— Боги, боги, — говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, — какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, — тут лицо его из надменного превращается в умоляющее, — ведь её не было! Молю тебя, скажи, не было? — Ну, конечно, не было, — отвечает хриплым голосом спутник, — это тебе померещилось. — И ты можешь поклясться в этом? — заискивающе просит человек в плаще. — Клянусь, — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются. М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Мы можем остаться здесь навсегда и никто нас не найдет — так она сказала когда-то. Отличная была идея, но у того водопада было чертовски холодно, хоть и красиво. Зачем оставаться там, где холодно, если можно отправиться туда, где тепло? Так они и поступили. Выбеленный солнцем, выглаженный ветрами, несущий на себе печать времени, мертвый город. Стены покрыты трещинами, по улицам гуляет ветер, повсюду следы давно угасшей жизни и запустение. Разросшийся зеленый плющ и колючие дикие розы, бутоны которых такие крохотные, что они не сразу признали в них именно розы. Молочно-стеклянные стебли призрак-травы. Плеск воды и солнечный свет. И огромное звездное небо, ставшее внезапно таким близким. И никого больше — только двое, спрятавшиеся от целого мира. Она называет это место Ваэс Толорро — Город Костей. Так оно и было поначалу — сухие ломкие кости, хрупкие и бессильные, прикоснись к ним и рассыпятся прахом, прах подхватит ветер, растащит по Красной пустоши, смешает с пылью, пыль разлетится по миру и растворится в нем без следа. Но в мертвый город пришли живые и на каменном скелете медленно стала нарастать плоть, натянулись упруго мышцы, неспешно сплелись сети вен и артерий и свежая кровь разливалась по ним, поначалу робко и нерешительно, но постепенно все ускоряясь и наконец побежала уверенным кипящим потоком, возрождая биение давно угасшего сердца. Город утрачивал свою безжизненность, пробуждался от затяжного летаргического сна, стряхивал с себя пыль времени, умывался дождями и расцветал. В некогда мертвом его каменном теле теперь бьется и пульсирует новая жизнь. Она смеется и говорит, что они с этим городом похожи и никогда не объясняет почему, а на все вопросы отвечает поцелуями. А он и не ищет большего, он вообще впервые в жизни ничего не ищет и никуда не спешит. Ничего не хочет, потому что у него есть абсолютно все для счастья — целый мир, заключенный в сияющих аметистовых глазах, единственный мир за который он готов сражаться.***
Тусклые рыжие блики пробегают по лезвию вычурного кинжала и темная сталь ныряет обратно в ножны. — Тот самый кинжал, — голос ровный. Безразличный. — Честный трофей. Она проиграла поединок со мной. Ты против? — бровь изгибается над серым глазом и она поспешно добавляет, чуть склоняя голову: — Твоя милость… — Я больше никому не королева, — сухо отрезает Дейнерис. — И я совсем не против. К чему раскидываться валирийской сталью? Ее не так уж много в мире. Скажи лучше, почему ты не убила ее? — Хотела, — ухмыляется Яра ей в ответ, — но слухи летят впереди тебя, моя… прости, не знаю как теперь… — она разводит руками растерянно. — У меня есть имя, миледи, — просто напоминает Дейнерис, — ты еще не забыла его? — Конечно я не забыла. Я привыкну, дай немного времени, — обещает Яра и добавляет очень тихо, чуть смущаясь, — Дейнерис. Дейнерис, — повторяет она уже громче, увереннее, раскатывая имя на языке, примеряясь к отсутствию привычного титула. — Удивительно… ты знаешь, она не выстояла и минуты. Как она смогла уложить ту ледяную тварь? — Не знаю. Может просто повезло? Может сами боги вели и хранили ее ради того самого момента? После она стала им не нужна, а привычка полагаться на заемные силы осталась. Разве сейчас это важно? — пожимает Дени плечами, обтянутыми простой черной кожей грубой выделки. — Ты права — неважно. Как я и сказала, ее жизнь принадлежит тебе… — Яра недоговаривает и Дейнерис наконец отворачивается от узкого окна и свинцовой непроглядной тьмы за ним. — Обезглавить, сжечь, прах развеять, — голос страшен и глух, в глазах — голодная пустота. — Еще вот это, — рука леди Грейджой, втиснутая в короткую перчатку без пальцев, указывает на стол в углу и камни в ее кольцах сверкают в свете дрожащих огоньков. — Выбрось в море, — коротко и так же сухо. Она ведь не за трофеями сюда пришла. Не за местью. И даже не за справедливостью. Голова, обвязанная черным платком, снова поворачивается к темноте за окном, из-под черной ткани выбиваются кроткие серебристые пряди, она подхватывает длинный плотный край своего платка, свободно свисающий через плечо и закрывает лицо, прячется от мира и людей в нем — не потому что боится. Видимыми остаются лишь глаза, утратившие чудесное аметистовое сияние прежней жизни. К красивому нежному цвету словно примешали чернила с каплей крови и теперь вместо восхитительного сияния — страшная лиловая тьма. Ночь поглощает небо и море. Сполохи огня все слабее и слабее, угольки тлеют, истаивают, наконец исчезают. Неподвижная фигура возле окна так и не шелохнулась до самого рассвета, что врывается в мир вместе с косыми хлесткими росчерками дождя. Дождь заволакивает все вокруг, крупные нервные капли сбегают по кожаной одежде, увлажняют волосы, катятся по лицам, создавая иллюзию слез, но слез никто не проливает. Здесь некому оплакивать прерванную жизнь, всем глубоко плевать на ту, чья голова покатилась с плахи. Дождь смешивается с густыми красными потеками, разбавляет их до розового, после и вовсе низводит до прозрачности. Тело, сразу ставшее нелепым и нескладным, будто тряпичным, тащат за ноги через камни и воду, протягивая широкую кровавую полосу. Голову подхватывают за волосы и уносят вслед за телом — Дени провожает взглядом ее путь на погребальный костер. Голова смотрит распахнутыми темными глазами — осуждающе и презрительно. С ненавистью. Мертвый взгляд ее отталкивает, не желает подпускать близко. Она усмехается под тканью платка. Ей не привыкать быть отвергнутой. Когда-то ей подобное могло причинить боль, теперь же не вызывает ни единой эмоции. Ей просто плевать. — Пойдем под крышу, — шелестит рядом голос Яры, вплетаясь в шум дождя, — обсохнем. Выпьем. Ах, да! — спохватывается она. — Чуть не забыла! Сначала к морю. Дени открывает лицо и протягивает руку. Яра отвечает на ее жест и подруги держась крепко за руки идут к самому краю над ревущей бездной. Море плещет внизу, беспокойное, растревоженное. Море принимает дар — легкий предмет, брошенный вниз уверенной рукой. Темная вода смыкается над смертоносной игрушкой, Игла стремительно идет ко дну. — Я больше не королева и не могу приказывать ни тебе, ни кому-либо еще… — Но ты можешь попросить, — перебивает Яра и в ее глазах вспыхивает опасное предвкушение. — Попроси! Умоляю! Попроси меня! — Я прошу — не как вассала, не как союзницу, а как подругу, — послушно отзывается Дейнерис. — Ну конечно я с тобой, — слышит она мгновенный ответ и на ее бледных губах впервые за долгое время расцветает подобие улыбки.***
Они никому не говорили куда отправились, ни с кем не делились планами. Они даже не попрощались ни с кем. Просто исчезли в один прекрасный момент, умерли для всего мира. И уж точно они никого сюда не звали. Люди сами пришли в мертвый город под тенью драконьих крыльев. Они стекались сюда со всего Эссоса — ищущие куда бы преклонить голову, потерянные и отчаявшиеся, те кто не имел места в мире, кого этот мир выплюнул на обочину. Никто не устанавливал правила, мертвый город принимал всех, но как-то так сложилось само собой, что сюда приходили в поисках покоя — и находили его. Все прочие здесь не приживались — переводили дыхание, зализывали раны и шли дальше. Называть себя королевой она запретила сразу же, как только первые путники достигли этого места. Она не носила короны и не сидела на троне, не отдавала приказов и не принимала решений, не управляла и управлять не желала ничем, кроме своей жизни. Она тут лишь хранительница мира, та, что оберегает и указывает путь. А он просто держит ее за руки, целует и уводит гулять в тень персиковых садов, что воспрянули духом, расцвели буйно, оживая вместе с городом и теперь среди ласкового шелеста зеленых листьев румянятся бархатистые бока сочных плодов. Легкое платье почти ничего не скрывает, когда она кружится в бликах солнечного света и Джон думает, что решительно невозможно жить там, где она будет лишена возможности носить платья из этой восхитительно прозрачной ткани, а значит они никогда не будут жить там где холодно и это пожалуй самое правильное решение в его жизни.***
Скорпионы. Почему они не построили их как можно больше, ведь у них была уйма времени? Никто не думал о вероятности возвращения Дрогона, да еще и с всадницей на спине. Как они могли быть столь наивны? Почему не предположили самого очевидного? Десница короля задавал себе эти вопросы снова и снова, ответы находились, но уже не имели смысла и никому не могли помочь. Красные жрецы, будь они прокляты! На кой им потребовалось ее возвращать?! Все ведь сложилось не так уж плохо в конечном итоге, но всегда есть те, кому на месте не сидится и кому надо непременно все с ног на голову поставить! Тирион ругается сквозь зубы и прикладывается к крепкому вину, делает долгий жадный глоток, зубы отстукивают мелкую дробь по резной позолоченной кромке, опоясывающей край чаши. Вкус вина неприятно горчит. Вкус воздуха тоже. Дым и гарь — они подбираются со всех сторон, проникают даже сквозь плотно закрытые окна, пролезают во все щели. Предвестники пламени и смерти. Она обрушила на столицу поток драконьего огня, выбрав самую темную ночь. Раньше она так не делала, предпочитала смотреть в лицо своим противникам при свете дня, теперь же все изменилось. У нее нет противников и нет врагов — это он сразу понял. Она просто не хочет их видеть — живыми. И еще больше она не хочет, чтобы они ее видели — не заслужили. И совершенно точно она не желает слышать их голоса — ей глубоко безразлично, что они скажут. Это не месть, Тирион достаточно хорошо ее узнал, чтобы быть уверенным в таком своем выводе. Она просто желает стереть с лица земли все ее раздражающее. Устранить несовершенство мира и так уж вышло, что он — одно из таких несовершенств. Маленькое и раздражающее несовершенство — вот кто ты, Тирион Ланнистер, сказал он сам себе и отсалютовал вновь наполненной чашей вина своему отражению в оконном стекле. А за окном творился ад. Опять. Королевская Гавань снова полыхала, едва успев на скорую руку залатать шрамы от прежнего визита Дейнерис Таргариен, обзаводилась новыми. А до этого она спалила Хайгарден вместе с Бронном и всеми кто там внутри оказался. А еще раньше прошлась огненным смерчем по Ланниспорту. Старомест спасся лишь чудом, болтали, что один из архимейстеров Цитадели смог с ней встретиться и отвести беду от города, Тирион во всей панической круговерти последнего времени запамятовал его имя, вот прозвище смутно помнил — вроде бы Чародей или что-то в этом духе. Да уж, подумал он, только чародею теперь под силу остановить пламя ее ярости. И везде за ней следовала Яра Грейджой, как хвост за собакой. Тирион нервно хихикнул от своей неказистой шутки. Обернулся резко на знакомое поскрипывание — король в сопровождении одного из рыцарей своей гвардии. — Ваша милость, что вы тут делаете? Здесь же опасно. — Сейчас опасно везде, милорд десница, — он как всегда невозмутим. — Почему вы не пожелали даже попытаться бежать? Давос ведь предлагал… — Куда, лорд Тирион? — в темных глазах озорные искры, похоже он находит все происходящее забавным. — В ласковые объятия леди Грейджой? Уж лучше Дрогон… Сир, будьте так добры откройте окно, — вдруг просит король. Движения рыцаря сдержанны и точны. Створки раскрываются и впускают в комнату звуки и запахи умирающего города. Человек в доспехах с изображением трехглазого ворона возвращается на свое место за креслом короля, а Тирион ловит себя на сильнейшем раздражении от такого спокойного бесстрашия, пока не понимает — бесстрашием тут и не пахнет. Просто марионетка с выпотрошенной душой. Омерзительно, но понятно — после того, что произошло недавно, когда люди, наученные горьким опытом, предпочли выбрать себя. Тирион бы тоже предпочел, будь у него такая возможность, но он не Давос, его никто не выпустит живым даже из Красного замка, не то что из города — не король так королева отправят в пекло. — Неужели вы не видели всего этого?! — отчаянный этот вопль вырывается у Тириона против воли. Наверное потому что он не хотел умирать. Он никогда, черт побери, не хотел умирать! Его жизнь бывала не самой лучшей, а к богам он имел массу претензий, но ему нравилось жить и он делал это с большим удовольствием и никогда не сдавался и даже из самых безнадежных ловушек ухитрялся выбраться! Неужто все вот здесь и завершится? — Да, лорд Тирион, все завершится именно здесь, — странно улыбается Бран, видимо поймав его последнюю мысль. — Что до вопроса, который вы задали… нет. Я не видел ни красных жрецов, вернувших ее к жизни, ни последующих ее действий — иначе бы я принял меры. Не думаете же вы, что я мог не попытаться спасти всех этих людей от ее гнева? Ну в прошлый же раз не попытался, хочется сказать Тириону, но он прикусывает язык. В прошлый раз огненный ад, устроенный Дейнерис в столице, стал еще одной ступенькой к трону для Брандона Старка. Сейчас все иначе, поэтому Тирион верит своему королю — он и правда не видел ничего. — Меня переиграли грубой силой, — шепчет король побелевшими губами и Тириону кажется, что губы эти холодны уже заранее, словно тело готовится к скорой гибели. — Настолько просто и настолько безумно, даже для нее… не думал я, что она решится, не думал, что они решатся, не думал многого и никто ни единым словом… намеком, отголоском… Это несправедливо, но что поделать? Вся жизнь состоит из череды больших и малых несправедливостей и выигрыш никак не гарантирует, что тебя не скинут в пропасть вместе с доской для игры и всеми фигурками, не так ли, милорд десница? Тириону очень хочется кричать и топать бессильно ногами, хочется запустить кубком в голову этого мальчишки, хочется обругать его и весь мир последними словами, но он лишь сдержанно кивает, мрачно думая, что наверняка за таким спокойствием Брана стоит некий план, путь к спасению, только вот пройти по этой тропинке сквозь пламя под силу ему одному, все же прочие обречены и в первую очередь сам Тирион. Дракон совсем близко. Становится светло, как днем и Тирион видит как расширяются глаза рыцаря за спиной короля, как судорожно, до побелевших костяшек, стискиваются пальцы на ручках кресла. Человек дергается, встряхивает головой и кажется готов сорваться с места в хаотичный бег… король прикрывает глаза и спустя долгую вязкую секунду тот, кто готов был бежать со всех ног, замирает спокойно. Вот так она нынче и куется, выдающая храбрость, так создается верность. И впрямь поганое времечко, как говаривал частенько ныне уже покойный Бронн Черноводный. Может оно и к лучшему все. Драконий рев оглушает и сметает все прочие звуки. Тирион не может этого видеть так близко, но ему кажется, что он видит — укутанную в черное всадницу, дикие аметистовые глаза, серебряные косы. И губы, красивые и чувственные, созданные для поцелуев — они раскрываются и шепчут то самое властное и яростное слово на валирийском. Дракон кружит над несчастной столицей, снова и снова вспарывая ночь потоками пламени и лишь с рассветом улетает, оставляя за собой еще одно выжженное пепелище. Дейнерис срывает с лица платок, хватает ртом свежий воздух, поднимает глаза к солнечному диску, что выкатывается торжественно и безмолвно на небесное полотнище и по щекам ее катятся слезы — первые, с того момента как она распахнула глаза на холодном алтаре перед пламенем Владыки.***
Ветер здесь совсем другой, не такой как в их городе. Здесь он злой и пыльный, навязчивый, так и норовит проникнуть под одежду, под кожу пролезть колючими песчинками. А она ходит от камня к камню, словно во сне, вспоминает и рассказывает, рассказывает, рассказывает… вот здесь когда-то был сложен скудный погребальный костер для ее кровного Ракхаро, на костер возложили лишь голову — все, что принесла его лошадь. Вот здесь пала ее красавица Серебрянка. Здесь, по этим камням и по этой земле, покрытой трещинами, словно лицо древней старухи — морщинами, она шла, еле переставляя ноги, но не теряя надежды и вела за собой людей, а в небе прочерчивала свой след красная комета. Именно здесь она утвердилась в своей единственной вере — в себя саму. Красная пустошь окружает со всех сторон, смертоносная и ко всему безразличная. Здесь так легко остаться навсегда, но их сюда принесли крылья Дрогона и на этих же крыльях они смогут покинуть безводные жестокие земли, вернуться в свой город с фонтанами и персиковыми садами. Дейнерис много летает и это правильно. Глупо ходить по земле, когда у тебя есть крылья. Джон своих лишился и до сих пор чувствует пустоту за спиной и боль, словно от свежих шрамов. Будто у него и впрямь были крылья, которые кто-то срезал безжалостной рукой, оставляя кровоточащие раны. И он каждый раз благодарен, когда она берет его с собой, давая возможность еще и еще раз прикоснуться к облакам. Она запрокидывает голову, подставляя лицо солнцу, потягивается, изгибается, похожая на гибкую диковинную ящерицу. Ветер налетает коротким жарким порывом, приводит ее волосы в полнейший беспорядок и Джон приглаживает шелковистые серебряные пряди, которые сейчас уже почти до плеч достают. Она отрезала их, поддавшись секундному импульсу, когда они слишком сильно спутались, чем расстроила его до невозможности — Джон так любил ее волосы и разумеется остановил бы от такого шага, но его не оказалось в тот момент рядом. Впрочем утешился он быстро, в конце концов волосы отрастут снова и у них для этого есть целая огромная жизнь. — Когда отрастут, снова станешь вплетать в косу колокольчики? — спрашивает он всматриваясь в ее глаза. — Нет, — с тихой умиротворенной улыбкой, — никаких колокольчиков больше. Только цветы. И наверное это тоже правильно, признает он, хоть порой и скучает по мелодичному перезвону, что ранее всегда был ее спутником.***
Огонь пылает ярко, но совершенно не греет. Как будто кто-то из богов ее проклял и теперь она обречена все время мерзнуть. Она не верит в богов и их проклятия, но теплее от этого не делается. Руки застывают и пальцы не слушаются, когда она обхватывает чашу с ледяной водой. Погреть бы хоть немного, но она никого не желала звать сейчас. За окнами густая тьма и мертвая тишина. И то и другое — благо. Королева давно уже смирилась с неизбежным — никто не придет, никто не поможет, никто никого не защитит. Никто ее не защитит. Она просила помощи у всех и не получила ни единого ответа, а северные замки горели один за другим, вспыхивая в ночи. Наутро солнце освещало страшные картины. Снег падал на выжженные богорощи, иней стыл на обугленных скелетах чардрев и на камнях, оплавленных драконьим пламенем. Богорощу Винтерфелла она сожгла первой. Обрушилась с небес посреди глубокой ночи, как гнев божий, как проклятие. До того момента королева Севера отмахивалась от слухов беспечно, они казались ей смешными. Она всем сердцем не верила, что кто-то может желать возвращения драконьей королевы. Кому она нужна может быть? Каким безумцем надо быть, чтобы желать ее возвращения? И когда воплощенный кошмар пришел к порогу ее дома было уже поздно. Впрочем, что она могла сделать? Лишь смотреть как полыхает то, что стояло веками. Когда от богорощи остались лишь угли, рдеющие в предрассветной заснеженной синеве, чудовище улетело. Оба чудовища. С тех пор Санса ждет каждую ночь, что непроглядный мрак сменится безумным пламенем, таким же безумным как и сама вернувшаяся из-за грани королева. Она ждет ужасающий драконий рев и смерть в огне. Или под руинами своего же замка. Но проходят дни и ночи, а Винтерфелл стоит нетронутым — лишь выжженная богороща напоминает, что монстр вернулся. Чего она хочет? Какую цель ставит, когда проливает огонь с небес на очередных ни в чем не повинных людей? Санса знает, она давно догадалась, но догадка страшна настолько, что она даже в мыслях ее себе не хочет озвучивать. Она идет через коридоры Винтерфелла, несет себя гордо и величественно, голову держит высоко и каждый день надевает корону на тщательно причесанные волосы. Вокруг стелятся осторожные шепотки, в спину впиваются заинтересованные взгляды — зубья капкана сжимаются все крепче. Мейстер смотрит взволнованно и выбирая тщательно каждое слово советует ей покинуть Север пока еще возможно и не понимает главного — ей некуда бежать. Поэтому она ждет — уже не потока драконьего пламени в ледяной ночи. Такой милости ей не окажут и Санса готовит себя к участи более худшей и несмотря на все в самой глубине души — отчаянно надеется. Все начинается ближе к закату, когда ускользающее солнце окрашивает снега кровавым. Как символично! Насмешка судьбы. Она клялась себе, что любой кошмар примет с достоинством, что не позволит себе скатиться до криков и слез и клятву эту не сдержала. Еще одна нарушенная клятва. Она кричала и извивалась, тщетно силясь выкрутиться из чужих грубых рук, она плевала в ненавистные лица и призывала проклятия на их головы. Жалкие трусливые предатели! Она кричала им, что они не посмеют, что она их королева, они клялись ей в верности, они преклоняли колена… никто не слушал ее. Тех немногих достойных людей, что оказались верны своей королеве и попытались ее защитить безумная толпа смела и растерзала. Кого-то прямо рядом с ней разрубили лихим выпадом кривой сабли от плеча до бедра и тело рухнуло неловко, орошая кровавыми брызгами все вокруг и вываливая внутренности на ставший моментально скользким и мокрым пол. Другому прямо в горло вбили копье. В лицо еще одного ее защитника врубился чей-то зазубренный и старый уже, но хорошо заточенный топор. Дальше она уже не видела, все смешалось в один кровавый хаос. Вот и все. Санса прикрыла глаза. Никто никого не спасет. Никто ее не спасет — она помнила. Руки ей безжалостно стянули за спиной, предварительно выкрутив так, что слезы сами собой брызнули из глаз от тянущей жгучей боли. Ее поволокли куда-то вверх, все выше и выше, пока наконец ноги не обрели шаткую опору, а вокруг шеи не захлестнулась холодная веревка. Глаза ее заскользили по окружающему пространству, рот дернулся, она хотела им сказать, что предательство никому еще не принесло счастья. Хотела прокричать им о том, что она, их законная королева, проклинает их всех и не будет им покоя ни на том, ни на этом свете, но нетерпеливые руки толкнули ее в спину и она полетела вперед, с ужасом осознавая, что это все. Теперь и вправду — все. Конец ее истории. Вот так бесславно и нелепо. Последнее, что она смогла услышать — кровожадный алчный рев толпы и чей-то разухабистый громкий выкрик во всю глотку: — А-а-а! Как славно пляшет! Когда темнота совсем сгустилась, с небес тихой громадной тенью опустился дракон, взревел грозно, раскрывая крылья. Всадница взирала бесстрастно на высокую виселицу, сооруженную во дворе Винтерфелла. Тело чуть покачивалось, рыжие волосы беспорядочно рассыпались, а неподвижные глаза смотрели пусто и блекло, ничего не выражая. Как стекляшки, подумалось Дени. Дешевые пустые стекляшки. Даже смерть не смогла изменить глаза Сансы Старк. Она перевела взгляд на людей, что пригнулись к земле, склонились покорно. Ну надо же! Оказываются они умеют! Как иронично все выворачивает судьба! Когда она пришла их защитить — они разве что в лицо ей не плевали, сейчас же — вполне добровольно гнут спины, а ведь она принесла им смерть и разрушения. Беспрестанно кланяясь, вперед выступила дрожащая фигура в сером балахоне. Мейстер вытянул вперед руку, протягивая ей что-то в руке этой зажатое. Корона, поняла Дени. Они решили отдать ей корону королевы Севера, умилостивить трофеем. Смешные люди, но понять их можно — они смертны и уязвимы. И они хотят жить. Только ей не нужна чужая корона — она не завоевательница, чтоб собирать такие трофеи. — Похороните вместе с ней, — снисходительно и сухо прозвучал ее голос в стылом воздухе. — Все таки она была королевой. Дрогон снова взревел, взметнул крыльями, отталкиваясь от мерзлой негостеприимной земли, взмыл в небо. Внутри что-то вспыхнуло и сгорело, а серый выцветший мир стал наливаться всевозможными красками. Дени сосредоточенно смотрела вперед, преисполненная решимости сделать еще один шаг на пути к полному освобождению — заключительный.***
Солнечный свет заливается через высоченные арочные проемы, полоски разноцветных тканей извиваются на ветру словно живые, пляшут тени, сплетаются со светом. Гибкое тело под тонким покрывалом чуть вздрогнуло, сонные затуманенные глаза открылись и немедленно уставились на него взглядом, в котором смешались удивительным образом нежность и подозрительность. — Снова подсматриваешь за мной? — хмурит она брови. — И вовсе не подсматриваю. Просто смотрю как ты спишь, — мягко поправляет он ее. — То есть подсматриваешь, — ей как всегда надо настоять на своем. — Подсматривание, радость моя, предполагает, что подсматривающий скрывает сам факт своего интереса, я же никакой тайны не делаю из того, что люблю смотреть на тебя — всегда. — Но я же сплю и не знаю, что ты смотришь — значит подсматриваешь, — не желает она сдаваться. Вполне ожидаемо, его прекрасная Дени никогда не откажется от возможности поспорить с ним о чем под руку подвернется, не подвернется ничего — устроит спор на пустом месте, это она умеет проделывать с блеском. После все переведет в непременный громкий скандал, потом будет обижаться и молчать, ну а потом он придет с ней мириться, снова будут крики, снова что-то полетит в него из рядом оказавшихся предметов… а после они помирятся — так же ярко и страстно как до этого ругались. Так стоит ли тратить время и усилия, если они оба знают чем все закончится? Он решает, что сегодня вся эта феерия лишняя, привлекает ее к себе и целует, прекращая тем самым ее попытки что-то сказать. Она изгибается и дрожит, хватает приоткрытым ртом воздух, беззвучно вскрикивает снова и снова. Ресницы трепещут, прикрывая блеск глаз, а когда он перехватывает тонкие запястья и прижимает ее руки к постели, она немедленно скрещивает ноги у него на пояснице и на смену томной ленивой нежности приходит обжигающая страсть, поцелуи разбавляются укусами, ритм движений ускоряется, а громкие протяжные стоны заполняют собой все пространство. Прощальный луч закатного солнца пробрался сквозь занавеси и теперь ласково гладит ее по округлому плечу, а Джон боится пошевелиться лишний раз, зная как чутко она спит. Солнечный луч же медленно ползет по ее телу, ласкает совершенные формы и наконец высвечивает маленький тонкий шрам сразу под нежным упругим полушарием левой груди. Страшный след заговора в Заливе Драконов, когда он еще был Заливом Работорговцев. Странно, но раньше он никогда этого шрама на ней не замечал… хотя что ж тут странного? Они так торопились все успеть, спасти мир, всем помочь, обо всех подумать, что на самих себя времени почти никогда не было и уж точно не могли они себе позволить, вот как сейчас, целыми днями валяться в постели, перемежая вспышки бурной страсти долгими тягучими ласками, сном и разговорами обо всем на свете. На контрасте с тем кошмарно-неспокойным временем так прекрасно оказаться в мире, где никто не прибегает ежечасно с проблемами, вопросами и дурными вестями, где не надо спешить и бежать, где они наконец могут быть только вдвоем и никому ничего не будут должны. Взгляд его снова скользнул по шраму. Джона в те времена не было еще в ее жизни, он не знал ее и не мог защитить, но ему все равно каждый раз больно при взгляде на этот шрам, который так медленно затягивается. Впрочем это все в прошлом, сейчас он всегда с ней рядом и больше никто в целом мире не сможет причинить ей вред.***
Снег плавится от жара драконьего тела и вода смешивается с землей и камнями. Тормунд мнется и переступает с ноги на ногу, отводит взгляд и чуть дрогнувшим голосом начинает говорить. Она его почти не слушает, щурит глаза и внимательно смотрит — он боится, но страх этот делает ему честь. Не за себя ведь боится, а лишь за людей, что остались за его спиной. — Тормунд Великанья Смерть! — звенит громко и возмущенно ее голос в морозной дымке. — За кого ты меня принимаешь?! Я не враг вольному народу! И мы с тобой когда-то сражались вместе, — переходит на тон тихий и даже ласковый, — ну как ты мог так плохо обо мне подумать? Тормунд трясет рыжей гривой, машет рукой и улыбается чуть кривоватой улыбкой. Извиняется. Она кивает — его опасение и недоверие понять можно. — Сегодня умрет только один, — сообщает она о цели своего визита, хоть в том и нет никакой нужды, — и ты знаешь кто. Всем будет лучше, если ты просто отдашь мне его, вождь свободных людей. Ты не можешь отрицать моего права на месть. Слова о мести насквозь лживы, но вдаваться в объяснение истинных причин она не желает. Не хочет говорить, что никому она не мстит, а просто очищает мир от скверны в меру своих сил, делает его пригодным для жизни. — С ним все непросто, — вдруг говорит Тормунд и голубые его глаза смотрят прямо, — пойдем, сама все увидишь… Она идет за ним, почему-то уверенная в полнейшей своей безопасности, хотя понятия не имеет откуда взялась эта уверенность, она просто знает, что никто из этих людей не причинит ей вред. На нее смотрят с интересом и опаской, но ни в одних на нее устремленных глазах она не видит отторжения. Дети и вовсе пялятся с откровенным восторгом, она невольно улыбается им и засмотревшись на совсем маленькую девочку, с ног до головы закутанную в рыжий мех, поскальзывается на льду и чуть не падет, но крепкая рука Тормунда подхватывает ее за локоть и удерживает. А после она теряет землю под ногами, будучи подхвачена уже другими руками. Все в ней замирает и цепенеет, когда понимает кто ее схватил, зажимая в стальных объятьях. Она теряет дар речи и способность двигаться и может только смотреть на такое знакомое и когда-то такое любимое лицо. А он целует ее снова и снова, обнимает крепко и отпускать не собирается. — Как долго тебя не было! Я скучал, я так скучал по тебе! Все ждал и ждал, а тебя все не было и не было, я уж думал ты забыла меня и не прилетишь больше… ты все же прилетела… Дени, моя Дени… моя девочка… Его шепот вливается ей в уши раскаленной лавой, а сердце в груди стучит так, что кажется все слышат. Глаза ее панически метнулись к Тормунду в поисках хоть чего-то, что объяснит весь происходящий бред. Тот в ответ улыбается чуть виновато, приглашает зайти в тепло и она идет, как послушная марионетка в руках умелого кукольника. В шатре и правда тепло, весело полыхает пламя в жаровне, а сидеть на толстых шкурах уютно и мягко. Голову чуть кружит от крепкого меда, который она опрокинула в себя залпом, когда Тормунд наполнил грубый деревянный кубок. Джон устраивается с ней рядом, он не сводит с нее счастливых глаз. А Дени еще не осознала толком всего здесь происходящего, но понимает четко одно — с ним что-то неладное случилось. Он укладывает голову ей на колени и почти мгновенно засыпает, а она безотчетно начинает игру, так когда-то ею любимую — перебирает тугие завитки его волос, пропускает между пальцев, замечая временами в смоляной их густоте серебряные нити. — Как вернулся с той охоты так и не помнит ничего, что-то случилось там с ним, а что — никто уж не узнает, — голос Тормунда звучит глухо и словно в отдалении, повествуя о том, что тут происходит. — Он все говорит, что ушел с нами сразу после битвы и верит в это. Тебя ждет… Мир переворачивается и она чувствует себя растерянным ребенком, не знающим как поступить. Убить? Того, кто стоял перед ней в тронном зале, кто обнимал ее и целовал уже зная, что сделает — убила бы не раздумывая, но его здесь нет. Его вообще нигде нет. А тот кто сейчас спит, уложив голову ей на колени доверчиво, никогда не был в тронном зале Красного замка. Она сидит так до самого рассвета, слепо глядя перед собой. Кто-то поддерживал огонь в жаровне, кто-то накинул ей на плечи теплый плащ, подбитый мехом — она ничего не чувствовала и не замечала. Ее вообще не было здесь, она снова была там — под пеплом и снегом. И там не было обжигающего острого холода, не было вкуса металла и соли, не было нескольких секунд ее личного ада, что растянулись в целую вечность. Зато был целый мир, принадлежащий двоим и никого в том мире больше не было. Да, решает она, пусть так и будет. И пусть никто их не найдет. Утро туманное и тихое. Мороз рассыпается клубами сверкающей пыльцы. Под сапогами похрустывает. Их провожают только двое — человек и волк. Призрак резвится, скачет, тихий и захватывающе красивый, укладывает большую голову на плечо Джону, посматривает на нее и Дени поклясться готова — подмигивает ей алым глазом, словно они о чем-то сговорились за спиной у его хозяина. Тормунд хватает в сокрушающие медвежьи объятья сначала Джона, а после и ее бесцеремонно сгребает в охапку. Уже направляясь к дракону, она оборачивается с внезапным советом: — Тормунд, я бы на твоем месте в ближайшее время наведалась в Черный замок. — На кой мне туда? — обалдело таращится тот на нее во все глаза. — Негоже человеку ехать одному по незнакомой дороге, не так ли? Она конечно женщина отважная, но земель этих не знает, так что ты бы встретил ее, — задорно подмигивает она ему и взбегает по драконьему крылу. Небо стремительно приближается, а земля отдаляется, ветер свистит в ушах и в груди разливается приятно-покалывающее предчувствие чего-то нового и вместе с тем хорошо знакомого. Она не думает уже ни о чем, не знает куда они направляются, доверившись слепо дракону и его выбору, ведь Дрогон никогда не подводил свою мать и ни разу еще не принес ее в плохое место.***
Снег мешается с пеплом. Пепла существенно больше, он пачкает первозданную чистоту. Запах гари впитывается глубоко в одежду, налипает на металл, въедается в кожу и волосы, горчит на языке, разливается в воздухе. Шаги тяжелые и не потому что он устал, а потому что не хочет идти туда, куда идет, но — надо. Должен. Когда-то он наивно полагал, что произнеся слова «мой дозор окончен» он сделался свободен от клятв и долгов, но жестокие боги поспешили загнать его в новую клетку, опутать новыми цепями — лучше бы оставили прежние. Железный трон неподвижен, будто сидящее в засаде чудовище, только лезвия мечей хищно поблескивают. Рядом с этим железным монстром она такая хрупкая и такая чудесная. Такая красивая. Джон смотрит на нее и никак не может вдоволь насмотреться, он впитывает ее красоту, впечатывает ее в память и говорит ей совсем не то, что думает, ведь сейчас это совершенно неважно, ибо только ее слова имеют значение. Солги мне! Пожалуйста! Прошу тебя, солги, любимая! Дай уцепиться за твою ложь! Дай сбросить с себя оковы долга! Подари мне иллюзию, прошу! Завяжи мне глаза, закрой мне рот, опутай меня цепями, лиши меня воли и оставь рядом с собой — игрушкой. Самой счастливой в мире игрушкой… Вот что он кричит беззвучно, вот о чем умоляет мысленно, глядя ей в глаза и она слышит его и понимает прекрасно, читает как открытую книгу, но не изменяет себе — говорит правду и просит быть с ней. И он хочет! Так сильно хочет все отбросить в сторону, дракону в пасть затолкать, подвести под поток пламени все, что отравляет ему душу. Удивительное аметистовое пламя так близко и так близко нежно-розовые губы. Нет сил смотреть на нее и осознавать свой жуткий, отвратительный долг. Поцелуй, он позволяет его себе — последний глоток жизни перед застывшей безжизненной вечностью в которой ничего нет. Он целует ее горячо и так отчаянно, что она наверное все уже понимает, но не отстраняется, а только теснее жмется к нему. И так хочется еще хоть мгновение у судьбы вырвать, еще одно восхитительное мгновение соприкосновения с ней… этого мгновения он себе не позволяет, потому что после уже не сможет и выпустит рукоять кинжала, обнимет ее и все кроме нее утратит ценность и пускай хоть весь мир обратит в пепел. Все происходит тихо и быстро. Сталь острая и твердая, нежное тело же податливое и уязвимое, такое беззащитное ее живое сердце перед предательством. Время останавливается, как ему кажется. Мир распадается на части. С глаз будто повязку сдернула чья-то невидимая рука, а в голове проясняется, все сомнения исчезают и приходит понимание — он только что совершил чудовищную ошибку. Боги! Кто бы вернул его назад — вот прямо сейчас! Ему надо совсем немного, меньше минуты. Но время ползет медленно, а ее застывшее лицо перед ним никуда не исчезает, тело висит на его руках безвольно. Никто его не слышит. Никто не поможет. Никто ничего не исправит. Никто не подарит ему благословенного шага назад во времени на короткую минуту, чтобы обнять ее крепче, поцеловать еще жарче и никогда не тянуться к проклятому кинжалу. Поздно. Все слишком поздно — он уже сделал самое страшное и непоправимое. Пробуждение резкое и безжалостное. Полумрак и трепещущие язычки пламени за разноцветным мозаичным стеклом маленького фонарика и ее глаза напротив. Живые и подвижные. Обеспокоенные. — Снова твой старый кошмар? — она внимательно всматривается ему в глаза. — Да, — выдыхает он и прижимает ее к себе, зажмуривается крепко и шепчет едва слышно, — скажи, что это неправда, Дени, пожалуйста, скажи, что такого никогда не было. Знаю, звучит как бред, но скажи — прошу! Мне нужно… — Ну конечно же неправда, — спешит она его успокоить, — как это может быть правдой, если я здесь, с тобой, живая? Ты же в этот вот самый момент обнимаешь меня, чувствуешь мое тело — оно живое, теплое. Ты голос мой слышишь. Так как же может быть правдой твой кошмар? Посмотри на меня… Джон смотрит, смаргивает слезы, улыбается ей. Тянется с поцелуем, гладит обнаженное тело, ощущая пульсацию жизни под нежной кожей, слышит биение сердца и наконец выдыхает. Сон, это просто сон. Кошмар, который мучает его иногда. Интересно почему? Может быть потому, что чего-то подобного от него хотели и ждали многие? Он даже не помнил их лиц и имен, помнил только страх, пожирающий их, помнил ненависть, помнил жажду, голодную алчность, помнил завистливые острые взгляды — больше ничего. Пройдет еще немного времени и он забудет даже эти смутные обрывки. Огонек за мозаичными стеклышками угасает, погружая комнату во тьму и они обнимаются, переплетаются крепко и неразрывно в этой тьме, Джон целует ее снова и снова, а она между поцелуями нашептывает ему, что все хорошо, что кошмар больше не вернется и что они всегда будут вместе. Наконец они засыпают и видят на двоих один сон, в котором уже нет места для прошлого.