Правила пишутся кровью

Беллатрикс ещё ни разу подумать об оторванных головах, как о декоративных сувенирах, не удавалось. Вечно гналась за списком жертв, сотворить которые по приказу Темного Лорда доводилось, воздух из лёгких выбивая. Все эти крики гортанные, рыки, царапанье поломанных ногтей по коже ее белесой совершенно не имеют значения. Они в череде таких же приходящих-уходящих событий теряются иголками в огромном стоге сена. Этот стог глаза мозолит долгое время, выгрызает остатки морали, причмокивая от вкуса сладкого и незабываемого плоти свежей. Стремления в миг стёрлись по велению руки хозяина. Ничего не осталось. Ей кажется порой, что Том не свою душу раскалывает из раза в раз становясь монстром большим, чем приходилось помнить его десяток лет раньше, а ее. В пух и прах разбивая, ломая до конца. Перемены настолько неприятны, отвратительны, по естеству противны, что воет она ночью в подушку, проклиная жажду могущества, затопившую разум любимого тиной болотной, выбраться из которой подобно подвигу Мерлина — всемогущего и добродушного старичка, костями землю устелившего под гнетом совести. — Мальчишка умрет следующей ночью. Представь себе: все наши желания, стремления, к которым шли — исполнятся. Орден сгинет, как сгинули и их предки за белую магию. Донна, ты слушаешь? — Да мой Лорд, — склоняет голову настолько низко, насколько пышные кудри, завитками обрамляющие острые скулы, и округлившийся за четыре месяца живот позволяют это сделать без какого-либо дискомфорта. — Ты исполнишь одно мое поручение. И вернёшься не с пустыми руками, — каждая фраза льется с его губ не журчанием. Скорее — шипением змей ядовитых, искусавших руки, которые еду им подают, с благовегием всем относясь. Право, такой чести (впрочем и страха, но коли не ведаешь, что делать — рвешься в бой с хваленой храбростью, на штыки палочек сердце свое насаживая.), как Темному Лорду, не доставалось ни единому магу. Грин-Де-Вальд сражён был своим же оружием. Любовь сделала его сильным. Любовь эту силу и отобрала, гнить в темнице, собственноручно построенной, оставила. И если крысы голодные не обглодают кости, то чудовища пострашнее займутся его призрачным духом, чтобы насытить изголодавшиеся по магическому потенциалу желудки. — Кто должен умереть? — вопрос на языке склизкий, слюны выделилось предостаточно от непонятного чувства тревоги. Захватывает она и малыша. Белла думает о нем часто и знает, что тот наверняка считывает эмоции матери. Иногда прикладывает руку, ощущая сердцебиение, на деле являющееся волнами магии материнской, подпитывающей защитный экран. Для большей безопасности, для исключения рисков. Сами же риски не в курсе положения и ей впредь стоит аккуратничать больше, подтирая воспоминания у лека искуснее, точнее, чем прежде. Мужчин к себе подпускать запрещено самим Лордом (запрещено синяками на коже, отметинами зубов на шее и ключицах, заклеймено положение в иерархии на лопатках кровоподтеками). Те, под нежеланием землю парить, избегают и взгляда мимолётного, головы склоняя в почтении. — Отпрыск Малфоев. — Драко? Драко Малфой? Но, Мой Лорд, почему? — ей необъяснимо противно от пленки перекрывшей горло. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Оцепеневшие пальцы сжимают изогнутую палочку, в руке лежащую серпом. Рано или поздно вспарывать глотки она научится с большим безразличием, чем сейчас. Сейчас же постарается совладать с собой, перекрыв коркой ледяной взбушевавшееся раздражение. — Ах Донна, промыли же тебе голову с семейными ценностями! Люуциус — плесень на корке хлеба. Распространение опасных спор уже началось и следует избавиться от вредопреносяшей пищи. Кивает, мрачно осматривая заусенец на большом пальце руки. Не в праве девушки высшего сословия иметь изъяны. Не в ее праве быть сломленной и признавать это, находя силы на сопротивление давящей поверхности… Она склонна к безумию и спонтанным поступкам. Любит убивать и получать удовольствие от страданий людей. Обожает мужчину, трахающего ее до разрыва яичников и слизистой матки, чтобы чуточку боли спустить. Повторяет она себе это каждый день. Толку нет. Голову проедает мысль об отступлении во благо будущего ее сына. Также предложение Сириуса тяжестью на плечах повисло. То ли мешок спустить этот, то ли уничтожить, стирая возможные грани морали. — Или сил тебе не хватит на подобную шалость? Не хочешь доказать свою любовь? Расстраивать меня не спеши, — Том возносит руку, прикасаясь к ее груди: там, где бешено колотится сердце. Желчь подкатывает к горлу прежде, чем она успевает отмахнуться от пакостей, доставляемых организмом в неподходящий момент. — Даю пару минут на раздумья. — Я в любви клялась не чтобы убивать собственную родню, — Белла отвечает мертвецки спокойно. Чрезвычайно хладнокровно для той, кто падает перед своим хозяином, расцеловывая ноги и руки, пылинки сдувая с темной сущности. Она склоняется к тому, что собственный ребенок не видит опасности в отце, с лёгкостью пытавший десяток людей одним разом. Ей далеко до Тома, но есть вещи, за которые право на массовые смерти предоставляется без разрешения и совестных мук. Лорд оценивающе оглядывает ее, до костей пронизывая мерзким взглядом. Нет уж, вожделения как не бывало. Эти руки кажутся противными щупальцами, тянущими на дно: в бурчащий желудок. Им движет голод, ей же — сытость. — Ты забываешься, — радужки черных глаз краснеют и хочется, очень хочется, чтобы его капилляры сыграли злую шутку, лишив змею зрения. Буквально разъедает конечности кислотой от желания уничтожить. Пальцы вонзить в белок и загнуть, чтобы жидкость белесая вытекала слезами Люцифера. Страдание его кажется чем-то мифическим, почти легендарным, оттого жаждать слаще и приятнее. Ещё бы никто не узнал об этом маленьком секрете, безошибочно повлекшего за собой череду смертей всех из рода Блэк. — Нет. Лишь напоминаю тебе о том, что я все ещё являюсь человеком, а не монстром. Том лишь усмехается, снисходительно поведя плечом, словно шутку рассказали и удалась она на славу. Хвалит за подобную глупость. Показывает привязанность? Право, она дура, раз рассчитывает на эмпатию монстра. От нее всегда стремления к победе требуются, да покорность послушной собаки, чтобы улыбочки по сторонам раздаривала и хвостиком виляла, блуждая среди приглашенных. — Человеком? Тебе так уж нездоровится после наших развлечений? — тон крепчает в волшебном магнетизме и тянет неумолимо к нему шажками осторожными. И каждый. Абсолютно каждый шаг отдается в голове звоном, перекрывающим мысли и здравый смысл. Предчувствие гонит назад — где безопаснее, а она идёт, зная, что наказание последует отвратительное, выворачивающее органы наружу и глазницы заставляющее выпячиваться из орбит. — Том, нет. Да, да, да! Некстати сердце кульбитов парочку за секунду делает и на бег срывается, но сама же Белла стоять продолжает искры тьмы улавливая периферическим зрением. Грудь поднимается высоко, опускаясь низко, как падает она в сию же секунду, сбивая коленки под подолом одежд до синяков. По мертвецки синих, коими губы были у матери, яд принявшей, ибо пережить потерю Регулуса оказалось непосильной задачей, да и кто мог подозревать эту бессердечную женщину в подобных теплых чувствах? Правила пишутся кровью. Кровью. (Ещё бы вбить себе в голову эту нелепицу и следовать каждому слову, как завету высшему.) Настал ее черед этой же идеальной, чистой кровью написать новое правило — молчать, когда на кону ребенок собственный и чужой стоит.