Комплексы

       Шото никогда не был комплексующим подростком. Честно говоря, он и подростком-то не был. Жестокий отец просто-напросто не оставил времени на детство. Но сейчас Тодороки стоит напротив зеркала в своей комнате общежития и с молчаливой болью смотрит на шрам.               Дело не в том, как он его получил. Маму уже скоро выпишут, они с Нацуо и Фуюми навещают ее каждые выходные, а по будням Шото отправляет ей письма. Все хорошо. Только от давным-давно зажившего шрама по-новому больно.               Голубой глаз горит холодным пламенем на фоне красной грубой кожи. Тодороки кончиками пальцев прикасается к кромке между здоровой и зарубцевавшейся кожей. Она чувствует что-то, но не так остро, как могла бы. Шото это и не волнует как бы. Он никогда не был эстетом, но сейчас это важно как никогда.               Изуку шрамы неприятны. Это Тодороки может сказать с уверенностью. Его причуда ранит его самого, и Мидория стыдливо прячет рубцы на руках под бандажами и рукавами. Шото не смеет, просто не может его винить. И не будет этого делать, даже когда Деку посмотрит ему в лицо и тут же отведет взгляд в сторону. Тодороки все понимает, но боль не проходит.               Хочется, чтобы Мидория смотрел. Хочется, чтобы он открыто улыбался, а не прятал глаза. Хочется видеть его взгляд на своем лице, а не понимать, что грязная плитка на полу куда лучше его безобразного шрама.               Шото хотел бы ненавидеть отца. Это его вина, он был всего лишь ребенком, из-за Старателя он урод. Но получается только презрительно смотреть в зеркало. И на затылок отвернувшегося Изуку.               Тодороки хочется плакать, совсем как в детстве, когда его лицо не было таким отвратительным. Шрам — клеймо проклятия, что лежит на нем. Гадкий, ужасный, противный. Мидория точно его не полюбит таким.               Шото хочется истерично рассмеяться. «Не полюбит»? Бред! Деку его ненавидит. Презирает. Ему это о м е р з и т е л ь н о. Изуку слишком добрый и тактичный, чтобы сказать об этом открыто, но Тодороки — мазохист, он хочет, чтобы Мидория выплюнул ему это в обезображенное лицо. Может, хоть так глупое сердце не будет болеть от того, как Деку вновь и вновь отворачивается от него.               Шото любит его. Глупо скрывать. И так же глупо надеяться на что-то помимо неловкой недодружбы. Тодороки и правда ощущает себя мазохистом. Эти жалкие пародии на общение заставляют его слишком сильно страдать, но избавиться от них Шото не может. Он не может вычеркнуть Деку из своей жизни, не может прогнать его из своего сердца. Как и не может отмотать время назад, чтобы в детстве не заходить к маме на кухню.               Тодороки хочет ему нравится. До отчаяния сильно хочет. Мидория же такой… Изуку. Такой добрый, милый, сильный, отчаянный — просто прекрасный. Шото думает, что не влюбиться в него просто невозможно. Да так, собственно, и происходит: не заметить долгих взглядов Урараки и Асуи просто невозможно. Тодороки с досадой думает, что повышенное внимание Ииды и Бакуго тоже может быть вызвано любовью к прекрасному Деку. И Шото им не соперник.               Урарака милая. Асуи альтруистичная. Иида заботливый. Бакуго сильный. Тодороки не выделяется ничем из этого. Единственное, что отличает его от других, — отвратительный шрам на левой половине лица.               Где-то в груди теплится надежда, но Шото привык мыслить здраво. У него просто нет шансов. Изуку никогда и ни за что не полюбит его. Но Тодороки так хочется хотя бы допустить такую возможность. Поэтому он отходит от зеркала, хватает со стола телефон и вбивает в поисковую строку способы скрыть шрам на лице.               После выходных дома он приходит на уроки с повязкой на левом глазу. «Поранился на тренировке с отцом» — безбожно врет он и украдкой посматривает через фронтальную камеру, видно ли обожженную кожу. Шутки про вилки и пиратов он пропускает мимо ушей и, словно верный пес, ждет появления Мидории.               Деку с испугом смотрит на бинты, и Шото на всякий случай прикрывает левую половину лица рукой. Он с ночи заготовил легенду специально для Изуку и теперь рассказывает ее, глядя в обеспокоенные зеленые глаза. Стыдно лгать, тем более Мидории, но Тодороки должен попытаться. В глубине души он понимает эгоистичность своих помыслов, но пытается убедить себя, что это ради Деку. Он ведь такой светлый и заботливый, что наверняка переживает из-за своего отвращения, вызванного внешностью Шото. «Если я спрячу шрам, ему не будет так неловко», — утешает себя Тодороки.               Результата это не принесло. Изуку все равно не смотрит на его лицо, и тем же вечером Шото с ужасом и невыразимой досадой сжигает причудой чертову повязку прямо на глазу — какой толк, если эти жалкие бинты не скрыли его уродства. Язычок пламени греет зарубцевавшуюся кожу, и отвращение Тодороки к самому себе только усиливается.               Следующим утром Шото старательно зачесывает волосы налево, чтобы новая укладка закрывала ожог. Тодороки не особо уверен, но все же надеется, что так шрам незаметен. К тому же, вдруг Мидории понравится его новая прическа? Шото попросит Фуюми помочь ему найти хорошую парикмахерскую, чтобы эта укладка выглядела действительно красиво, если пробная самодельная версия понравится Деку.               Ничего. Изуку все так же смотрит на его лицо не дольше секунды, мямлит что-то о новом имидже и уводит глаза в сторону. Тодороки на всякий случай прижимает волосы к левой стороне лица ладонью и говорит что-то о желании поэкспериментировать с собственной внешностью. Комплимент от Мидории его новой укладке солнечным лучиком разливается на его душе, но его погребает под собой отчаяние. Шото же не слепой. Он прекрасно видит, как Деку отворачивается. Ночью в приступе бессильной ярости Тодороки треплет себя за красно-белые волосы и сухо всхлипывает, читая все новые и новые статьи.               В среду после школы Шото приходит домой и, убедившись, что Нацуо и Старателя нет, просит Фуюми утром загримировать его шрам. Сестра поражена, но, видимо, замечает во взгляде Тодороки-младшего глубокую печаль и на следующий день будит его еще до рассвета, чтобы наложить косметику. Получается, конечно, не как в фильмах, но Шото низко кланяется Фуюми и, правой рукой то и дело замораживая пот, идет в школу.               Шрам все равно виден. Об этом ему сообщают чуть ли не все знакомые из UA. Тодороки готов впасть в отчаяние, но не позволяет себе стереть косметику — сестра так постаралась ради него, Шото не посмеет пустить ее труды по ветру. И все же судорожно смывает косметику на обеденной перемене, когда Изуку смущенно говорит, что химикаты могут вызвать аллергию на зарубцевавшейся коже.               Тодороки стремится к вершинам, хочет достичь всех высот, до которых может добраться, но сейчас он сдается. Шото с минуту смотрит в зеркало на свое обезображенное лицо, и вскоре оно покрыто плотной коркой льда, а сам Тодороки измученно вздыхает, лежа на боку прямо на полу его комнаты в общежитии. Он обругивает свое глупое сердце, которое никак не может уяснить, что он просто п р о т и в е н Мидории.               Шото никак не может уснуть до глубокой ночи. Собственные мысли похожи на голубей: то прилетают целой стаей и копошатся в мозгах, то пропадают невесть куда и невесть насколько. Тодороки, собственно, и не против обоих вариантов. Мысли помогут душе остыть, а их отсутствие — пережить боль. Шото лишь жалеет, что сердце у людей находится с левой стороны, иначе он мог бы заморозить его своей ледяной причудой, чтобы перестать страдать по недостижимому.               Ему просто хочется, чтобы Деку его любил. Даже не так. Тодороки мысленно записывает это в перечень своих самых желанных мечтаний, в скобочках жирным шрифтом отмечая «недостижимое». Но Шото готов довольствоваться малым. Поэтому в список простых «хочу» он мысленно пишет, что хотел бы чувствовать на своем лице взгляд Мидории хотя бы дольше секунды. Где-то между наисильнейшей мечтой и обычным желанием Тодороки отмечает «чтобы Изуку не чувствовал себя неловко от его шрама».               И все же мысли причиняют слишком много боли. Шото встает с кровати и в растянутой майке с шортами спускается на первый этаж, мельком замечая цифру четыре рядом с «AM» на электронных часах. На кухне общежития Тодороки щелкает кнопкой электрического чайника, надеясь, что кипение воды никого не разбудит, и насыпает в кружку щепотку чайной заварки даже без ситечка.               — Ты тоже не можешь уснуть? — слышится за спиной участливо-понимающий голос, и Шото в испуге вздрагивает, тут же оборачиваясь.               Сонный Мидория милый — Тодороки всегда это знал, но лишний раз отметить это у себя в голове приятно. Он напоминает маленького щеночка, едва-едва продравшего глазки. Шото на секунду позволяет теплу растечься в груди, как вдруг с ужасом понимает, что случайно повернулся к Изуку своей левой стороной. Тодороки резко хватает ртом воздух и спешно отворачивается, страшась предположить, насколько Деку сейчас стало противно от него. Чайник закипает, и Шото заливает кипяток в кружку, от давящего чувства вины прикрывая волосами левую половину лица.               — У тебя все в порядке, Тодороки-кун? — слышится вдруг мягкий голос совсем рядом, и Шото дергается от неожиданности. Повезло, что чайник успел поставить на место, иначе стал бы еще уродливее, чем раньше.               — Почему ты спрашиваешь? — кое-как выдавливает из себя Тодороки и тут же обмирает, понимая, что Деку стоит совсем рядом с л е в о й стороны от него.               — Мне кажется, ты отдаляешься от меня, — с печалью в тихом шепоте говорит Изуку, и Шото с болью думает, что так будет лучше. Не ему — Мидории.               — Я просто… — начинает Тодороки, не зная, что именно хочет сказать. Лгать Деку, такому грустному Деку просто невозможно, но и тревожить его своими проблемами еще больше Шото не намерен. — Просто человек, который мне нравится, ненавидит шрамы.               Тодороки не уверен, что это именно то, что он должен был сказать, но он не сожалеет. Единственное, что он бы изменил — свою жалостливую интонацию. Шото чуть ли не скулит, отчаянно сдерживая скупые слезы, и будет чувствовать себя еще более паршиво, если Изуку будет винить себя за вопрос.               — Ох… — едва слышно выдыхает Мидория и отводит взгляд. Тодороки со смесью ужаса и боли понимает, что он догадался. Шото хочет уйти, но ему будто бы мало страданий, поэтому он замирает и ждет, что же скажет Изуку.               Тодороки отчаянно прокручивает в голове варианты возможных формулировок отказа и поэтому совершенно не замечает, как веснушчатые, усеянные полосками шрамов руки осторожно ложатся на его щеки и разворачивают лицом к Деку.               Его взгляд до жути печальный и при этом твердый, как броня Киришимы. Шото с ужасом и благоговением смотрит прямо в изумрудные глаза, ожидая приговора. Казнь или помилование. Тодороки уже давно согласен на гильотину.               — Ты очень красив, — едва-едва шепчет Изуку и смотрит прямо в глаза Шото. У Тодороки сердце болезненно ноет, воспринимая это как утешение перед отказом, но перебивать он не намерен. — Ты — это ты как раз из-за шрама. Может, ты и остался бы Тодороки, но точно не был бы Шото.               Это — самые громкие слова, что ему доводилось слышать. Это не геройское прозвище, не его имя, это — он сам. Один из сильнейших учеников класса 1-А. Сын Старателя. Брат Фуюми, Нацуо и Тойи. Друг своих одноклассников. Тот, кто влюблен в Мидорию Изуку. Тот, чей левый глаз светится голубым на фоне обоженной кожи.               На вид грубые пальцы мягко заводят красные волосы за ухо, и Тодороки весь обмирает, когда понимает, что Деку с любовью и нежной болью рассматривает его шрам. Хочется зажмуриться от страха, но Шото смотрит на чуть приподнятые уголки чужих губ и всеми силами удерживает себя на месте, чтобы не спрятаться от Мидории, чтобы не заставлять его смотреть.               — Знаешь, каждый шрам — это история, записанная несколько по-другому, — вдруг говорит Изуку, и у Тодороки мурашки бегут по спине от его доверительного шепота. Будто бы сказку рассказывает или поет красивую балладу, в которой Шото с удовольствием затерялся бы, если бы это позволило Деку чувствовать себя комфортно рядом с ним. — Истории могут быть грустными и веселыми, трагичными и романтичными. Свой шрам ты получил при ужасных обстоятельствах, но кто сказал, что ужасные истории не могут быть прекрасными? «Ромео и Джульетта», «Фауст», «Три товарища», «Собор Парижской Богоматери», «Исповедь «неполноценного» человека», «Научи меня умирать»… Я просто хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя вне зависимости от того, есть у тебя шрамы или нет.               Мидория выглядит так, будто не собирался этого говорить, но назад свои слова не забирает. Шото смотрит на него, и внезапно чувствует острую боль в груди. Но это приятно. Это хорошо. Тодороки словно погребает под собой лавина, однако это приносит лишь покой.               — Тебе правда не противно от него?.. — неверяще шепчет Шото, боясь спугнуть момент.               Изуку медленно кивает и следующее его действие кажется Тодороки таким чувственным и полным любви. Руки, лежащие все это время на его щеках, мягко тянут его вперед, и ласковые губы невесомо, как крылья бабочки, касаются грубой кожи под голубым глазом.               Может быть, Шото и урод, но сейчас, когда Мидория целует его, ему как-то все равно. Просто он влюблен.