Вечный

      Маленький Изуку мечтал стать героем. Это ведь так классно! Он хочет стать таким же, как сам Всемогущий! Спасать людей с улыбками, помогая и делая их жизнь лучше! Стать следующим Символом Мира! Кто же этого не хочет?       Мама же смотрит на это лишь с умилением и небольшим беспокойством. Её малышу уже 4 года, а причуда себя никак не проявила. Конечно, причуды часто могут проявлять себя поздно, но это волновало. Они записались на приём к врачу. Самый лёгкий вариант проверки всё ещё оставался рентгеном мизинца. Долго ждать не пришлось. Врач с безразличным выражением зашёл обратно в кабинет.       Инко настолько измучалась с тихим беспокойством, что даже заранее сходила в храм. На всякий случай. Она выдыхает с облегчением, когда слышит, что у её дорогого Изуку есть причуда. Скорее всего, думает мама, это должно быть что-то родительское. Притягивание или огненное дыхание. Только медсестра опровергла её случайно сказанные слова. Девушка была хоть и новенькой, но с весьма полезной причудой, в которой хорошо разбиралась. Определение генетики в любом виде всегда пользовалось успехом в медицине. Но на вопросы Инко о причуде сына медсестра лишь пожала руками и сказала, что в гене, ответственном за подобное нет и капли намёка, что будет чей-то родительский ген. Произошла мутация, и в этом нет ничего супер экстраординарного. Врач лишь напомнил не забыть внести данные в реестр.       Хотя её малыш просто радовался и ожидал проявления своей силы без всяких заморочек, лишь слегка расстроившись, что это не будет от отца или матери. Конечно, новую силу сложно будет выявить, да и редко такое происходит, что ребёнок наследует что-то совсем новое. Врач назвал это следующим поколением или проявлением прошлого. Точно сказать всё ещё было нельзя.       Только вот все остальные дети отнеслись с подозрением к такому странному заявлению. Но дети ждали, оставив Мидорию на задний план, пока его причуда не проявится. Скучно играть с тем, у кого нет чем похвастаться. Каччан тоже так считал отдаляясь от друга. И вот детям уже по пять и пора скоро в школу, а намёка на причуду даже нет. И теперь считали, что Изуку беспричудный, ведь как можно не знать собственную способность. Каччан издевается над «врунишкой». Он же даёт прозвище «Деку». Бесполезный. Мидория же не понимал, за что так с ним.       Изуку рос, года шли. Причуда себя никак не проявляла. Мальчик чувствовал себя очень по-дурацки, пытаясь притянуть какие-либо предметы или выдохнуть хотя бы слабый огонёк. Примечания о совершенно новой причуде путали мысли уже абсолютно. Его хобби стало анализом чужих сил, особенно его привлекали истории, как герои, и не только, узнавали о своих причудах. Но Бакуго-кун продолжал издеваться и в начальной, и в средней школе. Обидно. И горько. Ведь за главным в школе повторяли и остальные. А видя, что взрослые ничего не говорят по этому поводу, то травля развернулась на полную катушку.       Избиение на протяжении всей его короткой жизни, обзывательства. Презрительные взгляды от учителей и учеников. Шёпот со всех сторон, прерываемый болезненными насмешками. И это всё становилось лишь громче и ярче, когда он проходил мимо или стоял ближе.       Ведь как же, беспричудный неудачник, желающий стать героем! Что за ерунда! И какая потеха для нас!       Постоянные насмешки над его мечтами. И бесконечно грустные глаза мамы, которая успела найти на просторах интернета истории о людях, что так и не смогли понять свои причуды и остались с клеймом бесполезных для общества. Отличия от действительно беспричудных — лишь галочка в документах. В тринадцать лет он и не подозревал, что в будущем эта галочка ему очень пригодится.       Но грусть в материнских глазах была и от того, что она подозревала об издевательствах в школе. Что её сын всё дальше и дальше от неё. Что она слишком слаба для него и не способна поддерживать его на пути к мечте. Ей так сильно не хватало крепкого плеча Хисаши рядом. Чтобы сын не видел, как и её омуты зелени становились похожи на болотную трясину. Инко знает, как это выглядит, ведь у её сына тоже самое. А ведь когда-то муж чуть ли не пел оды её изумрудам. Он тихо и вкрадчиво в ночи рассказывал ей, будто самую страшную тайну, о прекрасных звёздах и галактиках в её глазах.       Хисаши пытался быть романтиком, хоть раньше даже толком не интересовался отношениями и любовью, будучи отчасти холодным истуканом. Изуку знал много историй об отце, которые мама рассказывала часто с влажными глазами и коробкой салфеток под рукой. Незаурядные подкаты и комплименты делали Инко счастливой. Смущенные взгляды в попытках более откровенного флирта, что ему советовали друзья, веселили Инко. Она всегда успокаивала его, говоря, что его янтарный любовный взгляд говорит больше любых откровенных слов. И она любила рассказывать сыну, как много носился Хисаши с новорожденным сыном, как много заботился и пытался правильно вырастить и воспитать. Как долго извинялся перед ней в итоге, когда понял, что ему нужно отъехать в Америку для работы на пару лет. Клялся навещать хотя бы раз в пару месяцев, но точно.       Но потом. Её любовь и опора ушла из мира, погибнув в авиакатастрофе при перелёте из Америки, когда он наконец-то смог получить отпуск, чтобы навестить семью. И, к сожалению, для их маленькой семьи, но она даже не подозревала, что скоро воссоединится с ним.       Инко Мидория погибла при сражении злодеев с героями. Её не додумались вытащить, как и других случайных жертв. Старатель поджёг кафе в ходе битвы, а злодеи завалили входы и выходы. Из-за повреждённых несущих стен горящее здание начало обрушиваться. В итоге людей просто напросто задавило, и если это не погубило кого-то, то огонь и дым сделали своё дело окончательно. Восемь жертв, среди которых трое из обслуживающего персонала и остальные обычные посетители. Об этом, конечно, никто не заговорил. Изуку стало воротить от таких героев, также как и от злодеев.       Мицуки горько было смотреть на сына лучшей подруги, который находился в ужасном разбитом состоянии. Она не желала ему судьбы в каком-нибудь приюте, откуда его жизнь покатится по наклонной. Особенно с его нераскрытой причудой, что приравнивает его к обычным беспричудным. Поэтому они вместе с Масару решили оформить опеку над Мидорией. Фамилию ему не сменяли. Оставалось лишь рассказать об этом Кацуки. Тот вспылил, но меньше обычного, решая, что точно не будет пересекаться с задротом, так как Изуку заявил, что останется жить в квартире матери. Компенсации и выплаты стабильно поступают, жильё небольшое, а он сам самостоятельный. Квартира полностью выкупленная, площадь маленькая, да и теснить добрых людей нет желания. Как и желания жить с Кацуки под одной крышей.       Взрослые смотрели на это, боясь, что ребёнок загнётся. Да только Изуку продолжал им улыбаться, скрывая полные грусти глаза. Совсем, как у его мамы. Кажется, он действительно понимал её теперь, какого потерять самого близкого человека на свете. Жаль, что он не смог сделать этого раньше. Сейчас бы он отдал всё на свете ради мягкой улыбки и крепкого объятия матери. Ради ласкового голоса полного материнского любви и трепета. Ради одного взгляда на неё живую и счастливую. Ради того, чтобы забыть её уже итак обгоревшее тело в языках пламени. Ради того, чтобы она восстала из пепла. Ради того, чтобы воспоминания о ней не заканчивались на куске какого-то камня и фотографий в их квартире.       Бакуго-старшая постоянно звала ужинать, что стало обыденностью. Хотя иногда парень пропускал приём пищи, по той или иной причине. Градус неприятия Кацуки стал меньше, когда хулиган не увидел привычной раздражающей искры в чужом взгляде. Блондин подумал, что нужно дать время оправиться от потери единственного родителя, так как, на его удивление, совесть у него всё же имелась. Только это не отменяло школьных всеобщих издевательств.       В один из бледных дней, проведённых на автомате, он вспомнил о том, что сегодня был его день рождения. Изуку предупредил заранее через Каччана, что не придёт к ним. Подрывник лишь косо глянул на него и что-то промычал, приказав проваливать.       Зайдя по дороге в магазин, он пришёл домой и неспешно начал готовить кацудон по рецепту его мамы. И уже с тарелкой он переместился в пустой зал, где находился их небольшой семейный алтарь. Палочка ладана была подожжена, от неё исходила тонкая струйка дыма. С фотографии смотрела счастливая Мидория Инко. Её сын сел напротив, поставив низкий столик и на него уместив тарелку. Слегка прокашлявшись в глухой тишине, он привычно заговорил:       — Добрый вечер, мама, — голос был хриплым, еле слышным. Он не окутывал вас собой, а будто аккуратно дрожащей рукой хватал за краешек. Только, если вы сами не оттолкнули его случайно или нет. Но монолог, а может и исповедь, продолжался.       — Я люблю тебя, ты же знаешь? Должна знать. Я говорю тебе это каждый день с того момента. Потому что не успел сказать тебе этого достаточно раз, когда ты ещё была жива. Ты не представляешь, как я хочу знать, что ты и вправду слышишь мои слова. Мне, оказывается, сегодня четырнадцать. Почему тебя забрали так рано? — начинавший набирать громкость звук под конец вновь ушёл в надрывный шёпот.       Несколько минут тишины, что прерывались лишь тихим поеданием кацудона и подавленными всхлипами. В конце концов, палочки оказались отставлены в сторону. Подросток уткнулся в ладони, стирая слёзы.       — Т-ты всегда просила меня делиться с тобой своими проблемами. Прости меня. Прости… Прости, что делаю это только сейчас. Я… редко жалуюсь тебе, но сегодня, н-надеюсь, ты не против.       Глубокий вдох. Выдох. Шорох салфеток. Дрожащее дыхание и тело.       — В школе мне стали постоянно подбрасывать паучьи лилии. Я вижу их и вспоминаю о таких же цветах у тебя на могиле. Только школьные цветы подкидывают специально для меня, Деку, и с записками. Мне говорят уйти вслед за тобой. Иногда я думаю, что это было бы лучшим вариантом, — быстро и слегка тараторя, боясь, что он не сможет договорить эти слова.       Плакать тихо перестало иметь смысл в пустой квартире. Изуку вспомнил, что раньше в этом доме он старался лить слёзы бесшумно, чтобы не тревожить маму. Ведь хорошие дети плачут молча. А только какой смысл в этом сейчас? Хотя, наверное, и раньше не было смысла. Определённо.       Комната заполнилась прерывистым глухим рыданием. Парень пытался не сдерживать себя, но привычки вбитые годами не позволили взвыть громче обычного. Сквозь всхлипы можно было услышать продолжение.       — Когда-то давно К-Кацуки обронил слова, что мне лучше убить себя. Я ведь рассказывал тебе о наших ужасных отношениях? Д-да… да, не буду отвлекаться. Сказано это было случайно и давно, но люди вспомнили об этом. «У-Убей себя, Деку. Тебе даже Бакуго-кун об этом давно сказал!», «Почему ты всё ещё тратишь наш в-воздух, Деку?» и много… так много другого. Мне так противно, когда они упоминают Каччана в своих репликах. А он ведь с момента твоей смерти не задирал меня. Да, всё ещё смотрит с презрением и ругается. Только надолго ли это? Мам, ты не знаешь? Мне не хочется тяготить тётю, приходя к ним на ужин в синяках и побоях. Мне не хочется такого в принципе. А когда я думаю о том, чтобы дать отпор, то вспоминаю тот первый и единственный раз. Ты была такой грустной у директора. Я был тогда так рад, что ты не поверила, что я затеял драку. Ха-ха-ха-ха…!       Истеричный смех поглотила тишина и пустота квартиры. Речь единственного обитателя была рваной и отчасти заглушённой всхлипами. Комната окрашивалась в алый цвет заката.       — М-мам?.. Мама. Мама, мне так одиноко. Семья Бакуго потрясающая, ты не подумай! И я ощущаю себя таким виноватым, что не ценю их в полной мере. Но мне не хватает тебя, мама… И. И-и я так виноват, что ощущал себя так же одиноко, когда ты была жива! Ты всегда готова была меня поддержать и помочь мне, но я всегда почему-то думал, что буду обременять тебя этим. Я недостаточно доверял тебе, мам. Прости. Прост-ти! Прости меня, пожалуйста, мам! Я так скучаю по тебе. Мне так горько за тебя и без тебя…       — Я скучаю.       — Я хочу к тебе, н-но простишь ли ты меня, если я приду к тебе так рано?       Слёзы закончились. Тарелка, опустошённая лишь наполовину, была холодна. Гора салфеток угрожала упасть со стола. Изуку выглядел измученно и устало. Когда-то зелёные яркие глаза, сейчас были блёклыми и пустыми, казалось бы, почти чёрными.       — Мама? Ты всё ещё здесь? Пока ты не ушла, я бы хотел тебе сказать… — столько трепета и истерики в голосе. Сквозь нежные слова прорывалось отчаяние.       — Я люблю тебя. Люблю. Не устану повторять миллионы раз, потому что ты заслуживаешь большего, — вина прогрызалась чёрным монстром в сознании.       — Так сильно люблю тебя, — шёпот, наполненный болью.       — Люблю, мам. Мама. Я люблю тебя, — практически хрип на грани слышимости.       — Бесконечно люблю, — произнёс лишь одними губами.

люблю люблю люблю люблю люблю

(- И думаю, что готов потерпеть твоё негодование при ранней встрече.)

***

      И всё же, Изуку не смог сразу окончательно принять решение о суициде. Он ощущал себя недостойным даже этого. Но уже в начале осени он пришёл к решению о нацеленном вреде самому себе. В принципе, на его теле и так хватало шрамов. Не было повреждений на видных местах, ведь хулиганы старались хоть немного, но скрываться. Только всё равно у Мидории был свой небольшой каталог различных шрамов и ожогов. Хотя большинство его ран заживало бесследно, но были и следы, оставленные на всю жизнь.       Обычные царапины, что по какой-то причине не зажили так просто и оставляли следы разной степени видимости. Какие-то полоски были совсем бледными и под цвет кожи, а какие-то грубые или рваные. Такие Деку получал от многих, а некоторые зарабатывал сам, падая во время побега или что-то подобное.       Был фрагмент его кожи на внутренней части бедра, устланный точками-шрамами. Чуть смазанные, но отчётливые. Старшеклассник, которому не понравилось, как Деку пробормотал по неосторожности что-то о его причуде. Парень мог выпускать шипы из ладоней. Тогда он затащил Изуку в подворотню и немного побил, а когда подросток сидел, привалившись к стене, то старший решил «продемонстрировать причуду для ботаника прямо на нём же». Мидория не кричал, зная, что за громкие звуки длину шипов могут и увеличить, но слёзы непрерывно текли из глаз. Единственное о чём думал тогда Изуку, так это о том, чтобы не было продолжения и, чтобы артерия не была задета. В то время после он долго не мог нормально ходить без боли. Зато скрыть подобную рану было гораздо проще из-за местоположения.       Его правый бок украшал небольшой, но уродливый ожог от кислоты. Девушка-подпевала Бакуго, ненадолго задержавшаяся в свите Кацуки. Когда Изуку в очередной раз запугали, он радовался, что обошлось без серьёзного рукоприкладства, и его только толкнули наземь. Девочка же решила самоутвердиться за счёт него в банде. Все уже почти ушли, а она наступила на живот и плюнула под ноги прямо на Деку. Её слюна являлась разъедающей кислотой, что попала чуть ниже рёбер и очень травмировала лишь кожу. Но через пару дней эту девочку смогла вытеснить другая с причудой какого-то зверя.       И самые любимые и ненавистные следы на теле Мидории — ожоги от взрывов Каччана в виде звёздочек в каких-то случаях. Большая часть ожогов рано или поздно заживала, но были и те, что остались с ним. Некоторые из-за того, что Изуку их толком не лечил по тем или иным причинам, а другие из-за того, что Каччан бывал слишком зол и не контролировал силу взрыва. Основная масса следов виднелась на плечах, руках и боку, и только один на лодыжке.       Такая картотека шрамов к 14 годам была очень извращённым предметом жалкой гордости. Но эта коллекция могла расшириться. По его собственной воле. И возможно воле галлюцинаций. Изуку несознательно ограничивал себя в еде и изматывал. Ослабший организм не стал противиться и вывертам психике. С постоянным шёпотом о мерзких беспричудных, никчёмном Деку и о пожеланиях скорейшей смерти. И паучьи лилии, эти ликорисы, хиганбана, плевать, как называется.       Решение было неоднозначным, но казалось логичным даже для затравленного сознания Деку. Он читал, что селфхарм помогает при психологической и эмоциональной боли из-за выработки эндорфинов. Вещества, которые при физической травме помогают унять боль и улучшить эмоциональное состояние. Но это может вызвать привыкание и зависимость. Такой побочный эффект для Изуку показался незначительным, если это поможет хоть немного убрать постоянные отзвуки чужих насмешливых голосов и видения алых паучьих цветов и разные вариации надписей с пожеланием быстрее сдохнуть на всех поверхностях.       Лезвие от обычного канцелярского ножа блеснуло в темноте ванны. Парень сидел на полу рядом с раковиной, на стиральной машине расположилась аптечка. Бёдра показались лучшим вариантом, на всякий случай заранее просмотрев, где находятся главные вены и артерии и насколько глубоко. Пока он не планировал заходить так далеко.       Бледная рука не тряслась, поднося металл к коже. Алая линия появилась следом за остриём. Бусинки крови стали быстро скапливаться, норовя покатиться вниз. Привычно щипало, как всегда при лёгких царапинах. Следующий порез был глубже. Хотелось зашипеть, но лишь слегка перехватило дыхание. Это не были раны, пришедшие из ниоткуда или от избиения. Он мог контролировать эту ситуацию. По крайней мере, он так думал.       Пока Изуку медленно наносил себе очередной порез, он неожиданно увидел, как на лезвие упала солёная капля. С удивлением, подросток понял, что плачет. И улыбается. Впервые за долгое время ему было так легко улыбаться, не вымучивая из себя последние капли моральных сил. Казалось, что слабая улыбка вновь вернулась на лицо, как и раньше. Как будто на огромную трещину наклеили пластырь. Лучше не стало, но хоть что-то.       Ушедшие мысли разрезала тупая боль. Тянущая, приятная, облегчающая боль распространялась по бедру. Он вспомнил времена, когда заживало другое исколотое бедро. Изуку не захотел пока прибавлять к тем шрамам новые. Была разница в повреждениях. За ранние было обидно и дико больно. За новые хотелось поощрить самого себя.       Секунда. Две. Взор будто помутнел, как и сознание. Парень с лёгкостью подчинился случайному желанию в голове, которое казалось логичным и последовательным. Мидория задрал рукав домашней кофты, пока кровь стекала с ног одинокими каплями вниз, пачкая пол. Предплечье левой руки было чистым от ран, синие вены можно было легко разглядеть. Он перехватил ножик поудобнее и нанёс лёгкими порезами, что заживут через пару недель бесследно, одно слово. Максимально аккуратно, как это было возможно в его случае. Угловато, остро и обрывисто. Пара иероглифов ниже от запястья, чтобы нельзя было разглядеть из-под рукава рубашки и пиджака.       Бесполезный, Деку. А может и просто его имя.       Изуку встряхнулся и не услышал противного шёпота в голове, чей бы он ни был. Это стало будто свежим глотком воздуха в пучине. Наконец-то тишина в собственном сознании. Подросток быстро и судорожно обработал самые глубокие порезы, остальные менее внимательно. Ванна была прибрана и закрыта. Мидория скрывался со своего поля битвы, считая бой выигранным, ведь состояние и вправду улучшилось.       Мидория не думал, что вернётся так скоро наносить себе свежие царапины и более глубокие раны.       Это входило в привычку.       Он переставал осознавать, насколько это опасно.       Он не понимал, что проигрывал войну самому себе.

***

      — Эй, эй! Деку! Мерз-с-зкий ублюдок!       Удар.       Двое парней затащили Изуку в туалете во время обеда. Раньше Мидория и сам прятался в этом туалете, чтобы перекусить, ведь в школьной столовой ему не было места. Сейчас же голод его совсем не мучил долгое время, еда казалась не такой нужной. Хотя бы и потому что сейчас ему нечем было блевать.       Удар за ударом в живот.       — Деку, как ты думаешь? — брюнет жёстко вцепился крючковатыми пальцами в зелёные кудри, насильно поднимая чужую голову. Он шипел прямо в лицо, криво ухмыляясь, раздвоенный язык вылетал из-за зубов. Другой русый парень стоял за спиной, скручивая руки жертве и присматривая за дверью. У русого были когти и более мощные руки, поэтому выйти из захвата было невозможно. Брюнет же имел черты змеи и некоторые особенности, от того и его шипение звучало почти по-змеиному.       Мидория в ответ молчал. Воздух был на вес золота, хотя бы вновь наполнить лёгкие до следующего удара. Да и отвечать было бессмысленно, ведь, что бы он ни сказал, это бы лишь ещё больше разозлило хулигана.       — Противный выблядок, да как ты смеешь занимать высшие места по экзаменам? Да с-сссс какого же хуя моя мать даж-с-же обра-ссс-щает на тебя ебучее внимание?! Тыкает меня, что даже ты бес-ссс-причудный уёбок можешь хорошо учиться! Я в отличие от тебя тружус-ссс-сь, как последняя тварь, а ты ведь явно где-то списал! Потому что ты явно не смог бы такое купить! — с клыков брюнета начал капать яд. Насколько Изуку помнил, то он не причиняет никакого вреда.       Ох, а то, что сказал нападавший. Мидория жил на автомате. И, к его несчастью, забыл пропускать задания и делать ошибки. По-хорошему он мог бы сдать экзамены на отлично, стать первым по школе, но после первого раза ему это не понравилось. И сейчас ему повезло, что в состоянии автомата он был достаточно рассеянным, чтобы не задеть Бакуго у его первого места. Четвёртое место не должно было привлечь его внимание.       — Молчиш-ссс-шь? — брюнет как-то мерзко улыбнулся и оглянулся в сторону кабинок. — Тащи его туда, — он уже обращался к другому, указывая в сторону одной из открытый дверей.       — Окей, Яцу-кун. Хах, повезло же, что этот неудачник наскучил Бакуго-куну. Кстати, Деку, интересно, есть что-то, что ещё не попробовал твой друг? Прости, что мы не сделаем ничего нового. А теперь, задержи-ка дыхание, — на этих словах голову Мидории окунули в унитаз, нажав на смыв. Русый прижал голову к унитазу ногой. Изуку даже не пытался выбраться.       — Подержи его подольше.       Мидория уже даже забыл эти ощущения. Бакуго надоело это ещё в первых классах средней школы. Больше чувства унижения и отвращения, чем действительно угрозы. Для зеленоволосого это давно перестало быть таковым. А ведь угрозы действительно в разы больше, когда Кацуки просто пытался удушить его.       Но откуда тогда пульсирующая боль? О, это от рук. Точно. Тот парень сжимал так сильно, что глубокие раны открылись. Будет плохо, если они увидят кровь, хотя бинты и придерживают всё.       Кажется, его теперь уже отбросили на пол. Брюнет уткнулся ногой ему в живот. И с каждым ударом стал наносить удары.       — Ущербный. Мерзкий. Противный. Бесполезный.       Пульсирующая боль, тошнота, воздух покидает его.       — Да почему же ты всё ещё не убил себя?!       Второй прижал его левую руку. Кровь размазалась по плитке.       Кажется, тогда Изуку слышал удивлённый смех.       Кажется, в тот день распространился слух, что мерзкий Деку режет себя.       «Он ищет жалости? Почему же не сделает что-то более решительное?»       «Фу, противно! Режется? Да брось, наверное, только пару царапин себе сделал для внимания.»       «Этот беспричудный недаучник! Мало ему быть единственным без причуды во всей школе, так ещё и хочет стать единственный суицидником?»       «Наверное, надумывает себе кучу проблем. А? Я не знаю о нём, что-то где-то слышал, что над ним якобы издеваются. Как будто нам всем здесь легко. Небось его пару раз тыкнули, а он уже надумал трагедию.»       «Пусть уже умрёт.»       Изуку стал слышать новые реплики. Разнообразие.

***

      Время не останавливалось, неумолимо двигаясь вперёд. Мидория искал в себе силы вставать с кровати, чтобы продолжать жалкое подобие жизни. Существования. С каждым днём сил становилось всё меньше. Издевательства лишь добавляли большего веса. А бинты на запястьях он перестал пытаться даже упрятать от чужих презрительных взглядов, хотя никому и толком не было до этого дело, кроме Кацуки, что подозрительно посматривал на редко мелькавшую белую ткань из-под рукавов. Жаль, что Изуку к тому моменту уже не волновали такие взгляды.       Алые лилии смешивались с кровью из запястий и бёдер. Почему-то, если в обычное время цветы вызывали небывалое отвращение, то в видениях, где они вырастали из ран с ещё более глубоким и алым цветом, они вызывают лишь лёгкую приязнь и чувство желания подобного.       Изуку стал полностью осознавать, насколько зависим от порезов только тогда, когда поймал себя на том, что первой мыслью при разочаровании становилась попытка вспомнить, где лезвие.       И то, что оно находилось в кармане.

***

      Когда он в очередной раз открывает школьный шкафчик, то в его туфлях букет из лезвий и ножей. За спиной кто-то смеётся. Что-то помимо паучьих лилий. Сердце пропускает удар. Ещё один. Кто-то рядом судорожно испуганно вздохнул, когда Изуку неосознанно улыбнулся, порезавшись в попытке достать обувь.

***

      Переход через железнодорожные пути. Поезд так громко едет. И быстро. Интересно, что было бы, если бы он прямо сейчас прыгнул бы под него? Насколько это болезненно? Как быстро он умрёт? Насколько далеко его внутренности разлетятся? Хотя. Не стоит. Это создаст столько проблем для людей в поезде. Ему не хотелось бы заставлять их опаздывать на работу.

***

      Новые порезы настигали его после своеобразных припадков. Но становилось легче. Легче существовать и функционировать. Легче убегать от реальности.       Царапина. Ещё глубже. Чаще.       И в какой-то момент.       Этого перестало хватать.

***

      Ему снова пожелали умереть.       Изуку почти 15 лет и очередное пожелание смерти стало слишком навязчивым. Ему 14, через пару месяцев 15, а он не знает собственной причуды. Хотя, кому он врёт? Он уже давно уверен, что беспричуден, что бы ни говорили медицинские тесты.       На высоте пятого этажа, коим является крыша, дует ласковый ветер. Теплота завораживает с густым алым закатом. К сожалению, в тот день переполненная чаша окончательно треснула, накренившись, желая упасть. Мидория пошевелил ногами в одних носках, отпуская окончательно перегородку.       Стоя на краю крыши желание шагнуть становится таким сильным, что и противится не хочется. Потому что здесь он уже давно никому действительно не нужен. Он слышит звук открытых дверей и понимает, что кто-то поднялся на крышу. До этого громкое грозное рычание резко оборвалось в приглушённом испуганном вздохе. Короткие вспышки и тихие взрывы от нервов. Ему никогда не было нужды проверять, кто это. Ведь он узнал Бакуго ещё по шагам на лестнице. Но… Каччана хотелось увидеть напоследок. Он разворачивается к пришедшему, вглядываясь в напряжённую и паникующую фигуру.       — Что, задрот, решил сбежать на тот свет? — Кацуки не хочет признавать, что его охватила тревога от вида пустоты малахитовых глаз. И что он пытается хоть какой-то чушью отвлечь придурка, чтобы стянуть с крыши.       — Каччан… Спасибо, что указал дорогу, — слабая улыбка. Лёгкий наклон назад. И вот он летит вниз головой, рассекая вечернюю тишину ударом тела о твёрдый камень.       Кацуки не успевает добежать буквально пару шагов, чтобы схватить тупого отчаянного задрота. Он с ужасом смотрит вниз на разбитую в кашу голову.       …       И с ещё большим ужасом он видит, как голова восстанавливается.       Слабое свечение на фоне крови сильно заметно. Ошмётки мозга и черепа подбираются ближе к остаткам головы.       Бакуго не знает, что творится с ним. Но он готов орать, видя, как только-только восстановились глаза и открылись вновь с болезненным осознанием.       Изуку хочется и самому орать, ведь он выжил. Но из груди вырывается лишь истерический смех.       Его причуда.       Его наказание.       Изуку Мидории почти пятнадцать.       Он не знает, но его тело застывает во времени.       Тело подростка на ближайшую вечность.       Пиздец.