Killing Strangers

Ты осознаешь, что я любил тебя больше, чем вообще человеческое существование способно вынести? Что моя любовь становилась явлением феноменальным, чем-то за гранью восприятия, реальности? Стала парадоксальной чушью. Чем-то, что нельзя было ощутить, не побывав в моей шкуре. Чем-то, что я так фанатично охранял. Прошло довольно много недель, но мне все еще непривычно писать о тебе в прошедшем времени. Не то чтобы часть тебя по-прежнему присутствует где-то рядом, витиевато взлетая ввысь… Забавно, но ведь даже это слово – «витиевато» – я взял от тебя. Из твоих строк, твоих слов, с твоих губ… Как с них витиевато сходил дым, когда я давал тебе прикурить, когда делился сигаретами. И как витиевато ты кружился да на той же крыше, в полутанце, полупьяный, полуосознавая себя… Да, лирика. И лирика эта выела мое сознание просто безбожно. Моя душа – осколки, обломки. Душа, смертельно скорбившая «довольно много недель», что прошли. И даже слишком много до самого момента, как я стал воспринимать случившееся между нами. События, обстоятельства. Последствия. Теперь уже слово любимое мое. Последствия. Прочитай по слогам. Как я обожаю. Пос-лед-стви-я. И с ними-то остался я один на один. Без тебя. Если бы у нас с тобой все же сложился некоторый союз, создали бы мы с тобой нечто единое, состоялись как пара, – последствия наши знаменовались бы витиеватыми. А так… Да что я могу сказать? Они изломанные, зигзагами стремящиеся куда-то мимо. За пределами человечности. Вне зоны доступа. Непослушные передо мной. Да и перед тобой, что уж там. Ты-то совсем стал к ним непричастен, испарился – след простыл. Только, знаешь, ты будто мертвая звездочка. Всегда ей был – моя ассоциация, сказать честно, родилась не просто так и не на пустом месте. Ты всегда горел, но свет этот источался за миллиарды миль от меня (неисчерпаемые мили, да-да). Расстояние между оказалось неподвластным летоисчислению, преодолевая нешуточные дистанции даже я никогда не в силах буду догнать тебя. Или же хотя бы то место, где однажды ты имел неосторожность, глупость, грубость, легкость существовать. Гореть. Лгать, будто жив. Вовремя я осознал, что мне это попросту не нужно. Так что было внутри тебя все это время? Разрушение, неспособное быть упакованным, что рвалось наружу? Злость? Интриги? Перекладывание ответственности? Инфантильность? Ножи, что ты попеременно втыкал в спины всем своим близким, в конце дойдя до меня? Чтобы не убивать меня, ты «довольно много недель» попеременно не втыкал одни лишь ножи, но вонзал иглы. Убивал всех вокруг. Это считалось, по-твоему, даже актом милосердия (тоже одно из моих любимых – моя едкая фразочка). Ты убивал непричастных, каким остался перед нашими последствиями. Убивал их, чтобы не убить меня. Мэттью. Твое чертово имя врезалось в каждую нервную клетку моего мозга, осталось по буквам в каждом уголке моего сознания. Кислотная травма, разъеденное восприятие, сместившийся прицел. Я будто опьянел от одного только имени, а после провел в забытье тысячи часов. Тысячи слагались в десятки тысяч, так и превращаясь в недели, в долгие недели, а после… А после начали проходить месяцы. Месяцы, Мэттью. Кончилась осень, близилось Рождество. Что между нами происходило? Почему твое имя так и покоилось у меня под языком, готовое соскочить на кончик и начать плясать? Под дудку, собранную и вылитую по твоему приказу. Ведь ты оставил внутри меня больше, чем я способен выразить. Я так красиво слагал в начале. Но теперь-то я слегка раскрепостился. Ведь буквы, которыми я слагаю и далее, пускай более не так красиво, по-прежнему способны собрать твое имя. Мой текст не скуден, чтобы найти здесь две «т», заваляется по одиночке «ю», мягкие знаки на концах, раздобудем «э». И эта… Эта «М». Она обязательно будет большой. Мой текст. Мой. Мой Мэттью. Мой, Мэттью. Мой текст. Ведь… Ах. Ты таковым и не стал. Проходили месяцы. Трепет спадал. Травма откладывалась, постепенно прорабатываемая мной на грани осознанности. Я отпускал, изредка натыкаясь на дальние уголки храма моей памяти, где по стенам еще ползали кадры прошлого. Закат, рассвет, мы гуляем за руку, целуемся, пьяные. Я срывал их, но без лишних эмоций. Я гнался, чтобы избавиться от них, но не с ненавистью – с благодарностью. Да-да. Знаешь, Мэттью. Ты причинил мне смертельное количество боли, но сейчас, имей я возможность встретить тебя и прикоснуться к твоему лицу руками, я бы взял его в ладони и улыбнулся. Никаких лишних движений и даже без слов. Я бы единожды дернул уголками губ. По ямочкам ты смог бы распознать: я счастлив. Счастлив, что нам выпали с тобой хотя бы те некоторые недели. По продолжительности они и рядом не стояли с неделями без тебя, но краски, цвета, впечатления, я… Право, я же человек достаточно впечатлительный. Как они отпечатались, впечатались в меня – впечатлили. Растерянность, срыв, побег. Злость, ненависть, даже желание убить тебя – я прошел через все стадии. Отпустив жажду твоей смерти, я неумолимо подвел себя к принятию. Даже без торга. Просто упал в эту бездну, до нее-то оставался всего один шаг. Взлет, открылось второе дыхание. Его хватило на пару недель, и мысли об убийстве закрадывались, вновь и вновь лакомясь мной. «Доминик, пойми меня». Ты оправдывался. Зачем нам вообще было встречаться в этой жизни, встретиться на пути? Так ты убивал меня. Убивая других, чтобы не причинить вреда мне, ты все-таки вылил всю свою кислоту. Даже концентрированнее, чем планировалось. Чем вообще содержалось в тебе. Я ведь и был «другим». В числе тех «других», которых ты касался. Я ведь никогда не был для тебя особенным, правда? Что ж, кажется, теперь точно стал. Ты осознаешь, что я любил тебя больше, чем вообще человеческое существование способно вынести? Ведь я любил тебя витиевато. Витиевато, Мэттью, черт возьми. Так, как не смог бы никто и никогда. И не сможет. Моя любовь становилась явлением феноменальным, чем-то за гранью восприятия, реальности. Я создал реальность свою, ты обвинял меня в этом. «Доминик, пойми меня». Не моя, но наша несбывшаяся, несуществовавшая, незримая любовь стала парадоксальной чушью. Она была фантазийной. Эфемерной. Нематериальной. Чем-то, что нельзя было ощутить. Но, знаешь, быть может, тем и лучше. Тем и лучше, Мэттью. Ведь я теперь Доминик, что понял тебя. Дружба – нечто глобальное, вселенски значимое. Возможно, в некотором смысле гораздо выше, ценнее и искреннее, чем любовь. Мы же с тобой друзья до самой смерти. Прошло довольно много недель, но мне все еще непривычно писать о тебе в прошедшем времени. И я знаю причину. Ведь мы друг перед другом как на ладони. И можем общаться даже без слов и контактировать без контакта. Так, черт возьми, взаимосвязаны. Знаешь, я даже уверен, что в день моей свадьбы, когда я буду стоять у алтаря, ты останешься неотъемлемой частью меня. Я буду смотреть в глаза своей жене, даже не думая – и не думая думать! – о тебе. Но услышу твой голос в своей голове. Будь счастлив. Ты скажешь лишь это. И даже тогда не исчезнешь. Но меня не убьешь. И никого больше. Кроме одного лишь самого себя.