Духовные чтения

— Федя, поди сюда. Взгляни… Ступают ноги Фёдора Басманова по драгоценному пушистому ковру. Подходит он к столу, на котором царь Иоанн Васильевич какую-то книгу раскрыл — большую, тяжёлую, с узором по краю страниц. — Что это, царю?.. — буквы, коими листы в книге исписаны, перед глазами мелькают, да не вдруг в слова складываются. Вроде и красив, и разборчив почерк у писца, да только не так часто Фёдору доводится книги читать. Непривычно. — Жития святых великомучеников, — торжественно молвит Иоанн и проводит унизанной тяжёлыми перстнями рукой по желтоватой странице. — Заметил я, Федя, что запинаешься ты часто во время молитв, поди, ежели бы не за мною слова святые повторял, так и вовсе бы забыл, что пред иконами говорить надобно… Сглотнул Фёдор. На колени броситься?.. Али не разгневан государь, а так только, укоряет слегка?.. — Прости, царь-батюшка, — хорошо, что ниже ростом он Иоанна, можно снизу вверх в очи заглядывать, без нужды на колени не падая. — Не столь много молитв я помню, как ты, куда мне до твоей царской милости, псу твоему… — Ну полно, Федя, — усмехается Иоанн, треплет его по кудрям, по щеке. — Что, не шибко тебя отец с матерью молиться учили? — Учили, царь-батюшка, — вновь холодеет в груди — кабы не на него, так на отца царь не прогневался… — Мать больше учила, да сам знаешь, померла рано. А отец… молится он ежедневно, и тебе о том ведомо… но… — Да знаю, знаю, — махнул Иоанн рукой. — За делами военными Алёшка половину молитв позабыл. Ну да ладно, не гневаюсь я на него, а на тебя и подавно. Мне отныне о душе твоей печься, вот и хочу я, дабы к житиям святых ты приобщился. Склонил Фёдор голову почтительно — а сам улыбку едва сдерживает. О душе моей ты печёшься, царь-батюшка, а и к блуду кто, как не ты, меня приохотил? Обучил тому, что прежде мне и на ум бы не пришло? Но — сладок тот блуд, и мудры речи государевы. И не смеет Фёдор возразить Иоанну не только на словах, но и в душе. — Читай вот отсель. Вслух читай. Послушно склонился Фёдор над книгой, начал читать медленно. Но — не прочёл и пары строк, как хлопнул царь раскрытой ладонью по столу. Хорошо, что не кулаком. Значит, не шибко прогневался. Вот только — на что?.. — Довольно! Отчего по слогам читаешь, будто грамоте едва обучен? Книга разборчиво писана, уж это я вижу. Читать тебя кто учил? Тоже отец? Так же хорошо, как и молиться? — Не отец, царь-батюшка, — всё же опустился Фёдор на колени, запрокинул голову к лицу государеву. — Поп наш местный. — Полуграмотный, что ли, был? Поп-то? Кто ж его такого в приход определил? — Да не полуграмотный он, — осмелился возразить Фёдор. — Сам-то читал гладко. А я… прости, царь-батюшка, с тех пор, как грамоте обучился, редко мне книги в руках держать доводилось, разве больше списки воинов да опальников, что отец составлял да я сам по указу его… Отец по сей день вечно ругается, что списки те Фёдор пишет будто курица лапой. Фёдор на слова те молчит, а про себя думает: яблочко от яблоньки, отец бы сперва со своею рукой сверил, а уж после лаялся. То, что Алексей Басманов маракует, и вовсе сам чёрт не разберёт. — Ладно, — вновь усмехнулся Иоанн ласково, взял книгу, в кресло опустился, книгу себе на колени положил. — Сам тебе почитаю. Неуч ты мой. Не вставая с колен, скользнул Фёдор по ковру ближе. Опустил голову на обтянутое одеянием парчовым царёво колено — подле книги. — Дозволишь так посидеть, царь-батюшка? У ног у твоих? Вновь опустилась государева рука на голову, потрепала кудри. Зашуршали страницы — видно, перелистывал их Иоанн второй рукой. — Дозволяю. Слушай, что читать буду. Прижмурил Фёдор глаза, о парчу плотную, колючую щекою потёрся. Хорошо царь читает, красиво, торжественно, а только ой как скучно про мучеников святых слушать… поднырнуть бы сейчас лучше под ту парчу да ласку срамную государю оказать, как часто оказывает… и чтоб за волосы его при этом Иоанн держал… Али распластаться бы прямо на ковре, спиной нагою покалывание ворса ощущая… а государь бы сверху навалился… И в этот миг дёрнул его царь и впрямь за волосы — да не ласково, а пребольно. Так, что даже вскрикнул Фёдор, и слёзы на глазах выступили. — Федька! Я ведь и мысли твои все ведаю! Я тебе про угодников святых читаю, а у тебя, срамника, блуд один на уме?! — Правду говоришь, государь, — сморгнул Фёдор слёзы, взглянул снизу вверх виновато. — Прости, от близости твоей дурею я, будто… — …будто сука течная, — хлестнули те слова больнее плети, да ласковая усмешка на устах государевых тут же ту боль погасила. — Ладно уж, не гневаюсь. Ты, главное, не дурей, когда службу справляешь. А то так и поднесут мне на пиру яду, пока кравчий мой на меня же слюнями истекает. — Службу я справляю как надобно, царь-батюшка! — обмахнул Фёдор себя крестом, руку государеву поймал, прижался к ней крепко губами. — А ныне… прости, как наедине с тобою остаюсь… да и благочестия во мне впрямь не достаёт, уж прости меня, пса окаянного… — Прощаю, прощаю. Клади голову обратно. И слушай далее. Хоть несколько страниц тебе прочитаю, нашим с тобою душам грешным в утешение. Послушался Фёдор. Вновь голос царя зазвучал, вновь сильные пальцы в басмановских буйных кудрях запутались, начали голову почёсывать… Довольно уж много успел прочесть Иоанн, когда вырвался у Фёдора от удовольствия звук почти кошачий, мурлыкающий. Уж больно приятно государь его по загривку гладил. — Федька! Опять не о святом да высоком, а о сраме думаешь? — Прости, государь, — вновь поднял голову Фёдор. — Просто… с детства я любил, ещё как отец так делал… И вновь потемнели очи иоанновы. Схватил он Фёдора уж не за волосы, а за ворот, к себе, коленопреклоненного, резко дёрнул. — Что делал?! — и голос сделался страшный, глухой, низкий. — Что отец с тобой с детства делал?! Тут уж мало не лишился чувств Фёдор. Нешто государь подумал… что отец с ним… срам какой творил?.. — По загривку гладил… — прохрипел честно, глаза распахнув. И снова улёгся гнев царя так же быстро, как и поднялся. Опять усмехнулся он в бороду. — Кот ты ласкучий, Федя. И котёнком любил, когда тебя по шёрстке гладили… Ложись, ложись, ещё поглажу. А как эту страницу дочитаю, так будет коту сметанка. И хвост свой бесстыжий сможешь задрать, как ты любишь. Вновь склонил Фёдор голову царю на колено да улыбку спрятал. А и моё присутствие тебя от житий святых отвлекает, царь-батюшка. Не только я подле тебя о блуде думаю. Будет коту сметанка… и хвост задеру, и задом поверчу… А покамест в мыслях срамных да сладких можно и чтения благочестивые дослушать.