что вслед за Дазаем, ради него. - Ты сумасшедший, - шепчет Дазай в его губы. Щекотно. Чуя тихо фыркает. Отпечаток его улыбки остаётся теплом в уголке чужих губ. - Ты тоже. Смех Дазая - редкое явление. Искренний смех - истинный миф. И всё же Чуя слышит его в тот момент, когда его ответ оседает на чужих губах, и этот звук рождает волну тепла и облегчения в его груди, что ласково касается вновь разросшихся ростков надежды. И ростки эти только крепнут в тот момент, когда Дазай порывисто поднимается и седлает его колени, вновь прижимаясь губами к губам и крепко обнимая за шею. И Чуя не отталкивает. Не может оттолкнуть. Зачем, когда всё, чего он желал, наконец-то происходит в реальности, не являясь заветным сном? Зачем, когда единственный человек, которого он всегда желал, прямо сейчас льнёт к нему всем телом и впервые за все годы их отношений, какими бы сложными и запутанными они ни были, не стыдится и не боится показать свою привязанность, своё ответное желание той нерушимой связи, которая когда-то связала «Двойной Чёрный», и от которой Дазай всё это время пытался - тщетно - избавиться, сбежать? - Это твой ответ? - уточняет Чуя, разрывая очередной поцелуй и скользя губами по скуле и виску Дазая, притираясь носом к его уху и целуя за ним. - Да, - отвечает Дазай, зарываясь пальцами в его волосы, притираясь к губам виском и щекой, вновь своими губами. - Не знаю, получится ли у нас... Не знаю, справимся ли мы... Но я хочу, Чуя... Я всегда хотел... С тобой... - Я тоже, - признаётся Чуя и зарывается лицом в шею Дазая, вжимается носом и губами, наполняя обоняние и осязание родным запахом и теплом. - Как друг, напарник или любимый человек - мне было неважно поначалу. Да и сейчас неважно. Получится у нас что-то или нет, я не оставлю тебя, Дазай. Тогда я отпустил тебя, потому что ты ясно дал понять - попытки что-то изменить, исправить бессмысленны. Тянуться к человеку, когда тот стоит к тебе спиной, отказываясь даже взглянуть - пустое. Но на этот раз ты сам сделал первый шаг, дал понять, что борьба не бессмысленна. И теперь, даже если ты вновь захочешь уйти, понадумав себе чёрт знает чего, я не отпущу. Если понадобится, на цепь у своих ног посажу, но не отпущу. - Я так и знал, что без постоянных напоминаний со стороны ты всё забудешь, - негромко, но вновь искренне, легко смеётся Дазай и отстраняется, но лишь немного, чтобы обхватить лицо Чуи ладонями и заглянуть в его глаза. - Это Чуя - мой пёс, а не наоборот. Не так ли? - Ох, вот просто заткнись, Дазай, - просит Чуя и подаётся вперёд. - Просто заткнись. Вжавшись лбами друг в друга, притираясь носами, они продолжают смотреть друг другу в глаза до тех пор, пока от не совсем удобной из-за разницы в росте позы не затекают спины. Но даже тогда Дазай и не думает отстраниться. Вместо этого он пристраивает голову на плече Чуи, а тот решает не размениваться по мелочам, подхватывает Дазая за ягодицы и поднимается на ноги, перенося его, обвившего осьминогом, на диван. На нём они в итоге и устраиваются с удобством в намерении вскоре уснуть, и Дазай довольно мурлычет, когда устраивается «малой ложкой», и Чуя укутывает его в свои объятия. Усталость, недосып, эмоциональная тяжесть этого вечера и крепкий алкоголь делают своё дело, как и поделённое на двоих желанное тепло. Вскоре что Чуя, что Дазай - оба проваливаются в дрёму, крепко обнимая друг друга, будто в страхе, что другой может исчезнуть, раствориться без следа. - А что Акутагава? - едва слышно спрашивает Дазай на грани сна и яви, вжимаясь носом в шею Чуи и притираясь лбом к его подбородку в поисках ещё одной порции тепла. - Он поймёт, - отвечает Чуя, зарываясь пальцами просунутой под голову Дазая руки в его кудри на затылке и перебирая их. - И, думаю, будет очень рад за меня. И за тебя. За нас обоих. - Хотелось бы верить, - бормочет Дазай и тихо фыркает, - потому что теперь я тебя... «Никому не отдам» так и остаётся невысказанным, потому что Дазай засыпает, совсем разморённый алкоголем, теплом объятий Чуи и ощущением нахождения в полной безопасности, чего ему остро не хватало все эти годы; ощущением нахождения на своём месте. Бессонница с досадой выпускает свою самую любимую жертву из цепких лап и растворяется в тенях. Чуя вжимается поцелуем в кудрявую макушку, притирается к ней щекой и закрывает глаза. Он знает, что хотел сказать Дазай, потому что эти же слова крутятся и у него в голове. Потому что эти слова - одна истина на двоих. Засыпая, Чуя в последний момент думает о том, что даже если сам Мори будет против этой связи, он просто пошлёт его к чёрту. В его снах этой ночью цветут вересковые поля, пахнет дымом и мёдом, и тепло|End|