The dead end

      — Иди, — кивком и мягкостью в тоне, которую можно истолковать только как решимость и уверенность, что она… они обязательно справятся — с чем? с местью? с поисками? — Рене направила Рэйф на выход. Подальше от бездушных металлических стен, что когда-то давно и недавно ограничивали её… их мир мраком «комнаты содержания», выжигающе-белым светом лабораторий и иглами под кожей.       Портал схлопнулся. Пути назад больше нет. Тупик. Но так ли это важно сейчас, когда цель так близко, только дерзни протянуть к ней руку и сжать в кулак?       Она развернулась и крепче стиснула пустой инъектор — вся предыдущая доза сгинула вместе с безымянным сотрудником, который наверняка участвовал в безжалостных экспериментах, а значит — заслужил, чтобы быть убитым и лежать на хладном полу тёплым трупом, как и все остальные. Но Рене мало интересовали мёртвые, и она совсем не смотрела под ноги. Из её вселенной исчезло всё, остался лишь Сингх, застывший в проходе. На нём словно сошлись все, до единого, измерения в своеобразной точке невозврата — событии, которое невозможно изменить или предотвратить. Которое должно свершиться здесь-и-сейчас от её, её и только её руки. Рене повела раненым плечом, словно смахивая пульсирующую, вытекающую вместе с кровью боль. Твёрдым, но осторожным шагом пошла к нему. Пригвоздила его хищнически-острым, остро-хищническим взглядом.       Сингх судорожно и шумно выдохнул. Разомкнул губы, будто с языка должны сейчас сорваться слова — чего? извинения? мольбы? оправданий? — вновь сомкнул их и попятился. Отрывисто и неуверенно, не зная наверняка, что спасёт его от прожигающего сердце — которого у него нет — взора, сокрытого за непроницаемым пурпуром забра́ла, или от… неизвестного (ещё как известного) грядущего: стена? побег? самооборона? Сейчас даже разорвать зрительный контакт казалось невозможным, лежащим далеко за гранью дозволенного-позволенного; охочий до крови — его крови — зверь медленно подкрадывался. И вот уже одна нога ступила на первую ступень, на вторую… на третью… Отведи свой взгляд хоть на мгновение — и игла со смертельной инъекцией, некогда предназначенной для неё… для другой версии её, окажется под кожей, пройдёт сквозь мышечную ткань, впрыснет вещество…       Сингх уткнулся копчиком в острую грань стола. Вздрогнул плечами. Одну руку выставил перед собой, как жалкое подобие щита из собственной плоти, будто так можно отгородиться-спастись от своего же озверевшего творения; другую — положил на металлическую поверхность. Его ладонь лихорадочно рыскала в поисках чего-то; пальцы сжимались и разжимались, пытаясь стиснуть хоть нечто отдалённо похожее на «оружие».       И напряжение витало в воздухе молчанием, нервными, взвинченными до предела мотивами, томящим ожиданием. Оно закручивалось в спирали вокруг шеи, виток за витком накладываясь и заставляя сильнее грудью вдыхать. И Рене не могла сказать наверняка, что душило её сейчас: шлем, казавшийся слишком тесным, или атмосфера, бьющая липким холодком в спину? Ведь расстояние меж ними — Сингхом и Блази — становилось критически малым. Когда ей хотелось сделать три скорых шага вперёд, она делала один. Когда ей хотелось ударить рукоятью инъектора по чужому виску, она отводила его назад и крепче скручивала пальцы вокруг, чтоб случайно — от слабости, слабости, слабости, растёкшейся по мышцам — не выронить.       Рене осторожничала, потому что шанс лишь один и нельзя позволить себе промахнуться. Потому что густившаяся вокруг темнота будто била в глаза, перекрывала взор целиком, не давая разглядеть то, что было прям перед носом, буквально. Потому что давящую тишину вспорол металлический лязг и Голоса рупором крикнули в само сознание:

«Берегись!»

      Смазанное движение скрали тень и усталость, песком ощутимая в глазах, — и что-то острое пробило забрало. Вонзилось в скулу. Горячая влага стекла вниз, к подбородку. И боль отрезвляюще хлестнула по рассудку.       Рене рассвирепела и приглушённо зарычала. Наотмашь махнула рукой и ударила Сингха рукоятью — попала куда-то в голову. Он негромко вскрикнул и упал ничком, как тряпичная кукла, по-нелепому вскинув вверх руки. Быстро и неуклюже приподнялся на локтях, согнул ноги в коленях и пятками пытался оттолкнуться-отползти назад, как можно дальше, лишь бы не быть рядом с ней.       Но Рене рывком пригвоздила его к полу и обхватила бёдрами (инъектор выскользнул из на мгновение ослабевших пальцев и завращался, указывая то на них, то во тьму). Она закрыла ему рот ладонью и надавила, плечом напирая. Отчего тот начал мычать; начал одной рукой отбиваться, другой — схватывать её за запястье, болезненно скручивать его, чтоб хоть как-то ослабить хватку, вбивающую затылок в металл.       Она вытащила — что? скальпель? ножик? — из забра́ла, и пурпурные крошки, осколки посыпались на холодно-серый пол, на строгую белую одежду. И шлем сейчас был слишком тесен и душил; он сжимал черепную коробку, стремясь как будто её расколоть, разломать, раздробить и в бездонную пучину утащить (но ещё слишком рано). Рене сняла его, не щадя сдирая стыки. И отбросила в сторону: раздался грохот.       — Ты знаешь, кто я. Ты помнишь, кем я была, в отличие от меня.       Рене с пугающе-холодной жестокостью в глазах посмотрела на Сингха, который — в свою очередь — испуганным взглядом взирал на неё снизу и — заледенел. Она почувствовала, как в позвоночнике начинала потрескивать с трудом сдерживаемая сила. Почувствовала, как ей не терпится выплеснуться наружу во взмахе, в последующем ударе и в рези, оседающей на костяшках. Это боль прошлого взыграла в груди диким зверем. Полоснула по рёбрам ускоряющимся биением сердца и стынущим в лёгких воздухом. Её — боли — стало так много, что казалось, никак не спасти себя от неё. Никак. И Рене вдобавок не боролась с собственной злостью — она уступила ей, отдаваясь во власть её. И медленно, палец за пальцем, стиснула кулак, замахнувшись.       — Полное отсутствие эмпатии, помнишь?       Сингх услышал приговор в тихом, хриплом голосе. Услышал смерть. Он словно бы увидел все размышления и метания, внутренние разбитость и ярость. Долгие и отчаянные поиски. И необратимые последствия своего предательства, которое было для него всего лишь осознанным, точным до точки, до миллиметра расчётом. В конце концов, что есть одна человеческая жизнь, когда на карту поставлен великий прорыв, двигающий границы науки далеко за пределы самого пространства-времени?..       Это есть его погибель, подумал он.       И Рене ударила.       И снова.       И снова.       С каждым последующим ударом она заглушала жалкие крохи воспоминаний о протяжном вое во время испытаний, о жидком свинце, растворившимся в жилах, о ноже, забытом в спине. Размазывала и вытравливала неразличимые ощущения, подобные наркотическому бреду, и невыносимое жжение в точках-шрамах, из-за которого хотелось содрать себе кожу с плеч. Разгоняла бешено стучащий пульс, выжигая себя изнутри, чтоб иссушить, выпить, опустошить боль, мучительно-тягуче затапливающую каждую клеточку от края до края расплавленным металлом. И чтоб вместо эмоций и чувств остались лишь сухой песок и желанное ничто.       И ещё удар.       И ещё.       И ещё.       Безмолвный, известный одной только Рене монолог застрял в горле, спрятался за сжатыми зубами, заглушился в загнанном дыханье. Отчетливо отразился на её лице, закаменевшем в демонической жестокости. И ко лбу прилипли чёрные короткие пряди; с подбородка сорвалась горошина пота; костяшки опалил чужой жар. Белые перчатки окрасились всеми оттенками красного: алым, вишнёвым, бордовым.       Сингх давно не сопротивлялся… Его руки безвольно лежали на полу, как и он сам. Вместо лица у него неузнаваемое месиво — все черты стёрты, губы и брови разбиты, челюсть неестественно смещена.       Рене обнаружила, что ей нечем дышать, что тело била дрожь яростной ненависти, что картинка расплылась перед глазами. Ладонь устало опёрлась о залитый — чем? — пол, который казался таким твёрдым и... реальным; и она скользнула, повалив Рене с Сингхом рядом.       Путь — какой? ужасный? правильный? её — оборван. Впереди и сзади виднелась только бездна. Надежды выбраться больше нет (и не было никогда). Пункт «остаться в живых» зачёркнут в плане.       По двери стучали, судя по всему, тараном: бум-бум-бум.       Рене закрыла веки. Слабость уволокла сдавшееся сознание в темноту, и Голоса замолкли.       Внутри теперь был холод, а не пламя.