Слезы.

Беги, беги, мое солнышко. Белый Кролик думает, что это апогей. И что выше головы он не сумеет перепрыгнуть, как не сумели бы его собратья на своих дрожащих серых лапках. Он опускается на колени и ложится щекой в пыль дорожной колеи. Не готовое к отступлению беспокойство томится во рту мучительно и мятно. Беги, - требует Мэри-Энн. Но игра искажена - бежать не от кого, и он давно уже преступает августейшие правила ради выслуги. Повинуется и нарушает, убегая от самого себя. Белый Кролик прижимает колени в груди, лежа эмбрионом на буро-зеленой земле. Имя Алисы шепчет беспокойный вереск, и за это Белый Кролик, плача, грозится его выкосить совсем. Удары дождя шлепками кроют фордек. В коляску заносит брызги холодной воды. Алиса тряпично безответен, светлые волосы укрывают ему лицо неправильной вуалью. - Ты хорошо играешь, - Чешир рассеянно ласкает капельки на краю сидения, собирая их на пальцы. В пепельном мареве сепия ливня разливается по силуэтам домов, играет с воображением. В нем возникают то кукольное платьице и карамельно-розовые волосы, то живой и ласковый детский смех. Несколько пар напряженных и энергичных глаз, прижавшиеся друг к другу дети. - Ты сразу узнал о ее казни? - тихо мямлит Алиса. - Что же? Да, конечно, я узнал сразу, - голос у Чешира мягкий, шоколадный и будничный. - Обычно я не задумываюсь о том, что с ними происходит, но она... она была хорошая мадмуазель. - И все? - у Алисы внутри все кипит, горько, обвинительно, с неизведанной силой, синева его глаз жжет и трепещет. - Она тебе пара перчаток, что ли?! И, как камень налетает на стену и рикошетит в нападавшего, так и ярость, сорвавшись, спотыкается о болезненно-дрогнувшие веки чужих кошачьих глаз. Алиса замирает и прижимает бледные ладони к лицу. - Я тебе не "не нужный"! - Мартовскому Зайцу приходится громко кричать, чтобы перекрыть своим детским голосом шум ливня. - Я тебе не "не нужный", ты меня понял, Снежок?! "Больно", думает Белый Кролик. И совсем не слышит его. Мартовский Заяц бережно держит его обеими руками за плечи, ведет, почти тащит обратно, увязая сапогами в грязи, мотая мокрой головой, чтобы дождевая вода не текла в глаза. - Всему, чему ты не знаешь цены, знаю цену я, - в конце концов, шепчет он Кролику в залитый ручьями воды висок. Под белесыми ресницами у того темнеют пустые, безответные глаза, цвета масти их Королевы, червового цвета. Цвета пролитой крови. Цвета здешних закатов. - Я помогу тебе, что бы ты об этом ни думал, - Мартовский Заяц говорит убежденно и горячо, не замечая, что все старания пролетают мимо, подхваченные свистящим ветром. Их двоих совсем заливает водой. Они идут домой. Гладкое зеркало отзывается прохладой на спокойные, мягкие прикосновения пальцами. Мирена смотрит в свое отражение, в свои глаза с расширенными зрачками, в свое нежное лицо с едва заметно подрагивающим подбородком. Собственные руки ей кажутся чуть просвечивающими, истощившимися, мутно-белыми, бумажными. Словно она в самом деле бестелесное наваждение, чужое Сожаление, призрак. Зеркало все обличает. Зеркало говорит ей, проникая в чистые ушки, "Никакое "Алиса" тебе не имя. Оно тебе не нужно. А ты не нужна ему. Не суй свой нос". В его шепоте Мирене чудится звон стекла, такой, словно она своими руками бьет зеркало об пол и топчет каблуками сапог. Раньше зеркало говорило ей лишь о том, какая она красавица. Окна дрожат от ливня. Мирена холодно смотрит себе в глаза и отворачивается. - Выпьем, - мурлычет Соня. Капельки дождя сквозь янтарь его стакана кажутся бликами, сладким медом, противоположной ясной погодой. Шляпник запахнут в свое дегтево-черное. Его стакан пуст. Но есть стекло. Стеклом они и чокаются. Почти что на прощанье. В конце все просто ухнет в дождь. Все, что есть неугодного в мире, легко смывается ливнем. И все рисунки сливаются в одно пятно. Все держат друг друга. Госпожа Неизменная Герцогиня улыбается медовыми губами. Дети лежат у ее колен, как котята. Ливень она называет слезами. Алисиными слезами.