Ты человек?

Я прикурил сигарету, слегка поперхнувшись. Грудью невероятно сложно дышать, словно придавило бетонной стеной, а ноги практически не двигались. Точнее, одна из оставшихся ног, другая, валяясь в луже собственной крови, лежала совсем неподвижно возле того, кто отхерачил ее, быстро, резко и больно. Доктор, которого можно определить так лишь по белому халату с черным подолом, полным грязи здешних коридоров, чуть дергался. Я был уверен, ему осталось не больше пяти минут. Я вслушался. Тишина, да и только. Никакого тебе рева машин, криков вечно снующих под окнами людей, что обычно бывает в городе, лишь покой. Медленно убивающий покой заброшенной советской деревни. Думаю, пройдя весь тот Ад, я заслужил хоть немного отдохнуть? За приоткрытым окном послышался небольшой шум, видимо, дождь пошел, с каждой секундой усиливаясь, становясь еще чаще, еще громче. Это заставило меня подумать (как же не хотелось сейчас думать), сыграет ли мне это на руку или подпортит уже создавшееся довольно неловкое положение? Сейчас нужно быть начеку, любые шаги в мою сторону могут быть прямой угрозой. Нужно было думать, как вообще встать. Все тело было наполнено жгучей болью: от хрустящих суставов до ноющих мышц. Голова гудела, кровь била по вискам, а сердце неистово колотилось. Несмотря на мое внешнее спокойствие, я чувствовал нарастающую панику. Смотря на свою ногу, я едва ли не терял сознание, вновь ощущая ту резкую боль при ее потере. Хоть не помер раньше срока, и на том спасибо, сволочи. Покряхтывая, на руках поднялся и постарался встать на одну ногу, опираясь о ближнюю стенку. Я оглянулся, осматривая комнату. Она была небольшой, довольно грязной. Белые кафельные плитки, часть была разбита, часть вообще отсутствовала, то же самое можно сказать и о стенах. На потолке висела одинокая лампочка, небольшой шнур от нее входил в просверленную дыру, однако выключатель не работал, лишь на общем фоне серых ободранных стен с осыпавшейся штукатуркой в углу напротив кровати стоял маленький телевизор, дающий хоть какой-то свет моргающими помехами. Провод от него был протянут к грязной розетке на полу, окруженный небольшой лужицей воды. Лезть туда я не собирался, пусть работает на здоровье. — Ну что, уродец? — я с наслаждением посмотрел на валявшегося на полу мужика лет сорока, обтянутого кожей с огромными и отвратительными проплешинами на голове, руках и ногах. Он с легкой улыбкой смотрел на меня, не смея и пискнуть. Интересно, что у этого мудака сейчас в голове? А ответ прост. Сейчас у него в голове наполовину застрял скальпель, которым он, слой за слоем, пытался мою ногу оттяпать. — Это я, пожалуй, заберу, — с силой вырвал из его несчастной головешки ножик, вытерев кровь о халат. Хотел бы я еще поболтать с ним, но с резким движением по всему телу прошлась невыносимая боль, вырвав громкий стон, который я, несмотря на все усилия, так и не смог сдержать. Надеюсь, никто не слышал. Скакнув к стенке и затаив дыхание, я начал ждать, приготовив скальпель к атаке. Конечно, с тем оружием, что держат эти старики, он и рядом не стоит, но сейчас любое оружие и есть ключ к выходу, пусть это даже мелкая зубочистка. Проведя рукой по мокрым волосам, неизвестно чем облепленным, я начал быстро рассуждать, как оказался здесь. То было тихое морозное утро в одном из ныне существующих Соединенных Штатов Америки, в которых я находился уже около пяти лет, даже в картинках не видя Родину, неимоверно тоскуя и все больше нагибаясь в работе под сильных и волевых самцов-боссов, требующих как можно больше результатов, и чихали они на проблемы в личной жизни. Ну, собственно, личной жизни у меня не было, а пора бы. Четвертый десяток на носу, а я до сих пор корячусь на работе, да просиживаю дома свободное время, вместо того, чтобы забрать к себе какую-нибудь американскую блондинку, сбежавшую от родителей… так, стоп, это другой сценарий. Звать меня просто — Валерий, для друзей Валера, хоть меня никто так не называет. Великий разгильдяй и волк-одиночка, так, по крайней мере, я предстаю в глазах моих коллег. На самом деле, я душа компании и семьянин с прелестными голубыми глазками, от которых отворачивались разве что пару… ну или трое… Ох, вот это уже неважно. Прилетел в США не по собственному желанию. Вспоминаю те моменты, когда еще мелкий был, а родители так и рвали все в клочья, пытаясь завоевать мое внимание и намертво прибить его к учебе. А мне лет тринадцать, я думаю, как с пацанами за гаражами покурить и прийти домой попозже, чтобы обеим сторонам угодить: от родителей ремня не получить, а от компашки — звания «мамин сыночек». Но вскоре все изменилось. Мама тогда взъелась на меня, будто я ее рассаду испортил. — Сгниешь ты в этой стране, алкоголиком станешь или хуже! — кричала не своим голосом. — Все! Летишь в Америку, там умным и успешным станешь! Хоть успешным я стал, но ума от этого не прибавилось, а жаль, такие жертвы. Родители вскоре после этого развелись, батя у меня в автокатастрофе погиб, а мама исчезла со всем имуществом где-то за границей, но обучение оплачивала. Да меня это и не волновало… а чего тогда думаю об этом? Точно. Сидя в одиноком доме в одном из не самых чистых районов не самого чистого штата, я приоткрыл глаза, болезненные с полопавшимися капиллярами, коруженные темными мешками. Все то была загруженность на работе, проблемы со здоровьем и постоянный голод. Интересно, почему я вспоминал маму? Почему ее слова о том, что я сгнию где-то, но буду жить припеваючи там, где выбрала она, постоянно крутились в голове? В наше время это уже неважно. Где бы я ни жил, сколько бы не рвал на голове волосы в раздумьях… неважно. Не скажу, что меня затянула депрессия, все же не каждый день узнаешь новость о том, что помрешь через пару недель. Конечно, в первые же секунды реакция была наполнена паникой, тревогой и отчаянием, плюс ко всему вопросами, мол, за что, да почему. Спустя пару дней я свыкся с мыслью, что мне осталось всего-то дожить последний остаток своей никчемной жизни, подбавляя итак нахлынувшие эмоции капелькой самобичевания и унижения. А после… а после ничего, лишь апатия. Все же я не забывал тосковать по Родине, по нескончаемым полям, окружающим тебя с обеих сторон, пока ты едешь вдоль длинных дорог, по встречающим тебя козам, коровам, лошадям и прочей живности, машущим приветливо стариком-пастухом. Но что засело в сердце навсегда — так это ясное, ярко голубое небо без начала и края с высоко поднятым солнцем, которое нынче совсем не увидишь за толстым слоем дыма от этих навороченных заводов. Именно поэтому, собрав все свои вещи и деньги, я незамедлительно рванул к первому рейсу, доселе глядя лишь вдаль, туда, где бескрайнее чистое небо. Однако первый же вздох меня разочаровал. Опять этот соленовато-горький запах едкого дыма, производимого заводами. Не веря собственным чувствам, я вынырнул из кабины, едва не грохнувшись на проходившую рядом дамочку с собачкой. Роботы… Люди, плотно укутанные в теплую одежду, но первое, что бросалось в глаза — так это вставленные красные огоньки вместо глаз. Конечности, замененные на железные, правда, у большинства проржавевшие, сгорбленные спины и несчастный взгляд. От этого вида мне стало не по себе. Пошатнувшись, я нервно сглотнул, обратившись к стоявшему возле меня иностранцу со странным вопросом: — Ты это… тоже видишь? — однако тот, скорее всего, попросту не понял меня, подав пальцами какой-то неопределенный знак. Вместо того самого неба этот несчастный кусок, видимый из-под защитного стекла, наполненный грязью, летающим мусором и обильным количеством дыма. Я продолжал идти с распахнутым ртом, не веря своим глазам. На выходе из аэропорта мне дали приличную пачку непонятных масок. — Зачем мне это? — спросил, в удивлении выгнув бровь. — А сам не видишь, какой ветер на улице? — сиплым голосом ответил мне старик в форме с пришитой к губе электронной сигаретой, делая между словами короткие передышки и громко откашливаясь. — Выйдешь без маски и конец тебе, дружок, минус легкие. Не желая больше слушать, резко выхватил пачку, надев маску. Не знаю, что было в ней такого, однако все находившиеся на улице — от малышей вплоть до стариков, — были закутаны в эти маски, с резкими порывами ветра закрывая и глаза. Благо, у меня были очки. Дабы быстрее добраться до указанной квартиры, я быстрым шагом направился в то место, где по предположению должно было быть метро. К моему счастью, воздух под землей был намного легче, нежели на улице, хоть маску я не решался пока снимать. В ожидании я наблюдал за женщинами весьма преклонного возраста, торгующими какими-то заморскими фруктами. Что-то круглое, довольно мягкое, неприятно сине-зеленого цвета и запахом гнильцы неохотно покупали проходившие мимо люди. — Что это? — поинтересовался я. — Груши, — поначалу из-за сильно сиплого голоса старушки я даже и не понял этого слова. И это груши?.. Не успел я рассмотреть поближе фрукт, как половину головы попросту чуть не срезала пролетевшая на невероятной скорости машина, маленькая совсем, на вертолет чем-то похоже. В своих стальных лапищах она держала картонную коробку, в то время как парочка других впивалась в стены, быстро отскакивая. — А это… че? — сказал я немного громче, наклонившись к старушке. — Да ты будто и не в нашем веке живешь, парень, — усмехнулась бабушка, — да и не надо так кричать, у меня же заместо уха аппарат вставлен, слышу все прекрасно. А ты чего голый-то? Голый? А это еще что значит? В дальнейшем я уже совсем перестал понимать, о чем говорила эта видоизменившаяся на глазах женщина, словно на другой язык перешла, незнакомый мне совсем. Если какую-то чушь про импланты я понимал, то метаморфозы тела, регрессия молодежи и рост старого поколения, взявшего верх над людьми… это уже походило на бред сумасшедшего. Собравшись с мыслями, я ушел, так и не попробовав странный фрукт. На моей памяти всего этого в мире не было точно, может, я уже начал сходить с ума? Иначе просто никак не объяснишь весь хаос, творящийся вокруг меня, ну не могли так быстро подняться вверх технологии и наряду с ними глобальные проблемы. В стране, где я жил, было спокойно, штат чем-то напоминал начало девяностых в США, в России уж тем более тогда такого не могло быть. Что изменилось за эти пару недель?.. Дорога быстро окончилась одинокой пошарпанной остановкой, также покрытой защитным непробиваемым стеклом от мусора и пыли. Все вокруг было похоже на нескончаемый вихрь, по кругу водивший этот мусор. Мой автобус прибыл. Одинокая старая маршрутка черного цвета, которую выделяли на дороге разве что фары, просвечивающие далеко и ярко вперед узкую дорогу. Предстояло провести в этой дороге с водителем пару часов. Ага, с водителем… с его железным подобием. Руки, ноги и голова, исключая туловище, прикрытое какими-то жесткими тряпками, были заменены железками, вместо глаз опять эти красные фонарики, а лица и не видно вовсе. Есть отверстие для рта, есть две дырочки для дыхания, а больше ничего, лишь твердое железо. Я поначалу подумал, что это один из тех страшных недо-роботов, но когда этот самый недо-робот закашлял подобно сорокалетнему курильщику и затянулся какими-то неизвестными мне сигаретами… я испытал немой шок. — Так Вы человек? — этот вопрос мне хотелось задать каждому встречному человеку. — Нет, обычное ебучее чучело, — ответил мужчина, еле шевеля… челюстью? А она вообще была? Не стал я продолжать с ним беседу, лишь просверлив его взглядом еще пару минут, зная, что он не видит меня, уставившись на дорогу. Ближе к вечеру маршрутка наконец-то привезла меня к назначенному месту. К сожалению, видом в процессе поездки так и не удалось полюбоваться, пришлось сидеть в темном салоне с единственной мерцающей лампочкой, еле освещающей и треть салона. Конечно, ностальгировать причин не было, оставалось лишь привыкать к той, давно забытой тряске маршрутки, укачивающей любого иностранца. Как бы не хотелось оповестить бабулю о том, что ее любимый и единственный внук приехал ее навестить, я даже не знал, жива ли она. По старой памяти вспомнил название деревни, куда часто ездил летом перед отъездом, а потом нашел и путь к ней. Путь от остановки до самой деревни казался сложным, долгим и опасным. С одной стороны меня окружал бескрайний лес, полный весьма опасной живности, простирающийся на гектары нетронутой земли, а с другой чистое поле, покрытое сероватым снегом и льдом. Я уже не видел дороги. Началась настоящая пурга, из-за которой я совсем потерял ориентир. Не было видно ни луны, ни солнца, лишь бьющий в глаза острый снег. Погода только ухудшалась, способствуя росту моей паники. Не замерзнуть бы тут насмерть. К счастью, меня заметили местные люди. Я увидел чьи-то фонари, понимая, что с каждой секундой они приближаются. Уж подумал бежать, вдруг медведь или волк, как понял, что ноги попросту не идут. Замерзли руки и ноги, кожа вообще заметно трескалась, а увязший в соплях нос превратился в сосульку, как это бывает в мультиках. Хоть внешне эти люди заметно поменялись, гостеприимство у них оставалось таким же чистым и необычно настойчивым. Мало того, что обогрели, напоили и дали ночлег, так еще и вынудили у меня все то, что я старательно держал за зубами. Уже ближе к ночи наши теплые беседы превратились в местные дебаты — говорили обо всем: от огородов вплоть до государства; начиная политикой, заканчивая общественностью. Я был рад, что не один заметил все эти изменения, однако голова оставалась все такой же мутной, ну не мог я понять всего этого. Почему город и то, что за городом полно мусора, непонятных полулюдей и роботов, а здесь в нескольких сотнях километров меня ласково встречает необъятная Родина? На этот вопрос никто не отвечал — не знал или не хотел отвечать, уж не мог я сказать, но этот веселый лепет, старый русский говор, давно позабытый мною, танцы и частушки — это неимоверно пьянило, одурманивало голову, заставляя отойти от этого бренного мира в лучшую сторону. На утро, любезно пообщавшись с хозяином дома, я направился к бабушке, жившей здесь неподалеку. Насколько я знаю, ей лет уже за девяносто должно быть, наверняка проводит свои последние оставшиеся дни в одиночестве. Но тут появляюсь я, вновь стоя в полнейшем непонимании происходящего. Дом тот? Тот. Улица? Та самая. Даже двор помню. Бабуля? Вижу перед собой лишь тихо сидящую на скамейке женщину лет пятидесяти… ну максимум семидесяти… — Валера, не уж-то ты? — говорит она весьма отчетливым голосом. — Баба Марья? — в удивлении наклоняю голову набок, обводя тело старушки беглым взглядом. — Та самая, внучок. — кажется мне, что она совсем не изменилась. Воспоминания детства, резко вонзившие в память свой острый кинжал, пробивают на слезы, которые я героически смахиваю тяжелой рукой. Следующий день я провожу как обычно, чувствуя себя попавшим в то самое детство школьником: то огород вскопай, то табуретку почини, то забор покрась, к обеду в магазин сгоняй за хлебом, а потом можешь идти гулять, но не позже шести часов, тебе ведь еще грамоту учить. Обретя последние силы на выполнение этих поручений, когда-то казавшихся невозможными, я помогал ей во всем, впрочем, она итак справлялась. Ходила вполне спокойно, могла ускорить шаг, морщинами была покрыта лишь чуть-чуть, а волосы совсем не сидели, оставался там еще пучок туго завязанной косы. Она была одета во множество халатов и валенки, но уличный мороз Марью совсем не пугал, скорее веселил. — Валера, давай снеговика слепим, ты ведь любишь! — говорит так весело и задорно, что я даже не обращаю внимание на свой возраст, бегу с улыбкой лепить снеговика. Из весьма подпорченного снега вряд ли выйдет что путное, но пару часов стараний ушли не зря: перед нами возвышался снеговик с метра, слепленный в три шара и с ведром на голове. Я с улыбкой смотрю на это чудо, пытаясь понять, что же радует меня больше? Доселе в голове были лишь мысли о том, что дальше — хуже, а сейчас… сейчас такая легкость, сплошной ветер в голове, вот бы это состояние никуда не уходило. Под вечер меня накормили настоящими и неповторимыми пирожками, которых я не пробовал… сколько? Десять, пятнадцать лет? — Бабуль, ты не представляешь, как я рад, что снова здесь! — уплетая за обе щеки пирожки с капустой и запивая их квасом, я говорил с набитым ртом, как самый настоящий ребенок. — А я-то как рада, внучек, кушай, смотри, не подавись, — ее глаза сверкали от радости, вызывая в моем больном горле большой ком вины. Вот как я расскажу этому беззащитному зверьку, что дни мои сочтены? Что приехал я лишь потому, что хотел умереть в кругу какой-никакой семьи? Ночью сильно похолодало, поэтому бабушка, наполнив пару пластмассовых бутылок горячей водой, собрала пару одеял, дав мне их, и направилась в свою комнату. на часах тогда еще не было и семи вечера, но я понимал ее состояние, да и сам маленько подустал, поэтому, отложив все свои гаджеты в сторону, решил передохнуть. Заснуть у меня получилось ближе к двум часам ночи, уж вновь застали меня пожирающие настроение мысли, заключив в маленький черный ящик без возможности выбраться. Маленький огонек, исходивший из окна, заставил меня встать. Там явно что-то светилось, что-то яркое и красное. Решив не будить старушку, тихо приоткрыв дверцу, я вышел за порог дома. Вокруг вновь беспросветная тьма, лежащий снег чуть отражает лунный свет, но этого недостаточно, чтобы увидеть хоть что-то. Сощурившись, я пытаюсь понять, откуда же был этот огонек, как кто-то сзади хватает меня за плечо. — Валера, а ты чего не спишь? — ее голос кажется мне отстраненным, напряженным и холодным. Я чувствую себя провинившимся ребенком. — Тут просто… — точно, как ребенок. Слова путаются, словно сейчас пытаюсь ответить у доски материал, а сам ничего не знаю и как ответить — понятия не имею. — Ну-ну, обожди, обожди, завтра расскажешь. Идем спать, давай. Словно солдат, я молча подчиняюсь ее словам. На утро все забывается, а голова и вовсе болит как после пьянки. Я не чувствую конечностей, не чувствую лица, вообще не чувствую ничего. Пытаюсь себя потрогать, но все будто через вату, будто не мое. Я поднимаюсь с грязного пола, осматривая темную комнату. Она совсем пустая, заложена кафельными плитками, сзади меня находится окно, забитое решетками, а впереди находится дряхлая дверь с железной ручкой. Поднимаясь, я понимаю, что ноги совсем не слушаются. Начинается паника, я не помню, как сюда попал, не помню, что произошло. Меня избили и похитили? Или я так нахрюкался? — Э-э-э-эй, кто-нибудь! — я пытаюсь крикнуть, но попытка оказывается тщетной. Вместо понятной речи лишь непонятные звуки, производимые еле шевелящейся челюстью. За дверью раздаются шаги… Я слышу отчетливый щелчок, постепенно возвращается зрение и слух, а также осязание. Я чувствую, что нахожусь в какой-то мокрой и отвратительно холодной луже. Слышу, как от моих движений лужа растекается по разные стороны, опускаю взгляд и вижу, что с исцарапанных ног стекают струи собственной крови, смешиваясь с полупрозрачной водой. Я медленно поднимаю взгляд на фигуру, стоящую передо мной. Дыхание останавливается, я смотрю вытаращенными глазами на нее и думаю: «ну все, точно свихнулся». — Валера, хорошо, что ты проснулся, скоро начнем, — бабушка смотрит на меня так по-доброму, словно не замечая моего подбитого, скажем так, состояния. — Что начнем? — не понимаю я. — Да ты ж весь голый, сейчас поправим, будешь, как мы. В следующие минуты своих мучений, проводя их за криками, я даже и не заметил, как смог уйти глубоко в мысли. Кажется, я начал понимать суть всего происходящего и смысл слова «голый». Дело в том, что все добродушные жители деревни, в том числе и моя бабушка… Мне так сложно принять это? Да. Они все свихнувшиеся ублюдки, помешанные на современных технологиях. Создали секты, отдавая свои здоровые части тела на замену, оттого и заводы, наживающиеся на этом. Молодежь уходила в другие страны, пытаясь найти места, пригодные для жизни, а оставшимся приходилось отдавать свою судьбу в руки кровожадных стариков. Людей, не отдававших свои части тела, называли голыми. И тут у меня встрял вопрос: а правительство в какую дырку-то смотрело? Ответ прост как пень: правительства не было. Старшее поколение взяли верх абсолютно над всем, держа в заложниках лжепрезидента, это так, шоу для остальных государств. — Мучить меня-то зачем? — глотая кровь, текущую с избитых губ, кровоточащего носа и практически всего лица, еле дыша, спросил я на выдохе. — Валера, это все для того, чтобы ты понял, — говорила бабушка. Ну то, что вы ебанутые психи, я уже понял, но это ли она имела ввиду? Надо было драпать отсюда, да поскорее. Наконец меня повели к «доктору», который ввел мне дозу какой-то хрени, усыпив на мгновение, как по всему телу прошлась невыносимая боль, меня свело ужасными судорогами, которые пытались сдержать старики. Вот и все. Помер я, подумал. Но нет! Выхватив скальпель, находившийся у одного из старушек, я вонзил его прямо в голову старика. Двое старух, держащих меня, разразились истерическими визгами, собираясь сбежать. Но у железа есть один минус — оно ржавеет, а их части тела так долго, видимо, не менялись, что готовы были сломаться прямо сейчас, из-за чего они не могли быстро передвигаться. Это давало мне явное преимущество, несмотря на мое состояние. Я практически не чувствовал ног, не чувствовал рук, лишь поглощающую боль, но, держа в руках пилу, с помощью которой оттяпали мою ногу, я со всех оставшихся сил прикончил самую крикливую, пока другая, стоя в уголке подобно пугливому котенку, смотрела на это с широко распахнутыми глазами. Я ударил несколько раз, этого было достаточно. А живая и слова не могла сказать, лишь стояла и смотрела на это в немом шоке. Я решил поговорить с ней. Убийство двух людей сразу немного… ошарашило что ли? Сам не мог понять, откуда у меня нашлись силы еще и на разговор с кем-то. — Итак, сколько вас? И где остальные? Она опустила взгляд, глядя на свои трясущиеся, с выступающими венами ноги в валенках. Сгорбилась, поглаживая соломенные волосы грязно-белого цвета и утирая слезы на морщинистом лице. В какой-то момент я почувствовал себя психопатом, ведь рано или поздно и ее придется убить. Но глядя в эти пугливые бездонные глаза, я не представлял, как это существо, что и себя самого не в силах защитить, может быть безумной машиной-убийцей. Слабость и чувство вины взяли надо мной верх. Я опустился чуть ниже, стараясь говорить максимально мягко. — Давай, ты просто меня отпустишь, и обойдемся без жертв? — естественно, я собирался мигом удрать в полицию за помощью, но моя неясно мыслящая голова еще не совсем соображала, как я в такую метель еще и без ноги собираюсь туда попасть. — Нет, — сказала твердым писклявым голосом, толкнув меня на пол. Не удержавшись, я с болью приземлился на холодный пол. Доселе невинные пугливые глазки этой женщины наполнились сумасшедшей яростью. Вытащив из руки четыре острых лезвия, она накинулась на меня, пытаясь превратить и так побитое лицо в кровавое месиво. Я слабо отбивался, не зная, была ли причина в том, что я был готов помереть прямо сейчас от обилия ран или то нежелание колотить обезумевшую старуху? И вот сейчас настал тот момент, когда я наконец-то осознал, понял и принял: либо убью я, либо меня. Наверное, мои крики были слышны на всю больницу, но то, с какой яростью я колотил эту старушку, заставило бы содрогнуться любого человека даже с самыми крепкими нервами. Я обезумел, я понял это. Я не выберусь, и это я понял. Но я поставлю мозги на место всем. Прикуривая еще одну сигарету, взятую из кармана того старика, я продолжал размышлять, наконец-то все вспомнив. Подойдя к окну, понял, что нахожусь на этаже девятом точно, поэтому путь предстоит долгий. Долгое время не решаясь выйти за дверь, я еще раз посмотрел на лежащих возле меня стариков, несколько раз ударив себя по щекам. Не покидало чувство, что они еще живы, что ждут, как только я обернусь, чтобы напасть. Смотря в пустоту, я видел чьи-то любопытные кровожадные глаза, за окном беззубые улыбки, кульминацией стал чей-то голос, пронесшийся прямо над ухом, заставив меня быстро вылететь из палаты. Плотно забинтованная нога давала о себе знать постоянной болью, однако я двигался вперед, ища лестницу, ища что-нибудь, похожее на оружие, высматривая за каждым углом чью-то фигуру и каждый раз останавливаясь на короткую передышку. Пару раз я терял сознание, но яростно матеря всех жителей этой ебанутой деревни, я вставал и брел куда глаза глядят. В очередной раз потеряв сознание, я вновь встал, совсем обессилев, но быстрые, приближающиеся ко мне шаги придали щепотку адреналина. Я притаился в темном углу, готовясь напасть. — И где этот мальчишка? — послышался чей-то довольно громкий голос, вызвав в моем бурном воображении образ сердитого деда, готового отбить меня хворостиной, как в «Детстве» Горького. Ох, я бы не против сейчас оказаться на лавочке в доме, нежели в окружении безумных маньяков. Привлекая к себе внимание, я кинул камешек в сторону, надеясь, что он пройдет точно к цели, не повернувшись. Я играл с огнем. Дед притих, но его голос оставался таким же громким. Я затаил дыхание, пытаясь понять, с кем он разговаривает и подходит ли он ко мне. Вновь заиграло воображение, я представил, как он склонился надо мной, замахиваясь, а я и голову не могу повернуть, прижавшись к стене. — Да тут я, — послышался его голос, заставив меня одновременно вздрогнуть и облегченно выдохнуть. — Кажется, он тут. Видимо, круги навернул, пока я шел. Круги?.. А где же был выход? Шаги раздавались все быстрее, все ближе. Из курса по самообороне я помнил о тех местах на теле, которые стоит защищать от ножа, никогда бы не подумал, что эти знания пригодятся, а уж тем более для того, чтобы я бил по этим местам сам. Как только старик подошел, я сумел рассмотреть его на долю секунды, прежде чем жестоко расправиться. Оружие в его руках убило во мне последнюю каплю уверенности — непонятный аппарат, напоминавший то ли пистолет, то ли огромный шприц с неизвестной жидкостью. Не успел бы я замахнуться по нему… страшно было подумать, что бы случилось тогда. Взяв эту штуку, я нажал на подобие спускового крючка — из иглы вылетело пару шариков, оставив на стене напротив черный след, становящийся все больше и больше в размере, просто разъедая стену. Убийственная штука, и, если у каждого есть она или что похуже, мне будет чертовски сложно выжить. Найдя все же лестницу, спустя некоторое время безнадежных плутаний по коридорам, я начал медленно спускаться, прыгая по ступенькам. Даже эта совсем маленькая преграда казалась смертельно опасной. Я не видел ничего кроме темноты, ступеньки были очень скользкими, я не понимал, куда в следующий раз прыгну и не расшибусь ли. Лестница казалась бесконечной, я прыгал и прыгал, пока здоровая не начала болеть до хруста костей. И вновь впереди небольшой огонек света, одновременно манящий и пугающий. Лестница закончилась, я успешно приземлился на пол в какую-то лужу и пытался нащупать стену, за которую можно ухватиться. — Далече собрался? — чей-то голос, так похожий на мужской и женский, что я не мог различить его, заставил меня остановиться. Ничего не говоря, я замер, приготовив оружие. — Тебя, вон, бабушка заждалась, волнуется, пока ты по больнице шатаешься. — Неужели так хотите мою ногу? — не знаю, как я сумел найти в себе смелости ответить ему, но я задал этот вопрос холодно и резко в пустоту, вызвав у неизвестного усмешку. — Та не, — кажется, оно махнуло рукой, — убить мы тебя хотим, Валера. Ты ж судьбу Игоря с Ниной и Машей погубил, теперь ответишь… Оно не успело договорить, как я выстрелил куда-то вдаль, не зная, задел ли вообще. Послышался звук падения тела, еле слышный. Вновь упав от недостатка сил, я побрел к месту, где лежало оно, таща собственную тушу изможденными руками. Я увидел перед собой женщину, совсем не старую, лет тридцати, немного полноватую, с грубыми чертами лица и маленьким ростом. На ее лбу красовалась большая кровоточащая дырень. — Сколько вас еще?.. — вздохнув, спросил я. По пути с выхода из больницы я начал дрожать от жуткого холода. Вокруг нетронутый снег, сугробы и нерасчищенные дороги, начинает светать и, вспоминая слова бабушки о том, что в деревне живут человек десять, я начинаю надеяться на лучшее. Добраться бы до телефонного аппарата, вызвать полицию и уехать отсюда к чертям собачьим. Руки тем временем полностью замерзли, прошла жгучая боль, теперь я не чувствовал совсем ничего. Подползая к забору первого попавшегося дома, из окна я увидел, как на меня смотрели чьи-то внимательные глаза. Маленькая облысевшая голова, морщинистое лицо и хрупкая рука, держащая занавеску. Поняв, что я тоже смотрю на него, он начал мне махать. Я оглянулся, наблюдая за местностью. Вокруг совсем пусто, мне ли он машет? Может, это помощь? Неужели он нормальный? Я с большим сомнением намеревался ползти к нему, но если меня до сих пор не убили, может, он правда хочет помочь? Отперев калитку, я увидел, как он уже на пороге с открытой дверью в инвалидной коляске ждет меня. Его вид одновременно пугал и давал надежду. Оказавшись в тепле, окруженный этим заботливым стариком, я разлегся на полу не в силах встать. Весь мокрый, грязный и промерзший, позволил себе секунду отдыха. Он подал мне теплое молоко, но молчал, лишь изучающе смотря на меня. Его вид откровенно пугал меня: он был «голым», исхудавшим и больным, улыбаясь беззубой улыбкой с вытаращенными без ресниц глазами. — Я могу позвонить? — тихо спросил я, не отрывая глаз с окна. Дедушка вновь улыбнулся и, кивнув, направился в другую комнату. Я молча лежал, тяжело дыша и вытирая пот с горячего тела. От возникшей температуры, видимо, уже за сорок градусов, у меня темнело в глазах, а голова начала неимоверно кружиться. Сев на диван подле меня, я положил руку на голову, все еще смотря прямо в окно без занавесок. Сердце колотилось от одного лишь шороха. Вокруг было чисто и уютно, но весь антураж этого дома составляли мрачные колбы с непонятной черной жидкостью внутри, странные трубы, прикрепленные к стене со всех сторон и поистине жуткая посуда. Причем, все то, что я увидел, кто-то старательно пытался спрятать. Значит ли это, что старик — один из этих? В любом случае, вряд ли он мне что-то сделает, сам еле передвигается, а я хоть встать могу. Пошарив в карманах, я нащупал там лишь зажигалку и пару сигарет, пистолет и скальпель я где-то потерял. Потеряв на мгновение бдительность, я позволил себе закрыть глаза, что сделал зря: стоило мне их открыть, как я увидел перед собой пятеро человек, в центре которых стояла бабушка Марья. На ее лице я не видел каких-либо эмоций: ни наслаждения, ни страха, ни вины, абсолютно ничего. — Бог с тобой, Валера, — сказала, махнув рукой, — Ты ужасный ребенок. На этом вполне можно было закончить, но пока эти улыбчивые твари думали, как быстрее со мной расправиться, я заметил, что тот самый дедушка в коляске, сидящий возле меня, крутил в руке какую-то пробирку с непонятной жидкостью. Из школьного курса по химии каким-то образом я до сих пор помнил, что многие вещества подобного типа взрывоопасны, поэтому в голову пришла сумасшедшая идея подорвать эту химическую лабораторию к чертям. Я уже не думал, спасусь я или нет, хотелось перебить всех до единого жестоким образом, поэтому, воспользовавшись моментом, когда они отвлеклись на понятные только им разговоры, я выхватил у старика пробирку и, что есть мочи, рванул на улицу, больно приземлившись на порог. Дрожащими руками я открыл зажигалку и кинул пробирку в дом. Она разбилась о стену, осколки попали кому-то в глаза, судя по крикам. Кинув следом зажигалку, я пополз как можно дальше от дома. Как и следовало ожидать, лужа загорелась, как и все вокруг, начало полыхать. Крича и толкаясь, старики пытались выбежать из дома, но за считанные секунды произошел взрыв — был то газ или та неизвестная жидкость — я думать не стал, лишь облегченно вздохнув. Послышалась сирена, заставившая меня встать. Со слезами на глазах я ждал, когда они подъедут, смотрел с облегчением на выходивших… нормальных, совершенно обычных полицейских! Их было двое: один со смуглой морщинистой кожей лет пятидесяти, довольно крупный и высокий, а другой более молодой, но с устрашающе серьезным видом. Они совершенно спокойно осмотрели горящий дом, не обращая внимание на завывания еще живых стариков, а затем посмотрели на меня. — Расстрелять сразу иль в суде разберемся? — спросил крупный полицейский. — Что? — не понял я. Подойдя ко мне, мужчина лет двадцати пяти прикоснулся пальцами к моему виску. — Ясно все с ним, Дима, — вздохнув, сказал мужчина. — С ума сошел паренек. — Что? — повторял я, не понимая. Вокруг все та же деревня, но… вместо серого грязного снега и черного неба меня окружает чистое голубое и вокруг зеленая трава, бегают собаки, на меня со страхом смотрят дети и вышедшие старики. Они ничего не говорят, и от этого только страшнее. В горле застрял ком, вызывая слезы. Я перестал понимать, что творится вокруг. — Что я сделал? — спросил у полицейского. — Он еще спрашивает, — сложив руки на груди, фыркнул он. — Порезал половину деревни, малец. Вот, что ты сделал. Я не стал говорить больше ничего, осознав, что сошел с ума. Увидел, что у меня была нога, правда, изрезанная ножом… неужели мной? Неужели все это сотворил я? И получается, люди погибли из-за меня? Меня посадили в машину. Это конец моей жизни. — Бедный паренек, мне таких порой жалко становится, — делая затяжку, между дел сказал мужчина. — Вова, ты зачем в полицию-то пошел? — немного раздраженно спросил у него Дмитрий, дрожа от холода. — Мы в это отделение прибыли, чтобы таких придурков убирать, а не сопли распускать по поводу и без. — Извиняй, просто вспомнил Марфу, — ссутулившись, пробубнил парень. — Твоя дочь сама виновата в том, что «голой» решила ходить, давай в машину залезай, замерз я уже! Вздохнув, парень послушно сел в машину.