Наш след засыпал снег,
И для всех нас три недели нет.
Снег без остановки валит и валит плотной пушистой стеной. По лобовому стеклу стремительно ползают дворники, работая без остановки в тщетных попытках улучшить видимость дороги для уставшего водителя. Увы, безуспешно. Олег, крепко вцепившись в руль, будто утопающий – в спасательный круг, зачарованно смотрит на белых мух. За несколько проведённых в адской пустыне лет, ещё совсем свежие воспоминания о которых перепачканы липкой густой кровью (своей или чужой – непонятно), он успел напрочь забыть, что с неба может сыпаться ещё что-то, кроме песка во время бури и града пуль во время обстрела. Палитра цветов, поменявшаяся кардинально с жёлто-оранжевого на молочно-белый, приковывает взгляд намертво. Для Волкова всё вокруг теперь выглядит, как сюрреализм: на подкорке мозга уже закрепилась в качестве основного цвета окружающего мира охра, заебавшая так, что хоть в голову себе стреляй. Отвлекает. Для Олега это всё очень некстати: бессонная ночь даёт о себе знать беспорядочно подрагивающими, как от многочисленных ударов током, пальцами и потерей концентрации внимания. Второе – куда страшнее. Хвоста за собой Волков пока не видит, но это же не значит, что его нет. Сейчас необходима постоянная бдительность и кристальная ясность ума, чтобы если вдруг что – защищать их с Серым жизни до самого конца. А сознание, справедливо уставшее от более чем двадцатичетырёх-часовой непрерывной работы, подвисает, заставляя по несколько секунд тупо глядеть перед собой, без возможности осознать, на что. Олег в очередной раз по-собачьи встряхивает головой, пытаясь сфокусироваться на дороге (им пока везёт – она абсолютно пуста), открывает бардачок и, не опуская глаз, на ощупь ищет карту. Сейчас ему жизненно необходим обжигающе-горячий кофе и банка какого-нибудь дешманского энергетика, по вкусу похожего на ослиную мочу, но зато по действию – на шило в заднице. Сон для Олега останется несбыточной мечтой ближайшие часов пять так точно, а взбодриться нужно уже сейчас. К тому же, им с Серым нужно будет чем-то перекусить, когда последний проснётся, а запасы провизии, захваченные с собой, очень и очень ограничены. Да и топливо, судя по показаниям приборов, скоро неизбежно закончится. Поэтому, как бы не хотелось добраться до места назначения без лишних остановок и бессмысленных потерь времени, всё равно придётся свернуть на ближайшую заправку. Двигаться по навигатору было бы также глупо, как сразу явиться прямиком в полицейский участок. Из их тандема в технике и информационных технологиях лучше разбирается, конечно, Разумовский, но не нужно быть гением, чтобы понимать – телефон можно отследить. Волков это понимает, поэтому в руках у него появляется старая бумажная карта, которую он разворачивает, аккуратно съехав на обочину и включив аварийку. Если их нынешнее местоположение Олег определил верно, то заправка дислоцируется примерно в сорока минутах езды отсюда. На плане местности её, конечно, и в помине нет, но он перед операцией, естественно, сверялся с более современными источниками информации, поэтому примерно помнит, где что располагается. Не теряя времени Волков сворачивает карту, бросает её обратно в бардачок (лежащий внутри пистолет радостно приветствует вернувшуюся на законное место соседку) и отъезжает с обочины. Трасса вьётся извилистой узкой рекой посреди леса, который величественно склоняет пушистые головы ёлок, одетые в белые снежные шапки, по обеим сторонам. Прорезь серого неба среди макушек деревьев не внушает ничего, кроме смертельной, убийственной тоски. Олег ощущает фантомные касания ледяных пальцев, сжимающихся на шее мёртвой хваткой. Уныние такое родное, привычное, Российское – божий дар, не иначе. Он рассеянно размышляет о том, что готов полностью раздетым уйти в заснеженный лес и бродить там, пока не замёрзнет насмерть, лишь бы больше никогда не ощущать на коже ни одного градуса тепла, что так живо напоминает о Сирийской пустыне. При мысли об этом перед глазами снова предстаёт завеса из липкой смеси золотого песка и алой крови. У крови неприятный металлический вкус, и он, кажется, въедается и в кожу, и в волосы, и даже в холодный металл ствола винтовки. А песок отвратительно скрипит на зубах, и звук этот кажется насколько ублюдским, что приятнее слушать пулемётную очередь, прошивающую кого-то насквозь. Олег запоздало понимает, что если сейчас не разожмёт сжатые на руле пальцы, то рискует их или вывихнуть, или вовсе сломать, а они ему ещё понадобятся. Ладно. Вдох. Выдох. Пиздец. Тем не менее, в салоне машины во всю работает подогрев. Волков предпочёл бы, конечно, ехать с опущенными стёклами, чтобы порывы ледяного ветра ревели в ушах, трепали волосы и сковывали онемением замёрзшие руки, но на задних сидениях растянулся второй пассажир. Тот, ради которого Олег чуть больше полутора недель назад сорвался с насиженного места и возвратился в Россию. Тот, ради которого Олег с командой ворвался в строго охраняемую тюрьму-психушку и устроил там кровавую баню. Тот, ради которого Олег без раздумий готов отдать жизнь. Олег поворачивается назад, проверяя, не проснулся ли Разумовский от их короткой остановки, но тот крепко спит, кутаясь в накинутый плед. Тонкие прядки рыжих волос ручейками спускаются вниз по лицу. Дыхание мерное, спокойное: снотворное, на всякий случай введённое во время миссии – качественное, ничего не скажешь. Мужчина облегченно выдыхает, разворачивается обратно и теперь периодически поглядывает в зеркало заднего вида, чтобы наконец-то получше Разума рассмотреть. У того под глазами синеют мешки, веснушки выцвели насколько, что их как будто вовсе нет, а бледность, которой Серёжа и обычно поражал, сейчас до смерти пугает. Рыжие волосы, раньше будто горящие ярким костром, стали какого-то тусклого, болезненного цвета. Олег с видимым усилием переводит взгляд обратно на дорогу, пляшущую в поворотах впереди, устало потирает переносицу и снова невольно уносится в свои мысли. Думать о Серёже он себе пока запрещает: тот ли это Серёжа, которого он когда-то знал, или же его бледная (а точнее – ядовито-жёлтая) копия – пока неясно. Неясность Олега раздражает, поэтому он решает временно отложить эти размышления в дальнюю часть своей черепной коробки. На первый план моментально вылезает нежданный гость – желание покурить. Покурить... По икроножным мышцам разрядом тока пробегает судорога. Волков фоново думает о том, что обязательно следующую сигарету затушит об себя. Метрах в двухстах впереди трасса делится надвое – вправо отходит тоненькой венкой грунтовка, ведущая, судя по указателю, в сторону к сразу нескольким небольшим сёлам. Олег мысленно сверяется с картой в своей голове: заправка будет минут через десять. Лучше всего остановиться здесь. Автомобиль, сбрасывая скорость, плавно съезжает на грунтовку и быстро скрывается за поворотом, чтобы их было не видно с главной дороги. Волков окончательно тормозит на обочине возле леса и вылезает из машины в одной футболке (мороз тут же радостно начинает щипать добровольно предоставленное тело), зато с пачкой сигарет. Поджигает одну, стеклянным взглядом окидывает дрожащие пальцы и наконец вдыхает ядовитый дым. В затонированном стекле отражается его опухшее небритое лицо. Олег опять зависает на неопределенный срок, но в конце концов отворачивается к лесу, криво усмехнувшись. Сугробы противно сияют идеально-белым оттенком, он смотрит на них с нарастающим раздражением и представляет, как хорошо на холмах этой безупречно-светлой пустыни выглядели бы ярко-алые пятна крови. Наверное, намного красивее, чем на песке. В уставшем воспалённом сознании, отчаянно требующим заслуженный отдых, мыслей одновременно много и мало. Олег полностью погружается в них, но успевает сделать ещё несколько глубоких затяжек перед тем, как догорающий фильтр неожиданно обжигает пальцы. Шатен смотрит на упавший в снег окурок удивлённо, с глубоким разочарованием. Больше оттягивать момент нельзя: пора будить и прятать Серого. Волков обходит машину, открывает заднюю дверь и аккуратно треплет Разумовского по плечу. — Серый. Серый, вставай. Серёжа, наконец проснувшись, с усилием поднимает голову и обводит Олега бессознательным, ещё мутным от таблеток взглядом. Его ведёт, он неестественно выгибает бледную шею и щурится в попытках сфокусироваться на чужом силуэте. — Вставай. Голос хриплый, севший, да и выглядит он в целом не очень, но Разумовский почему-то совсем не пугается, не удивляется даже его присутствию. Вместо этого запоздало кивает и кое-как принимает сидячее положение, при этом качнувшись в сторону и едва не упав обратно на сиденья. Олег смотрит на чужие голые ступни, тихо матерится себе под нос и лезет в багажник за заранее купленной одеждой и обувью. До этого на переодевания времени не было, поэтому сейчас рыжеволосый как был, так и остался босиком и в больничной пижаме. Ремни смирительной рубашки Волков для экономии времени просто разрезает перочинным ножом. Это не самый лучший расклад, потому что насколько в порядке (а точнее – не в порядке) голова у Разума – на данный момент неизвестно, как неизвестно и то, на что он, вследствие слёта с катушек, способен. Но если не избавить рыжеволосого от пижамы – не получится надеть на него куртку; другие варианты выхода из этой ситуации искать некогда. Пока Олег, игнорируя собачий холод и падающие на голую шею снежные хлопья, натягивает на Серёжу ботинки и носки, тот молча пялится на чужую спину. Изредка по всему его телу пробегает быстрая судорога, но он не обращает на это никакого внимания, будто бы вообще не чувствует. Разумовский по природе своей мерзлявый, но даже эту черту в нём убила или болезнь, или таблетки: через распахнутую дверь в салон автомобиля пробирается прохлада, а он сидит с полным безразличием даже к температурным изменениям. — Где мы? Голос у Серого, про себя отмечает Олег, очень тихий и лишён даже намёка на интонацию. Вопрос звучит просто для справки, без особого интереса, выражая смирение и покорность судьбе: любой ответ вызовет одну и ту же (нейтральную) реакцию. Волков поднимает голову и встречает синеву голубых глаз, по-неживому пустых, словно кукольных. Порывом теплого ветра в сознании проносятся воспоминания, где, кажется, миллион лет назад эти самые глаза согревали его в самые промозглые вечера одним любящим взглядом (зачем же память так жестоко над ним издевается?). Сейчас от того времени не осталось и следа, всё исчезло, растаяло, растворилось, будто бы эти всплывшие в памяти картинки – не канувшая в небытие реальность, а события бесконечно далёкие, произошедшие не с ними, с кем-то другим и точно не здесь, а где-то в соседней галактике, в параллельной вселенной, в воображении чем-то опьянённого сознания. Шатен на секунду зажмуривается, пытаясь отогнать наваждение, после чего встаёт, закончив с обувью, и подаёт Серому руку. — Скоро будем дома, – немного невпопад отвечает он. Хочется нарисовать у себя на лице что-то вроде приободряющей улыбки, но она стремительно тает, не успев даже обозначиться. Рыжеволосый озадаченно смотрит сначала на Олегово лицо, потом на протянутую ладонь – несколько секунд – но в итоге стискивает в пальцах чужую кисть. Хватка насколько слабая, что Волкову приходится второй рукой поймать локоть Серого и потянуть на себя для создания дополнительной двигательной силы и точки опоры. Когда Разум таки-вылезает из автомобиля, Волков тут же подхватывает его за талию, потому что ноги Серёжи делать свою работу решительно отказываются, и тащит его до багажника практически полностью на себе. Не то чтобы это очень энергозатратно: веса в рыжеволосом очень и очень мало. Олег, аккуратно подсаживая парня и помогая максимально комфортно обустроиться, насколько это вообще возможно в багажнике, с кипящей ненавистью думает о том, что проявил к работникам тюрьмы излишне милосердие, когда просто вынес им мозги, и при встрече с Громом нужно будет проявить всю ту изобретательность, на которую он только способен. — Это ненадолго, – объясняет Волков, нависая над Серёжей. Лицо второго решительно ничего не выражает. Шатен принимает молчание за знак согласия и, закрыв багажник, садится в машину, стараясь не думать о том, что только что сделал.***
Следующий поворот находится в пятнадцати минутах езды от заправки. Олег, дробно стуча пальцами по рулю, выжимает максимум из спидометра, чтобы быстрее до туда добраться, потому что представляет, насколько неудобно второму пассажиру, и упрямо пропускает все карманы-съезды с туалетами, несколькими столиками и припаркованными тут же фурами. Можно, вообще-то, и туда заехать, но спящие в своих грузовиках дальнобойщики могут невовремя проснуться и увидеть лишнее – как один особо опасный преступник достаёт из багажника машины и пересаживает в салон другого такого же. Чтобы отвлечься от сковывающей тревоги Олег прислушивается к собственным ощущениям, временно отошедшим на второй план. Сердце бьётся в неправильном, сломанном, кривом темпе, да и к тому же, кажется, где-то в горле; экзотично выглядела бы сейчас кардиограмма, наверное. Терморегуляция работает, откровенно говоря, хуёво, с перебоями, заставляя тело то обливаться потом, то дрожать от фантомного холода. Веки ежесекундно грозят опуститься если не навсегда, то на несколько часов так точно, ощущаются тяжёлыми, будто отлитыми из свинца. Подступает жажда, внезапно сильная, как после ночи, проведённой в обнимку с унитазом. По мышцам во всём теле ядовитыми змейками ползают судороги. Про белый шум в голове и говорить нечего. Словом, организм активно бунтует против недостаточно бережного к себе отношения. Волков в немом раздражении опускает руку себе на ляжку и сжимает на ней пальцы в стальной хватке. Пусть останутся синяки. Ярость нужно куда-то вылить, пусть даже и в аутоагрессию. Так даже лучше, чем очередное разбитое стекло, или, что намного хуже конкретно сейчас – лицо. Язык обжигает горячий кофе, ожидаемо отвратительный на вкус. Олег пьёт большими глотками и даже не морщится. Крепко держит картонный стаканчик с весёленьким рисуночком и гонит-гонит-гонит. Скорость запредельная; педаль газа, вжатая в пол, создаёт обманчивое ощущение снятия стресса. Справа и слева за стеклом мелькает хоровод елей, очередной фрагмент которого ежесекундно исчезает позади. Всё равно недостаточно, всё равно слишком медленно. Хоть какой-то плюс у ёбаной кофейной жижи всё-таки обнаруживается: через пару минут сознание приобретает что-то, отдаленно напоминающее ясность. На то, чтобы сфокусироваться на дороге всё ещё нужно потратить немало сил, но это несравненно лучше, чем состояние получасовой давности. Вожделенный поворот скоро появляется в зоне видимости. Автомобиль проворно ныряет туда, отъезжает немного от главной трассы и тормозит. Из багажника на Олега таращатся два голубых-и-на-том-спасибо глаза, как будто Серый всё это время смотрел в одну точку. Волков практически не пугается: там, в бесконечной золотой пустыне, под звуки пулемётных очередей многие плавно съезжали с ума. Далеко не все могли выдержать постоянное, ежедневное, ежесекундное, ни на миг не отпускающее напряжение. Именно вот такой результат был в основном у новобранцев, которым не посчастливилось собственными глазами лицезреть, например, их товарища, наступающего на гранату. После нелицеприятного зрелища – летящих по воздуху кровавых ошмётков и оторванных частей тела – крыша у большинства начинала протекать. Парнишки теряли осмысленность во взгляде, переходили в овощной режим: что-то безостановочно бормотали себе под нос, пялились в одну точку, пускали слюни. Это пустяки, это ещё цветочки. Эти впечатлительные мальчики были самым безобидным вариантом потери разума, особенно по сравнению с теми поехавшими, которые внезапно начинали нападать на своих. Вторые моментально получали свою спасительную пулю в лоб. И всё-таки где-то в глубине души Олега пробуждается страх. Тех солдатиков было, конечно, жалко, но постепенно лица их смешивались в сознании, похожие друг на друга, слёт с катушек то одного, то другого становился неизбежной рутиной. Так что к подобным инцидентам он, в общем, привык. А вот видеть подобный бессознательный, неживой взгляд у человека, который тебе дороже всего на свете и ради которого ты сам выдержал, не тронулся умом, хотя сколько раз был близок – вот это оказалось действительно страшно. Огромные, неестественно расширенные, зрачки зияют в центрах радужек двумя чёрными дырами. Успокаивая себя тем, что всему виной лекарственные (или не очень) препараты, которыми Серый изрядно напичкан, Олег снова протягивает ему руку. Ледяные пальцы через некоторое время смыкаются на ладони. Чуть позже, когда автомобиль вновь с сумасшедшей скоростью несётся по трассе, Волков, не оборачиваясь, протягивает рыжеволосому стаканчик с чуть тёплыми остатками эспрессо или американо (скорее что-то из этих двух, хоть по вкусу и похоже на смесь бензина с грязью из придорожной лужи). Не лучший вариант, но хоть что-то согревающее. — Кофе. Будешь? В зеркале заднего вида Разумовский отлипает от созерцания ёлок, пролетающих мимо как на бесконечной карусели, и принимает напиток. Через минуту к Олегу возвращается уже пустая ёмкость. Дальше какое-то время едут в давящей тишине, только мотор тихо гудит на фоне. У Волкова в голове тоже гудит, только не мотор, а белый шум, похожий на шелест песка (от одной мысли с подобным сравнением он готов удавиться). А перед глазами у него – отражение рыжеволосого. Последний втыкает в окно всё с тем же отсутвующим выражением на лице и изредка нервно дёргается всем телом. Лента красного заката разрезает мерзко-серый небестный купол. Волков переводит взгляд на дорогу и мысленно прикидывает: слабовато, на кровь не похоже. Слишком светлый оттенок. — Вот здесь останови, – неожиданно просит Серёжа, не отрываясь от окна. Звук человеческой речи – реальной, а не внутри черепной коробки – неожиданный. Разрывает тишину так, как пуля разрывает плоть; режет по ушам, как ножом по коже. Насколько эти сравнения нездоровые – Олег не думает; думает о причине такой просьбы и о том, показалось ли ему, или он действительно услышал зачатки интонации в чужой реплике. Волков обеспокоенно поворачивается назад, ожидая встретиться взглядом с синевой чужих глаз и всё в них прочитать, как раньше, но Разумовский продолжает тупо пялиться в окно и не подаёт никаких признаков жизни (не моргает даже). — Укачало? Ответа нет. Олег отворачивается обратно, криво усмехается (едва ли у него интонаций в голосе больше, чем у Серого? Сам на войне разговаривать с людьми, как видно, совсем разучился) и аккуратно сворачивает на обочину. Автомобиль окончательно тормозит. — Серый? Чё случилось? Рыжеволосый вопросы полностью игнорирует, тянется к ручке. Волков некоторое время мрачно наблюдает за слабыми попытками парня выбраться наружу, но в итоге не выдерживает: выходит из автомобиля, обходит его спереди и сам распахивает заднюю дверь. Протянутая им рука оказывается обхвачена чужими пальцами немного быстрее, чем при прошлой остановке. Всё-таки действие препаратов неизбежно подходит к концу, возвращается скорость реакции. Олег изо всех сил старается этому радоваться и запихнуть в самый дальний уголок сознания зудящую мысль о том, что им нужно спешить, а вместо этого они зря теряют время (представление о котором тревожное ощущение искажает). Оказавшись на улице Разумовский глубоко вдыхает свежий морозный воздух, запрокидывает голову (Волков, крепко держащий его под руку, испытывает внезапно сюрреалистичное, вынырнувшее откуда-то из глубин далёкого прошлого желание обмотать вокруг чужой шеи теплый шарф, как будто простуда – худшее, что может сейчас с ними произойти) и как загипнотизированный пялится на небо, алые краски на котором медленно пожирают надвигающиеся сумерки. Парень совсем не тяжёлый, но у Волкова, который полностью обеспечивает его пребывание в вертикальном положении за неимением у самого Серёжи сил, начинают неотвратимо затекать мышцы всего тела. Он, однако, молча терпит, ожидая неизвестно чего, и косится на рыжеволосого. Последний всё ещё стоит запрокинув голову, и глубоко разменно дышит, выпуская вверх пар. Вены хорошо видны, они разбегаются сеткой голубоватых кружевов на коже худой бледной шеи (Олег размышляет о том, какой из множества существующих способов убийства он уготовил бы для тех, кто когда-то посмел к этой шее прикоснуться). Родинки – как брызги краски, Волков никогда не забудет их точное месторасположение и готов расцеловать каждую. — Олег, это правда ты? – внезапно спрашивает Разумовский, с усилием опуская голову и переведя абсолютно осознанный взгляд на шатена. Безумие в нём или растворилось, или, шипя, зажалось по углам, чтобы неожиданно выползти немного позже, но тем не менее, как ни старается, не может Волков сейчас отыскать в бездонной синеве золотые отблески. И на том спасибо. Суть вопроса доходит не сразу. Насмешливое «А что, есть другие варианты?» – хочет сорваться с Олеговых губ, но он вовремя прикусывает язык. Уставшее сознание детальки пазла складывает невыносимо медленно, но верно. Птица. Волков испытывает мрачное восхищение: ничего себе, какой гениальный ход – примерить на себя его, Олега, личину. Хорошо, ублюдок пернатый, ничья, один – один. Когда-то давно, в их с Серым беззаботном детстве, у Олега получилось монстра подсознания победить. Что ж, теперь удача оказалась не на его стороне. Временно. А Разумовский всё ещё выжидающе смотрит на Волкова, непроизвольно чуть качая головой – таблетки не до конца отпустили, и чувство пространственной ориентации мечется в истерике. Окружающий мир расползается во все стороны одновременно, крутится, как будто Серёжа сидит на карусели (или в мясорубке; какое из этих сравнений точнее – непонятно). Затылок раскалывается от боли не напополам, а на миллион маленьких кусочков, которые в него же и впиваются; осколки эти по ощущениям острые, как лезвия бритвы; стеклянное крошево. Тошнит, а после поездки в машине – особенно. До Волкова доходит, что он, наверное, должен всё же ответить на вопрос, диалоги ведь так работают, идиот. Вообще звучит реплика рыжеволосого так, будто он продолжает недавно прерванный разговор. Олег внезапно вспоминает, что шептал парню на ухо в адреналиновой эйфории, когда на руках выносил его из палаты-камеры чёртовой психиатрической лечебницы: «всё в порядке», «всё хорошо», «это я, Олег», «сейчас поедем домой». — Правда, – серьёзно кивает Волков глядя в морскую бездну тревожно-синих глаз. Через пару секунд, до того, как Разумовский вновь запрокидывает голову, шатен замечает, что взгляд его немного мутнеет – он, по-видимому, постарался сконцентрироваться, чтобы запечатать в сознании Олегов ответ, а сейчас, когда услышал его – немного отпустил контроль. До слова «расслабился» ещё далеко, но напряжение в мышцах заметно спадает, да и чувствуется, что он немного сильнее обмякает в чужих руках. — Поехали домой, Серёж? – мягко предлагает Волков, внимательным взглядом впившись в рыжего. У того в волосах и на ресницах застревают снежинки и тают медленно-медленно. Олег бы сказал, что это похоже на сказку, но в сказки он уже давно не верит. Серёжа через несколько секунд едва заметно кивает. Остатки алых закатных красок на небе окончательно истлевают, обернувшись иссиня-чёрными углями. Небо к ночи внезапно прояснилось и теперь блестит искрами звёзд. Машина вновь на всей скорости несётся по трассе, светом фар разрезая густую тьму.Сто сорок – скорость на край света
С направлением ветра.
Мы связанные лентой
Красного заката