Шторма не будет

Неделя после финала, кажется, выматывает Масатоши с Мэем сильнее, чем весь предыдущий сезон вместе взятый. Ещё бы. Через сезон они пробирались, продирались, обнажив зубы, цепляясь за победы от игры к игре. Не было времени оглядываться назад, команду тащило на волне успехов, и каждый чувствовал, что в этом году удастся забраться повыше. Когда они вышли в плей-офф, матчи неслись перед глазами с удвоенной скоростью, соперники пропускали раны, а статистика их нападающих только росла. В финале и вовсе удалось лишь вдохнуть, сделать последний рывок и… проиграть. Пресс-конференции проигравших несколько отличаются от пресс-конференций победителей, но журналисты почти не делают скидок на моральное состояние команды, требуя свежих заголовков и громких высказываний. Местные репортеры задают вопросы, которые плавают на грани поздравлений и разочарования. — Вам оставалось совсем немного до очередного титула в истории команды, — говорят они. — Чего не хватило в конце, что пошло не так? Главный менеджер вздыхает и начинает размеренный взвешенный ответ на полчаса. Он, как и вся команда, прекрасно знает, что фанаты гордятся ими, но при том считают, что они могли больше. Они могли победить. — Как будто это так легко сделать! — сквозь зубы ругается Мэй, когда в первый и последний раз читает комментарии на фанатском форуме. — Чертовы куски дерьма, сами доберитесь до туда и попробуйте! Даже ему общение с прессой становится поперёк горла, а на Масатоши, которому достаётся гораздо больше вопросов, чем обычно, и вовсе тяжело смотреть. Сильнее всего поражение ударяет по нему, Мэй может только представить, что творится в его голове. Оказаться последним на бите в таком важном матче — ужасная ноша. Мэй хотел бы, чтобы Масатоши выбил хоумран, ещё лучше — гранд-слэм, чтобы его носили на руках, признали лучшим отбивающим матча, а их двоих назвали бэттери, определившими судьбу трофея. Но реальность такова, что они проигрывают и вечеринка в честь окончания сезона, все-таки устроенная руководством команды, пропитана мыслями о нереализованных возможностях. — В следующем году придётся начинать все сначала, — вздыхает Масатоши, стоя с бокалом виски. Мэй хочет подколоть его за пессимистичный настрой, но ветеран команды Ото оказывается в нужном месте в нужное время. Пускай Ото далеко не самый элитный отбивающий и бегает медленнее всех, но Мэй считает его лучшим человеком в команде после самого себя и Масатоши. — Харада, прислушайся к голосу опыта, — с улыбкой говорит он. — В следующем году морально мы начнем как минимум с половины пути. Пока в команде играет ваше с Мэем поколение, Файтерс будут оставаться одними из главных претендентов на победу. По самому Ото плачет пенсия, и не факт, что в следующем году ему позволят играть в основном составе, но Мэй уверен, что даже после окончания спортивной карьеры команда его не отпустит. Работы для опытного бейсболиста всегда было полно — на поле и вне его. — Да, Маса, мы обязательно должны завоевать хоть один титул, пока из почтенного Ото-сэмпая не посыпался песок, — беззлобно шутит Мэй, и Ото закатывает глаза, но тихо смеётся, в отличие от Масатоши, который выглядит не слишком довольным этой подколкой. — Ты ещё больший идиот, чем обычно, когда пьяный, — говорит он Мэю и косится извиняющимся взглядом на Ото. — Эй, я не пьяный! — Ну, конечно. — И вообще, кто бы говорил, — Мэй кивает на виски в чужой руке. Какая это порция? Четвёртая? Пятая? Он сбился со счета, потому что отлучался к бару себе за напитками слишком часто… Ладно, может быть Масатоши прав, и он тоже пьян. С другой стороны, у них обоих есть на то уважительная причина. — Парни, если вдруг скоро соберетесь уходить, могу подбросить, — с усмешкой глядя на их перепалку, предлагает Ото. — Я обещал Хосэ, что отвезу его. Представляете, он живет в Японии уже второй год, но никак не может разобраться с такси. — Обычно я на машине, но сегодня же вечеринка, — на английском, с явным латиноамериканским акцентом объясняется тот, когда они вчетвером садятся в Тойоту Ото. На заднем сидении места немного из-за детского кресла, к тому же в салоне темно, поэтому Мэй позволяет себе прижать бедро к бедру сидящего рядом Масатоши и всю дорогу слушает пьяный, весёлый и местами непонятный треп Хосэ о предстоящем полёте домой в Доминикану. Когда приходит их с Масатоши очередь диктовать адрес, Мэй называет номер дома и улицу, и Ото не выглядит хоть сколько-то удивлённым и не спрашивает, почему адрес один. Легенда такова, что Мэй с Масатоши — соседи в многоквартирном доме, но, на взгляд Мэя, она уже близка к провалу, потому что в команде появляется все больше таких парней, как Ото, не верящих в неё, но пока тактично помалкивающих. В то же время, Мэй с самого начала считал, что у людей должны возникнуть вопросы, а их до сих пор никто ни разу не озвучил. Кто знает, сколько ещё продлится это вежливое молчание. Может быть, годы. — Спасибо, — признательно кивает Масатоши, когда они выбираются из машины. Ото выходит, чтобы попрощаться с ними, и почти официально кланяется. — Я рад, что в этом году был в одной команде с вами обоими, — тепло говорит он. — Давайте в следующем доведём дело до конца. И, Харада, не кори себя слишком сильно за последний страйк-аут. — Спасибо, постараюсь, — нехотя, но покорно отвечает Масатоши, и Мэй не может сдержать улыбку, потому что эта подчёркнутая вежливость и даже некоторое почтение перед старшими всегда забавляли его. Масатоши был таким невыносимо правильным во многих вещах, что это могло ужасно раздражать, если бы Мэй не любил его так сильно, как любит. Он думает об этом, когда они молча идут по коридору и поднимаются на лифте. Наверное, алкоголь в крови делает своё дело, потому что Мэя накрывает тёплым, очень ярким чувством привязанности. Он смотрит на Масатоши, на его опущенные уголки губ, густые, чуть нахмуренные брови, устремлённый в никуда взгляд, и ощущает, как в животе становится сладко и горячо. Мэй трогает кончиками пальцев чужую ладонь, расслабленно лежащую на поручне лифта, и на вопросительный взгляд одними губами шепчет: — Люблю тебя. Масатоши гладит его пальцы своими, а на входе в квартиру они начинают целоваться. — Тебе идёт костюм, — жарко шепчет ему в губы Масатоши, и Мэй довольно стонет. — Тебе тоже, — возвращает он абсолютно искренний комплимент, но, тем не менее, торопится стянуть пиджак с чужих плеч. Тугие пуговицы рубашки не поддаются, и Мэй чертыхается, но тут же смеётся, потому что Масатоши сталкивается с той же проблемой и использует ровно те же выражения. Они пятятся в сторону спальни, собирая спинами и боками все углы, но эти неудобства — такая мелочь в сравнении удовольствием, которое испытывает Мэй. Ему приятно просто прижиматься к Масатоши, чувствовать ритм сбитого дыхания на своей шее. На вкус его губы немного горчат от выпитого, и это Мэю тоже безумно нравится. Они пытаются добраться друг до друга и побеждают пряжки ремней почти одновременно. — Может, костюм тебе и идёт, но меня не устраивает, что его так долго снимать, — бормочет Мэй между поцелуями и скорее чувствует, чем слышит, что Масатоши фыркает. — Не грохнись, — предупреждает тот за мгновение до того, как пятки Мэя врезаются в край кровати. — Или грохнись. Он падает на постель от толчка в грудь и недовольно шипит, но Масатоши поднимает его ноги по очереди и сперва расшнуровывает, а затем стаскивает туфли, носки и брюки. — Давай быстрее, — торопит Мэй, пытаясь в кромешной темноте рассмотреть, как раздевается Масатоши. Пока есть время, он мучает пуговицы своей рубашки, толком не понимая, это его пальцы такие неловкие из-за алкоголя или дурацкие петли принципиально против секса. Он едва справляется с манжетами, когда Масатоши встаёт перед ним на колени и притягивает ближе к краю кровати. — Не дёргайся, — хрипло велит он и ведёт носом по нежной коже с внутренней стороны бедра. Становится не до пуговиц. Мэй откидывается на спину, кладёт ладонь Масатоши на затылок, перебирая короткие, жёсткие волосы. — О, да, пожалуйста, — улыбается он в предвкушении, а Масатоши покорно прижимается горячим, обжигающим ртом к границе кожи с тканью белья и ещё до того, как Мэй порывается выразить недовольство по этому поводу, стягивает белье ниже. Мэй не сдерживает длинный стон, когда вокруг члена смыкаются губы. Он закрывает глаза, погружаясь в водоворот жара, наслаждения и неспешного ритма, который поддерживает Масатоши. Мэй будто дрейфует в лодке по волнам, и в какой-то момент кажется, что оргазм очень близок, но тот отступает, потом приближается снова, но опять отступает, и так происходит, пока приливы и отливы не начинают больше раздражать, чем нравиться. — Стой, хватит. — Сможешь кончить? — выпустив член изо рта, просто спрашивает Масатоши, и Мэй мелко, часто кивает. — Да, только иди ко мне. Масатоши забирается на кровать, и Мэй притягивает его, обводит руками мощные, широкие плечи, сжимает грудные мышцы, чувствуя, как в паху пульсирует от возбуждения. Жаль, они так торопились, что не включили даже светильник. Мэй любил видеть. Впрочем, если нет возможности видеть, можно почувствовать. — Ляг рядом, — просит он, и Масатоши слушается, прижимаясь к боку. Он закидывает на Мэя ногу, потирается о бедро твёрдым членом. Его гладкая, горячая кожа, слабый запах парфюма, нота виски, глухие, почти беззвучные стоны — все эти детали кружат голову не меньше, чем язык, выписывавший восьмерки по головке. — Маса, — капризно говорит Мэй и прикрывает глаза. — Подрочи мне, я хочу кончить. — Я тоже хочу, — напоминает Масатоши, и Мэй сначала щиплет его за соски, потом наклоняется ниже и прихватывает их по очереди губами, слыша сверху несдержанное шипение. — И почему ты такой чувствительный? Я завидую, — в промежутках между поцелуями шепчет он. — Ты мне это уже сколько лет говоришь? Ничем не могу… — Масатоши дёргается, не закончив фразу, когда Мэй кусает его с чуть большим нажимом. — Черт, сделай так ещё раз. Вместо выполнения просьбы, Мэй толкает его в плечо, чтобы перевернуть на спину, и усаживается на бёдра. — Давай, — подгоняет он и тянет Масатоши за руку, чтобы тот прижал друг к другу их члены. — И не вздумай уснуть. — Ты тоже, — возвращает предупреждение Масатоши, и на самом деле оно актуально, потому что тело Мэя кажется опасно лёгким, глаза слипаются, а мысли в голове мелькают все более хаотично. Он действительно хочет кончить, потому что если этот импульс не реализовать, то… то… Черт, он просто хочет кончить. Разве это требует объяснений? — Быстрее, — последнее, что говорит Мэй, прежде чем припасть к груди Масатоши. Он с нажимом обводит языком тёмные ареолы, трет пальцем один сосок, пока кусает второй, затем меняет очередность и сосредотачивается на собственных ощущениях. Масатоши ускоряет движение кулака, и хотя на первый взгляд эта поза не очень удобна, Мэй чувствует, что скоро кончит. Может, причина в том, что Масатоши под ним едва не дрожит, может, в том, что он невероятно горячий — и физически, и вообще. Мэй слышит очередной его тихий стон, а затем своё имя, сорвавшееся с чужих губ, и стонет уже сам, громко и не сдерживаясь. Напряжение внизу живота сворачивается в тугую, раскалённую спираль, и Мэй пропускает момент, когда она разжимается. Удовольствие наваливается как-то слишком резко, без предупреждения, выбивает из лёгких весь воздух. Масатоши выгибается на одеяле, кончая следом, и крепко прижимает Мэя свободной рукой к себе, так что дышать становится трудно не только из-за оргазма, но и из-за давления на рёбра. — Ты завалил мне рубашку, — сонно жалуется Мэй, скатываясь на бок. Масатоши что-то отвечает, но Мэю так хочется спать, что он игнорирует это и даже не возмущается, когда Масатоши внаглую вытирает об него ладонь. Все утром. *** На следующий день Мэй первым делом радуется, что у него нет похмелья. Он с раздражением косится на развалившегося на своей половине постели Масатоши, сладко сопящего в подушку, и уходит в ванную, отдирать прилипшую к коже рубашку, которая теперь не выглядит даже на четверть так презентабельно, как выглядела вчера. Оба костюма после ночи на полу смотрятся неважно. Мэй вешает все на вешалки и оставляет в коридоре, чтобы хоть кто-то из них двоих не забыл отнести вещи в химчистку. Сегодня для команды официально начинается межсезонье, что значит — никаких больше пресс-конференций, благотворительных встреч, вечеринок, рекламных акций, тренировок и прочего, прочего. После насыщенного, выматывающего сезона каникулы — то, что надо. Но чувства логической завершённости по-прежнему нет. Мэй выходит на пробежку, ёжась от промозглого ветра, и сразу берет высокий темп, пытаясь сбежать от собственных мыслей. Понятно, что поражение не забудется за неделю или даже за две, ведь это был не какой-то заурядный матч регулярного чемпионата, они сдали финал, целых полгода борьбы обернулись ничем. Как бы ни хвалили его тренеры и менеджеры, Мэй винит в проигрыше и себя, потому что он пропустил два рана, не сделал все, что мог бы сделать. Если бы он использовал подачи экономнее, его бы не заменили на горке в седьмом иннинге и команда не отдала бы ещё два очка. Если бы он отбил хоть один сингл… Голова трещит. Мэй сворачивает в парк, стараясь сосредоточиться на мокром асфальте под ногами. Ему надо отвлечься. Перестать думать. Он прекрасно знает, что уничижительные мысли не ведут ни к чему хорошему, но как же чертовски сложно их пресечь. Когда Мэй падает на скамейку и вытирает влажное от мороси лицо, трекер на запястье показывает, что он пытается убежать от самого себя уже восемь с лишним километров. Может быть, ему нужно большее расстояние. Он лезет в телефон и гуглит рейсы на самолёты, смотрит названия отелей, быстро, почти бездумно читает к ним отзывы. Идея улететь куда-нибудь кажется превосходной, это именно та встряска, кардинальная смена обстановки, которая нужна им с Масатоши. Вот уж кто не обрадуется внезапно появившимся планам, но у него нет никаких шансов убедить Мэя остаться дома. Несколько звонков, и картинка окончательно складывается. Мэй бронирует виллу на берегу океана вблизи Итосимы, агентство с готовностью соглашается на скорый заезд, потому что сейчас не сезон и у них явно не стоит очередь из желающих отдохнуть. Ещё через пятнадцать минут Мэй оплачивает места в самолёт, но пока что в одну сторону. Ему волнительно, очень хочется посмотреть на выражение лица Масатоши, когда перед его глазами окажутся билеты. Конечно, он будет ворчать и, возможно, попытается заставить Мэя удалить с телефона фотографии его паспорта, айди, водительского и других документов, но как бы не так. «Купи молока» — приходит сообщение, когда Мэй чувствует себя гораздо лучше, чем в начале пробежки. Он отправляет в ответ смайлик с поднятым большим пальцем и вскакивает на ноги. *** Масатоши не так повезло с самочувствием, как Мэю, и, может, поэтому он возмущается не настолько активно, как мог бы. — Ты не думал узнать мое мнение, прежде чем решать что-то? — недовольно спрашивает он, сложив руки на груди. — А у тебя есть планы? — Теперь, очевидно, есть. Но я обещал матери, что приеду в Токио после того, как закончится сезон, а сейчас придётся сказать ей, что смогу только через… сколько? — Через неделю? Полторы? Как пойдёт, — пожимает плечами Мэй. — Можем заехать на обратном пути, или ты специально хотел, чтобы она начала волноваться, увидев твою кислую из-за проигрыша физиономию? — О, заткнись. Ты сам выглядишь ничуть не лучше. Мэй хотел бы поспорить на этот счёт, но он ограничивается многозначительным взглядом. — В любом случае, это пойдёт на пользу нам обоим. Я устал и хочу сменить обстановку, а тебе даже не пришлось ни о чем думать. В чем проблема? Масатоши тяжело вздыхает и качает головой, но тут же болезненно морщится. — Сделать тебе кофе? — меняет тему Мэй, потому что слышал, что он помогает от похмелья, и Масатоши молча кивает. Остаток дня они валяются на диване, едят заказанную в доставке китайскую лапшу и смотрят совершенно идиотские юмористические тв-шоу, которые как будто вообще не меняются за все время существования японского телевидения. Мэю даже кажется, что в школе Ёшизава смотрел те же выпуски, что крутят сейчас. И почему раньше они казались ему такими отстойными? Через день они сдают два небольших чемодана в багаж и летят до Фукуоки, там берут напрокат машину, забирают в агентстве ключи от жилья и едут к берегу океана, мимо провинциальных двухэтажных домиков. Риэлтор и фото не обманывают, вилла оказывается уединенная, до песчаного пляжа от неё не больше трёхсот метров, не то чтобы какому-то нормальному человеку могло прийти в голову купаться в середине ноября. — Неплохо, — решает Мэй, удовлетворённый быстрым осмотром. Он распахивает шторы в гостиной, впуская в помещение серый дневной свет. Океан снаружи простирается на весь горизонт и кажется, что даже через толстые стекла слышен плеск тёмных волн. — Мэй, я съезжу за продуктами, — громко говорит Масатоши из прихожей. — Ладно, — отзывается тот и открывает бутылку шампанского из холодильника. Пить не особо хочется, но тяга к позерству — не то, что Мэй когда-либо в себе отрицал, поэтому он выходит на террасу, обращённую к океану, и сидит в деревянном шезлонге, ёжась от порывов холодного ветра, но упрямо цедит шампанское. — Ты спятил? — возмущается Масатоши, потому что к моменту его возвращения ногти Мэя становятся синими, и губы наверняка тоже. — Собрался подхватить воспаление лёгких? Иди в дом! — Почему тебе постоянно надо на меня орать? — Потому что, — веско отвечает Масатоши и ворчит, что его нельзя оставить без присмотра ни на минуту, пока греет холодные ладони в своих. Вечером их сил хватает только на то, чтобы приготовить нехитрый ужин и пойти спать. День выдался насыщенным, и хотя за всю дорогу не случилось ни одной накладки, Мэй чувствует, что отрубится, едва голова коснётся подушки. — Тебя узнал кто-нибудь в магазине? — уже лёжа под одеялом, спрашивает он. Масатоши непонимающе хмурится, когда садится на кровать со своей стороны, но все же отвечает. — Нет, я был в маске и очках. Но даже без них вряд ли бы узнали. А что? — Просто думаю, что мы ещё недостаточно известны по всей стране. — Лично меня это только радует. Мэй прислушивается к собственным мыслям на этот счёт. Ему нравилась популярность. Если фанаты держались тактично и не переходили границы, а, скажем, просто желали ему успеха, встретив на улице, или просили фото или автограф, обычно Мэй был не против. Конечно, не всегда ему хотелось быть вежливым, но такова ноша известной, любимой всеми личности. — Тебе все равно придётся смириться, потому что в следующем году я планирую снова выйти в плей-офф и на этот раз победить. Вот тогда нас будут узнавать везде. — Мэй… — тихо и устало говорит Масатоши. — Давай не будем об этом, мы же договорились. Черт, он прав. Они специально не взяли с собой ничего, что напоминало бы о бейсболе, решив, что если отдыхать, значит, отдыхать по-настоящему. Ни ловушек, ни мячей, ни бит, ни новостей из бейсбольного мира, какими бы важными они ни оказались. Все может подождать. — Да, ты прав, — вздыхает Мэй и улыбается, когда Масатоши кладёт ладонь ему на затылок и пропускает волосы сквозь пальцы. — Завтра погуляем по пляжу? — Погуляем. Надеюсь, шторма не будет. Мэй согласно мычит и прикрывает глаза. *** Он снова просыпается первым и понимает, что за последнее время это уже вошло в привычку. Обычно из них двоих будильник требовался Мэю, а лучше сразу несколько, чтобы поднять наверняка, но с момента их проигрыша Масатоши начал спать гораздо дольше. Мэй прекрасно видит, что тот не в порядке, но так же прекрасно понимает, что не может с этим ничего сделать, нужно просто подождать. Его самого никак не отпускает поражение, но, черт, переживать из-за того, что они оступились за шаг до победы — совершенно нормально! Может, кто-то и мог на следующий день как ни в чем не бывало носиться с широченной улыбкой и радоваться жизни, но точно не он! Скорее всего, такие люди были просто ненормальными придурками. Ну или то, в чем они проваливались, было для них недостаточно важно. Крутить в голове утомившую пластинку ужасно не хочется, поэтому Мэй ёрзает под одеялом и прижимается к спине Масатоши. Даже через одежду чувствуется, какой он горячий, как медленно и размеренно вздымается грудная клетка. Мэй запускает руку ему под футболку, скользит ладонью по боку вверх, затем вниз, цепляя пальцами резинку спортивных штанов. Масатоши глубоко вздыхает, просыпаясь, но продолжает всем видом демонстрировать, что на поползновения Мэя реагировать не будет. — Маса, — игриво шепчет тот в затылок и трется наполовину вставшим членом о ягодицы. Мэй в настроении, а ещё игра «добейся своего» только сильнее его заводит. — Я же чувствую, что ты не спишь. — Молодец, — глухо отзывается Масатоши. — Я не сплю твоими стараниями. — То ли ещё будет, — обещает Мэй и уходит, чтобы найти в одной из сумок смазку и презервативы. Когда он возвращается, одеяло натянуто на голову Масатоши и крепко удерживается обеими руками, но главную роль в том, что задумал Мэй, играет не верхняя часть тела, поэтому — никаких проблем, пусть так. Он быстро стаскивает шорты и майку и снова ныряет под одеяло, довольно мурлыча в ответ на сдавленные ругательства. — Маса, ну дай мне, — шутливо тянет Мэй, крепко сжимая упругую ягодицу, затем медленно гладит заднюю сторону бедра до колена, и так же медленно ведёт рукой до поясницы. Оголившийся участок кожи между краем футболки и резинкой штанов покрывается мелкими мурашками, и Мэй не меньше чем в миллионный раз ловит себя на зависти к чужой чувствительности. На первый взгляд Масатоши выглядит суровым чурбаном, но его тело предельно отзывчиво. — Вот так хорошо, — бормочет он, стоит погладить по внутренней стороне бедер. — Не вздумай останавливаться, — говорит, когда поцелуи доходят до нежных мест на боках. — Полегче, Мэй! — иногда выпаливает, если одновременно сжать соски между пальцев и нырнуть языком в ямку пупка. Это вообще легально, что какие-то люди имеют столько эрогенных зон? Почему Мэю достался лишь стандартный набор?! — Утренний секс — лучший в мире, — ответственно заявляет он и перемещает ладонь на пах Масатоши, сжимая мягкий член и яички в горсть. — Напомни, когда последний раз у нас было достаточно времени, чтобы заняться им? Масатоши молчит пару секунд. — В середине сезона? — звучит полное сомнений предположение, но Мэй не знает даже примерный ответ на свой вопрос. — Короче, это было слишком давно, и я собираюсь наверстать упущенное. — Ясно, — Масатоши стаскивает с лица одеяло и поднимает на Мэя сонный, прищуренный взгляд. — Ты притащил меня сюда, чтобы нам было нечего делать, кроме как трахаться. — Боже мой! У нас тут оскорбленная невинность? Я даже близко не думал об этом так, но твой вариант звучит отлично. Масатоши перекатывается на спину и шумно вздыхает, когда Мэй с готовностью ныряет рукой ему в штаны. — Вечером будет твоя очередь, — предупреждает он и, сглотнув, добавляет: — И давай помягче, сам знаешь, у меня давно не было… — Хорошо, — легко улыбается Мэй, демонстрируя достижения в области выдержки. Он тоже ещё не до конца проснулся, поэтому ленивые поцелуи и взаимные поглаживания приходятся кстати. Член Масатоши постепенно тяжелеет, Мэй неторопливо дрочит ему, подперев кулаком щеку, и внимательно смотрит в расслабленное лицо. Сердце в груди сжимается от чужой открытости, потому что сейчас Масатоши похож на податливый пластилин, а такое бывает нечасто. Обычно со стороны он выглядит уравновешенным и уверенным в себе, в какой-то степени даже жёстким. Мало кто имеет доступ к его истинным чувствам, вроде злости, разочарования, нежности или волнения. Конечно, Мэй может легко разглядеть их все, потому что за семь, восемь или сколько там лет они уже вместе, трудно не выучить друг друга, но иногда даже ему Масатоши не хочет показывать уязвимую часть себя. Как раз это и происходит сейчас — он не говорит о поражении, о том, как тяжело дался проигрыш конкретно ему. Наверное, так же, как Мэй, постоянно прокручивает в голове, что подвёл команду, подвел всех, и они могли бы обсудить это, но пока рано. Мэю тоже ещё слишком тяжело, им нужно время и что-нибудь хорошее, чтобы заглушить разочарование. — Думаю, ты готов, — хитро улыбается Мэй, садясь между раздвинутых ног. Вид открывается превосходный: закинутые за подушки руки Масатоши напряжены, отчего мышцы чётко обрисовываются под кожей, грудь ходит ходуном, а твёрдый член с влажной блестящей головкой лежит на животе. Мэй пялится на него и чувствует, как во рту накапливается слюна. Масатоши сказал, что его очередь будет вечером? Возможно, до вечера он не дотерпит. — Не тормози, — торопит тот и приподнимает бёдра, чтобы потереться ложбинкой между ягодицами о член. Это приятно, Мэй охотно прижимается крепче, скользя стволом по смазанной коже, и представляет, как сладко и горячо будет внутри. Он косится на пачку презервативов и разочарованно цыкает, но Масатоши, перехватив его взгляд, качает головой. — Мэй, — многозначительно тянет он, однако Мэй уже все решил. — Нет, мне плевать, даже если будет грязно, я не хочу с резинкой. Масатоши хмурится, порывается что-то сказать, но в конце концов проигрывает. — Делай что хочешь, — недовольно фыркает он, и Мэй подхватывает его под колени, прижимается коротким поцелуем к одному, ко второму, затем устраивается поудобнее и медленно входит, направляя себя рукой. Масатоши туго, но поддаётся. Мэй старается быть осторожным, хотя его тянет вставить резко и до конца, но ведь он обещал, он хочет, чтобы обоим было хорошо. Брови Масатоши сходятся на переносице, он морщится, облизывает и прикусывает губы, но постепенно привыкает. Спустя несколько неторопливых толчков Мэй наклоняется за поцелуем, и Масатоши скрещивает лодыжки за его спиной, обнимает руками за плечи. В итоге они делают все медленно, у них выходит образцовый утренний секс, о чем Мэй не упускает возможности сообщить. — Выпендрежник, — тяжело дыша после оргазма, шепчет в губы Масатоши и запускает язык в рот, так что Мэй не может ответить на обвинение, а через секунду и вовсе забывает, что собирался сказать. Выбравшись из постели, он чувствует себя способным свернуть горы, поэтому героически берется за приготовление завтрака, пока Масатоши принимает душ. За огромными окнами гостиной, совмещенной с кухней, простирается океан, серое небо нависает так же низко, как вчера, но, судя по невысоким волнам, шторма не предвидится. — Выглядит промозгло, — комментирует Масатоши погоду, но они все равно одеваются и выходят на пляж. Ветер треплет волосы, поэтому Мэй собирает их резинкой на затылке и натягивает капюшон толстовки. Он прячет руки в глубокие карманы, молча идёт плечом к плечу с Масатоши, разглядывая сероватый песок под ногами и мелкий морской мусор. Вокруг никого нет, соседняя вилла виднеется вдали, но в агентстве сказали, что она пустует. Мэй хмыкает. Ничего удивительного. Кому придёт в голову устраивать отдых на побережье поздней осенью, когда температура колеблется в районе десяти градусов. Наверное, тому, кто очень устал от толпы и хочет одиночества. Мэй вдыхает тяжелый влажный воздух всей грудью, не зная, может ли причислить себя к таким людям. Ещё полторы недели назад он был на стадионе, до отказа набитом народом, наслаждался поддержкой болельщиков, музыкой в промежутках между иннингами, криками тренеров и сокомандников. Стоя тогда на горке, он чувствовал себя в центре мира, все смотрели только на него. Что бы он делал сейчас, если бы они победили? Где бы был? Вряд ли тут, на пустынном, всеми забытом пляже. Но был ли Мэй несчастен, находясь здесь? Он прикрывает глаза и качает головой. Нет, точно нет, он не несчастен, потому что не один. Он косится на Масатоши, рассматривая его сосредоточенное, хмурое лицо и поджатые губы. О чем тот сейчас думал? Может, о последнем страйк-ауте. Может, о том, что всех подвёл. Мэй мог бы развернуть его за плечи к себе и прокричать, что в бейсболе такое случается: иногда просто не выходит отбить, иногда подачи соперников слишком сложные, иногда судьи засчитывают мячи как страйки, хотя те летят в аут. Это же просто чертов выход на биту, один из тысяч, на твоём месте мог быть кто угодно, и ты бы не стал корить кого угодно так, как коришь себя! Вряд ли этот разговор закончился бы чем-то хорошим, поэтому Мэй помалкивает. Ему тоже никогда не помогали утешения заведомой ложью: «Да ничего страшного, подумаешь, какой-то матч!» Это был не какой-то матч, а самый важный в их жизни. Последний матч финала. У Мэя до сих пор бегут мурашки по спине, когда он вспоминает, какое тогда испытывал давление. Что чувствовал Масатоши, выходя в нападении последним, ощущая на плечах настолько огромный вес ответственности, страшно даже представить. Пустые утешения только разозлят его, а те слова, которые Мэй действительно хотел бы сказать, скорее всего, расстроят. По крайней мере, пока, ведь нужно время, чтобы смириться и бла-бла-бла… Мэй так устал повторять про себя эту набившую оскомину мантру, что его скоро начнёт от неё тошнить, как и от всех навязчивых мыслей, которые за ней кроются. — Что такое? — спрашивает Масатоши, выдергивая его из размышлений. Мэй вздрагивает и понимает, что все время пялился в одну точку, а именно — на чужое лицо. — О чем задумался? — Да так, ни о чем. — Мэй, — хмурится Масатоши, и это ужасно забавно, потому что в его арсенале есть сотни разнообразных способов произносить имя Мэя. Сейчас оно звучит настойчиво и на первый взгляд строго, но на самом деле в нем куда больше волнения. И это точно не самый правильный источник радости в мире, но каждый раз, когда Мэй слышит в голосе Масатоши беспокойство и знает, что беспокоится тот за него, в груди разливается тепло. — Это неважно, — отмахивается он, но Масатоши неожиданно упрямится. — Если неважно, то скажи. — Потом. — Почему не сейчас? Потому что они договорились не поднимать тему бейсбола, и Мэй не хочет быть тем, кто раз за разом нарушает собственное обещание. Однако его молчание воспринимается иначе. — Да в чем дело? — Масатоши останавливается и разворачивается к нему всем телом. — Ты бы видел выражение своего лица. Если тебе есть, что сказать, говори. С каких пор ты начал ходить вокруг чего-то на цыпочках? — Это про бейсбол, — Мэй морщится, но сам же и осекается, потому что вообще-то не только про бейсбол. — Не думаю, что сейчас лучший момент. Он понимает, что ситуация выходит из-под контроля, когда глаза Масатоши становятся серьёзными, а поза — неестественно прямой. — Что ты имеешь в виду? — напряженно спрашивает он. Черт, наверное, увиливания Мэя могли показаться немного подозрительными, но что он там себе напридумывал? — Только то, что не хочу говорить очевидные вещи. — Например, какие? — поднимает брови Масатоши и, кажется, разговор уходит совсем не туда. Последнее, что им надо сейчас — поругаться из-за недопонимания и бейсбола, который они договорились оставить в Саппоро, а не тащить с собой. — Такие, что проигрывать — очень дерьмовое чувство, — закипает Мэй, но Масатоши, наоборот, успокаивается. — Такие, что оно ужасно бесит и расстраивает, и меня достало постоянно об этом думать. — И у тебя какие-то проблемы с тем, чтобы сказать это вслух? — Нет у меня с этим никаких проблем, но что насчёт тебя? Ты вообще об этом не говоришь. Масатоши непонимающе хмурится, и Мэй начинает злиться сильнее, потому что все ещё не хочет продолжать разговор. Он даже толком не контролирует, куда его несёт, что он имеет в виду. Да, Масатоши не говорит о проигрыше, но Мэй сам предложил не поднимать эту тему, потому что не хотел видеть, как тот закрывается, раз за разом вспоминая их и конкретно своё поражение. Но где они теперь? Мэй близок к тому, чтобы начать предъявлять претензии. Он сжимает в карманах толстовки кулаки и поднимает глаза к небу. Черт, он же прямо сказал, что сейчас не лучший момент, зачем Масатоши до него докопался. Зачем он сам ему ответил. — Проигрывать дерьмово, Мэй, — спокойно говорит тот. — Ты разве не видишь, в каком я состоянии? — Вижу. — Тогда чего ты от меня хочешь? Масатоши молчит, и Мэй едва сдерживает желание выпалить, что сейчас он всего лишь хочет, чтобы его оставили в покое. Он хочет утешить Масатоши, а тот прилагает все усилия, чтобы не выглядеть человеком, которого нужно утешать. Он хочет сказать, что ему ужасно жаль, что чудовищная ноша быть последним свалилась именно на плечи Масатоши, что он не смог отбить. Он хочет перечислить сотни причин, по которым может назвать того самым надёжным человеком в мире, и сказать, что их проигрыш не делает ни одну из этих причин менее значимой, но вместе с тем не хочет говорить ничего, чтобы не бередить ни себе, ни ему душу. Он чертовски расстроен этим долбанным поражением и просто-напросто пытается не позволить ему взять над собой верх. — Скажи честно… — Масатоши делает паузу, и Мэй опускает на него взгляд. — Ты винишь меня? Об этом не хочешь говорить? — Нет, — выдыхает он и кривится, качая головой. Именно такого вопроса Мэй боялся больше всего. Страшным был сам факт, что Масатоши об этом думал. — Нет, у меня даже мысли такой не возникало. Ты сделал все, что мог, и это тебе хуже всего, Маса, поэтому я… — Мэй, — перебивает Масатоши и резко притягивает его за ворот толстовки. — Ты идиот, мы тут не меряемся, кому хуже. Мэй сжимает зубы, утыкается переносицей в чужое плечо и позволяет себя обнимать. Конечно, они не меряются, но… — Мне так хреново за тебя. И за себя, — глухо признаётся он. — Как же я ненавижу все это. — Мне тоже хреново, — в тон отвечает Масатоши. — Я знаю. Иногда у меня возникает такое чувство, что мне снова пятнадцать, и что на самом деле мозгов с тех пор вообще не прибавилось, потому что я опять не могу перестать без конца прокручивать в голове, что мы проиграли. Они молчат какое-то время и, наверное, паузу можно назвать романтичной, но едва ли приятной. Плеск волн и порывы холодного ветра — единственное, что нарушает тишину, даже чаек нет, и Мэю кажется, что этот пляж, Масатоши, он сам — все потеряны. Да, точно, он чувствует себя ужасно потерянным, и от того, что у его состояния появляется имя, становится чуть легче. — Финалы случаются не каждый день, Мэй, — наконец раздаётся тихий голос над ухом. — Ты старше, но и поражения теперь серьёзнее. И, поверь, мозгов у тебя хоть и немного, но прибавилось, иначе я бы не выдержал. — Ага, значит, стало как раз достаточно, чтобы я мог выдерживать тебя, — кисло кивает Мэй, потому что нечего тут выпендриваться. Его злость гаснет так же быстро, как вспыхивает, и на смену ей приходит штиль. Он вытаскивает руки из карманов, устало обхватывает Масатоши за пояс. Стоять в объятиях друг друга гораздо приятнее. — Больше одного такого финала за несколько лет я не вывезу, в следующем точно придётся выигрывать. И да, ты испортил нам прогулку. — Я? — Масатоши отстраняется, чтобы выразительным, полным скепсиса взглядом посмотреть на него. — Ну а кто ещё? Я не думал ни о чем важном, не надо было лезть под кожу. — По твоему лицу не было похоже, — хмурится Масатоши, но Мэй только дёргает плечом, потому что не собирается брать на себя ответственность за почти что ссору в первый же день их уединения. — По твоему тоже было не сказать, но я же не пристал, — вспоминает он. — Кстати, о чем ты думал? Мне показалось, о матче или чем-то таком. Масатоши молчит, прижавшись щекой к его виску, и смотрит на горизонт, где грань между океаном и небом практически стирается. Сначала Мэю кажется, что он вспоминает, но когда молчание затягивается, оказывается, что тот просто игнорирует вопрос. Приходится ткнуть его в бок. — Тебе красиво или правдиво? — неохотно спрашивает Масатоши. Мэй тратит на раздумья всего секунду. — Сначала красиво. — Тогда да, я вспоминал матч. Последней подачей был фастбол, а я замахнулся на слайдер. Я был уверен, что полетит слайдер. В памяти Мэя всплывает тот мощный, красивый, но нерезультативный свинг, который стал последним действием в сезоне для всей японской бейсбольной лиги и принес их соперникам победу. Как подавал питчер, он совершенно не помнит. — А правдиво? — А правдиво — у меня болит задница, Мэй, и я думал об этом. Наступает черёд Мэя смотреть со скепсисом. — Врешь, — заявляет он, полностью уверенный в своей правоте. — Ты думал про матч. И про тот слайдер. Масатоши вздыхает, но без запала. — С чего ты решил? — Потому что знаю тебя не первый день. — И? — И могу различить, когда ты думаешь о чем-то действительно серьёзном, а когда о ерунде, — Мэй недовольно кривится. — И ничего у тебя не болит, я был осторожен. — Так ты не только можешь мысли читать, но и чувствуешь состояние моего тела? Не скажешь тогда, о чем я сейчас думаю? — Масатоши смотрит постным взглядом, в котором явственно читается «как ты меня достал». — Что любишь меня, конечно же, — нагло жмёт плечами Мэй, и Масатоши на это нечего возразить, по крайней мере, Мэй так воспринимает очередной тяжелый вздох. На обратном пути Масатоши берет его за руку и переплетает пальцы, а Мэй бредёт на полшага позади, поддевая носками кроссовок песок. Ему все ещё тяжело, разговор мало чем помог, да и чем тут поможешь? Разве что… Чужая жёсткая ладонь на ощупь горячая, и Мэй чувствует благодарность, что эта ладонь вообще есть в его жизни. Масатоши — опора, на которую он может рассчитывать, что бы ни случилось, как бы хреново не было. Мэя могло штормить, бросать из стороны в сторону на крутых волнах эмоций. Даже в двадцать семь его порой заносило в пике, с которыми он сам не всегда понимал, что делать. Но Масатоши всегда был рядом, чтобы его заземлить или вместе переждать бурю.