Тони пальцами цепляется за край стола и дыхание задерживает непроизвольно. Темнота, липкая, беспросветная, заползает по краям периферийного зрения за звоном падения железной маски, и он сильнее втягивает носом воздух, хватаясь за грудь, пытаясь добраться до лёгких, снять тугие тиски. Взгляд почти что умоляющий поднимает на потолок, как по инстинкту. Когда-то (вечность будто назад) он слышал, доносящийся из белого потолка, механический голос с искусственно-тревожными нотками, слышал вопросы. Слишком часто слышал — Пятница, в воспоминаниях его, тут же сканирует и выдаёт характеристику состояния его объёмом в один единственный термин, бьющий под дых, блокирующий доступ к кислороду, эхом отдающийся в каждом уголке мастерской/сознания. Сейчас роскоши такой не найдётся. Тони сжимает зубы до скрипа. Тони невыносимо хреново, до мельтешащих точек перед глазами, до слабости в подкосившихся коленях.
Mayday!
Тони успевает понять спустя долю секунды и пытается медленно опуститься.
«Медленно» обрывается на полуслове в мыслях быстро — тело отказывается слушаться и Тони падает на пол с глухим шлепком; горло саднит от рваных вдохов, и потому попытки позвать, пнуть в стену даже мысли не возникает. Отец сказал бы, что он слабак, но Тони просто ирроционально больше не справится
(кажется, что сейчас его лёгкие порвутся в клочья, но если это и так, то Небула, хотя бы из милосердия, смягчит его муки одним ударом). Кислорода осталось чуть больше, чем на пару дней, и можно было бы превратить это в шутку, подобную «Хьюстон, у нас проблемы», но Тони уж слишком слаб, чтоб ещё раз усмехнуться лицу смерти. Шанс, что они выберутся из царства звёзд минимален
(скорее они станут частью его, срастившись душой и остывшим телом), но Тони и не расчитывает
(Небула — тем более).
Сейчас здравомыслие — единственная и самая надежная защита, которая у него есть.
Пока есть. Где-то чуть глубже Тони давно понимает, что что-то, хоть чем-то напоминающее
«целое» в нём, по краям трескаться начинает, лопаться сосудами хрупкими.
//Парень в бронированном костюме. А снять — кто ты без него? //
Сквозь стены
память эхом пролетает звук падения чего-то тяжелого, и Тони вздрагивает, сжимаясь. Как же он ненавидит все это. Боже, как же он
/до срыва голоса, до рвущихся лёгких/ ненавидит все это!
//Нельзя быть дружелюбным соседом, если соседей нет! //
Тони снова вздрагивает, когда дребезжать всё будто начинает; глухие крики обречённых смертников заглушают всё. Тихий щелчок — снова тишина (Тони за голову хватается, шумно выдыхая).
The ship is slowly sinking
Тони молчит; молчит, иначе нельзя
(психолог не помощник, уж прости, Пепс). Тони молчит и терпит; в конце концов, не в первой же (однажды всё равно это
не кончится). Страх липкими пальцами оплетает ноги; он больше не хочет, пожалуйста. Наперекор ему смиренность въедается куда-то глубоко в мышцы, укореняясь с каждым днем, приростая к нему, словно неотъемлемая часть жизни, с каждым ударом сердца. С каждой голодной ночью. С каждым фырканьем равнодушной Небулы, которой, в общем-то, всё равно. Тони устал — его исхудавшее тело очередное тому подтверждение. Тони хочет отдохнуть
(без кошмара, просто проволиться во тьму он, может даже, сочтёт даром). Неизбежность чередой мурашек пробегает по спине, когда темнота поглощает зрение и в ушах шёпотом укоряют его все те, кого он не спас. Тони знает, что это неправильно. Он должен был стараться лучше, не обращать внимания на разлады с Роджерсом и вырубить Квилла, когда была возможность. Но каждый кошмар, каждая паническая атака, ночь — один за другим переламывают позвонки его решимости.
//Старки сделаны из стали…//
Неизбежность разъедает его изнутри. Тони дрожит, ирроционально страшась, вздрагивает, до крови прикусывая губу. Тише. Ни звука. Он съеживается, обхватывая себя руками, ногтями царапая плечи, лишь бы скованность и страх глубинный ушли быстрей. Тони прячет влажное от холодного пота лицо в темной ткани толстовки, давно засолившейся уже, не в силах сказать ничего. Тяжесть незримо повисает на плечах, давя на лопатки до хруста; Тони зажмуривает глаза.
«тише»
Если Тони будет достаточно спокоен,
они могут забыть о его существовании.
They think I'm crazy
But they don't know the feeling
Его всего трясёт, но мольба глухим шёпотом слетает с потрескавшихся губ. Сейчас его должна разбудить головная боль, он проснется, и все это окажется всего лишь кошмарным сном (одним из тысячи, мучавших его по ночам). Он проснется и снова окажется дома. Он будет спорить с Пятницей, доказывая, что не откинется после ещё одной бессонной ночи в мастерской и трёх литров кофе, а та будет угрожать самым весомым аргументом:
«Сообщить мисс Поттс».
Но ничего не происходит. Никто его не окликивает. Никто его не упрекает. Этот сон длится уже почти месяц.
Но ему так хочется… до боли, до крови, выступающей на плечах под переломанными ногтями…
Тони хочет, чтобы Роуди, нахмурившись, вновь его отчитывал. Чтобы Пеппер, хитро прищурившись, потянула его на пробежку. Чтобы Карапуз вновь рвался помогать, а Тони ему волосы взлохмачивал и в сторонку отводил. Но они ушли. Он не смог их спасти. Пол мира исчезло за одну лишь минуту. Гребанный Танос
ничтожные Мстители. И Тони отвратно до глубины души, до скрипа сжатых зубов; Тони рвёт волосы на головы, в чувства привести пытаясь.
И он ненавидит свою память за все это. Ненавидит за яркие краски, которыми была окрашена его жизнь. Настоящая, светлая, до того, как все полегли в сырую землю, а его толкнули в эту лодку, в которой он дрейфует по бесконечности. Всё это — лишь подтверждение тому, что это конечная точка. Герой падёт под гнетом смеющегося злодея. Тони хреново до мельтешащих точек перед глазами, до болезненных спазмов от голода, до рвущихся лёгких после каждого кошмара — ему бы только исчезнуть побыстрее, да вместе с тем, что происходит вокруг. Потому что вычеркнуть себя из уравнения легко, если оно неправильное.
Наверное, было бы лучше, если бы он умер вместе со всеми, пеплом серым окрасив мёртвую планету. Так было бы честно, справедливее.
They're all around me
Шёпот мелкой дрожью пробегается по стенам, отражаясь, удваиваясь; кажется, голоса даже громче становятся.
Circling like vultures
Тони зажимает рот рукой, рвано вдыхая, и глаза зажмуривает до цветных кругов. Лучше не слышать Обадайю в таком состоянии. Стэйн вновь начинает тирады об отце, о власти, о том, какой Тони ничтожный мальчишка, а Тони молчит, потому что двигаться конечности не позволяют. Тони, кажется, вновь ощущает тихое жужжание реактора и боль на задворках сознания, когда его вырывают знакомые
родные руки.
Тони чувство страха знает, наверное, лучше, чем говорить вообще. Он живет здесь слишком долго, чтобы весь оптимизм и вера рассыпались в прах. Он знал с самого начала, что выбраться из тьмы будет сложно, если вообще возможно. Тони слишком долго прожил в ней, чтобы помнить свет.
Потому что вся оставшаяся в нём уверенность заключена в том, что не встретят его с благовейными объятьями. А может и не встретят вовсе.
Они его ненавидят. Они все его ненавидят.
Но не больше, чем Тони ненавидит себя.
Он сломленный.
Павший.
Ненавистный.
Один.
Браво, Старк, возвращаемся в самое начало.
На самом деле, он просто хочет забыться
(и где бар, когда он так нужен?).
Кровь медью горчит на языке, когда он закусывает губу. Ему страшно. Ему плохо. Рана на животе даёт о себе знать тупой болью, но Тони её совсем не чувствует. На затылке покоятся фантомные фиолетовые пальцы, и бессилие затмевает всё.
They wanna break me
Ему видется ракета, космос, корабль с чудищами и цифры, что неумолимо-медленно приближаются к нулю, а затем он смиренно
обречённо закрывает глаза. Тони вздрагивает, дергается; с тихим стуком ударяется затылком о стенку, сильнее вытягивая спертый воздух. Он чувствует холод, окутывающий с головой мнимым одеялом, ему, кажется, даже видятся белые точки-звезды, рябью заполнившие глаза в подступающей тьме. Тони дышит обрывисто, почти что неслышно (будто кислорода и нет совсем), ноги поджимает ближе и мысленно:
«забудьте-забудьте-забудьте», — повторяет, когда тихие хныки нерожденного ребёнка вонзаются в голову меткой стрелой, когда затылок будто бы разъедается от осуждения во взгляде Поттс.
Тони знает, что слушать совсем не обязательно (он руками уши вжимает, так, что черепная коробка трескаться, кажется, начинает). Но слова, ядом сочащиеся меж зубов Титана, будто бы разъедают мир вокруг, под обмякшими ногами оставляя только пропасть. И Тони не поймёт до конца: вроде и падает, а вроде и сидит, прикованный к стене.
//Ты мог спасти нас…//
Слова Стива рокочут по-злобному тихо где-то над ухом, мурашками проходясь вниз по позвонкам. Тони, кажется, даже чувствует фонтомное прикосновение холодных пальцев Ванды к голове, на переферии виднеются алые узоры магии. Тони вздрагивает.
И можно было бы превратить это в обречённый вздох, наигранный ужас и пафосное «история повторяется», только вот Тони совсем не смешно. Грохочущее чувство вины рвётся из груди, ломая кости. Отчаяние рвотой в горле стоит.
Когда Питер шепчет из раза в раз, что не хочет уходить, всхлипывая приглушенно, Тони сам готов придушить себя. Где-то рядом разъяренная Мэй проклинает его тридцатью богами, что не спас её племянника. И люди вокруг
/самые разные/ кружат кругами, и шёпот их сбивчивый вскоре совсем срывается. Они кричат, срывая глотку в отчаянье, душащей ненависти, а в ответ не получают ни слова. Тони мысленно надеется, что они забудут про него.
And wash away my colors
Пожалуйста, пожалуйста, забудьте, что было «до», забудьте, что он здесь.
Wash away my colors!
Ночь, когда они придушат его, фонтомными пальцами обвивая тело в мнимом объятии, — пожалуй, станет самой лучшей.
