— Когда всё стало таким… скучным?
Чуть хриплый голос тихим эхом разносится по ночному лесу, одинокому и пугающему, неуловимо похожему на единственного обитателя. Сигаретный дым тонкой сизой тенью тянется вверх, к никогда не появляющимся звёздам, будто бы в надежде, что вот сейчас, именно в эту минуту где-то там мелькнёт серебристая точка. В бесполезной надежде. Лес молчит, игнорирует вопрос. Здесь нет ни птиц, ни животных, ни тем более людей, протаптывающих дороги ради поисков очередного босса, чтобы прокачать свои навыки. Уже нет. Когда-то — возможно — появлялись смельчаки. Если постараться, можно найти засохшие потемневшие следы крови, или не до конца истлевший скелет, или обломки оружия, или… единственного жителя, нашедшего умиротворение в этой пучине боли и отчаяния.
Короткая усмешка ютится на тонких губах.
Он чувствует, как фильтр обжигает кончики загрубевших пальцев и выбрасывает его, не глядя — этому лесу не страшны искры. Всё, что могло сгореть, уже давно превратилось в пепел.
Новая сигарета уже зажата между пальцами, короткий порыв ветра касается бледного лица, словно друг, что пытается отгородить от дурной привычки, но тут же бросает эту затею. Этого человека не смогли убить бесчисленные бои, что говорить о никотине.
Забавно будет, впрочем, если он его и убьёт. Нелепо. Как и всё в этом лесу.
— Инь Юй, — произносит мужчина, дожидаясь, пока перед глазами покажется окно личного голосового помощника, почти что слуги. — Запиши, сигареты больше не покупать у того торгаша. Отвратный табак.
— Да, господин. Желаете получить отчёт о вашем сегодняшнем состоянии?
Хуа Чен игнорирует вопрос, отмахивается, как делает это каждый раз. Что нового он услышит? О разрушающихся клетках организма, о том, что рано или поздно игра приведёт его жизнь к финальной точке? О паре царапин, которые всё же смогли оставить ему боссы? Или о медленно съезжающей крыше, раз это удушающее место кажется ему прекрасным?
С лесом разговаривать приятнее, он не давит показушной запрограммированной заботой. Молчаливо осуждает, касается резкими ледяными каплями так и не сорвавшегося дождя, пугает волчьим воем где-то неподалёку и ещё сильнее сгущает темноту, скрывая даже нарисованную луну от взора нежеланного гостя. Сдаётся потом. Гость-то всё-таки единственный. И расступаются тогда кроны, обнажая перед ним свою истинную сущность. Ветер ласкает уставшие мышцы, в нос пробивается аромат только распустившихся ночных цветов — ядовитых, но чем богаты, Хуа Чен и этим наслаждаться научился.
Но скука всё равно укрывает тёплым покрывалом. Когда всё стало таким однообразным? Когда они по глупости надели на себя виртуальные шлемы и попали в эту игру, всё казалось новым, ярким, интересным и, что важнее, опасным. То, что нужно. Сколько прошло уже? Лет десять? Пять? Невозможно посчитать. Никто до сих пор не пробился к финалу, никто не смог добраться даже восьмидесятого этажа, что уж говорить о боссе на сотом? Хуа Чен смог. Ещё пара десятков игроков, остановившихся на восемьдесят восьмом и сбежавших назад от расползающегося здесь ужаса. Атмосфера слишком давит. Здоровье уменьшается даже до битвы — всё из-за живого цветущего яда — а практически никто не прокачивал автовосстановление. Глупцы.
Мужчине нравится восьмидесятый этаж и этот лес, где он может умереть в любую секунду, даже просто уснув. Тут тихо, спокойно, и нет нужды прятаться от ненавидящих его людей. Читеров не любят. Читеров, которые намеренно не желают прекратить игру и освободить всех — тем более.
А Хуа Чен не желает. В реале его ждёт нищенское существование, боль, унижения и голод. В реале не хватит сбережений даже на одну пачку сигарет. А читерство… кто же виноват, что он слишком умён для этой системы? Догадался, как выжить и прокачать своего персонажа — себя — намного быстрее и легче, потому что до этого только и делал, что выживал. Просто слишком умён. Слишком силён. Слишком избегает любых обществ. Всегда и во всех мирах он «слишком».
— Господин, вы просили сообщать, когда кто-либо вступает в схватку с боссом на восьмидесятом уровне, — вновь вторгается в голову голос Инь Юня, и Хуа Чен привычно морщится. Система одарила его худшим слугой, кажется. Совершенно не умеет видеть, когда появляться не стоит. Когда он лишний. — Гильдия Небожителей только что одержала победу.
Хуа Чен только морщится. Очередные гости, нежеланные.
Лес с ним согласен — запах становится насыщеннее, ветер исчезает, духота становится невыносимой, на коже моментально появляются капельки пота и волосы липнут к лицу, раздражая ещё больше.
Хуа Чен выглядит откровенно паршиво после таких дней. Это очевидно по глазам, по постоянно напряжённым плечам, по острым скулам из-за плохого питания и недосыпа, потому что в такие дни лес, единственный верный друг, обращается против всех, кто здесь находится. В такие дни нельзя засыпать, если не хочешь попрощаться с жизнью.
Впрочем, он почти никогда не спит дольше трёх часов. Это не зависит от каких-либо обстоятельств, мысли мешают, терзают, ни на минуту не оставляя его, не позволяя забыться в блаженном неведении. Он прокручивает всю информацию, полученную днём в битвах или изучении последних новостей игрового мира, анализирует, раскладывает по полочкам, подмечает детали, скрытые и совсем неприметные, но всё равно не приходит ни к какому выводу. Вывода быть не может. Но Хуа Чен по-прежнему думает.
Звук открывшихся на этаж дверей практически оглушает, кажется в этой бездонной, бесконечной тишине посторонним громом. Погода портится, стоит первому же путнику ступить на Проклятые земли.
Хуа Чен не боится игры и смерти, но привычно спрыгивает с валуна у маленького озера и бредёт к большому дереву, под кроной которого можно спрятаться, потому что капли кислотного дождя опять испортят ему одеяние и придётся спускаться на несколько десятков этажей. Не хочется. Усталость от людей, кажется, достигла пика, потому что даже последняя пачка сигарет не убеждает его вернуться. Там снова придётся быть на стороже, чтобы какой-то идиот не попытался прирезать его на глазах недоверчиво оскалившейся толпы. А ему потом с меткой убийцы ходить пару дней. Не хочется.
Он забирается почти под крону, усаживается поудобнее, лениво поднимает взгляд на порозовевшее небо, кажущееся ослепительно ярким, неоновым в остальной тьме. Ждёт, когда игроки сдадутся и сбегут. В очередной раз. Это не длится долго.
— Раз, — и в небе вспыхивает молния, приземляясь неподалёку от входа, а на тех же тонких губах расползается злая усмешка. — Два, — и разносится настоящий гром, и капли всё-таки срываются, и трава, только-только позеленевшая, вновь шипит и чернеет, не выдерживая. Стоять там внизу сейчас опасно даже Хуа Чену с его прокаченной регенерацией. Боль-то ощущается слишком натурально. — Три, — и хлёсткий удар ветра оставляет неприятную царапину на щеке, тут же исчезающую.
Обычно Хуа Чен считает до шести, максимум — до восьми, когда двери закрываются, оставляя его в покое. Но сегодня, кажется, ему попался настоящий слабак, потому что после «четыре» и разнёсшегося по округе рыка местных мобов мир вдруг успокаивается.
Тихий надорванный смех разносится по округе. И этот не справился. Значит, и в реале не видел условий похуже, раз игровая механика способна так быстро изгнать на спокойные территории.
Хуа Чен живёт в своём мире, тут нет ярких красок, нет людей, нет надежды и веры, нет даже банальной радости. Он разочарован. Ждал, что здесь, в виртуальной реальности люди будут совсем другие — смелые и бескорыстные, не боящиеся укора старших, не создающих себе врагов и идеалов, ведь система заранее поставила всех в одни рамки. Но ему пришлось вспомнить, что люди там и здесь — одни и те же. Просто… условия немного изменены.
Хуа Чен не верит людям и не верит в людей, если они не проверены временем, случаем, ситуацией. Никогда и не доверится, полагаясь на всеобщее мнение. Не обратится за помощью к незнакомцу, встреченному на каком-либо из этажей и не предложит свою. Возможно, это гордость не даёт быть обычным с обычными проблемами, а может, мировоззрение и уроки реального мира так сильно мешают не просто думать, а действовать.
Он сложный человек. Раздражительный, импульсивный, не терпящий приказов и слабости, заводящийся с пары слов или даже взглядов, только повод пусть дадут. Но в душе, конечно же, таковым себя не считает. Нет, даже не так. Он знает, но продолжает стоять на своём, отстаивать то, что давно доказано неоспоримыми фактами.
Душевный инвалид. Точнее не скажешь.
На подкорке скребётся что-то уже позабытое, что вызывает стаю уродливых мурашек пробежаться от шеи по спине, а волоскам мелко встать дыбом. Предчувствие. Ощущение не одиночества.
Хуа Чен поднимает глаза к небу, хмурясь. Небо успокоилось, и даже запах несколько притупился. Лес всегда умиротворён, когда двери закрыты, но обычно никто не остаётся здесь добровольно, отрезая себе путь к лёгкому отступлению. Телепортационные кристаллы ведь здесь не работают, придётся идти в самую чащу к точке перехода, встречаться с местными монстрами, без возможности сбежать и спрятаться. Потому что это мобы глупы — выйди из зоны их поиска, и они отстанут, но вот погода… от неё не скрыться.
Ощущение чужого присутствия больно врезается в затылок, заставляет кусок мяса в груди заходиться в сумасшедшем темпе, качая кровь, разгоняя по венам адреналин. Убеждает готовиться к схватке. Сюда не заходят отдохнуть, в отличие от Хуа Чена — приходят лишь с целью убийства. Мобов или засевшего в лесу читера — не важно.
У мужчины ощущение, будто проникли в его дом, крепость без приглашения, и сейчас вальяжно разгуливают по уютно устроенному
саду с бережно выращенными ядовитыми цветами, безжалостно топчут его, уничтожают спокойствие и беспечность восьмидесятого этажа.
Слежка у Хуа Чена прокачана тоже на максимум. Он вглядывается во тьму, взглядом доставая за много километров, лишь бы увидеть, кто вломился в его идиллию, пока не находит. Буквально врезается в белоснежную фигуру, столь неуверенно застывшую в паре метров от ворот, что смотрит потерянно и как-то даже расстроенно в лес. Лес смотрит в ответ, как и Хуа Чен.
Боль в затылке проходит. Сердце успокаивает бег, хотя присутствие этого человека тоже опасно. Опаснее любого другого, если уж совсем честно. Он не помнит читера, в отличие от самого Хуа Чена — и потому один из них, видимо, жаждет этой встречи, а другой избегал её последние пару лет. Потому что принципы рассыпаются, болезненно отпадают от кожи, обнажают душу в его присутствии. Он, едва ли не сильнейший игрок, гроза боссов и простых жителей, измалывает собственные кости в труху, лишь бы остаться на месте, а не убежать в очередной раз.
Отворачивается, достаёт из пачки очередную сигарету и подкуривает. Не помнит ни первой, ни последней затяжки, только мерзкая горечь в горле подтверждает — он не просидел истуканом, пялясь на соседний ствол в ожидании. Хотя признаёт себе — ждёт.
С опасением, недоверием, ожиданием чего-то ужасного, что в очередной раз заставит его бежать, собирая себя по кускам, привязывать окровавленные куски мяса к почему-то всё ещё живому телу. Уверен, так и будет, когда Се Лянь наконец-то дойдёт. Выбора-то нет. Двери закрыты.
Время тянется медленно, словно они опять на той самой площади, и под ногами Хуа Чена вместо твёрдой земли — пропасть, пустота, отчаянье и страх, потому что в этот раз ему точно не выбраться, не выкарабкаться, не спастись, не спрятаться. У Се Ляня тоже пропасть, но вместе с тем уверенность, сила, доброта и готовность отдать всего себя ради спасения другого, незнакомого человека от падения и неминуемой смерти.
Хуа Чен не добрый, не заботится о чувствах и желаниях других, не поможет в беде даже близкому — таковых и не существует, что уж скрывать — но сердце колотится, потому что, кажется, Се Лянь идёт к нему с просьбой протянуть руку и спасти, как когда-то сделал сам. И Хуа Чен уверен, что отказать не сможет, потому что только с этим… ангелом все его принципы и правила отравляются цветочным ядом.
Что ему стоит-то? Отказать, если догадки верны, потому что Се Лянь никак не свяжет того угловатого подростка с этим сильным и дьявольски красивым персонажем, пусть их внешность и копируется полностью. Просто сытая жизнь, дорогая одежда и постоянные бои закаляют не только дух, а из ниоткуда появившаяся уверенность и насмешка в глазах и вовсе делают из Хуа Чена кого-то другого. Незнакомого. Может ведь отказать. Се Лянь не узнает и не попросит вернуть долг. Правда, даже если бы и узнал — не попросил бы. Почему-то читер в этом уверен, хотя проверят не станет, ни за что, унесёт тайну их знакомства в могилу, реальную или виртуальную, не важно.
Хуа Чен настраивает себя на разговор всё то время, пока Се Лянь пробирается сквозь дебри леса, пока сражается с мобами или бежит от них — кто знает, читер не позволяет себе повернуться вновь. Готовится, но когда рядом на ветку осторожно приземляется человек в белоснежном одеянии, оказывается не готов.
— А говорят, к вам невозможно подобраться и на десяток метров, господин Хуа Чен.
Читер просто спрыгивает, потому что нет смысла уже ютиться на этой ветке, приваливается спиной к толстому столу, хмыкая себе под нос, и это замечает Се Лянь, для которого этот жест значит лишь одно «мне до одного места, посмотрю на небо пару минут, а потом исчезну, не найдёшь». Незваный гость чувствует эту атмосферу, наполненную неприязнью и какой-то досадой, из-за чего начинает нервничать.
Хуа Чен хорош в его огромных глазищах, самонадеян и не очень-то вежлив, но хорош. С этим не поспоришь. Никто и не рискнёт больше, потому что слишком умные уже давно превратились в пиксели и исчезли.
Этот момент знакомства, пожалуй, засядет глубоко в сердце. Хуа Чену флешбеки из прошлого напоминают о том, насколько тёплые руки у Се Ляня, насколько нежная улыбка и как ярко сияют его глаза. Как кривятся от этого остальные, потому что принц посмел испачкать руки о такого замарашку, как же, не дай бог подхватит какой-нибудь лишай или чего хуже — несчастливая звезда подростка заденет своими удушающими лучами всенародного любимца, первого красавца и просто божественно прекрасного человека.
— Я пришёл просить о помощи.
Хуа Чен усмехается. Чувствовал. Знал. По другим причинам Се Лянь не обратил бы на него внимания даже в этом мире, слишком они разные. У читера вот проблемы — с доверием, людьми и обществом в целом, а у этого ангела… проблема с Хуа Ченом. Вновь. Потому что тот уже настроился на отказ, лишь бы успеть спасти своё душевное равновесие, не развалиться на глазах того, ради кого так старался стать сильным.
Се Лянь также осторожно спускается с дерева, но близко не подходит — об асоциальности читера легенды ходят, и тот его, похоже, не рад видеть. А спугнуть не хочется.
— Господин Хуа Чен…
— Не называй меня так, гэгэ, — вдруг подаёт голос читер, морщится, словно ему мерзко даже от простого разговора, хотя дело в другом — столь ненавистное, грязное, кровавое имя не должно касаться прекрасных губ напротив. Чтобы не запачкать его ещё и в этом, виртуальном мире.
Се Лянь, кажется, растерян, но лишь кивает, теряется. В этом неожиданно хриплом, пробирающем до мурашек голосе, от которого несколько ведёт. Все говорили, что Хуа Чен — дьявол, монстр, способный голову руками оторвать за неправильно брошенную улыбку, но никто не предупреждал, что убивает тот одной своей харизмой. Аура бешеная, ноги почти подкашиваются. Сила и уверенность окружают его плотным коконом, запах местной флоры пьянит ещё пуще, а голос этот кажется подобен тому раскату грома, что встретил его на восьмидесятом этаже.
Се Лянь сглатывает, глубоко вдыхает и выдыхает, собираясь с мыслями. Он пришёл по важному делу, и времени слишком мало.
— Моё имя — Се Лянь, я представляю гильдию Небожителей, — всё-таки начинает он. Хуа Чену бы сказать, что он в курсе, попросить перейти ближе к делу, чтобы скорее озвучить резкое «нет» и скрыться, но знакомый голос, которого он так давно не слышал, просто затыкает ему рот. — Возможно, вы слышали, недавно… на нас напала гильдия Демонической крови. Пусть мы и являемся одним из сильнейший собраний, однако враги наши сильно превосходят численностью и жестокостью. Небожители никогда не вступали в схватки с жителями и были попросту не готовы к этой битве. Многие мои соклановцы погибли, некоторые до сих пор лежат в лазаретах, и наш лидер принял решение о срочном расширении путём набора новых, сильных игроков. Необходимо дать отпор этим Демонам, они перешли все возможные границы — убивают простых невинных игроков, отбирают их деньги и экипировку, весь полученный лут, прикрываясь законом. Им никто не указ.
«А ты не можешь стоять в стороне, когда слабые люди в опасности, да?» — хочет спросить Хуа Чен, но губ не размыкает. Смотрит в небо, будто оно может дать ему ответ, вовсе не из-за страха взглянуть в эти наверняка молящие, больные глаза, где наверняка захлебнётся.
В прошлый раз голос этот был тягучим и плавным, словно мёд, сейчас в нём разбитые зеркала и потухающие угли, опаляющие даже на расстоянии. Се Лянь не умел скрывать эмоции никогда.
Читер делает вид, что пропустил его слова мимо ушей. Полнейший игнор, из-за чего небожитель даже злится, но тут же выдыхает и возвращает самообладание. Окей, хорошо. Терпения ему не занимать. Знал, на что шёл и с кем собирался договариваться. Хуа Чен никогда не был в гильдии, не работал в команде, не интересовался жизнями других игроков и обрывал их сам — так зачем ему выслушивать исповедь чужака?
Се Ляню нравится Хуа Чен, несмотря на весь его грозный, равнодушный и отталкивающий вид и жуткую репутацию, он красив, очень даже. Загадочен, спокоен и рассудителен.
— Господин Хуа… — обрывает себя на полуслове, вспоминает просьбу. — Я знаю, что не имею права просить. Но всё же вы нужны нам, мне, чтобы суметь восстановить порядок и равновесие, чтобы девушки и дети могли знать, что в следующий раз, когда выйдут поиграть, никто не изобьёт их в подворотне за пару лишних монет.
— Что я получу? — не дослушивает его Хуа Чен, всё-таки поворачивая голову и сталкиваясь взглядами. В глазах напротив, как он и ожидал, мольба и готовность пойти на всё ради получения его согласия. В его — скука и попытка оценить, что может принести следующий день.
— Что… что угодно. Если вы хотите какой-нибудь уникальный лут или оружие, то…
—
Тебя, — вновь обрывает его читер, явно ставя в тупик. И непонимание, удивление в этих чистых, почти прозрачных глазах заставляет растечься в душе какому-то непонятному, непривычному и незнакомому теплу, такому чуждому, но приятному. — Се Лянь… давай сыграем, гэгэ. Бой до первой капли крови. Победишь — и я вступлю в гильдию.
— А проиграю? — уверенность уже не так ощутима, в груди сворачивается странный узел, в горле комок, выдавить эти два слова — уже победа. Се Лянь чувствует, что ничего хорошего в ответ не услышит, почти верит словам лидера «связаться с ним — ошибка, ты пожалеешь», потому что интуиция верно трактует это самое «тебя», а небожитель никогда не… никогда…
— Тебя, — мечом в сердце насквозь, чтобы кровь толчками вытекала через дыру, попадая в лёгкие и вынуждая захлёбываться. Набатом в голове, словно звуков других и нет, а эти четыре буквы не воспринимаются обескураженным сознанием. — Ты отдашь мне то самое дорогое, что есть у мужчины — свою честь, гордость, чистоту. Отдашь мне одну ночь в твоём собственном доме, чтобы каждый следующий день воспоминания отравляли память, и некуда было от них убежать.
«Я хочу оберегать твою чистоту и защитить ценой своей жизни её готов», — хочет сказать Хуа Чен. «Я не смогу ранить тебя, даже если от этого будет зависеть, смогу ли открыть глаза вновь», — вертится на языке.
Вслух только получается совсем иное. Потому что прошлый Хуа Чен, которого спас Се Лянь, влюблённый в своего обретённого героя, остался в реальности, а новый… презирает таких, как небожитель. За эту безрассудную доброту и глупую наивную веру в других. Искоренить хочет, довести до грани и просто смотреть, как ломается кто-то, испытывая то же, что когда-то пережил он.
Злится, что Се Лянь пришёл к нему, чтобы защитить других. Не ради Хуа Чена. Глупая беспочвенная злость, но люди склонны к эгоистичным чувствам даже в игре, и не в праве никто осуждать.
Читер усмехается, грубо, жестоко, будто бы улыбкой этой окончательно раскроить грудину планирует — понимает, пауза затянулась не просто так. На такие условия никто бы не пошёл, всем и каждому знакомо, сколь безжалостен в схватках Хуа Чен и как мало у него поражений. В районе нуля. Может, одно. Заведомо проигрышные требования.
А у Се Ляня щёки красным заливает и уши горят от столь бесстыдного предложения, от этого греховного голоса и запаха, так пьянящего с непривычки. Сердце колотится, пальцы с силой впиваются в рукоять меча, дышать становится тяжело, потому что он тоже знает — проиграет. Будет обесчестен, распят, обнажён душой и телом, но своего не добьётся, дикого зверя не приручит, тот только руку на прощание откусит. Чтобы помнили, таких, как он, нельзя посадить в клетку и ждать, что слушаться начнёт.
Но попытка — не пытка, а на кону слишком важное дело, чтобы хотя бы не попытаться. Хуа Чен может стать их козырем, их победой, покажет, что за правое дело выступят не только местные «боги», но и самый настоящий дьявол не потерпит такого произвола. Се Лянь верит в себя и правое дело, верит даже в Хуа Чена, да и что такое потрёпанная гордость, когда на кону стоят чьи-то жизни?
Он приходит в себя, когда слышит шелест травы. Читер истолковал его молчание по-своему и уже двинулся куда-то вглубь леса, решив, что в разговоре поставили точку.
Небожитель кидается к нему, хватает за рукав и дёргает, беззвучно открывая и закрывая рот, пока тяжёлый взгляд окончательно не пригвождает к земле. На душу обрушивается волна спокойствия, словно и не было этих метаний. Правое дело важнее всего. Важнее даже его самого. А сдаться, не попытавшись — не в правилах небожителя.
— Согласен, — голос срывается, смущение возвращается с новой силой из-за взорвавшихся в глазах напротив голодных искр. — Я согласен. Но если… если проиграю… вы позволите показать мне, что происходит в стартовом городе. Позволите показать, почему мы боремся с Демонами. После… после того, как закончится та ночь, позволите мне попытаться убедить вас вновь.
У Хуа Чена землетрясение где-то под сердцем, пожар внутри и ураган в голове, небо вновь розовеет, будто поддаваясь эмоциям постоянного жителя леса, но шагнуть под кроны нет сил — даже сделать вдох кажется чем-то невозможным. Они задыхаются оба. От желания и возможности, эгоистичного права обладать тем, что никому более не позволено, от смущения и неверия в прозвучавшие слова, будто жизнь изменится на «до» и «после».
Кислотный дождь не срывается, но где-то там угрожающе гремит, будто предупреждает. Или это всё-таки в сердце? Не разобрать.
Хуа Чен отмирает и сбрасывает с себя чужую руку, отступает назад и обнажает меч. Что ж, он, вообще-то, рассчитывал на отказ, но… слова Се Ляня, его согласие обжигает нутро, острыми искрами спускается от сердца к паху, пробирая до самых костей и обнажая душу уже сейчас.
Это не просто бой теперь. Это схватка с собственными чувствами, потому что неосторожные слова, призванные нанести контрольный удар небожителю, почему-то ударили в читера. Открыли то, что он сам заталкивал подальше, опровергал, отказывался принимать на веру — влюблён. Окончательно и бесповоротно с того момента, как тёплые руки подхватили его у пропасти и помогли осторожно коснуться земли. И здесь, в этом мире, остался таким же влюблённым, следил за успехами, не приближаясь, но каждый день боясь, что Се Лянь исчезнет. А теперь отчётливо понял. Не сбежать больше. Не отвернуться, не сделать вид, что ему безразлично.
Больше нет.
Се Лянь нервничает, непозволительно для битвы нервничает, но всё же держит себя в руках и также оголяет меч. Они разные даже тут. У него — тонкая, красивая работа мастера-кузнеца, переливающаяся под несуществующими лучами солнца, элегантный и такой же прекрасный, как хозяин. И Хуа Чена — тяжёлый, тёмный, широкий и зазубренный, чтобы не просто ранить, а доставить страдания. Небожителю их причинять не хочется, но Хуа Чен будет осторожнее. Ему нужна лишь царапина, а не кровавая рана, потому что портить это тело шрамами — преступление тяжелее убийства.
Читер знает, какой у Се Ляня уникальный талант, пусть и потребовалось влезть ради этого знания в систему и потом месяц мучиться от нескончаемой боли. Дипломатия. Бесполезно для боя, но хорошо в жизни. Небожитель не знает того же о своём противнике, и это его проблема — потому что Хуа Чен копирует чужие техники. Потому столь силён, потому битвы никогда не проигрывает, людей видит, как открытую книгу, с лёгкостью парирует их атаки. И впервые так сильно радуется, что выиграл эту лотерею по раздаче талантов. Как никогда кстати.
Они сходятся на мечах, и это больше похоже на танец — Се Лянь нападает, надеясь таким образом успеть задеть противника, а Хуа Чен даёт себе время на изучение. Видит всю ту же непоколебимую уверенность, едва сдерживает ухмылку, уворачиваясь от ложного удара и отскакивая в сторону. Гром слышится ближе, по правую руку раздаётся знакомый вой, совсем близко, чтобы игнорировать, но они оба не обращают внимания.
Небожитель вновь бросается в атаку, ускоряется, кружит вокруг противника, приближается непозволительно сильно, что читер чувствует его загнанное дыхание. Наслаждается. С той же лёгкостью отходит в сторону от ударов, блокирует собственным мечом и вдруг рывок — прижимает Се Ляня к стволу дерева, когда тот спотыкается о корягу, держит того за руку, в которой блестит оружие, и ухмыляется.
Се Лянь думает, что над ним издевается Вселенная, потому что пошевелиться не выходит и вырваться из этого захвата тем более. Но нет. Над ним издевается Хуа Чен, начав свои непонятные смущающие игры. И когда тот, сам толком не осознавая, накрывает пухлые губы своими, рывком выбивая меч, в голове небожителя остаётся только беспокойный шум. Читер уже не видит себя, не чувствует тело и начавшийся-таки дождь, только ощущает мягкость и упругость этих губ. Где-то на периферии сознания Хуа Чен понимает, насколько это странно и нечестно с его стороны, в каком шоке сейчас находится Се Лянь, но названный людьми дьяволом — бессовестный ублюдок. Ему плевать. Захотел — сделал.
Он без слов отбрасывает свой меч и опускает руку на талию парня, одним рывком притягивая к себе вплотную. Большим пальцем второй любовно поглаживает нежную порозовевшую щёку, открывает глаза и видит закрытые напротив, убеждается — Се Лянь его не боится. Он не хочет медлить, но приходится, потому что этот ангел заслуживает другого обращения.
Хуа Чен нежно вновь и вновь припадает к сладким губам, засасывая нижнюю, заставив тем самым парня охнуть от неожиданности. Он нежно ведёт языком, чувствуя лёгкую дрожь чужого тела, улыбается, поглаживает кончик его языка, чувствует, как тот пытается убежать от него, не позволяет, находя его вновь, сплетает, чувствует.
— Сладко… — мычит Хуа Чен и прикусывает чужую губу, слыша лёгкий вскрик и отстраняясь. Капля крови срывается, но её тут же подхватывают языком. — Твои губы… как сахар, гэгэ.
— Не думал, — шепчет Се Лянь на грани сознания, потому что эмоций и ощущений слишком много, потому что нужно бы возмутиться такому нечестному бою, но он столь обескуражен незнакомым возбуждением, что несёт какую-то чепуху, не отдавая себе в этом отчёт, — что вы любите сладкое, господин.
Хуа Чен усмехается и отпускает небожителя, подмечая, как тот из-за потери опоры в первую секунду едва удерживается на ногах. Понимает бурю внутри него, сам переживает такое же — но долгие вечера, проведённые в фантазиях о чём-то подобном помогают держать контроль сейчас, так что никто не заподозрил бы, что внутри — мясорубка.
— Ты проиграл, гэгэ. Небожители ведь… держат своё слово?
У Се Ляня ворох мыслей, паника в голове от того, что
понравилось, что хотелось податься в ответ, когда этот дьявол отстранился. Колени подгибаются и почему-то очень жарко, хотя ветер пробирается под одежду и впивается ледяными кристаллами. Горит. Все места, где касался Хуа Чен, просто обжигают, и в паху… такое незнакомое чувство, такое постыдное, такое честное.
Небожитель сдаётся — опускается на торчащую корягу, о которую споткнулся, не ожидав нападения, пока читер продолжает нависать над ним, укрывая от кислотных капель дождя.
Восстановить дыхание кажется невозможным, и оба плюют на это, убеждая себя, что это бой вымотал, а не происходившее тут непотребство. Се Лянь опускает глаза, отворачивается, прячется за упавшими волосами, чтобы не показать, насколько сильно смущён и дезориентирован; дрожащими руками протягивает кристалл телепортации.
— Завтра… ночью… Поместье Се Ляня, — выдыхает он адрес почти неслышно, но их чувства слишком обострены, чтобы Хуа Чен упустил хоть один звук. — Я исполню своё обещание. А после вы позволите мне показать, за что я борюсь.
Хуа Чен растерян, обескуражен и шокирован — ждал отказа, просьбы смилостивиться, скандала, чего угодно, но не этого смирения. Се Лянь не сдался, не смирился, нет, лишь держит слово, а внутренние органы уже сворачиваются в комок, грозясь прямо сейчас довести хозяина до инфаркта, инсульта и нервного срыва одновременно.
Потому что такой Се Лянь — произведение искусства, его бы в музеях да кинотеатрах показывать, обязательно с возрастным ограничением, но дьявол не позволит. Запрячет в свою глубокую пещеру и скроет от любых глаз, потому что такое не должен видеть никто в округе. Потому что если раньше он готов был защищать жизнь небожителя издалека, то теперь даже разорвать близость не в силах, даже на жалкий метр отстраниться. И это дьявол-социопат? Кому расскажи, не поверят. Никто никому и не расскажет.
Хуа Чен забирает кристалл, чуть касаясь чужих пальцев и видя, как легко парень вздрагивает от этой нехитрой ласки. Убирает в карман к сердцу, будто до сих пор не верит в происходящее.
Хватает всё ещё протянутые пальцы в свою ладонь и тянет на себя, вынуждая встать, снова столкнуться взглядами. Растерянный — против горящего, но оба влажные, с расширенными зрачками и дрожащими ресницами. Усмехается.
— Я проведу гэгэ до точки телепортации.
И кажется, они оба никогда не чувствовали себя более неловко, чем в эти десять минут быстрой ходьбы.
***
Дом у Се Ляня такой же светлый и спокойный, как и его владелец. Здесь всё сделано со вкусом, минималистичный стиль только добавляет чувства комфорта, ничего лишнего, ничего бросающегося в глаза. Хуа Чен привык к улицам, враждебно настроенному лесу, выживанию в дикой природе, но здесь всё равно хорошо.
Если не считать безумной неловкости, витающей вокруг. Се Лянь избегает его взгляда, смущённо отворачивается, пытаясь скрыть пылающие щёки — бледная кожа его предаёт — и предлагает чай, чтобы читер отдохнул с долгой дороги. Всё это просто отсрочка, знают оба, но Хуа Чен почему-то соглашается, заводит разговор на отвлечённую тему и позволяет небожителю вновь рассказывать о безрассудствах гильдии Демонической крови.
Се Лянь в эти моменты становится ещё прекраснее. Его глаза горят верой, даже убеждённостью, он жестикулирует, улыбается, грустит, раздражается, ненавидит, любит, скорбит — эмоции на лице сменяются быстро, но мужчина ловит каждую, откладывая в чертоги своей памяти, чтобы потом воспроизводить перед глазами, держать перед собой, наслаждаться этой кажущейся близостью.
А потом вдруг Се Лянь замирает на середине рассказа, смотрит на гостя с пониманием и благодарностью, тихо смеётся.
— Спасибо, — «что позволил отвлечься и расслабиться» остаётся не озвученным. Оба понимают. Хуа Чен как-то по-доброму улыбается, и небожитель тоже замирает — от этой искренней полуулыбки по телу разливается тепло, потому что дьявол перед ним не скалится, не злорадствует, не насмехается, а просто позволяет увидеть свои настоящие эмоции в эту конкретную минуту.
Се Лянь поднимается, берёт посуду и несёт её на кухню. Вздрагивает, когда сильные и не терпящие возражения руки обняли его за талию, а он сам, не ожидая этого, оказался прижат к горячей груди. Чувствует, как Хуа Чен улыбается ему в чёрные, смоляные волосы. Обнимает так крепко, будто боится, что тот вот-вот растворится и исчезнет, и от этого в сердце тянет. Небожитель знал, что читер не поставил бы такого условия, просто чтобы поглумиться, не в его это характере, несмотря на всю репутацию. Но сейчас ответ кажется очевидным настолько, насколько может — Хуа Чен, монстр, дьявол, убийца, нуждается в чужом тепле, пусть даже взятым силой, потому что сам себе и кому-то другому не позволит нарушить какие-то границы и стать ближе случайных соперников.
— О чем ты думаешь, гэгэ? — шепчет в затылок Хуа Чен, его дыхание обжигает кожу, а Се Лянь не понимает, почему настоящее успокоение пришло только сейчас. Не из-за разговора даже, а просто потому что в этом объятии столько сдерживаемой нежности и необходимости, что дыхание перехватывает, и раствориться хочется в этом моменте.
Се Лянь колеблется секунду, дьявол видит это в его глазах в отражении зеркального шкафчика, но тому действительна нужна всего секунда, чтобы решиться на что-то и обернуться. Протянуть руку к лицу напротив, очертить большим пальцем нижнюю губу сильнейшего и самого безумного игрока. Она потрескавшаяся и искусанная, а прикосновение небожителя — робкое, осторожное, заботливое.
Только вот Хуа Чена ведёт, весь воздух со свистом выходит из лёгких, все нервные окончания вспыхивают из-за этого обжигающего касания. Тепло Се Ляня, его близость сводит с ума так сильно, что кажется всё волшебным сном, где нет и не было боли, где не было нужды скрываться и сражаться за свою жизнь, где они просто два человека, поддавшиеся внезапному порыву чувств. Небожитель снова ведёт большим пальцем вниз, от губы до подбородка, смотрит в глаза, замирает, когда дыхание дьявола обжигает лицо, замечает, что сам не дышит вовсе. Такой уютный, интимно-личный момент, что словами не описать.
Хуа Чен не подозревал, насколько успели укрепиться его чувства к этому человеку. Не думал, что настолько внимательно изучал, раз каждая его эмоция читается, как на ладони. Он ведь и правда узнавал. Удивлялся такому большому сердцу, готовому открыться каждому, кому это потребуется. Слишком добрый, мир его не заслуживает, думает мужчина, но вдруг отчётливо понимает — Се Лянь будет его. Не достанется никому. Ещё вчера это казалось собственничеством, азартной игрой, но уже сейчас что-то идёт не так, в груди с каждой секундой разрастается это чувство. Привязанность. Не желание отпускать. Невозможность отпустить.
Сейчас кажется, будто он и не жил вовсе без этого тепла рядом. Не дышал, пока не почувствовал этот запах… запах дома. Небожителя невозможно не любить, понимает Хуа Чен, ведь тот нравится абсолютно всем. Дьявол только сейчас понимает всю масштабность его проблемы: встретил Се Ляня =
утонул в нём мгновенно и навсегда, без возможности остановиться хоть в реальном мире, хоть в вымышленном.
Хуа Чену кажется, что он начинает жить только с этого момента, хочет вдыхать только его запах, желает и мечтает, чтобы однажды Се Лянь сказал, что они принадлежат только друг другу всецело. И это не обговаривается. И других вариантов нет.
— Гэгэ, — хрипло шепчет на ухо, обдавая горячим дыханием так, что у небожителя мурашки по телу, а внизу живота становится тяжело и горячо, — твоя очередь… Я ведь уже поцеловал тебя, — спускается к шее, кусает осторожно, вырывая с открытых губ тихий стон, и тут же зализывает, — теперь ты должен поцеловать меня, гэгэ.
Се Лянь дрожит, в голове снова туман, и тело становится ватным, расслабленным, но при том настолько чувствительным и открытым, будто только эти простые касания уже возносят на вершины наслаждения. Ему страшно. Не от того, что сейчас его принуждают добровольно подарить себя, нет. От того, что это уже слишком хорошо, а что будет, когда они зайдут дальше — вот это представить страшно.
— Ты ведь обещал сдержать слово, гэгэ, а я не насиловать тебя пришёл. Мне нужно знать, что…
Хуа Чен, кажется, воздухом давится от неожиданности и спонтанности, он играл, дразнил, раззадоривал, но рассчитывал максимум на неуверенный, робкий, тягуче-сладкий поцелуй, чтобы почва из-под ног уходила. А тут… Дьявол распахивает глаза в изумлении, но отстраняться даже не планирует, наслаждается этой отчаянной смелостью, медленно сменяющейся той самой робостью. Цепляется, прижимает к себе в плотную, чтобы ни миллиметра расстояния между ними не было, и без лишних разговоров углубляет поцелуй.
Се Лянь тонет вместе с ним, и ему совсем не хочется открывать глаза и видеть сейчас лицо Хуа Чена, потому что тогда здравый смысл окончательно покинет его.
В голове, несмотря на это всё восхитительно пусто, потому что в данный момент эта сумасшедшая близость опьяняет, будоражит кровь, а сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди от обилия чувств и ощущений. Хуа Чен хозяйничает руками по его телу, а Се Лянь уже не в силах даже устоять, его ведёт от этих эмоций, лишающих рассудка. Ноги не слушаются, подкашиваются. Забываются все принципы, правила, строгие устои воспитания, благодаря которым они выживали, потому что сейчас слишком хочется насладиться моментом, потому что потерять его — будто обречь себя на сиюминутную смерть.
От резкости и напора Хуа Чена Се Лянь будто бы окончательно забывает, кто он такой и зачем они оба здесь, что нужно будет сделать потом, потому что плевать на всё, лишь бы дьявол не останавливался. Пусть делает, что хочет, пусть покажет, даже самому себе, что человек человеку не всегда враг, и не только боль может быть между двумя.
Это покорность небожителя ещё больше распаляет Хуа Чена, ещё больше раззадоривает. Он кусает его нижнюю губу, оттягивает, кусает вновь и с наслаждением слизывает выступившую капельку крови, а потом впечатывает парня в стену, придерживая за затылок — чтобы не ударился, потому что причинить боль Се Ляню всё ещё главное и единственное табу. А в голове уже не ураган, там праздник, там взрываются фейерверки и мысли танцуют, кружатся, сходят с ума вместе с хозяевами. Се Лянь в его руках не извивается, блаженно стонет, сам не замечает, как пробирается под одежду и оставляет красные полосы на спине. Ощущает сильную хватку на горле и талии, и это подстёгивает ещё сильнее, хотя казалось бы, куда ещё. Кажется, он сейчас умрёт от переизбытка эмоций. Это конец, остановка, сердце сдаётся без боя, признаёт поражение.
Хуа Чен издевается, медленно стягивая одеяния с покорного небожителя, также медленно скользит пальцами по рёбрам старшего, касается едва уловимо, но каждое прикосновение — словно взорванная петарда для Се Ляня. Дьявол гладит кожу с особой осторожностью, что так хочется попробовать на вкус, а после вновь врывается в чувственные губы напротив.
Небожителю нравится это. Нежность, вызывающая трепет, и грубость, от которой подкашиваются ноги и теряется ощущение реальности. Этот контраст сводит с ума, хочется большего количества ощущений, большего контакта, но собственное смущение всё ещё не позволяет действовать.
— Ты такой сладкий, гэгэ, — отрывается мужчина, давая им обоим передышку. Но Се Лянь лишь смущённо улыбается, дышит загнанно, и слишком пошло и возбуждающе закусывает губу — не специально, но настолько провоцирующе, что Хуа Чен сдаётся и вновь принимается ласкать эти податливые нежные губы, будто оторвётся — точно сойдёт с ума. Если не
уже сошёл.
Он сжимает оставшиеся верхние одеяния и почти рвёт их на клочки с такой лёгкостью, что у Се Ляня не остаётся мыслей в голове, не остаётся сомнений. Там только желание и осознание единственной истины: небожитель тонет в самом сильном и самом жестоком человеке, что сейчас показывает ему звёзды в мире, где их забыли нарисовать. Но под веками у Се Ляня целая галактика, млечный путь и что там ещё, не важно, и он не хочет — не сможет — остановить и остановиться, ему нужно ещё, ещё больше звёзд, ещё больше этих дурманящих ощущений.
Небожитель ёжится от прохлады комнаты, но стоит ему открыть глаза — как его затапливает жаром от смущения и незнакомого доселе возбуждения, потому что у Хуа Чена настолько плотоядный жаждущий взгляд, что Се Лянь понимает — пропадает в незнакомом человеке, видит, что за гранью этой животной страсти клубится что-то более глубокое, тщательно скрытое от самого себя даже. Хочет увидеть. Узнать, что там за чувство направлено в его сторону.
Хуа Чен отстраняется на минуту, чтобы стянуть одеяние и с себя, положить чужие подрагивающие ладони на собственные мышцы, мажет языком по ключицам и вновь присасывается к шее, а небожитель уже почти скулит. Смущение всё ещё топит до краёв, но он жадно и требовательно на ощупь изучает чужое тело. Бесстыдство, позор, но сейчас — не до того. Особенно когда дьявол подхватывает его за ягодицы, заставляя талию свою обхватить ногами и прижаться плотнее, чтобы больше уж точно ни капли расстояния, чтобы кожа к коже, сердце к сердцу.
Он продолжает выцеловывать шею, попутно несёт их в спальню, и Се Лянь снова до ужаса смущён, потому что знает, что будет дальше — и, боги, бесстыдно ждёт этого, даже жаждет. Осознаёт себя, когда оказывается обнажённый спиной на постели, и сквозь пелену на глазах обхватывает рукой чужое крепкое плечо, вновь оставляя яркие царапины и рефлекторно разводя ноги чуть шире, не удерживая стон, когда Хуа Чен спускается поцелуями к внутренней стороне бедра.
Он настолько чувствительный там, что даже дыхание опаляет, бьёт под дых, уничтожает и возрождает. Ощущает чужой взгляд на себе, но глаз открыть не может — слишком стыдно, слишком хорошо, не выдерживает уже.
Дьявол натурально рычит, целуя его в бедро, сильнее прижимая ноги к постели, и вновь опускается вниз, чтобы с удовольствием лизнуть розовую головку немаленького достоинства. Се Лянь захлёбывается стоном от резко прошившего удовольствия, его бёдра предательски начинают дрожать, а Хуа Чен только сыто урчит, продолжая издеваться, вбирая его член глубоко в глотку.
Се Лянь жив? Или уже нет?
Он и сам не знает, будто его вообще не существует в этом мире, словно и мира не существует, есть только это бесконечное затапливающее удовольствие.
Хуа Чен оставляет смазанное касание губ на упругой коже, вновь размашисто мажет языком от колечка мышц до мошонки, сглатывает вязкую слюну и, смазав палец приготовленной заранее смазке, что сразу же обильно течёт по бёдрам, приставляет тот к немного растянутой дырочке?..
— Я вижу кто-то готовился к моему приходу, да гэгэ?
Се Лянь не успевает, он задыхается в своём смущении и возмущении, когда Хуа Чен не медлит, — входит указательным на две фаланги, растягивая тугие стеночки ещё больше. Небожитель хорошо подготовился, боялся, что дьявол будет жесток и груб, боялся последствий, старался предусмотреть всё возможное. Не знал только, что настолько пропадёт в этом удовольствии.
Хуа Чен рычит снова что-то неразборчивое и, когда Се Лянь согласно на всё кивает, даже не слыша вопроса, входит резким движением до самого основания, ловит громкий стон губами, а после принимается оставлять поцелуи на раскрасневшемся лице, отвлекать от неприятных ощущений. Член пульсирует, Хуа Чен чувствует, как сжимается вокруг основания мокрая от смазки дырочка, ему хочется толкнуться, вбиваясь резко и грубо, рвано насаживая до конца и выбивая громкие стоны, но… это же не очередная его игрушка на ночь. Нет же! С его Се Лянем будет всё по-другому, так как ни с кем и никогда не было.
Он скользит нежными, осторожными поцелуями по его груди медленно и старательно, отвлекая от немного неприятных ощущений. Вбирает в рот один из возбуждённых сосков, начиная его с жадностью посасывать, а второй массировать рукой, прикусывает и слышит рваные выдохи и вдохи небожителя. Ни один миллиметр желанной кожи не останется без внимания, — Хуа Чен с нескрываемым наслаждением вылизывает, покусывает, прихватывает губами кожу, заставляя его нетерпеливо постанывать, вжимаясь в кровать. Дьявол гладит широкими ладонями по бёдрам, переплетает их пальцы и заносит над головой Се Ляня.
Так правильно, что им сносит крышу.
Хуа Чен начинает двигаться быстрее, Се Лянь давится воздухом, боли почти нет, остаётся только дикое желание, плавящее мозги. Он скользит внутри плавно, немного ускоряясь и задав определённый темп, небожитель потерян. Вышел из игры, из которой и выхода-то нет, да и из реальности тоже, но кому это сейчас важно?
Се Лянь стонет приглушённо в изгиб локтя, когда приподнимает голову и видит, как чужой член полностью исчезает в нём и не до конца выходит. Он начинает подмахивать бёдрами в такт толчкам, самостоятельно насаживаясь на него, хнычет, но отдаётся всем своим естеством этому недовольному типу, доверяет и тело, и сердце, и душу.
Хуа Чен расщепляется на частицы и атомы от звука шлепков двух влажных тел друг о друга — лучшая музыка для ушей. Он входит максимально глубоко, и от осязания собственным пахом чужих ягодиц, а членом — огненно-горячего нутра, возникает желание кричать во весь голос, надрывая голосовые связки. Но нельзя, слишком личный, слишком интимный момент.
Хуа Чен дёргает Се Ляня на себя, резко подхватывая его под ягодицы, сам садится, а небожитель мигом седлает крупные, сильные бедра. Он запрокидывает голову назад, сильно жмурясь и чуть сжимая колени. Тело балансирует где-то рядом с сумасшедшим оргазмом, с самой мощной эйфорией, дьявол ловит себя на мысли, что сейчас, в данный момент, ему хочется лишь одного — отправить Се Ляня в космос, чтобы тот увидел парад мерцающих звёзд перед глазами, потерял дар речи и связь с реальностью, не только виртуальной.
Хуа Чен задыхается от такого Се Ляня, старательно прыгающего на нём и стонущего негромко, но сладко для ушей, от дерзкого и наконец не стесняющегося ничего вокруг. Тот останавливается на жалкую долю секунды, делая круговые вращения бёдрами, а от этого ощущения обостряются ещё сильнее, заставляя задыхаться обоих. Дьявол, голодно облизнувшись, приподнимает его за ягодицы и начинает быстро вбиваться в податливое тело — Се Лянь кончает, открыв рот в беззвучном крике, содрогается каждой мышцей тела, и в несколько толчков сжимает член внутри себя с такой силой, что Хуа Чену кажется — вот-вот и он сойдёт с ума до конца, упадёт в бездну и не вернётся. У него самого космос в голове, какие там петарды, если мириады мерцающих звёзд перед глазами сияют и ослепляют. Жмурится и кончает прямо внутрь, а тот улыбается, сыто и довольно, принимает всё в себя, тянется к такому открытому, искреннему лицу и мягко целует в губы.
***
Хуа Чен смотрит каким-то странно-нежным взглядом на уснувшего на его груди Се Ляня. После произошедшего они даже не смогли дойти до ванной, мужчина лишь вытер всю сперму с тела любимого небожителя и лёг рядом, подтягивая в объятия.
Дьявол… он ведь не такой. Не думает о партнёрах на ночь, не целует, не позволяет засыпать рядом, не ощущает этого бесконечного чувства внутри. Не мог представить даже, что может желать подобного и так отчаянно хотеть кого-то — оберегать, защищать, быть рядом, чувствовать кожей чужое дыхание, сердцем привязаться к другому человеку и не видеть никакого будущего без него.
Хуа Чен ведь не такой.
Но он так и продолжает лежать рядом с ним, ощущая тяжесть чужой головы на собственной груди. Усмехается и смотрит на постепенно светлеющее небо за окном. Не смог уснуть — боялся, что всё это может исчезнуть, и это счастье и покой ускользнут от него, как вода сквозь пальцы и всё. Он снова будет один. В кромешной тьме, в бесконечном падении, из которого его никто никогда не вытащит.
Хуа Чен вообще-то, если быть откровенно честным, до ужаса боится быть один, ему это одиночество уже давно сдавливает глотку, шипит мерзкой гадюкой на ухо, обвивает все тело словно стальные цепи, прочные и неразрывные. А сейчас… Дьявол чувствует себя спокойно и легко, он бы даже сказал — счастливым и умиротворённым. И в эту самую минуту пропуская волосы цвета вороньего крыла сквозь пальцы, хочется раствориться в нём, в этом небожителе, утонуть и умереть, потому что лучше уже не может быть.
Уходить — не хочется. Невыносимо даже помыслить об этом. Хуа Чен впервые думает, что к чёрту стоит послать все свои принципы, если благодаря этому Се Лянь позволит просто быть рядом. Хотя бы на расстоянии десяти метров.
— Гэгэ, — шепчет дьявол тому в ухо, вырывая из цепких лап сна. Нужно успеть, пока эта уверенность в правильности своего поступка не отступила, не растворилась под грузом прошлого.
Се Лянь лениво открывает глаза, приподнимается и непонимающе смотрит на гостя в его кровати, а потом начинает вспоминать. И краснота возвращается к щекам, глаза расширяются в узнавании, а Хуа Чен не может сдержать рвущуюся наружу тёплую улыбку. Прижимает небожителя к себе, чтобы тот не посмел удрать из-за собственного стыда, осторожно выцеловывает плечо. Понимает, что Се Лянь стал для него оплотом тишины и покоя. Действует, как глоток свежего воздуха. Впервые он ни о чём не жалеет.
— Я согласен, — шепчет он, отстраняясь и заглядывая в блестящие от неловкости глаза напротив. — Вступить в гильдию, помочь тебе, гэгэ. На всё. Не уходи только. Хотя бы сейчас, позволь… быть
рядом.
А Се Лянь теперь видит чувство, глубоко спрятанное за похотью и насмешкой. Любовь. Глубокая, сильная, отчаянная. Та, которую не вырвать уже из сердца, как бы не пытался. И пазл складывается в единую картинку — Хуа Чен не посмеяться над ним пытался, не сломать его гордость и веру. Себя сломать надеялся. Так, чтобы окончательно, чтобы уничтожить надежду и оставить вместо любви зияющую дыру, монстра, с которыми так привык бороться в игре. А сейчас вдруг понял, что лишь сильнее утонул в собственном чувстве. Сломал. Но явно не так, как планировал.
И небожитель вновь позволяет себе расслабиться, улыбнуться и легко провести по мокрой отчего-то щеке дьявола. А потом улечься назад, неуверенно перекинув руку через его живот и прижав к себе. Слышать, как быстро бьётся чужое сердце в страхе, что его оттолкнут, выкинут, как поступали множество раз.
Но Се Лянь, честно говоря, не планирует.
Человек ведь может влюбиться за четыре минуты? Кажется, у него было много возможностей, чтобы это всё-таки произошло. У них ещё есть время понять, стоит ли игра свеч, а пока… будь что будет, ведь если что-то произошло — значит, боги хотели нас чему-то научить. Стоит прислушаться.
— Спи, Сань Лань, — и Хуа Чен вздрагивает, слыша своё, то самое имя, которым наградил его Се Лянь после спасения от падения. И боль взрывается сотнями осколков, тут же успокоенная лёгким поцелуем в грудь. Помнит?.. Знает?.. — Спи. Я не исчезну на этот раз.
И кажется, Хуа Чен в сотый раз думает: в Се Ляня невозможно не влюбиться. Но он сделает всё, чтобы никто впредь не посмел этого сделать.
