Человек-якорь

«Любовь» звучит так, словно соткана из чего-то сладкого и воздушного. Это чувство не может описать никто, совсем никто не в силах дать ему точные и правильные для всех черты, обозначить какие-то границы и обязательные пункты. Просто потому что любовь настолько разная и удивительная, что не поддаётся описанию и не влезает в рамки. Необъятная. Как океан, что терпеть не может ограничения и буйствует так, как подобает стихии. Возможно, с чувством то же? Оно точно также колыхает сознание, как качаются волны, и совсем похоже завлекает на дно любопытных, поражая тем, что те отыщут в итоге? По крайней мере, Люк склонялся к этому мнению. Свой океан он считал слишком буйным, но от того не менее трепетным. Потому что эмоции всегда берут верх над Дилюком. Это уже как неписанная истина, что-то настолько логичное и естественное, что и говорить не стоит. Каждый, кто знал его, отмечал крутой нрав и нежелание хоть сколько-то скрыть свою неприязнь к кому-либо. Поэтому и нежность юноша не прятал. Он отдавал её так много, как только сумел бы и как было позволено. В подростковой любви есть что-то наивное, приятно щемящее грудь, такое неизведанное и притягательное, что Рагнвиндр не видел смысла скрывать то, что волнует его сердце. Он признался. Чужое откровение свалилось, как снег в мае, ударило, точно снежок, скатанный из чувств собеседника, и такой большой… Кай бы сказал, что невообразимо огромный ком. Перед лавиной Дилюковых эмоций он ощущал себя жалким муравьём, неспособным противостоять хоть её десятой части. Потому что боялся, так до смешного сильно боялся потерять тот единственный луч света, что сиял в его жизни ярче всякой звезды и согревал лучше, чем можно было бы себе представить, что смеяться не хотелось совершенно. Кэйа ответил взаимностью. За всё время их отношений Альберих старался, искренне старался привить, пришить к коже своего сердца то же чувство, заставить себя ощущать тех же бабочек в животе и лёгкость в душе и теле. И он с сожалением разбивался о реальность, мучая сознание кошмарами, но ровно до тех пор, пока не научился обманывать и путать себя настолько, что сам поверил в искренность того, о чём рассказывал тихими ночами бывшему побратиму. Того, что явно воодушевляло аловолосого юношу, строившего ванильные планы на будущее. Он чувствовал себя, как в сказке. Все прочитанные романы дружно диктовали, что всё идёт как нельзя лучше, так, как будет правильно для них двоих. Но меж тем вполне справедливым будет сказать, что будущий Капитан кавалерии заражал своей лживой любовью, распрастраняя её, словно яд, под чужой и собственной кожей. Та текла по венам, смешиваясь с кровью, заставляя её мутнеть и сгущаться, будто бы имела цель украсить тромбами как минимум половину всех сосудов, что повлекло бы за собой скорый инфаркт или инсульт, а то и вовсе, всё вместе взятое. Им было сложно. Вряд ли кто-то (если говорить о людях разумных) посмел бы исключить бытовые ссоры, разногласия и простое человеческое страдание из той самой неземной любви, о которой говорилось в начале. Потому что это было бы нелогично, потому что не может быть хорошо и складно всегда. Особенно, когда вы два эмоциональных подростка. Особенно, когда скрываете свою романтику ото всех, прячетесь в комнате или на чердаке, целуясь каждый по-разному, и мечтаете о сахарном будущем, обнявшись на закрытом балконе. Со временем осознание различий, которые тяжело не заметить и ещё труднее принять, стало назойливым колокольчиком трещать повсюду, раздражая, выводя из себя до такой степени, что в пору сжечь всё то, что только попадётся под руку. А в случае Альбериха безжалостно раскромсать на щепки точёным одноручным мечом. Всё могло завязаться на какой-то мелочи: шутка Рагнвиндра, показавшаяся оскорблением; Кэйевский флирт с каждым столбом, что уже порядком достал и многое, многое другое. Эти мелочи наслаивались друг на друга, как слои коржа, и к ним тут же присоединялась горькая начинка в виде давних, но проглоченных обид. Всё складывалось в большой и увесистый торт, который каждый желал запустить в лицо оппонента. Капитан Ордо Фавониус не мог понять почему моментами так раздражает партнёра, почему каждый разговор по душам и попытка открыться перетекают в ссору, после которой они, хоть и прекращают общаться на какое-то время, ходя понурыми, обязательно мирятся, но забив на всё то, что страшно досказать. Потому что отношения настолько хлипкие, хрупкие, что вот-вот и рассыпятся в труху, стоит лишь открыть рот и высказать недовольство. Они быстро забывали или прятали в дальний ящик проблемы, пытаясь жить так, как хотел Дилюк. Дилюк, который не сразу, но стал подмечать, что он один горит идеей о свиданиях. Он один вдохновлён и заряжен, а Кэйа будто потакает его желаниям. Но он настолько хотел жить в своих фантазиях, настолько желал воплощения мечты, что списывал всё на собственную навязчивость, даже не желая открыть глаза и попытаться что-то понять. Что-то, что гложило самого родного и любимого, после отца, человека. Вероятно, это можно назвать эгоизмом. Кэйа с сожалением рушил, Дилюк с сокрушением строил. Но недостаток сил и опыта сыграл свою роль. Из-за чувства вины и страха, страха быть раскрытым в своём «шпионаже», Кэйа говорил отвратительное, наедине терзая себя мыслями и переживаниями. А всё чтобы оттолкнуть, спасти того, кто спасаться не желал, прыгая в это пекло с разбега, загребая в охапку Кэйю и выходя уже с ним. И так раз за разом. Альбериха, что уже сгорел, сгорел до такого состояния, что чувства обуглились и перестали цвести, даже те, которые были искренними, не говоря уже о притворстве; младший Рагнвиндр не отпускал, стараясь зажечь его тем, что никак неспособно было коснуться злополучных углей. И чувствовал, как потухает, всё чаще переступая через себя ради неизвестно чьего счастья, да и счастья ли? Возможно ли быть счастливым с тем человеком, с которым один лишь удел — носить маски и давить горло, которое отчаянно пытается выдавить из себя слова протеста? Они оба понимали, что вечно так продолжаться не может. Оказалось, что рушить было нечего и строить, по правде, не из чего. Смерть Крепуса подкосила их обоих. Альбериха, что уже успел прикипеть, привязаться к человеку, спасшего его, даже не спрашивая о прошлом. Дилюка, который рос без матери и видел в отце немыслимый авторитет, почти единственную защиту. Человека, который хоть и мог строго наругать, но в конечном счёте всегда бы выручил, дал совет и надежду на то, что обязательно в мире этом будет место его счастью. Страшно было говорить ему о своей любви, лишь это омрачало их взаимоотношения. Но в момент, когда в твоих руках потухает жизнь любимого отца, смотрящего в ответ с дикой печалью, не хочется думать о всём плохом. Хочется лишь благодарить от всего сердца и плакать, так, чтобы на следующий день лицо не могло выражать совершенное ничего. Но, вероятно, в нём остались эмоции для того, чтобы со всей злостью запустить в предателя и лжеца, на эмоциях поведавшего о своих тайнах, огненного феникса, не видя практически ничего из-за слёз и бросаясь так, будто иначе мир перестанет существовать. Хотелось разрубить Кэйю на кусочки, задушить, испепелить, и мысли эти ужасают по прошествии времени, но в эту самую секунду боль, обида, разочарование и отчаяние захватили рассудок, пьянили, сподвигая на самое мерзкое. Альбериха спасли Боги. Боги и Аделинда, вовремя выбежавшая во двор поместья. Ордо Фавониус замяли дело, после чего новоиспеченный владелец винокурни оборвал с ними все связи. Он по праву сбежал, глуша в себе терзания, замещая их чувством мести и справедливости и скитаясь по Тейвату в поисках правды. Мондштадт получил нового Капитана. Спустя три года вернулся и Мастер. Дилюк Рагнвиндр вернулся к делу своего отца, к городу, нуждавшемуся в его защите, к людям, которые посвятили их семейному бизнесу полжизни, но никак ни к Кэйе Альбериху, оставшемуся в памяти человеком, впервые подарившим ему такое тепло и такие эмоции. Но всё когда-нибудь заканчивается и не всё можно возродить из пепла. Этот случай являлся одним из таких. Они никогда, винодел зарёкся, собственно, как и Кэйа, не вернутся к любви. Так будет лучше.