Для души

      Денис разглядывает Хозяина через кусочек зелёного бутылочного стекла, чуть прищурив глаза. На полянке сегодня знойно, жарко. Весь гнус вьётся над оголенным стройным телом, горячим, взмокшим, затраханным. — Ты на самом деле не так выглядишь, — произносит он, откидывая стекляшку и обратно падая головой на плечо Хозяина. — Почему? Прямо сейчас я выгляжу так. Что, не нравится? — хмурится Хозяин. Денис задирает голову, глядя ему в лицо, будто забыл, каков он. — Я не об этом. До того, как родиться Алябьевым В.В., ты был кем-то другим, верно? Это же… как с шубой, — Денис подтягивает пятнистую тряпку, мнёт искусственных мех в кулаке и накрывается ею, чтобы спрятаться от назойливой мошкары. — С шубой меня сравнил. Совсем страх потерял. — Что ты, я весь в страхе, — Денис жмётся ближе к телу Алябьева. — Так кто носил тебя раньше? Никто ещё не задавал ему такого вопроса. Да кому в голову придёт подобная дурость? Как будто он не Хозяин, а переходящее знамя. Он был зачат и взращен тем, кто он есть. Умрёт, начнёт опять сначала… — А какая теперь разница? — Ну да. Теперь никакой, — покладисто соглашается Денис и какое-то время молчит. Хозяин успевает решить, что этот мутный разговор закончен. Лежать вот так в разнотравье в тишине сладко. Жаль недолго. — А потом кто? Иван? — спрашивает Денис снова. — Иван уже есть, — не открывая глаз, тихо отвечает Хозяин, как во сне. — Я буду уже кем-то другим. — А что будет с этим телом? — Денис переворачивает и укладывается целиком на Хозяина. Холодный, как лягушка. Успел остыть, пока лежал на сырой земле. — А что тебе до тела? — гладит спину под шубой, как под кожей. — Предлагаешь о душе подумать? — смеётся в колючую шею. — Она у тебя есть? — Конечно, она у меня есть, — скалится Хозяин, поднимая Дениса за подбородок. Красивая ему досталась душа, но ебанутая. Когда Алябьев говорил, что Денис без него рёхнется, то врал бессовестно, потому что к тому времени он уже ёбнутый был. Сразу после того, как в первый раз опустил топор на головушку, так его и повело. И до сих пор. Вообще, у каждого царя должен быть свой верный скоморох. Вернее опричник, который и скоморох, и фаворит, и наложник, и даже иногда советник. До того, как у Хозяина в подчинении не появился Денис Титов, он думал, что такое ему без надобности. Одно время зеки эти безбашенные отчасти занимали эту нишу. Весёлые ребята были, но шутки все про ментов да зеков. Надоели. Или вот батюшка. Отец Илья ему был нужен, чтобы грехи отпускать, а теперь девчуля эта с коровьими глазами его заменила, чтобы понимающе кивать и слёзки ронять по грешникам, которых Хозяин зарубил. Это полезно для нервов. Даёт знание, что не зря всё это делает, и чего греха таить, охота похвастать перед кем-нибудь неравнодушным своими успехами. А Денис… Сначала Алябьев не видел в нём ничего особенного, среди других таких же не выделял. Жертву принёс, всё честь по чести — достоин своего чуда. Чудик. К тому же должен же кто-то помогать охотиться. Мент совсем раскис, а зеков он порешил. Титов помогает исправно. Куда он денется? Но вот на рыбалку его с собой лучше не брать. Не затыкается. Словесный понос, чтоб его. То о погоде рассуждает, то вспоминает какие-то охуительные случаи из жизни, шутки-прибаутки сыпет, аглицкие словечки, так что понимаешь его через слово. Откуда он только всё это берёт, если связь в Топях почти нигде не ловит? Но что у него в голове творится, совершенно непонятно. Обычно Хозяин видит всех насквозь, прошлое-будущее-настоящее, все мысли, все желания, грешки и стыдные секреты. У Дениса Титова в голове — белый шум. Хозяин замечает порой, во время охоты, когда Дениска смотрит в поле, у него в голове слышно шум ветра в той траве. Когда у реки болтает про то, что нахрена Хозяину столько снастей, если он всё равно на опарыша ловит, то в голове у него только плеск речной воды. Но это даже хорошо. Порой слова так не бесят, как думы в голове, которые со словом не совпадают. Обычно чужое присутствие бесит, как громкая музыка на дискотеке. Отвлекает. Хозяин уже давно научился с этим управляться, но всем нужен отдых, даже ему. Поэтому он рыбалку любит. В тишине, без никого лучше. Хорошо. И с Денисом теперь хорошо. Хорошо укладывать его на лесной поляне, слыша только шум листвы, чириканье свиристелок, да придушенные стоны, через зажатый хозяйской рукою рот. Но даже с закрытым ртом Денис умудряется бесоёбить. Ладонь кусает, скалится, смотрит с насмешкой, пока его задницей по мху лесному возят. А когда обратно идут, Титов снова не затыкается. Тычет в стороны от тропы на другие укромные полянки, как пацан на вывески магазинов. — Там мы трахались. Трава до сих пор примята. И вон на той тоже. И на этой полянке. И у коряги. И у того дерева. Там до сих пор как будто стекает смола, только это не смола. И смеётся, дико сочетая в себе аристократическую холёность и холопскую дурость, а потом вдруг спрашивает: — А когда мы все полянки в лесу пометим, может, уже будем дома трахаться? Дурит Дениска. В какой дом его приведёт Хозяин? Все Топи его дом. Денис и так до сих пор у его матери живёт. А Хозяин, когда не занят, в монастыре ночует. По сути это и есть его дом, его дворец, вотчина. У Ивана где-то за пределами Топей тоже свои угодья имеются. Свои дела. Хозяину не интересно. Вот когда — если — Алябьев старший уйдёт, то да. Пусть принимает работу, а так — чувствуйте себя как дома, но помни, что в гостях, сынок. — А зимой ты меня тоже в сугробе будешь трахать? — снова спрашивает Титов, смешно кося глазами и морща нос, будто собираясь чихнуть. — А зимы тут нет, дружочек, — скалится Алябьев. — Может, тогда в самострое зековсковском, который в круге, а? — Не пойду. — Войти не можешь? — Могу, но не буду. — Брезгуешь, да? Хозяин не отвечает, хотя кто бы о брезгливости рассуждал? Этот мальчик хрустальный по приезду ручки септиком протирал, каждого микробика в лицо знал-боялся, а теперь Хозяина целует не морщась. Хотя, если б морщился, хоть единой морщинкой показал, что ему противно, тут же без головёнки бы своей остался. И он либо понимает это, либо спятил. Хозяину приятнее думать, что Дениска всё-таки понимает. Такая осознанность вызывает больше уважения, чем, если бы рядом просто кукла безвольная трепыхалась. — А кто раньше носил эту шубу? — спрашивает, раздеваясь перед Хозяином уже привычно и не торопясь. Аккуратненько на плечики свои шмотки развешивает. — Наверное, какой-нибудь сутенёр? Или эстрадная дива? — Тебе рассказать, кто в ней сюда приехал? Денис молчит, раздумывая, а в его голове в это время слышно эхо девичьих шагов из коридора монастыря. — Нет. У тебя все истории одинаковые. Жил так, потом что-то пошло не так. Захотел всё исправить и упал ещё ниже. В Топи. — Я могу ещё проще. Хозяйке этой шубы я отрубил голову. — Ну, или так. **       На следующий день Дениска играет с ним в прятки. Залезает в круг и бесится. — Не достанешь, не достанешь. А я в круге! Рил! Смотри! А тебе сюда нельзя! Бе-бе-бе! Чего нахмурился? Не хмурься, а то морщинки появятся! — катается со смеху, полоумный, а в голове тот же смех, что из его перекошенного рта. — А теперь смотри — я вне круга! А так — хоба! И снова в кругу! Входит и выходит! Сделаю тут закрытый клуб по интересам для себя одного, а тебя не пущу. Буду как Марти на своём личном Мадагаскаре… Хозяин молча смотрит на это представление, закинув топор на плечо. Сейчас по лесу бродит новая компания любителей получить добро на халяву. Как минимум один из них отбился от компании и сегодня точно лишится головы, но можно не торопиться. Дениса всегда перед этим особенно сильно кроет. Когда смешно, не так страшно. — Ну, Мадагаскар! — пытается напомнить он, будто это что-то важное. — Не видел? Такой крейзи мульт. Будешь в Москве, обязательно посмотри, а пока… Хочешь я тебе приватный танец станцую? Смотреть, но не трогать… Денис начинает напевать какую-то мелодию и медленно спускает с голого плеча ворот леопардовой шубы, виляя тощими бёдрами. Выглядит красиво и смешно, но поощрять такое нельзя. Когда Хозяину разворачивается и уходит, Денис запыхавшись, догоняет его и, как ни в чём не бывало, идёт рядом. — Ну чего ты не досмотрел? Весело же было. Я бы не стал там от тебя скрываться. Одному скучно. — Если ты так веселье любишь, чего приятеля своего не доканываешь? Вы же на пару с ним — Штепсель и Тарапунька… — Штепсель и… Кто? — Потерянное поколение. Не знаешь такой дуэт. — Окей, бумер. Потом залезу на дерево, загуглю… А с Максом больше не весело после того, как он Аринку увидел. — Так ты ж сам ему очи открыл, дружок. Трахался бы себе журналист со старухой в счастливом неведении, но нет. Понесло Дениса правду раскрыть. Друга не пожалел. — Я просто приколоться хотел. Видел бы ты его рожу, когда он вместо своей Лолитки её мамашу увидел. У него глаза чуть не выпали. А как он бегал потом от неё… И до сих пор бы бегал, если бы обещание не дал, что останется здесь с нею. Навечно. А теперь никуда не убежать. Даже снова видя её юной красавицей, Кольцов знает. А забыть даже водка, даже вода, больше не даёт. Теперь и он головой двинулся. Бродит по Топям, снова что-то расследует, какие-то секреты разнюхивает, и постоянно находит тому подтверждения. А потом к ночи всё одно, к Арине возвращается. Злодей всё-таки его Дениска. Под дурачка косит, а палец в рот не клади. Но по правде, если бы не Денис, Хозяин сам бы Кольцову глаза открыл, рано или поздно. Ближе к тому сроку, когда новые головы понадобятся. В Топях они или где? Здесь кто не грустит, тот страдает. Один Дениска вон, светится, как урановый сердечник. Только с ментом до сих пор не поладил. Козлов его взаимно недолюбливает. Даже пробовал наехать, указывал Титову на его место, что он не более, чем шлюха хозяйская, и прежде чем наглеть, пусть сначала со рта кончу утрёт. На что Дениска ему с покладистой улыбкой пообещал, что обязательно утрёт, после того, как трахнет его отрубленную голову. А к Соне Денис не заглядывает больше. В монастырь заходит, а наверх, где икона стоит и отмоленная Лиза тоскует, не поднимается. — Любовь твоя чистая, невинная, а ты её забросил совсем, — укоряет Хозяин, поддевая коросту на старой ране. — У меня теперь другая любовь. Грязная и развратная. Она не терпит конкуренции. — Верно, — смеётся Хозяин и трепет своего скомороха по лохматой голове. — Знаешь. Денис тянет губы в наглой ухмылке. В монастыре Хозяин его тоже пользует, но Дениске и тут не нравится. Наверное, потому что Соня с сестрицей своей неугомонной подсмотреть могут. Лизка так точно пялится, думая, что Хозяин её не видит. Пускай смотрит, если хочется. Других развлечений всё равно нет. Всё время с сестрой набожной проводить любой окосеет. А Хозяин у них добрый. Иногда даже щедрый. Но тишина эта в мыслях не всегда звучит, и не всегда Денис при Хозяине счастливой дворнягой носится. Когда думает, что Хозяин спит и ничего не слышит, Титов выходит на улицу, за пределы монастыря и думает. Бродит по окрестностям, на звёзды смотрит. И в голове его переворачиваются настолько шекспировские монологи, что браво, бис, цветы этому драматургу. То корит себя за то, что не смог Хозяина убить, то за то, что с Максом так обошёлся, за Соню себя стыдит. За то, что всех их в Топи притащил и что под Хозяина лёг. За то, что силу в нём признает, боится ее и ненавидит. Особенно в те ночи перед охотой, когда Хозяин наметил новые жертвы и раздал указания своим опричникам. Невыразимо больно тоскует. Это отдельное удовольствие. Как грустное пение в ночной тишине. Под него засыпается сладко. А на следующий день снова полная тишина. Излил всё досуха, никаких страхов или сожалений. Снова маленькое весёлое чудовище, способное путать следы, пудрить мозги новеньких и радовать своего Хозяина. *       — Ты головы-то ровней вешай. Чо у тебя крест перекосило? — командует Хозяин, пока Дениска одной рукой цепляясь за ветку, второй пытается привязать на прибитый к стволу крест, окровавленный мешок с головами. — Нахрена их вешать на такую высоту? — сквозь зубы ворчит, шатко балансируя на единственном выступающем сучке. — Чтоб зверьё не утащило. Врёт Хозяин. Какое в Топях зверьё? Разве что козы, но они скорее мешковину обожрут. — А крест? Это какой-то глубокий замысел или ты угораешь? На любую ветку же можно подцепить. Какая опарышам разница? — Сразу видно, что ты этот, агностик. Нихуя в христианской символике не понимаешь. — Не, я немного понимаю. Я не понимаю, нахера ты её используешь? Ты же этот… Денис всё-таки умудряется зацепить верёвку мешка на торчащий из доски гвоздь, но в последний момент срывается и падает на топкий мох. Оглядывается, думая, что Хозяин будет злобствовать над его падением, но тот, уложив топор на плечо, уже уходит в сторону припаркованной машины. — Эй, ты что, обиделся? — снова догоняет его Денис, хватая за рукав. — Камон! Я не хотел. Нормально на кресте головы вешать, ты чо. Тупо, но я тебя не осуждаю. — Кончай. Сам мне обиды придумываешь, потом извиняешься. Не надоело? — Ничего я не придумываю. Я просто очень тонко чувствующий. Эмпат. — В машину садись, эмпат. Хозяин заводит мотор старенькой колымаги и ведёт её в сторону Топей. — Снова в Москву? — спрашивает Денис, когда машина останавливается у дома бабы Нюры. Хозяин кивает. Когда урожай собран, больше ему в Топях делать нечего. А оставшимся душам без него тут спокойней. Пусть отдохнут в тишине. — Надолго? — Как обычно, пока новенькие не пожалуют. Хочешь со мной? Денис снова отказывается. Ему, что в Москве, что в Топях, всё ад. — Привезти чего-нибудь? — Сигарет. Пару блоков, как обычно. Ещё так, по мелочи, — роется в кармане своей уже порядком потрёпанной шубы и протягивает сложенный вчетверо листок бумаги. — Вот, я записал. Чтобы ты в этот раз точно не забыл. Хозяин хрипло смеётся, разглядывая список, где сначала идут сигареты, смазка, а потом какая-то лабуда. — Ну ладно. Уж постараюсь, - кидает бумажку в бардачок к таким же квадратиками. Всё забывает выкинуть. - Отдыхай. Не шали без меня. — Без тебя не интересно. Хозяин смотрит, как Денис идёт через дворик, поднимается по лестнице и заходит в дом, кивнув, выходящей навстречу бабе Нюре. С мамой его Денис хорошо ладит. Она его даже больше за сына признает, чем его — своего настоящего сына. Это бьёт по самолюбию, но что-то останавливает от того, чтоб запретить Дениске там ночевать. Всё-таки теперь почти часть семьи. Условной семьи. *       К его возвращению опарыши дозрели. Хозяин приезжает на рыбалку, никому об этом не объявляя, потому что не обязан. Денис сам его находит ближе к полудню. Тихо ждёт, когда Хозяин уйдёт с мостков на берег, как волк в засаде. Мыслей его не слышно. Вот так повернёшься к нему спиной, и в глотку вцепится. Но Денис не прячется. Лежит в тени, заложив руку под голову и курит. — Как улов? — Сам видишь. В ведре плещутся три окунька и большая щука. Это значит, скоро в Топи пожалуют новые души. На очередной полянке, где они ещё не успели примять траву, Денис снова брыкается. Упирается, от поцелуев хозяйских лицо воротит. Вертится, не даёт с себя штанов снять. Он и до этого вертлявый был, но скорее потому, что заигрывал так. Кокетничал, сучонок. Но в этот раз совсем невозможно. Как бы до санкций не дошло. Уж очень Хозяин не любит, когда некоторые из его шутов начинают путать берега. — Да что опять за басоёбство? — Бесоёбство! Ахахахаха! — надсадно хохочет Денис, держась за живот, а потом резко замолкает и устало просит, даже болезненно как-то, жалобно: — Не хочу больше в лесу. Правда. У меня вся жопа в репьях. И голова. И шуба. Капризы его слушать не хочется. Ишь чего удумал. Хозяину, может, вот именно так, среди леса самое удовольствие, где только он и этот мальчик с ветром в голове. И никаких людей с их страстишками мелкими. Когда надоедает терпеть Денисовы выкрутасы, Хозяин берёт топор и кладёт на поджавшийся от страха живот так, что холодная железка упирается под подбородком. Денис замирает, распахивая глаза, и не шевелится. Смотреть любо. Хозяин уходит с поляны, чтобы вернуться со своей плащ-палаткой, что лежала в багажнике. Расстилает её там, где помягче. Всё, блядь, для его принцессы. Забирает топор и кивает на царское ложе. — Пробуй. Денис тут же перекатывается, мостится, виляет жопой, проверяя на мягкость и лыбится, сам стягивая с себя штаны, демонстрируя пока лежачий аккуратный член, и тянется к штанам Хозяина. Всё в его Дениске красиво и правильно. И чем он его заслужил? Когда успел такое великое добро сделать? Уже после Хозяин и сам валится на покрывало под едва тлеющее солнышко, щурится от света и закуривает. Хорошо. Даже начинает подумывать подыскать в монастыре среди вещей что-нибудь помягче, пороскошней. А потом смотрит, как Денис очередного комара на белой ляжке шлёпает и думает уже, что покрывалом не отделается. Так и быть, построит он своему скомороху отдельный домишко в лесу. Подальше от деревни и монастыря, от круга и волчьей ямы. Где-нибудь рядышком с тем крестом, на котором опарыши спеют, чтобы не слишком сладко было. Маленький уютный домик терпимости. В роще красных фонарей. И тогда, может быть, его душенька успокоится. Конец.