***
Сначала было очень страшно. Во-первых, я понятия не имела как ко мне отнесутся, не будут ли считать белой вороной из-за пола. Шутка ли, я вообще понятия не имела сколько женщин работает в милиции. Каким же было мое удивление, когда одна половина милиционеров были отслужившие ветераны Великой Отечественной, а вторая — их начальницы, всю войну просидевшие в тылу и следившие со всей строгостью и любовью одновременно за оставленной в их руках страной. Молодые, вроде меня, конечно же, тоже были. В основном это были молчаливые парни, которые нервно дергали руками при любом поднятии голоса и бегали глазами по офису в поиске собственного стола, и девушки, которые с каменным лицом спокойно брали показания свидетелей очередного пьяного дебоша, дописывали свои еженедельные отчеты и уходили домой с душой на своем месте. Хотя иногда мне кажется, что они за свое спокойствие душу то и продали. Не хочу хвастаться, но со своим пошарпанным томиком Михаила Афанасьевича я знаю много про выгодные сделки с Сатаной. Так вот, в какой-то момент ко мне прикрепилось прозвище утёнка. Может быть из-за моей физиономии, говорящей о невинном, крохотном существе, к которому без уменьшительно-ласкательных обращаться просто воспрещается. Естественно это было не так, но, наверно, все судят по себе. Но это не значит, что это все еще не подбешивало, когда тебя считают за маленького, неразумного ребенка, с которым разговаривать надо нравоучительными интонациями и объяснять все, что попадается на его взгляд, даже если он не спрашивал. Я прекрасно знала практически наизусть эту лекцию про метод работы нашего архива, про правильный рецепт варки кофе прямо в чашке и всякий подобный ненужный бред, которым спонсировали меня все, кому не лень или чешется желание поиграть в родителя. Тогда я начала общаться с лейтенантом Морозовой. Вероника была на первый взгляд спокойной, довольно безразличной ко всему особой, которой работа вставала всегда разве что поперек горла. Так про нее и думали, собственно говоря. Но это оказалось совершенно противоположным. Вероника тайно горела любым занятием, связанным с правопорядком, ей, наверно, доставляло дичайшее удовольствие ходить на дежурства и размахивать дубинкой. Расследования, пускай и простые, она всегда проводила четко, по регламенту, без сучка, без задоринки. Она щелкала дела как семечки. В целом со стороны это действительно могло показаться попыткой побыстрее разобраться со всем, пожертвовав качеством, а не просто талант и навыки в расследованиях. Когда она раскрывалась, смеялась со мной над глупыми шутками, играла в карты или просто обсуждала повседневные проблемы, я чувствовала себя такой... особенной, наверно. Когда тайна, которую никому не суждено постичь, открывается перед тобой как книга. Хотя по факту все было не совсем так. Чуть больше лейтенанта Морозовой вопросов у меня вызывала лейтенант Литвинова. Они одногодки, насколько мне известно, знакомы неведомо с какого момента. Ксюша была... откровенной. Не в плане каких-то пошлостей, а в том смысле, что она редко скрывала свои эмоции, свое мнение. При том ее часто что-то дергало, и она резко становилась нелюдимой и неразговорчивой. Возможно она решила, что если я общаюсь с Вероникой также как и она, то и у нас могло бы получиться дружить. Как бы не так. Было неприятно делить внимание с кем-то, иногда меня охватывала такая детская ревность, что я могла начать докапываться буквально до чего только угодно, лишь бы не взаимодействовать с ней. По какой-то неведанной мне причине, Ксюша никогда не обижалась на меня за это. Я могла сказать что-то реально обидное, а она в ответ предлагала мирно разойтись. Через какое-то время до меня дошло, что мне надо бы извиниться, но прошло уже слишком много времени. Я думала ничего не выйдет, надеялась максимум свою совесть очистить. Но она простила. Спокойно приняла извинения и сказала, что рада, что я пришла к этому сама. Когда она услышала, как меня называют утёнком в офисе, она посмотрела на меня смеющимся взглядом и покачала головой. Она странная.***
— Так ты скажешь куда мы едем? — На место преступления, разумеется, куда еще можно ехать в три часа ночи?***
Пахло в комнате очень дурно, тяжело и сладко, как будто привезли бабушкиных помидор с огорода и забыли их перебрать, из-за чего те начали гнить и плесневеть, а внутри заводиться опарыши. На меня очень сильно давил это запах, он затмевал разум и будто хотел, чтобы я прилегла куда-нибудь поспать. А поспать тут и было на чем, но лучше вылететь на улицу, положить свое пальто на снег и лечь прямо на него, чем лечь на самый грязный предмет в комнате, на котором могли насиловать больше людей, чем тех, с кем я дружила когда-либо. Я повернула голову на Ксюшу, она прошла пару раз незаинтересованным взглядом по комнате, в частности, к центру разврата и творчества, но заинтересовал ее максимум пыльный шкаф, набитый старыми книжками с еще дореволюционной орфографией. Она даже улыбнулась, что показалось мне диким в данной ситуации. В комнате также находилось пару человек, собирающих всякие маленькие штучки на анализы. Я так назвала это по тому, что вещи, которые они брали и терли своими мазками были совершенно бесполезны, по моему мнению. — Держи аппарат, не урони, фотографируй все интересное, что увидишь. Прояви следовательскую фантазию, покажи мне улику, — Лейтенант Литвинова то ли поясничала, то ли делала карикатуру на артистов в местном театре, к которым любила ходить зайцем, а может просто пыталась меня искусно сбить с толку. Не сказать, что у нее этого не получилось, раз она привела только вышедшего с учебного заведения младшего лейтенанта на настоящее место преступления, где, наверно, минимум половина статистики всех убитых в год лежала. — Не подведи, гадкий утёнок, — и ухмыльнулась. Да почему утёнок-то... еще и гадкий. Я долго крутила объектив, чтобы настроить фокус, и накрутила так, что в один момент у меня прямо перед глазом нарисовалась отвратительная картина во всех подробностях. Розовые обои с цветочками на стенах очень побледнели на фоне кроваво-красных матрацев. Несколько луж крови, очевидно разлитых в разные дни, а может и недели, засохли и впитались в ткань, запах базара перемешался с железом и ударил мне прямо в ноздри. Слабенькие капельки разводов на крови с маленькими кристалликами соли указывали на глаза, которые выпускали на матрац слезы от раза к разу, от пытки к пытке. — Что здесь произошло? — я в совершенном шоке нажала на затвор и полароид начал работу, щелкнул свет, зажужжала бумага в фотоаппарате. — Не твоего ума дело, младший лейтенант, выполняй приказ лейтенанта Литвиновой и не спрашивай, — грозно сказал парень в халате, капающийся с какими-то пробирками с жидкостями. — Не вякай на мою подопечную, каналья, — не громко сказала Ксюша, увлеченно рассматривая книжный шкаф в комнате. Мне бы тоже хотелось одним глазком глянуть, но не хотелось задерживаться в этом помещении больше, чем потребуется, поэтому я продолжила фотографировать. На пол был постелен ковролин, очень потрепанный, истоптанный и жесткий. К нему прилепливалось очень много светлых, будто седых волос, черных колтунов и русых тоненьких волосинок. Везде валялись тряпки, преимущественно темно-синего или серого цвета, от юбок ли, пиджаков ли, я определить не могла. Лоскуты были не большие, прямоугольные и квадратные, размером чуть больше моей ладони, некоторые были порезаны ножницами, а некоторые расслаивались по нитке, порванные. Когда я заметила под голубой, с бежевыми рюшами, шторой чьи-то белые трусы, мне захотелось выбежать отсюда немедленно и как следует отчистить желудок. К слову, сама штора была измалевана несколькими коричневыми отпечатками рук, местами даже порвана. Я сфотографировала несколько надписей на стенах, которые были на непонятном мне славянском языке и я не могла понять их смысловую нагрузку, также найденные мною трусы под шторой, отпечатки на ней, несколько мутных разводов на подоконнике и место с выдранными из ковролина клочками шерсти. Мне показались занятными эти маленькие железяки, что вылезают из степлеров, в самом углу, сложенные какой-то аккуратной кучкой, а также пластиковый клочок чего-то, вылезавший из-за тумбочки. Я отодвинула тумбочку и обнаружила небольшой пакет с раскрытыми конвертами, в которых находились развороченные зарубежные литературные журналы на французском языке. На конверте были указаны адреса, но все разные, а я не знала карту города так уж подробно, так что просто сфотографировала этот пакет и попросила у парня в халате пластиковый пакетик для улик. Он странно на меня посмотрел, почему-то сконцентрировав внимание на моих руках, но пакет дал, что-то буркнув под нос. Я постаралась бережно уложить все бумаги в него и защелкнуть, но получила ладонью по затылку, из-за чего выронила все на пол. Это была Ксюша, и она устало нахмурилась. Рука, нанесшая удар, находилась на груди, вторая поддерживала ее снизу. Мне не было больно от слова совсем, я скорее испугалась и растерялась, находясь в такой неприятной и неожиданной обстановке. — Перчатки для идиотов изобретали, да? — посмотрела на меня выразительно лейтенант и цыкнула. А, ой. — Извините, я забылась, — я поставила брови домиком и начала искать глазами перчатки. — Ты... — Ксюша посмотрела на меня пару секунд и дернула головой. — Забей. Мальчик все соберет, подпишет и отправит на экспертизу, это его работа, — она посмотрела на парня весьма выразительно, а тот обидчиво заиграл желваками. — Ты их сфотографировала? Я кивнула. — Ну вот и молодец, свою часть выполнила, — Ксюша похлопала меня по плечу, схватилась за него одной рукой и провела вдоль лопаток к спине. — У меня есть кое-что поинтереснее глянуть, — она посмотрела на меня с искрой в глазах. Мне на секунду показалось, что это что-то неприличное. Видимо, это отразилось и у меня на лице, потому что она вдруг воскликнула, выпучив очи: — Вы что, младший лейтенант XXX! Я приличная советская женщина! Идемте, я вам все покажу. Ксюша что-то бубнила себе под нос, очень оскорбленно топала ногами и повела меня, крепко ухватив за ладонь, к двум худеньким, хлипким дверкам, стоящим парой. Она отворила дальнюю дверь, и это оказалась ванная. В ней. Было. Много. — Очаровашки, правда? — показала лейтенант на стаю резиновых утят, плавающих в мутной розоватой воде в ванне. — Почему они здесь? — почему-то шепотом спросила я. Я оцепенела так, что ощутила, как ноги прирастают к кафелю, все тело каменеет, а голова наклоняется к плечу, состроив недоумевающую моську. — Они тут были, — ответила Ксюша и, за руку, подвела к ванне. Она была достаточно скромных размеров, в нее вряд ли поместился бы человек старше двенадцати, и почти всю поверхность воды покрывали резиновые, желтенькие утята с красными клювиками и умными, задумчивыми, веселыми или просто отражающими большую эмоцию глазами. Вода была красноватого оттенка, бледного, но заметного на фоне эмалированных стенок ванны. Иногда на глаза попадались какие-то бордовые сгустки, спокойно плавающие и дрейфующие в глубине. — Это улика? — я посмотрела лейтенанту в глаза. Она посмотрела на меня в ответ. Приподняла бровь, улыбка расплылась на лице, как будто она только что выиграла в лотерею. — Вполне возможно, — отвечает Ксюша. Голос подскочил на второй букве "о", она как будто задохнулась на секунду. — Я показывала это лейтенанту Морозовой, она, к сожалею, не увидела в этом ценности, — Ксюша скрестила руки и посмотрела на плавающих утят с какой-то тоской. — А я же как будто чувствую, что это зацепка, чувствую это, — я услышала очень тяжелый вздох. Ксюша потрясла головой. — Ты понимаешь? Она наклонила голову, подражая мне, и я наконец ожила, в ногах произошел приток крови, из-за чего они застреляли, а руки разжали ноющие кулаки. Голова успела затечь, пока я стояла и просто смотрела на Ксюшу и утят. — Это может быть как личная страсть преступника, так и не осознанная подсказка для нас, — я почесала подбородок и подошла к ним чуть ближе. — У многих есть страсть к коллекционированию, но вряд ли бы я использовала свою коллекцию резиновых утят по назначению, а не просто хранила на полке, — задумчиво Ксюша покачала в согласии со мной головой. — Значит... — Он купил их в таком количестве разом, — закончила Ксюша. — Или обокрал пару подъездов, — предложила я еще идею. — И украл, конечно же, только уток. — Это может быть метафора, — я пожала плечами. Ксюша угукнула, присев и тронув самую маленькую и бледную уточку. Ее нос был холодного оттенка темно-коричневого, а не красненьким, как у остальных, шея была длиннее, а глазки меньше. Он весь был каким-то другим, не таким объемным и щекастым, каким делают всех резиновых утят, чтобы они нравились детям. Лейтенант что-то шепнула самой себе и улыбнулась, отправив этого некрасивого утёнка плавать дальше к своим братьям. — Они все такие разные... Как бы не переругались с друг другом, когда подрастут, — Ксюша переставляла, как будто шагала, пальцами по головкам резиновых уточек, как будто останавливаясь на каждой. Они действительно были уникальные. Да, в целом расцветка, общая форма и размер несильно отличались, но создавалось впечатление, будто каждую уточку делали вручную. Выливали из резины форму и корректировали ее пальцами, пока она не окончательно закрепилась, в ручную раскрашивали несмываемыми красками. Были полненькие утята, были узенькие, были те, что побольше, и те, что были чуть ли не в два раза меньше, были с характерным клювом, а были с масеньким недоклювиком, на котором даже не было никаких рельефов. Я только заметила, что некоторые были раскрашены сверх того, что было сделано на фабрике, как будто это рисовал еще совсем маленький ребенок, который захотел уточку-капитана, уточку-кока, уточку-ботсмана и уточек-полицейских, чтобы хватать уточек-пиратов, нападающих на воображаемый утко-корабль. Гуашь на резиновых тельцах медленно растворялась в воде и оставляла красочные следы. — Утята побольше наверняка забрали себе весь авторитет и пользуются этим. Разносят свои мысли и проповеди по всему их утиному обществу, путают их, мешают мыслить самим, — тихо заговорила Ксюша, продолжая играть с плавающей резиной. В проступах между уточками стало видно много сгустков крови, осевших на дно. — Но когда-то же их авторитет иссякнет? — я спросила, затаив дыхание. Я присела на колени рядом с Ксюшей и смотрела как она, облокотившись об запачканный кровью бортик подбородком, обводила взглядом обитателей ванны. Ее легкая рубашка с полевыми цветами, очень большая и почти летающая вместе с ней, начала погружаться концами ткани в воду, обвиснув. — Конечно. Но только когда они уйдут сами, — Ксюша резко опустила руку в воду и что-то схватила, сразу дернув руку из воды. В руках у нее была потонувшая, разрезанная под горлом уточка. Ее глаза будто улыбались нам, но странная форма клюва говорила об усмешке. — Но знаешь что? Я посмотрела на лейтенанта. В ее глазах была какая-то тяжелая задумчивость, она смотрела на горло уточки пристально. — Уже поздно, — Ксюша посмотрела на меня, и я даже вздрогнула, настолько это был странный взгляд. — Сильная уточка уже заразила других уточек, они тоже начнут тонуть вслед за ней. Я посмотрела в ванну и увидела три утёнка, чьи тела были наполовину погружены в воду, мне показалось, что у них на брюшках есть небольшие порезы. — Они могут ненавидеть Сильную уточку, могут игнорировать ее существование, отрицать ее слова, восхвалять ее и делать своим центром вселенной. Но эта уточка все равно уже их потопила. Они обречены. Ксюша нахмурила брови, поставила Сильную уточку на кафельный пол, после чего она сразу завалилась, и достала из ванной начинавших тонуть уточек. У одной из них были очень большие глаза, в них будто что-то блестело. Но что-то в ее мордочке показывало ее тревогу и любовь одновременно ко всему живому. Ко всему, что дала ей вселенная, ко всему, что она когда-либо слышала, пусть это даже какой-то пустяк. В ее глазах была любовь. И в ее глазах был страх. В ее глазах было полное непонимание происходящего. Вторая уточка была тоже с поблескивающими глазками, но они были другими. Они были сумасшедшими, они давили, они высматривали все твои промахи и достижения, эта уточка все считала. И эта уточка была так похожа на Сильного утёнка, так желала покровительства и лица всех ее идей и мыслей, как будто Сильный утёнок вдохновил ее на нереальные свершения, на нереальные авантюры, и она пошла. Третья же уточка была какой-то слишком простой. Клюв красный, шерстка желтая, глаза средние, а блестки в них только у самого зрачка, немного совсем. И эту уточку Ксюша не стала ставить на пол. Лейтенант прокашлялась, поднялась, опершись об стенку ванной, и с небольшой уточкой в руке встала на ноги. Я встала за ней, не особо понимая, что сейчас произошло и что это значит. — Сфотографируй ванну с утятами, авось пригодится. Сделаешь? — я кивнула. Она прикрыла глаза и покачала головой. — А я пойду подышу. И она вышла, забрав самого обычного, но тонувшего утёнка с собой.***
Я сфотографировала ванну, как Ксюша мне и сказала. Долго думала, нужно ли вернуть тонущих утят в воду, но решила, что не стоит. Я потратила лишний кадр на это, но не жалею. Я уверена в том, что мы с ней продвинулись в деле. Парень в халате, который уже заканчивал свои сборы образцов, дал мне ознакомиться с общей информации обо всем этом, и я, если честно, не очень рада, что прочитала это. Но, по крайней мере, теперь я хотя бы понимаю происходящее. Похищения, пытки и последующая торговля людьми. Во основном подростками от двенадцати до шестнадцати лет обоих полов. Их хватали на подходе в школу, в восемь утра, когда огромная толпа, идущая в одном направлении, может просто не заметить в толкучке, как ребенка уводят прямо за руку. Способ заманивания подростков так и остается загадкой, никто никогда не слышал криков, просьб о помощи, в целом хоть каких-то подозрительных действий. Что стало находкой в деле, так это количество подростков. Я не знаю, может это последствия эмоциональной встряски или что-то еще, но меня очень успокоил счет утят. Да, я залезла руками в воду с кровью и начала считать абсолютно всех утят. Во-первых, выяснилось, что порезанных утят больше, чем трое. Во-вторых... Утят столько же, сколько и предположительных жертв. Предположительные они потому, что никто не знает, может ли орудовать здесь еще один маньяк или ребенок просто сбежал из дома. Но тем не менее. Их примерно одинаковое количество. У меня возникли вопросы, и я пошла искать ту, кто сможет на них ответить.***
Я нашла Ксюшу раньше, чем планировала. Учитывая наше с ней не долгое общение, я уже осознала, что иногда то, что она говорит, она совсем не имеет в виду. Я думала, что придется искать ее на крыше, во дворе, на соседней улице или вообще в офисе. Я нашла ее, как только вышла из этой проклятой квартиры на лестничную клетку. Там было очень такое красивое большое окно между этажами, через него было видно всю улицу. Сейчас оно было открыто нараспашку. На подоконнике стояла пепельница в виде раскрытой ракушки, а у Ксюши в руках была сигарета. Она дернулась, когда я сделала неосторожный шаг и произвела шорох, но не повернулась. Лишь сделала еще одну затяжку, как я поняла, крепкую до рака в легких. — Уже уходишь? — спросила Ксюша. Ее голос сильно хрипел и она прокашлялась, сгорбившись и втянув голову в синий шарф, надетый поверх красивого, наверняка импортного пальто. — Эм, — я помялась. Дышать дымом не очень хотелось, но кажется у меня нет выбора, как такового. Я подошла ближе и заглянула ей в лицо. Лицо было нахмурено, щеки будто раздулись и покраснели, от холода из окна, скорее всего. — Нет, я- — Нашла что-то новенькое, но не поняла что? — Да, — я выдохнула весь воздух из легких. — Рассказывай, — Ксюша не смотрела на меня, только ежилась и делала затяжки, снег летел на нас, и в особенности на ее темных волосах очень ярко выделялись снежинки. Дым из ее рта был густым-густым, как будто его можно было потрогать, как сахарную вату. — Примерное число жертв совпадает с количеством уточек, — я быстро произнесла это, по пути поняв насколько это глупо звучит. Уточки? Подростки? Ха? — Хм, — Ксюша хмыкнула как-то неочевидно. Я не очень понимала, ждать мне сейчас смеха в свое лицо либо медленных увещеваний, что это идиотизм. — Молодец, я знала, что ты догадаешься. — Простите, я- Что? — я запнулась на извинениях, когда до меня дошел смысл того, что она сказала. — Я сказала, младший лейтенант, что ты молодец. Это глупая подсказка, преступник на это и рассчитывал, — Ксюша сделала еще затяжку. — Он перемешал то, что ребенок не поймет просто из-за своей неосведомленности, и то, что сможет понять только ребенок. Мои мысли замерли. Снежинки замерли. Мир замер. Капли, текущие с слишком хорошо отопляемого чердака, замерли посреди воздуха. Ветер, дующий мне в лицо, как будто застыл маской на моем лице, подушкой, которой тебя ночью душили соседки в лагере. У меня был только один вопрос. В этот момент я будто забыла, что речь идет о ужаснейшем беззаконии и жестокости. Что речь идет о пытках и торговле, фактически, детьми. Что я меньше получаса назад опустила свою руку в воду с кровью одного из этих несчастных. Что с этим несчастным сейчас может быть что, мать его, угодно. И смерть это самый простой вариант из всех, что может предложить нам человеческая кровожадность. Я забыла все это. Меня будто поглотила за секунду эта игра без победителей и проигравших. Эта загадка. — Так что он загадал? Этот вопрос не восстановил кровообращение, не запустил дыхание, полет снежинок или вентиляцию в подъезде. Ксюша просто хмыкнула и начала говорить: — Людей много. Всяких разных. Есть вспыльчивые, ранимые, верные, воодушевленные, глупые, смешные, наивные. Как факт, если ты хочешь обмануть всех и каждого, тебе придется придумывать стратегию для каждого индивидуально. И чаще всего это надоедает, — она хихикает, улыбка на ее лице всезнающая. — Но кому-то доставляет истинное удовольствие врать, путать, пугать людей. Настолько нравится, что ты начинаешь терять абсолютно все, из чего ты состоял, — сигарета тухнет в ее руке, но она просто достает пачку и зубами вытаскивает новую, поджигая освободившейся рукой и затягиваясь. Она молчит еще пару десятков секунд. — Жизнь становится театром, а ты в нем главным актером. И тебе так нравится играть плохишей, что внезапно от обещаний ты переходишь к действиям. Я почувствовала, как у меня кошки заскреблись где-то внутри, что-то меня бесконечно беспокоило. — Ты прививаешь людям, которые восхищаются тобой, настолько разные философские взгляды, что когда-то не разлей вода друзья внезапно становятся друг другу почти что противны из-за полной противоположности. И ты заставляешь людей страдать от того, что их к друг другу продолжает тянуть, что они ищут поддержки у друг друга и пьют чай, заканчивая каждый вечер громким словесным поединком. Они восхищаются друг другом и не понимают при этом, но больше всего они все равно... благословляют и проклинают тебя. Ксюшина рука тряслась, с ней и дымок на сигарете делал резкие зигзаги. — И таких людей море. Просто океан. И человек может даже не думать так, как говорит. Говорит то, во что ты начинаешь верить. Как узнать, верит ли человек в то, что вешает тебе на уши? Я сейчас покажу. Ксюша берет с подоконника полу разрезанного утёнка. Смотрит на него внимательно, так внимательно, будто прожжет в нем дырку одним взглядом. А потом тушит прямо об его лоб свою сигарету. Разносится неприятный запах жженной резины, Ксюша резко начинает дергать бедного утёнка во все стороны, разрывая на части. Когда утёнок разделяется на две части, Ксюша кидает их на пол. В утёнке ничего нет. Ксюша смеется. — Умный сукин сын. Я не знаю, смею ли я сказать слово. В это время Ксюша спокойно собирает рассыпавшийся пепел и сгребает его в пепельницу, поднимает утёнка и дает его мне в руки. — Знаешь, я на самом деле сама не ведаю, верю я на самом деле в Бога или нет. Вот хочешь верь, хочешь нет, — Ксюша улыбается мне, обнимая мои ладони, которые держат испорченного утёнка. — Русскую классику читаешь? — резко меняет интонация она, словно просыпается ото сна, будто все это время она не вела себя, мягко говоря, странно. Я не сразу поняла, что мне требуется ответить. — Ну есть немного, — я не понимала кому это говорю. — Достоевского читала? — со всей наигранной серьезностью и взглядом исподлобья. — Да нет, не особо, — было довольно странно так близко с ней стоять. Я могла рассмотреть ее шрам над правым глазом и родинку возле левого. Видела маленькие черные точки и бледные-бледные шрамики от прыщей. — Зря, — говорит она. — Зря-зря, — она отпускает мои руки и отходит на пару шагов, поправляя пальто. — Многое теряешь. Если честно, я чувствовала себя максимально непонятно. Эти... сколько мы так простояли? Я не уверена. В общем, это время, этот диалог, был самым странным за всю мою жизнь. Но я не стану отрицать, что этот же момент был самым животворящим для меня, чем что-либо. — Знаешь что, мне пора, — Ксюша говорит довольно быстро, произносит слова, будто читает скороговорки. — Ты там закончи все, забери аппарат. Напишешь за меня отчет, ничего же? У меня важное дело наметилось, — Ксюша усмехнулась, глядя в мои расширившиеся глаза, помахала ручкой и ускакала вниз по лестнице. Точно что-то новенькое.***
Сегодня все странно на меня смотрели. Опустим тот факт, что почти весь отдел собрался на рабочем месте в пять утра. Опустим. Сегодня было как будто холоднее, чем обычно, так что я натягивала рукава свитера так, чтобы скрыть пальцы. С днем рождения меня. В подарок я получаю срочный вызов на гос телефон, который будит всех соседей. Звук его рингтона все еще у меня в ушах. Звучит как ад. Не смотря на весь кипиш, поднятый коллегами, на их дерганные передвижения по офису и поднятую интонацию, я решила не тратить время зря и сесть писать отчет с того дня. Я не совсем понимала, почему так спокойно отреагировала на то, что на меня нагло спихнули все работу. Я писала ее прямо в эту секунду, не задумываясь. Меня очень отвлекла заминка с подбором суффикса, чтобы наши отчеты не были одинаковыми, так что не заметила, как к моему столу подошла Ксюша, плюхнула на него какую-то пухлую папку, а потом свою задницу. — Поздравляю, ты спасла их. Я медленно подняла глаза на нее. Что? Что? — Что? — Ты разгадала подсказку сумасшедшего "бизнесмэна", который не смог оставить свою берлогу без улик и намеков, — Ксюша не смотрела на меня, она наблюдала за застывшей толпой, которая смотрела на меня шальными глазами. Как будто в один момент я полностью поменяла свой облик в их глазах. Или нет. Они увидели мой истинный облик, который до этого не замечали. — Что ты имеешь в виду? — я сглатываю скопившиеся слюни и нахмуриваюсь. — Маша Лебядкина. Ваня Шатов. Леша Кириллов. И другие дети, которые пропадали по дороге в школу. Их нашли, — Ксюша сказала это монотонно, будто совершенно не была заинтересована в этом, хотя я видела как ее правая рука, опирающаяся на стол, на секунду сжала кулак и расслабилась. Я подняла брови. Нашли? Всех этих детей нашли после того, как я побыла в той квартире? В моей голове начала складываться картина помимо того, что уже было. Кровь на матраце, кровь в ванной, отпечатки рук, испорченный ковролин. Нашли... — Живыми, — сказала Ксюша быстро, будто не хотя. Она будто слышала мои мысли. — И невредимыми. Может только немного не в себе и голодными. — Не в себе? Их...? — Упаси Господь, девочка например просто утверждала, что опаздывает на свадьбу со своим одноклассником, — Ксюша сглотнула, как будто что-то решила не раскрывать самой, что-то не называть своими именами, кого-то называть не своими именами, и тыкнула на папку. — Есть более точная информация, которая тебе все объяснит, но я могу кратко описать тебе, чему ты поспособствовала. Я ошалело кивнула, протянув руку к папке. — В квартире была книга... Выделяющаяся. Свежего издания 56 года. Все остальные книги на полке были старых изданий, еще дореволюционных. Запрещенная литература тоже была. Грех такую библиотеку оставлять, раритет, — Ксюша вдохнула. — А эта новая. Изданная целиком, такую сложно найти. — И... что? — Она привела меня к тому как преступник вынуждает детей идти с ним, а ты... ты дала подсказку, куда он мог отвести одного из них. — В каком смысле? Что ты имеешь в виду? — я вскочила со стула, наблюдающие люди навострили уши еще сильнее, почти подошли к нам вплотную. Напряжение наросло до такой степени, что у меня начала кружиться голова. — Что это за подсказка? Что такого в резиновых утятах? — Какое сегодня число? — вместо этого спросила Ксюша. Я опешила. Но забыть свой день было сложно. — Девятнадцатое. Как это связано? — А... а я думала двадцать третье, это день рождение у одного человека, — Ксюша прикусила губу и забегала глазами, что просчитывая. — Я не знаю о ком ты. Сегодня мой день рождения, — я не знаю зачем я это сказала. Мои мысли заполняли одни сплошные вопросы об этих подростках, которых нашли благодаря мне. Об потонувшем утёнке. Об догадке, которую я сделала. Только что я раскрыла? Я сама не понимала того, что находила в тот день в той квартире. — Оу, — Ксюша подняла голос и брови, тыкнув себя языком за щеку. — Тогда это тебе. Она достала из-за пазухи книгу, очень большую, я не обратила на нее внимание за все это время по какой-то причине. — Этот текст может ввести в ступор, может напугать, может испортить тебе жизнь, ты можешь вообще ничего из него не понять, но ты никогда его не забудешь, — она передала тяжелую книгу мне. Я ощутила большой вес этой книги. Не в смысле ее физической тяжести, я чувствовала ее важность. — С днем рождения, гадкий утёнок, — Ксюша чмокнула меня в щеку и направилась на выход из офиса. Все люди в помещении как будто испарились. На обложке было написано "Федор Михайлович Достоевский. Бесы". Я чувствовала себя не лишним, отличающимся, безобразным и бессильным гадким утёнком, а лебедем.